☠☠☠
За неделю до этого
«Людям всё равно, насколько ты ранен.» Хосок поднимает трясущуюся ладонь в коричневой массивной двери и замирает. С трудом сдерживает предательские и горькие слёзы страха. Ведь там, за дверью, находится монстр. Тот, кто пришёл сегодня, чтобы сожрать его сердце и разорвать лёгкие. До этого он так глупо храбрился, строил из себя крутого «Шуга Дэдди» и хохотал в лицо людям, утверждающим, что его всё равно в итоге ждёт смерть. Хосок никому из них не верил, потому что разве Вантэ способен на что-то, кроме оргий и грубых слов? Даже смешно. И, наверное, Хосок бы сейчас именно смеялся, если бы не один едва знакомый паренёк, когда Хо наносили целую тонну косметики, не проговорился ему, что Вантэ, когда убивает, использует биту с хорошо наточенными гвоздями. Это чудовище насилует мёртвые тела, если это конечно можно назвать насилием, а не просто издевательством над трупом. Вантэ безумен. А Ким Намджун ещё безумнее его. И даже если это всё правда, то Хосок закроет на неё глаза, потому что иначе он не выдержит. Хотя нет, выдержать-то выдержит, но кое-что изменится совсем не в хорошую сторону. «Они, люди, подобны воде. Ведь когда она горячая, то способна доставить удовольствие, но как только замерзает, сразу же превращается в лёд, а лёд, как правило, слишком опасен, чтобы по нему бегать.» Кошачьи раскосые глаза с неожиданной тщательностью изучают самую обыкновенную в мире дверь, будто она полотно гениального художника, и медленно перемещают свой слегка затуманенный взор на позолоченную ручку. Тонкие пальцы с каким-то явным отвращением дотрагиваются до неё, ощущая её холод. Хосок замирает, не решаясь зайти. Ведь за дверью его ждёт не человек, там он обнаружит пропасть, в которую он обязательно прыгнет, потому что должен. И должен он в первую очередь не Юнги (будем честными), а себе. Хосок умышленно уничтожает себя лишь потому, что смертельно боится терять. Он знает, что не переживёт уход младшего брата, знает, что это станет для него концом, поэтому и так отчаянно хватается за любой призрачный шанс, держит рвущуюся нить кровоточащими ладонями и истошно воет. Потому что когда тебе кажется, что ты потерял последнее, жизнь всегда делает ещё больнее. И тогда ты понимаешь, что снова ошибся. Твои ошибки будут бесконечными. «Стань этим льдом. Пусть все твои слёзы замёрзнут и обратятся для врагов самым ужасным падением.» На Хосоке в данный момент чёрные, слишком обтягивающие стройные бёдра кожаные штаны, тонкая чёрная рубашка от Диор с вышитыми на ней такими же чёрными цветами, края которой небрежно заправлены в штаны и тонкий чокер со слишком кричащей и скандальной надписью — «терроризм» на английском. Он сам его выбрал из множества других. Ярко подведённые глаза и малиновые губы придавали ему абсолютную стервозность и дикость. Рыжие, отливающие свет лампочек, волосы слегка подзавиты на кончиках и неровно уложены, закрывая часть лба. Слегка надменное выражение лица то и дело сменялось полнейшей разбитостью и страхом, но Хосок упрямо сжимал губы и заставлял себя держаться. Его мама всю жизнь со слезами на глазах защищала его от этого мира, пыталась уберечь от всей этой грязи, но не уберегла. Дверь открывается. «Пусть по тебе и пройдутся, но ты сожмёшь зубы и будешь улыбаться. Ни один мускул на твоём лице не дёрнется, а рука не дрогнет. Не бойся. Потому что всем нам есть что терять.» Нет больше страха. Хосок внимательно смотрит на клубничный отблеск сухого красного вина в прозрачном хрустале бокала и улыбается. Стекло такое тонкое, что, кажется, дотронешься, и оно треснет. Синие глаза смотрят с жутким интересом и вожделением. Терпкая жидкость исчезает, стекая по пухлым и искусанным в предвкушении губам. Вантэ небрежно расстёгивает ворот белой рубашки. Чёрный классический пиджак уже давно снят и висит на спинке стула. Длинная серебристая серёжка мелко подрагивает от