☠☠☠
Квартира Чон Хосока
— Я рад, что тебе уже лучше, хён, — радостно улыбается Чонгук, смешно сморщив нос. Крепкий чёрный кофе с молоком и горький шоколад доставляют ещё большее удовольствие, когда рядом сидящий Хосок улыбается. Не равнодушно, а треснуто, повреждённо, с опаской, с какой-то тайной печалью, но с выразительностью. Собирает в себе все силы и лыбится ради уплетающего его любимый шоколад ребёнка. Кутается в безразмерную чёрную толстовку и куда-то в даль смотрит, о чём-то своём думает. Чонгук пачкает в шоколаде губы, пальцы, приятно горький вкус на языке ощущая, горячую кружку липкими руками держит, греется. — Я разговаривал с утра с Юнги, и мне показалось, что он чем-то расстроен, — вспоминает Хосок, обеспокоенно хмурясь. — Всё ведь в порядке, Чонгук? У него завтра операция. Ничего не должно сорваться. Они ведь уже столько лет ждут этого дня, столько сил бросили на его выздоровление, столько молитв трясущимися губами прочли. Что ещё нужно сделать, чтобы никогда не видящий нормальной жизни Юнги смог, наконец, выйти и посмотреть на солнце не сквозь плотное стекло, а вживую, по-настоящему? Разве справедливо это, что ни в чём не повинный подросток расплачивается за несуществующие грехи, справедливо, что вынужден убивать свою молодость за каменными стенами больницы? Зачем, ради чего? В конце концов, жертва Хосока не может стать напрасной, всему есть предел. — Всё окей, хён, — заверяет его Чонгук. — Юнги просто волнуется, поэтому сам не свой. Так бывает. И так должно быть. Это неотъемлемая часть человека бояться за свою жизнь. На генетическом уровне. Даже всегда холодному Юнги это не преодолеть. Какая бы отвратительная жизнь у вас ни была, вы всегда будете за неё цепляться и где-то глубоко внутри верить, что всё ещё может наладиться. Всё пройдёт. Не сегодня, не завтра, но в будущем обязательно. Пока есть те люди, которые готовы бороться за вашу душу, оборвать всё будет гораздо сложней. — Я очень боюсь, Чонгук-ки, — устало прикрывает глаза Хосок. — Очень, — слабо улыбается. — Боюсь, что не смогу больше его увидеть, что он не сможет перенести операцию, что не проснётся. Настолько, что даже чёртов Ким Вантэ кажется смешным персонажем из мультиков, а не грёбанным сутенёром из ада. — Юнги справится, — мягко улыбается Чонгук, обнажая ровные передние зубы. — К тому же, он торчит мне два похода в парк и целые три сахарные ваты, я считал. Хосок смеётся. Им с Юнги крупно повезло иметь такого друга. Чонгук всегда был рядом, вплоть до того, когда старший Чон один загибался в холодной квартире. Именно этот школьник тогда взял на себя все обязанности взрослого и сходил в аптеку, заварил малинового чаю и следил, чтобы Хосок во время принимал все лекарства. Даже где-то откопал хорошие таблетки, которые поставили старшего на ноги буквально за день. Славный парень. — Спасибо, Чонгук-ки, — с теплотой говорит Хосок, наблюдая, как малец с удовольствием слизывает с пальцев шоколад. — Правда, спасибо. Без тебя бы мы не справились. «О, не стоит благодарности, хён, — опускает глаза Чонгук. — Ты ведь не знаешь ничего, глупый. За такое не благодарят. Если бы ты только понимал». — Я рад помогать своим друзьям, тем более, их у меня не так много, — кофе закончилось, жаль. — Но, хён, ты мне лучше вот что скажи: как у вас дела с Ким Намджуном? Хосок сразу же меняется в лице. Искренняя улыбка, будто сползает вниз по татуированной шее, к ключице, вместо неё появляется нечто похожее на усмешку и кровавый отпечаток зубов на нижней губе. Зрачок поддельно равнодушно сужается, превращаясь почти что в змеиный. Вышибающая внутренняя боль бьётся в закрытые ворота и пытается проникнуть сквозь щели, подобно лжи, но не выходит. Слишком хорошо Хосок всё в себе закрыл, как опытный стратег целые лабиринты выстроил, пусть теперь эта боль в них и путается. Чону нисколько себя не жаль. Как