любого поворота головы. Такая же тонкая цепочка венчает ключицы. Только всё это мелочи. Теперь они не важны. «Будь хладнокровен, как акула, и добейся того, чего так желаешь. Неважно, как, неважно, какой ценой. Просто загляни в озеро, наполненное кровью, и скажи, кто ты.» Чем старше ты становишься, тем меньше придаёшь внимание чувствам других людей. Точнее сказать, чем больше ты переносишь. Мы плюём в лицо тем, кто смотрит на нас откровенно влюблёнными глазами. Играем с чужим разумом и только лишь злимся, когда игрушка-однодневка исчезает из видимости. Потому что мало. Невыносимо мало и пусто. Словно выкуренная сигарета. Потому что пулей пробитая сквозная дыра в груди зияет и ничем её не заполнить. Скучно. И только истинные неподдельные чувства способны хоть как-то создать иллюзию счастья. Тэхёну к ней не привыкать. Он ей питается. Только благодаря ней и существует. Дышит, а не задыхается. «Только так ты выживешь.» Дышит, но готов своими же руками придушить себя, если обнаружит, что сам стал для кого-то такой вот мимолётной иллюзией. И тут Чон Хосок. Слабость слабости Тэхёна. Тот, кто сдул их с Намджуном карточный домик к чёртовой матери. Именно поэтому нахрен все сантименты и дешёвые фразы из малобюджетных фильмов про второсортную любовь. Тэхён больше не будет изводить себя и разбивать кулаки в кровь, пряча потом их под кожаными холодными перчатками. Он своей маски не уронит. Раз Ким Намджун хочет войны — он её получит. И козырем в рукаве Вантэ станет всеми любимый рыжеволосый улыбчивый парень, ведь «Роза» не умеет вести честную игру. Она им и не понадобится. — Ты же знаешь, что я с тобой сделаю, да? Если честно, Хосок понятия не имеет, что взбредёт в голову этому сладкоголосому и необыкновенно красивому мальчику, покрытому шипами и чернилами. Только одного боится — собственной глупой и бесполезной смерти. Потому что на нём её отпечатков море. Отрицать бесполезно — нужно выпить за благополучие гробовщика и с того момента жить одним случаем. Но чем больше Хосок про это думал, тем меньше хотелось сдаваться. — Я без оружия, но почему же ты тогда стреляешь в меня? — спрашивает сиплым и давно севшим от волнения голосом. Метафора. Тэхён смеётся слишком громко для действительно рассмешённого и весёлого человека, издевается. Ведь смех не значит счастье, он может появиться и когда человек в отчаянье. Последняя капля всегда была его верным спутником. Сумасшествие — последняя стадия кризиса, после которой дороги назад уже нет. — Да нет, твоё оружие всегда при тебе, — с иронией усмехается Тэхён и подавляет улыбку. — Совсем другой вопрос — поможет ли оно тебе на этот раз или нет? Вантэ за свою жизнь видел столько концовок: как счастливых, так и не очень. И сейчас, он знал заранее конец истории Чон Хосока. Знал, что этого яркого юношу не спасёт от адской боли даже перкоцет, что обычной кончиной здесь даже не пахнет, что никакие сожаления не утолят ту скорбь, которую практически не вынести. Потому что нож уже готов, а фантазия не на шутку разыграна. Просто так вышло. Ему дали в руки жизнь того, кого Тэхён так сильно недолюбливал. Кто ж не воспользуется случаем и не исполосует причину своих душевных страданий вдоль и поперёк? Наверное, только святой, а святым Тэхён никогда не был и никогда уже не станет. Если только святой смертью, но ему эта роль не подходит. — А знаешь, что я почувствовал, когда услышал твоё имя из уст главной в борделе? Она ведь твоя тётка, верно? — весело усмехается Тэхён, закатывая рукава и снимая свои дорогущие часы. — Жалость. Раньше я думал, что ты кто-то действительно стоящий, ведь ты так взволновал Ён Хва одним своим появлением, я, правда, тебя ненавидел, но сейчас вижу, как глупо это было с моей стороны. Воспринимать всерьёз шлюху? Вантэ хмыкает и качает головой. — Так нелепо. И чего же я так опасался? «Пусть говорит, что хочет», — мучительно уговаривает себя