говорится, от Луны до Марса можно потеряться. — Просит меня вернуться, — хрипловато говорит Хосок, неосознанно выставляя шипы. И плевать, что перед ним сидит сейчас всего на всего безобидный Чонгук-ки, шипящей гадюке в сердце это не объяснишь. — А ты? — кажется, школьнику и правда интересно. Должно быть, он переживает. И, наверное, хочет поддержать. Хосок не знает. Понимает только, что никакие слова уже не смогут его успокоить и утешить. Их можно сказать хоть целый миллион, но они сразу же померкнут перед секундным взглядом этого монстра. — А я не возвращаюсь, — Хосок пожимает плечами и смотрит так, как будто так и должно быть. Ведь как же иначе? Намджун растоптал его полностью, а потом просто попросил прощения и нетерпеливо раскрыл объятия. Теперь Хосок, обливаясь кровавыми слезами, вбивает в грязь ботинками собственные чувства, однако чем больше он стучит по ним, тем крепче они становятся. — Хён, ты такой глупый, — недовольно цокает языком Чонгук. — Гораздо больнее не забирать шанс, а сначала его дать, а потом отнять. Бесспорно. Хосок застывает на месте и рассеянно смотрит сквозь парня. Действительно. Это будет по-настоящему жестоко, но не только к Намджуну, к самому Хосоку тоже. Только себя почему-то уже практически не жалко. Хочется крови. Хочется почувствовать её вкус. Хочется притвориться, что плевать на измолотые кости и дыры в лёгких, будто ничего и не существует, будто всё это сон. Будто он простил собственную поломку человеку, которого любит. Да и не человеку вовсе — чудовищу. — Ты прав, Чонгук-ки, — одними губами шепчет. — Только возможно ли переубедить человека, который не слушает? Демон внутри, ядовитая змея, которую он так боится, оголяет смертоносные клыки.☠☠☠
Полицейский участок района Каннам
— Что он тебе пообещал? — Джин нависает слишком резко, несдержанно кулаки сжимает, одним острым взглядом под рёбра забирается. Не лгать умоляет, да Чимин к его просьбам давно уже и глух, и слеп, только демонстративно усмехается, назад откидывается, также смотрит. Бесполезно. Ничего не выйдет. Хоть наручниками свяжите и на сутки посадите, пустое это всё. Обречённое. Низкое. Дешёвое. Не стоит тепличному цветку на мороз себя обрекать — погибнет. — Я знаю, что в прошлом вы были знакомы, теперь снова начали общаться, — выплёвывает следователь, коршуном увиваясь. Знает? Чимину отчего-то становится ещё веселей, но уже в следующую секунду плакать хочется. Знает. А вот ни хрена он не знаешь. И сколько презрения в этом «общаться», сколько осуждения. Им бы этого чёртового психа ловить, а они бесконечно между собой разбираются. Один поэтапно себя хоронит, а другой слишком зациклен на собственных уязвлённых чувствах. Отличная пара. А ведь когда-то Джин постоянно готовил для Чимина, ярко-ярко улыбался, часто читал какую-то научную энциклопедию вслух и запахом волос тайком упивался. Чимин же каждый день говорил, что любит, что никогда не уйдёт, не оставит, будет всю жизнь бегать с ним по подворотням с оружием наперевес и закрывать от любой пули. Только от самой главной не закрыл — от обмана, сам её в тело нежное огнестрельным отправил и оружие чёрное перезарядил. За что? Но ведь поступают не за что, а почему. Возможно, Чимин вовсе и не любит. Может, он сам навязал себе эти мысли и чувства. Просто Сокджин был первым человеком, который его понял, принял и попросил остаться. Наверное, оттого Пак и решил, что это любовь, оттого и боготворил это заблуждение. Верил. Но правда в том, что, даже отвергая собственную привязанность к Сокджину, Чимин всё ещё видит в нём близкого человека. — Ты понимаешь, кто он? — Джин переходит на крик, бумаги веером по воздуху пускает, злится. — Знаешь, сколько людей он убил и ещё убьёт, потому что мы, полиция, ничего не делаем? Я до последнего был с тобой, но теперь я больше тебе не верю. Своим поведением ты предал даже не меня, ты предал