Хосок, но перебороть всё равно не может. — У тебя, видимо, язык без костей, — скорее как факт, а не вопрос, произносит и сжимает кулаки. С этим ненормальным лучше не спорить. К тому же у Вантэ сразу загорелись глаза, чувствуя жгучую и сладкую непокорность. Вот оно, то оружие, про которое он говорил. Чон Хосок — не сломленная пока что ничем пташка, которая сама залетела в клетку и клюёт теперь железные прутья и пальцы, желающие её хоть немного утешить. И правильно делает, что клюёт, потому что отвлекись эта птичка хоть на секунду, Тэхён с жадностью вырвет её блестящие перья и сломает тонкую шейку. — Лучше позаботься о своём языке, — ядовито шипит Тэхён, не сводя взгляда с побледневшего, но не опускающего глаза Хосока. — Знаешь, я бы мог прямо сейчас порезать тебя на маленькие кусочки и выкинуть собакам на съедение, но я сделаю по-другому. Ким довольно улыбается и лохматит свои синие волосы. Смертоносную вспышку, огнём загоревшуюся в его янтарных глазах не передать никакими словами. Чистая ярость и обжигающее железо, ртутью всплывшее на дне зрачков пугает Хосока своей необъяснимой мощью и губительностью. Вокруг шеи словно обвивается какая-то скользкая нить, слишком напоминающая холодную змеиную чешую. Хосок заходится кашлем, только он не помогает. Перед глазами мигают белые, ничем не смываемые пятна, и он что есть силы хватается за горло и молится своему ангелу-хранителю, который, скорее всего, уже не услышит его — уши ангельским пением заложило. А Вантэ лишь смеётся, ведь только он знает, почему Хосоку никто не поможет. Только он ведает, как от этого страха избавиться. — Истинная моральная боль приходит к тебе постепенно. С осознанием. Ведь, как там говорится, время — худшая шлюха, кидает каждого? Я бы мог сейчас накачать тебя наркотой и трахнуть. Потом пустить по кругу и в конце вышвырнуть за дверь. Я бы мог голыми руками нацарапать тебе на груди «мусор» и похоронить в мусорном баке вместе с твоими принципами и гордостью. Только вот, какой в этом смысл? Хосок, наконец, свободно вдыхает и с трудом держится на ногах. Почудилось. Всё это не более чем мерзкое и ложное ведение. Просто обман разума. Вот бы и Вантэ тоже был всего лишь кошмаром, от которого можно проснуться и так же спокойно выдохнуть. — Вся проблема в том, что я слишком хорошо знаю таких, как ты. Но мне всё равно будет очень интересно посмотреть, что ты сделаешь, когда столкнёшься с самим собой. В собственной голове. Улыбка медленно сползает с вишнёвых губ, а глаза больше не горят так, как прежде. Тэхён хмурится и кидает свой остывший и противоречиво равнодушный взгляд в сторону, смотрит на собственное отражение на стекле. Там, за его прозрачной гладью, на город опустилась непроглядная темнота и лишь яркие фонари и разноцветный мигающий свет вывесок, увешенных гирляндами, отчего-то успокаивают и одновременно раздражают сознание. Чон Хосок думает, что Тэхён не понял его намерений. Думает, что справится с шипами «Розы». Конечно, сам бы он навряд ли пошёл на такое, только если его заставили, ну, или пообещали что-то взамен. Тэхён за километр чувствует запах предательства. А у Хосока он по венам течёт, нюх своей гнилью дразнит. Хочется разодрать его, стянуть персиковую кожу и выпотрошить все вены. Кости на мясорубке перемолоть и получившийся порошок вместе с кокаином загнать тем, кто его на это подбил. Безобразный оскал уродует красивое лицо Тэхёна. Нет, он так не поступит, потому что этого будет мало. Тётку Хосока — эту лживую подлую мразь — Тэхён искупает в кислоте и остатки подаст любимому племяннику на стол, а самого племянника сделает разменной монетой в их с Намджуном гонке за власть. Только позже, чуть позже. Главное блюдо ещё не подоспело. — С этого дня я твой Бог, так что советую молиться усердней, ведь я всё слышу, — Тэхён поворачивается и тяжело заглядывает Хосоку в глаза. — А сейчас пошёл вон, ты меня