родину. — Джин, — потерянно произносит Чимин, только следователь не хочет его слушать. — Ты завтра же сдашь оружие и удостоверение. Я отстраняю тебя от всех дел, — у Чимина от этих слов ток по коже. Нет, нельзя. Он вскакивает. Шокировано смотрит на Сокджина и качает головой. — Ты не можешь, — звучит совершенно не убедительно. — Я не то что могу, я, Пак Чимин, лишу тебя и звания, и места, — Джин от крика сам не свой. Раненным зверем по белым листам мечется, с яростью и бешенством смотрит, дышит так тяжело и сбито. «Замолчи, исчезни, скройся в утреннем тумане», — в жестах неаккуратных читается. В памяти до сих пор живы те фотографии, где его Чимин вместе с главным врагом из машины выходят, идут в отель в обнимку, улыбкой своей дьявольской душу всю решетя. Вот оно лживое «навсегда» и «вместе». Всё-таки он никогда не знал Чимина. — Если ты так решил, то давай, — неожиданно равнодушно говорит младший следователь. «Лишай, успокой себя уже наконец. Избавь этот мир от скверны, от ещё одного заблудшего неудачника. С чего я вообще решил, что могу быть с таким, как ты, таким идеальным и чистым. Ты же сам сказал, что я предатель. Сначала отец, потом ты. А всё потому, что я не оправдал ни чьи ожидания. Только разве должен был? Нет». — Ты думаешь, он что-то мне пообещал? Думаешь, купил? Я для тебя всего лишь вещь, которую можно приобрести, заплатив? — Для меня нет, но для него да, — уже спокойнее выдыхает Сокджин, смотря в блестящие глаза напротив. Чёртов Ким Намджун, он искалечил и их жизни. Заставил любящих друг друга ненавидеть, поделил их общий мир на две далёкие стороны, в которых сам Джин сбивает кулаки о толстое стекло, а Чимин пробирается сквозь дебри. — Тогда знай, что он ничего мне не обещал, он… — Следователь Ким, — Ухёк удивлённо останавливается в дверях, рассматривая валяющуюся на полу бумагу, заинтересованно проводит глазами по бледному и резко замолчавшему Чимину и останавливает немного смущённый взгляд на ожившем Джине. — Я, наверное, не во время. — Проводим следственные мероприятия, — пожимает плечами следователь, приседая и собирая потоптанные листы. — Я так и подумал, — энергично кивает Ухёк, всё ещё с опаской поглядывая по сторонам. Заходит в кабинет. — Дай угадаю, — хмыкает Джин, — этот псих опять кого-то приререзал? Шутка, Ухёк должен был посмеяться и сказать что-нибудь в стиле «такая вот у нас работа», но он почему-то молчит. Вздыхает, мнётся и с горечью наблюдает за Джином. — Да, парень, вскрыты вены по всему телу и вырезан язык. На полу кровью написано «Данте», — сообщает Ухёк, отчего Сокджин внимательно на него смотрит и хмурится. — Имя, — с железными нотками чеканит, ощущая противный холод внутри. — Пак Кристофер, — приглушённо. Джин вздрагивает, как ужаленный, и вопросительно смотрит на слишком спокойного Чимина, у которого внутри словно что-то взорвалось. Перед глазами чернота, она заполнила собой весь мир, и ничего больше невозможно увидеть. Ледяная петля затянулась, с дикой болью ломая шею, и Чимин повис. Кто-то наверху, видно, решил, что у этой истории не будет счастливого финала, но они продолжают бороться. Осталось только переломы в душе залечить и плоть заново сшить, хоть и некрасиво, но, главное, чтобы надёжно. Ведь ничего красивого в них уже не осталось. Смерть никогда не была и не будет чем-то прекрасным и божественным. Не для Чимина. Он её всей душой ненавидит. Так страстно желал её другим, но она выбрала его собственного брата, потому что он такой же богатый и испорченный, как и все. — Вызови врача, срочно, — снова кричит Сокджин, подхватывая еле стоящего на ногах Чимина, внутренне содрогаясь из-за этой сумасшедшей улыбки и солоноватых слез, стремительно бегущих по нежным щекам. Больно? Вот теперь достаточно.☠☠☠
Квартира Пак Чимина