заебал, бесишь. Небрежный взмах руки — и рыжеволосый парень закрывает за собой дверь, потому что к следующей встрече нужно подготовиться. «Он всё понял», — догадывается Хосок и устало усмехается. А похуй. Пусть постоянно ждёт от него нападения, пусть живёт с мыслью, что под него копают, пусть захлебнётся этим чувством. Пусть измотается и ослабнет. Потому что худший страх Хосока — ядовитые змеи — научил его медленно ползти к своей жертве. — Начнём искупление грехов, моя маленькая лживая шлюшка. Тэхён так и не сказал Хосоку, что во время подготовки вместе с кофе ему дали «Джун-ни» и теперь парень обречён на постоянные галлюцинации и медленную потерю себя, ведь наркотик ему будут давать регулярно. Хосок даже об этом и не узнает. А Намджун будет вынужден тысячу раз подумать, прежде чем нажимать на заветную красную кнопку «сумасшествия». (Значит, будет лишён своего главного оружия). — Я поступлю по-другому, — ещё раз повторяет Тэ и усмехается. Его действия будут скрытыми и ещё более ужасными. Совсем другими.☠☠☠
— Я могу тебя поздравить, господин Первый лидер, — Тэхён нагло заваливается в кабинет и снимает кожаные перчатки, кинув их на стол. — Мой отец всё ещё жив, — Намджун недовольно смотрит на брошенные рядом с документами перчатки, но ничего не говорит по этому поводу. Закрывает папку с бумагами и приподнимает левую бровь. — Не вижу причин праздновать. — То есть, если бы он умер, то ты бы сейчас праздновал? — гадковато подмечает Тэ, отчего-то иронично хмыкнув. И разве в этого человека можно влюбиться? Он ведь противоречит всему святому. У него каменное сердце. Хотя Тэхён как раз таки и любит камни, только драгоценные, а их у Намджуна завались. — Тебя это смущает? — в Тэ упирается серебристый неподъёмный взгляд, отчего тот начинает чувствовать себя не в своей тарелке и бесконечно елозить. Так смотрят только акулы, и Тэхёну от этого не по себе как-то. — Я просто хочу знать, что ты сделаешь с собственным отцом, — пожимает плечами и грациозно кладёт ногу на ногу. Чёртов Ким Тэхён, всегда он бьёт по самому больному, и Намджуна это реально уже начинает злить. Потому что нехуй лезть туда, куда тебя не просят. — Чтобы понять, что я сделаю с тобой, когда ты меня достанешь? — одними уголками губ улыбается Джун, заводя разговор в ещё более неприятное для Тэхёна русло. Тэ щурится и опускает голову к правому плечу. Занятно. Ещё вчера они, казалось, преследовали одни и те же цели, а уже сегодня Намджун в открытую угрожает и навряд ли включает своего синеволосого любовника в планы завтрашнего дня. Как подло. И как ожидаемо. — У бурных чувств неистовый конец… — передразнивает Тэхён любимую фразу Джуна и берёт в руки стоявшую неподалёку фотографию в позолоченной винтажной рамочке. Он никогда не видел её прежде, хотя, может, и видел, просто не замечал. Сейчас же эта фотография слишком бросалась в глаза и явно не вписывалась в общий строгий и солидный интерьер кабинета. На ней Ким Намджун был ещё совсем маленьким. Яркая одежда, смешная кепка, мягкая игрушка в пухленький маленьких ладошках. Рядом стояла такая же слегка пухленькая милая маленькая девочка — сестра Намджуна, а с другой стороны открыто и счастливо улыбалась уже совершенно незнакомая Тэхёну девчушка в белом коротком платьишке. Она держала за руку какого-то смешного мальчика с точно такой же слепящей глаза улыбкой. — Что? Это… — Какого… — рявкает Намджун и выхватывает с рук Тэхёна фотку. Одним движением выдвигает ящик и нервно забрасывает её туда, раздражённо хлопнув этим бедным ящиком. — Тебе, блядь, руки оторвать, да? — Но… — перед глазами всё ещё тот весёлый мальчуган. «Так вот, в чём дело», — догадывается Тэхён. Они были знакомы ещё с детства. Он и Чон Хосок знали друг друга с самого детства. Но тогда почему Хосок всё ещё жив, ведь, насколько осведомлён Тэхён, Намджун потерял всех своих друзей в тот вечер во время нападения на особняк семьи Ким. Что ж, выходит, не всех. — Какая милая фотография, — лукаво улыбается Тэ и наивно хлопает глазами. — А кто там? Намджун сверлит его всё ещё злым и вскипячённым взглядом и качает головой. — Не твоё дело. — Ну и пожалуйста, — на том фото точно Чон Хосок, сомнений быть не может. Только почему Намджун был так зол в ту их первую встречу, почему был не рад старому другу? И почему скрывал, что они знакомы, хотя Тэхён неоднократно его спрашивал? Тут дело намного глубже, чем просто ошибки прошлого, — абсолютно точно. И состоит оно как раз таки в том вечере, точнее в его последствиях. Тэ это выяснит. Но прежде, он хотел бы разобраться с другим вопросом. Кто тот парень, который стоял тогда рядом с Хосоком? Тэхён глянул на него лишь мельком, но почему-то был уверен на все сто процентов, что где-то уже его видел. Эти чёрные как смоль глаза и волосы всё никак не шли с его головы. И голос, Тэхён не слышал его голоса, но точно знал, как он звучит. Всё это выносило ему мозги похуже любых угроз Ким Намджуна, потому что больше всего на свете Тэхён ненавидел это противное ощущение, будто он что-то упускает. — Я загляну к тебе сегодня вечером, — деловито сообщает успокоившийся Намджун. — Давно не расслаблялся. — Буду ждать, — сладко мурлычет Тэ, скрыв свою вмиг растянувшуюся ядовитую улыбку за сложенными перед лицом пальцами. — К тому же у меня для тебя сюрприз. «Будем пересчитывать все твои шрамы, любимый.» — Тебе он очень понравится. Обещаю.☠☠☠
— Твоя задница и есть этот великий сюрприз, что ты мне так обещал? Намджун сжимает ягодицы Тэхёна сквозь обтягивающие кожаные джинсы. Тэ поудобнее усаживается на его коленях лицом к Киму и расстегивает пуговицы на чужой небесно-голубой рубашке. Галстук небрежно висит, и глубоко в мыслях Вантэ давно уже задушил им Намджуна. (Исключительно из любви). Он оглаживает ладонями мускулистую шею, мечтательно закусывает губы и, не удержавшись, впивается ими в Намджуновские. Обнимает, сильнее прижимается, облизывает сначала нижнюю, потом верхнюю губу и млеет, когда чужой язык щекочет нёбо. Отстраняется и вновь в такт вбирает в себя чужие губы, впускает скользкий горячий язык и задницей чувствует чужое возбуждение. — Тебя так давно не было у нас, вот я и решил подготовить для тебя свою лучшую шлюху, — медленно облизав ушную раковину, шепчет Тэхён, закусив хрящик. Намджун усмехается и сам кусает просвечивающуюся жилку на шее Тэ, ведёт носом по коже. — Самая лучшая шлюха здесь ты, — хрипловато выдыхает и шипит, когда ногти Тэхёна впиваются в его плечи. — Вырву же, — обещает. Пытается снять красную шёлковую блузу, но сталкивается с чужими проворными пальчиками. — Нет, нет, нет, — качает головой Тэ, убрав руки Джуна от пуговиц. — Я же сказал: сюрприз. Ещё раз мокро чмокнув в губы, он слазит с Намджуна и зачёсывает свои синие волосы назад. Поправляет блузу и криво усмехается. «Истинная моральная боль приходит постепенно. С осознанием.» — Войди, — громко кричит и поворачивается лицом к Джуну, впивается в него ярко накрашенными голубыми глазами. Его улыбка будто говорит: «Ну, разве я не молодец? Так почему же ты так недоволен? Что за удивление, ах, да, вы же знакомы». — Лучший из лучших, — голосом, до краёв наполненным сарказмом, представляет Тэхён вошедшего и застывшего около закрывшейся двери Чон Хосока. — Сам выбирал. Намджун заметно хмурит брови и, кажется, чувствует звон упавшего на голову неба. Он дышит, но не может надышаться. Смотрит, но не может ничего разглядеть. Весь рассудок замутился, все предохранители полопались к чёртовой матери. Что-то внутри взорвалось и искорёжило всё нутро. Больно. Он давно уже не чувствовал такой сводящей с ума и убивающей разом всё живое боли. И, сжав кулаки, Джун качает головой. Потому что, какого хуя? Хосок никогда бы на такое не согласился. Он бы не пал настолько низко, не стал бы тем, кого всю жизнь