Чимина всегда искренне удивляло, как одно недоразумение может перечеркнуть абсолютно всё — и хорошее отношение к человеку, и доверие к нему, и любовь. Всё. Хрупкость? Нет, обыкновенные эмоции. Люди могут справиться с болезнью, с катастрофой, со смертью близкого, но перед собственными эмоциями они бессильны. Чимин тоже. Десять пропущенных от Джина. Три сообщения от него же. И новая эсэмэска от того, кто даже на расстоянии способен распороть всю кожу на весящие безобразные лоскуты и оторвать себе на память кусок плоти. «Мне жаль», — всего два слова. Семь букв, Ким Намджун потратил на него всего семь грёбанных букв, в то время, как он, сам того не желая, швырнул ему под ноги собственную жизнь. Теперь же пусть подавится своей лживой жалостью, потому что этот ублюдок всё знал, потому что Чимину известен один из его страшных секретов — он знаком с Данте. И пусть Сокджин хоть тысячу раз считает его предателем, Чимин был готов отказаться от всего, лишь бы поймать этого психа. Был, пока не умер его младший брат. Он подошёл слишком близко. Jini: «Чимин, я знаю, что не должен был так думать. Ты не предатель, ты хотел, как лучше. Но почему ты молчал? Почему ты всегда пытаешься справиться со всем в одиночку?» Потому что когда Чимин кричал и умолял помочь ему, никто его не слушал. Отец велел заткнуться и поскорее обо всём забыть, а друзья стали распускать не особо красивые слухи, так и не спросив, в чём же всё-таки дело. Так говорите, доверять легко? Вращается кран, ледяная вода с шипением сталкивается о белоснежную ванну. Jini: «У нас есть свидетель. Он видел, как этот ублюдок выходил из квартиры Кристофера. Мы можем составить фоторобот. Уже составляем. Я клянусь тебе, что мы его поймаем. Из-под земли достанем этого сукина сына.» Белая майка и серые спортивные штаны так и остаются на Чимине, когда он, дрожа всем телом, залазит в воду, хватается за плечи, устало прикрывает глаза. Всё как в тумане. И даже этот выламывающий кости холод больше не способен его пробудить, заставить вновь дышать и улыбаться. Слишком больно. И дело вовсе не в Намджуне, не в Джине и уж тем более не в этом психе, дело в самом Чимине. Шествуя семимильными шагами, он совсем позабыл о тех, кого любит. Как в детстве, заигрался в компьютерную игру, пока младший брат залез на высокую лестницу и начал бездумно её раскачивать. Jini: «Прошу, ответь мне. Чимин, это уже не смешно. Ты не виноват. Никто даже и предположить не мог, что он так поступит. Чёрт, просто возьми эту ёбаную трубку. Если ты её не возьмёшь, я выломаю твою дверь.» Серое и абсолютно бездушное лезвие. Чимин сжимает посиневшие губы и жмурится. Яркая вспышка боли проявляется только после того, как он отдёргивает руку от запястья. Ровная полоса вдоль брызгает кровью. Недостаточно сильно, нужно ещё. Перед глазами труп изувеченного брата, он для Чимина отныне бес в воспалённой голове, демон. О, как знакомо это чувство. Не убило тогда, сейчас уж точно доберётся. Внутренний космос вытекает вместе с реками крови по непривычно побелевшей коже. Вот и вся нерушимость, вот и вся необъятная галактика вместе с россыпью звёзд и планет. Просто. Расколовшись. Исчезает. Море искр. Сокджин, нахмурившись, останавливается около подъезда, задрав голову и посмотрев на зашторенное окно квартиры.☠☠☠
Ночной клуб Laughter
— Свали, — злобно шипит Хосок разукрашенной и откровенно льнущей к Ким Намджуну длинноволосой красивой девушке, юбка которой едва прикрывала трусики. Улыбка на идеальном лице сразу же померкла, девица окинула Хосока презрительным взглядом, как будто она владелица этого элитного клуба, и в недоумении посмотрела на задумчивого Намджуна, должно быть, ожидая, когда тот уже наконец заткнёт этого наглого парня, только ничего не последовало. Джун молчал. — Ты, блядь, глухая? И, закатив глаза, она всё-таки встала, покачивая бёдрами, растворилась в толпе. — За твоё здоровье, — громко говорит Хосок, хватая и выпивая залпом стопку