презирал. — Сам, говоришь, выбирал, — Хосок никогда ещё не слышал столько льда и промозглой стужи в голосе. Никогда не чувствовал такого мощного страха — страха перед тикающим механизмом бомбы. Ещё с утра, увидев хамское «У меня в девять» от Тэхёна, он почувствовал неладное, ходил в универе сам не свой, всё чего-то ждал, вот и дождался. «Ким Намджун ничего не должен знать, тётя». «Конечно, вся информация скрыта». Но только не от Намджуна. Что ж, Вантэ постарался. Стоит сейчас и ухмыляется, сука. Кольцами своими золотыми гремит, душу одними глазами змеиными вытягивает. Хосок от них столбенеет и с трудом сдерживает слёзы. Потому что вот оно — худшее. Он мог вы вытерпеть любую боль, мог бы принять любую пощёчину, но вынести этот разочарованный и опустошённый взгляд того, кого он так любит, несмотря на все гадкие слова, не может. Хосока сейчас будто заставили идти по сотне острых кинжалов, после выкинули на раскалённые угли и в конце надругались над последним, что у него осталось, — гордостью. Вантэ, не дотрагиваясь до него и пальцем, показал Хосоку, где находится его место. Только вот он всё равно не шлюха. Хотя кому какая разница, кто он? — Я слышу упрёк в твоём голосе, но не пойму, отчего, — пожимает плечами Тэхён. — Твой очаровательный друг детства сам пришёл ко мне, сам поставил подпись. Теперь он собственность «Розы» и обязан мне подчиняться. «Пусть он заткнётся», — обречённо умоляет давно лежащие руинами небеса Хосок и равнодушно (лишь снаружи) опускает глаза. Нужно как-то дожить до конца и спрятаться от всего этого дерьма за дверьми своей квартиры. Достаточно. Вантэ показал ему, как умеет больно бить. Осталось только научиться обороняться. Хотя после такого это ему уже больше не пригодится, потому что больнее уже не сделают. — Это правда, — продолжает добивать Вантэ. — Почему он так сделал вместо того, чтобы обратиться за помощью к тебе, этого я уже не знаю. Да и мне, честно говоря, похуй. Однако сейчас я приказываю ему обслужить нашего уважаемого клиента, так помоги ему, Намджун. По старой дружбе. «Ты мог бы просто любить меня, и всё бы закончилось», — с горечью думает Тэ и натягивает уже сросшуюся с ней фальшивую улыбку. Он сломает сразу одним ударом двоих. Троих. Себя забыл посчитать. Впрочем, это уже не важно. — Ах, да, Намджун, — Вантэ легонько стукает себя по лбу и мерзковато улыбается. — Если ты хочешь стать лидером, то перестань быть обманщиком. Развлекайтесь. Убьёт. Завтра же застрелит. Выпустит всю обойму в голову этой несносной бестии. Вырвет эти яркие локоны вместе с этим гнусным языком. Сука. Намджун тяжело вдыхает и закрывает глаза. С Вантэ нужно заканчивать, иначе Вантэ закончит с ним. С такими людьми не стоит ждать у моря погоду, их нужно убирать сразу. И «Розу» тоже давно пора сдвигать со своего пути. Всё-таки в чём-то отец оказался прав, а Джун почему-то постоянно сомневался. С этой секунды больше никаких сомнений. — Посмотри на меня, — Хосок от этого голоса вздрагивает и отказывается поднимать голову. Намджун не выдерживает и хватает его за подбородок. — Я сказал, на меня смотри. Ким больно сжимает челюсть и силой поднимает голову Хосока, только тот всё равно в глаза не смотрит, старательно прячет взгляд и молчит. Намджун от этого ещё больше бесится. Рассматривает до боли знакомое лицо и не узнаёт его. Те же глаза вроде, но за слоем косметики они преобразились, стали кошачьими и колючими. Тот же нос, только что-то в нём изменилось, да и в бровях тоже. Всё загримировали, всю естественность в Хосоке вытравили, так, что смотреть невозможно, но почему-то всё равно хочется. Перед Намджуном сейчас совсем другой человек — слишком красивый и утончённой, но чужой, закабалённый. И пахнет от Хосока как от дорогой бляди — сигаретами с ментолом и сладким освежающим цитрусом. Джун смотрит на блестящие губы и облизывается. Потому что хочет их дьявольски. Сейчас, когда