абсента, отчего в горле, кажется, вспыхивает синее пламя, потушить которое уже невозможно, особенно, когда рядом Ким Намджун так внимательно смотрит, изучает, любуется. Глазами фотографирует открытую тонкую шею, кожаный чокер в виде ошейника, небрежно уложенные рыжие волосы, которые красивее всего на свете; Намджун руку к ним тянет, пальцы в прядях путает, каждую эмоцию на чужом лице впитывает, боится. Лёгкая чёрная футболка в красноречивой белой надписью «Spoiled child» практически сползает с плеча, оголяя левую ключицу. Хосок прищуривается и криво улыбается. Если он сегодня напьётся, то только за себя любимого. — А я, вероятно, должен выпить за твоё? — немного запоздало усмехается Намджун, его отвлекла неправильная красота Чона, стук собственного сердца и шум в ушах. Здесь, в более уединенном месте, музыка не так слышна, лишь море мигающих огней, плывущих по персиковой коже. Один только страх не успеть и не коснуться до исчезающего образа. До нутра. Ведь вся красота не снаружи, она внутри, под рёбрами в белоснежных лилиях и магнолиях, чей запах ядовит, но чудесен. Не надышаться. — Ты, Намджун, либо бессмертен, либо глуп, раз собираешься выпить за того, кто должен тебя ненавидеть, — Хосок заливает в себя ещё одну стопку, чувствуя, как голова отвратительно и неприятно кружится. Сейчас хочется только одного — продолжать. Опустошить всю бутылку и напиться так, чтобы потом не проснуться, чтобы потерять рассудок вместе с этим ухмыляющимся монстром, свихнуться к чёртовой матери и не сожалеть. О том, что он не должен был здесь появляться, Хосоку прекрасно было известно. Чон и не собирался, но очнулся только у входа и уверенной походкой пошёл дальше. Дело сделано. Он больше так не может. Ему слишком надоело играть в неприступного обиженного мальчика, поэтому Хосок решил перестать отказывать себе и, наконец, получить желаемое. Резковато? Увы, но нет, наоборот, он шёл к этому слишком долго. — А ты ненавидишь? — Намджун и сам порядком выпил, смотрит сейчас на кусающего губы парня и убеждает себя, что это не мираж. Хосок реален, как и его ощутимо отчаянное состояние. Намджун скучал. И по полыхающим глазам, и по хитроватой улыбке, и по хрупкому телу, тепло которого всегда было его по праву, даже на расстоянии. Теперь он ясно видит, что такое не купишь ни за какие деньги и драгоценности, такое можно только получить. В подарок. — Юнги прооперировали, — Хосок и сам не знает, зачем это говорит. Он глупо улыбается и пододвигается ближе. — Всё прошло успешно. Врачи говорят, что теперь он пойдёт на поправку. — Я рад, — Намджун оглаживает плечи парня, ловя остатки давно разбитой солнечной улыбки Хосока. — Я, правда, рад. Очень. «А я счастлив, — молчит Хосок. — Потому что я выполнил данное обещание, потому что впервые смог не потерять близкого человека». И сейчас перед ним Ким Намджун — тот, кто никогда не церемонится и выпускает пулю в висок, но на Хосока смотрит влюблено, перед Хосоком ноги на колени опускаются. Раньше Намджун истреблял всех врагов и добивался любых целей только ради собственной власти, теперь же у него появился новый стимул, куда более действенный и необходимый. Самый лучший. — Ты знаешь, чего мне это стоило? — застревает в горле. Хосок жадно вдыхает воздух, принимая порывистый поцелуй. С болью стучит по груди сжатыми кулаками и заламывает брови. Губы обжигает чужой агрессией и желанием. Но Хосок тоже хочет. Намджун толкается языком в зубы, не ждёт разрешения, просто целует. Глубоко, на одном выдохе, сладко. — Знаю, — тихо шепчет в промежутке. Он, как обезумевший голодный зверь, мнёт красные губы и понимает, что больше никогда не отпустит от себя единственного во всём мире приторного мальчишку. Сильного мальчишку. Им же сломанного, но не сломавшегося. Потому что Хосок хоть и продавал себя, всё равно никому не продавался. И именно за это Намджун его и любил.