он перестал отмахиваться от собственных тайных желаний, он понял, насколько сильно хочет. — Какого хуя ты в это ввязался? Из-за меня? — всё-таки доля правды в словах хлопнувшего дверью Вантэ определённо присутствует. Намджун просто хочет знать причину. — Много чести, — выплёвывает Хосок и усмехается. Если Ким собрался его трахнуть, то пусть уже приступает, а не рот проветривает. — Тогда почему? — Намджун застывает, ожидая ответа. (Точнее, когда его Хосок, наконец-то, очнётся). Только этого не происходит. Чон хмыкает и устало переводит свои серые глаза на помрачневшего Джуна. — Потому что я шлюха. Не знал? — в лицо смеётся и с трудом удерживается на ногах, когда Ким отталкивает его. А ведь Хосок просил Намджуна послушать его, умолял не оставлять, но что же сделал сам Намджун? Он выставил его идиотом и пошёл усмирять свою суку Вантэ. А когда Юнги стало хуже, и Хосок был уже на грани, что сделал наш Ким Намджун? Правильно. Он в лишний раз унизил Хосока, снова просто отмахнулся. Потому что собственная страшная обида ослепила его. И теперь он хочет, чтобы ему рассказали правду. Да неужели. С чего бы это вдруг? — Теперь знаю. Но что бы сказала твоя ма… — Не смей, — грубо перебивает Хосок. — Просто сделай то, что должен, и сваливай. — А кто ты такой, чтобы мне указывать? — вскипает Намджун и толкает парня в плечо. — Кто ты такой, чтобы говорить мне, что делать? Кто. Ты. Такой. — Для тебя никто, — эти слова даются очень нелегко, особенно, если учесть их значение в данном случае. — Теперь. — Ну, уж нет, — что-то внутри Джуна вскипает со страшной силой. Он хватает Хосока за воротник и придвигает ближе. — Ты моя шлюха. Я тебя снимаю. Буду твоим единственным клиентом. — У тебя ничего не получится. Я работаю на… — «Розу», — Намджун улыбается собственным мыслям и достаёт из кармана пачку денег. — Малыш, у «Розы» существует только одно правило: прав тот, у кого больше всех денег, а их у меня просто дохуя. Хосок в ужасе качает головой и не может больше сдержать слёз, когда купюры сыплются ему на голову. Боже, как смешно. Он столько работал, чтобы с трудом оплатить больничные счета брата, а теперь эти чертовы деньги валяются у него в ногах. Господи. — Это мой тебе подарок. Остальное заслужишь. Истинная моральная боль приходит не с осознанием, она просто приходит и сгибает тебя пополам.☠☠☠
Полицейский участок района Каннам
Сокджин вздыхает и лениво потягивает кофе, изредка поглядывая на непривычно грустного и молчаливого Чимина. Сколько он уже так молчит? Второй день? Упёрся в свои бумаги и на все вопросы лишь кивает, часто смотрит на время и тоскливо ходит около оперативной карты. На такого Чимина больно смотреть и Джин с трудом держится, чтобы не надавать Паку парочку подзатыльников. Устроил тут депрессуху. Как будто им и без этого проблем не хватает. — Босс, кажется, мы расшифровали те странные слова на теле последней жертвы, — Сонян как всегда врывается без стука, отчего Джин вздрагивает и хмурит брови. — Только... — мужчина подозрительно мнётся около стола и выдыхает: — Это странно. — Что именно странно? — усмехается Сокджин. Они работают в полиции, здесь таких слов не должно быть. — Конечно, может, наши спецы напутали что-то, но… — сглотнув ком в горле, сотрудник кладёт перед старшим следователем бумагу с расшифровкой. Опирается на стол руками и выдыхает. — Это латинский. Вроде бы всё просто, но перевод был осложнён небрежностью. Чёрт его разберёшь, что там написано, — Сонян тыкает пальцем в лист с заключением. — Так или иначе, там говорится: «Пак Чимин — подстилка Ким Намджуна». Я говорю, хрень какая-то. Чимин резко откладывает все свои бумаги и устремляет абсолютно пустой взгляд в никуда, заметно бледнеет и словно виснет, смотря в одну точку. Сонян обеспокоенно бросает косой взгляд в его сторону и ничего не понимает. — Это странно, — заключает Джин, ещё больше нахмурившись.