Под ладонями рушилось стекло

      Снова и снова закрывая глаза, я из залитого ярким электрическим светом банкетного зала попадал в темноту, куда позволительно было просачиваться из реальности лишь пузырькам шампанского, щиплющим за язык и щеки, да глубокому голосу меднокожей певицы, ласкающей пальцами микрофон, будто стан любовника, склоняющейся к нему соблазнительными пухлыми губами… Не то чтобы сборища бомонда в нашем доме меня обременяли, скорее наоборот: даже забавляло, как все эти бледные моли из других стран, желающие увеличить свой и без того немаленький капитал связями с богачами другой части света, гордо вышагивают по залу, точно павлины, плечом к плечу с переводчиками, потому как ни слова связать по-нашему не могут. Важные птицы в этом помещении давно уже превратились в безликие белые фигуры в черных смокингах да вызывающих платьях и черные силуэты в белых свободных нарядах, изредка цветных, пастельных. Этот легкий расизм в одежде был оправдан: мне, к примеру, действительно черное одеяние бы не пошло, зато кремовые ткани выгодно подчеркивают кожу цвета молочного шоколада и собранные в хвост курчавые темные волосы, ниспадающие на спину, плечи и грудь. Быть может, одежда, видимость соблюдения традиций, — единственное, что осталось от уважения к собственной культуре у всех нас? Деловые партнеры из Европы и прочих уголков земного шара привнесли слишком многое, отчего жизнь в этих краях стала сродни дешевой пародии на чужие устои. Почему только я это вижу? Или, что куда важнее, отчего в свои семнадцать лет меня занимают подобные размышления, а не позерство и пустые развлечения?..       — Адиса, — рассек темноту под веками строгий материнский голос. — Ты спишь на ходу…       — Как я сумел бы спать и говорить? — столь же тихо, как и она, процедил я сквозь зубы, притом не открыв глаза.       — Сколько раз я должна тебя просить так не делать: гости уже думают, что ты слепой…       — А что плохого в отсутствии зрения?..       — …Меня за сегодняшний вечер уже дважды спросили о том, как с тобой «произошла эта трагедия»…       — …Будь я слепым, не видел бы фальши и лицемерия, однако был бы обречен их слышать, чуять и пробовать на вкус…       — Ты меня вообще не слышишь?.. — Она сердито одернула меня за руку, и все-таки мне пришлось разлепить пушистые ресницы.       Высокая, худая, с выступающими острыми скулами, моя мать походила на каменную скульптуру, что, в общем-то, полностью отражало ее внутреннюю суть. Она не проронила ни слезинки, когда почил отец несколько лет назад, так чего удивляться отсутствию эмоций по любому другому поводу? Вряд ли что-то способно тронуть ее больше, чем гибель больного супруга. К сожалению, ее равнодушие впиталось в мою кожу: если и мать видит жизнь картонными декорациями, то холодность лица и души объяснима…       — Это из-за будущего брака? — сдвинула она дуги бровей.       — Не совсем. Просто не вижу смысла говорить о том же, о чем и ты: во-первых, мы не слушаем друг друга; во-вторых, тебе все равно, что я скажу.       Тонкие сильные руки матери уперлись в пояс тесного закрытого вечернего платья с длинными узкими рукавами, мелодично звякнул бриллиантовый браслет.       — Ты не назвал ни одной причины, почему этот брак не может состояться.       Да, потому что я не вижу этих самых причин… Я опустошил бокал залпом и поставил на поднос проходящей мимо обслуги. Брак с дочерью весьма влиятельного человека поможет моей матери и ее бизнес-партнерам. Моя будущая жена — белая, я смогу к этому привыкнуть, хотя предпочитаю все же девушек других, темнее, — дело вкуса. Сейчас у меня уже есть любовница, подруга детства, но мы не испытываем друг к другу никаких трепетных чувств, убиваем время за игрой во взрослую сексуальность. А раз сердце не занято, почему бы не жениться? Оно никогда не будет заполнено любовью: потому что любви нет. Право же, мы все знаем, как это работает, а игнорируем истину, чтобы верить в наивные сказки; чувства — это химия, влюбленность — это гормоны, любовь — это иллюзия… Так что я женюсь. Это будет разумно. Пусть толика обиды все же присутствует…       Из моря человеческой воды, пить которую так же опасно для жизни, вышли четверо белокожих людей. Впереди шел полный мужчина с ухоженным гнездом серых волос, под руку его держала комично грудастая супруга с кукольными блондинистыми локонами; у обоих на лицах застыли приветственные улыбки, отбеленные дополнительно по такому случаю, так что зубы практически исторгали свет. Следом маршировал коротко стриженный переводчик и семенила особа, которую в недалеком будущем я буду видеть каждый день, — двадцатилетняя миниатюрная брюнетка с ямочками на пухлых щеках и паникой во взгляде; до чего же знакомые внутренние метания… Четверка остановилась перед нами, моя мать безупречно отыграла восторг, вытерпела поцелуй в руку от моего будущего тестя и деревянно обняла потенциальную тещу. Последняя вытолкнула вперед свою дочь, глядящую на наши ноги так, словно их обвивали ядовитые змеи.       — В постели мы тоже будем втроем? — с вежливой полуулыбкой обратился я к матери. — Я, она и переводчик…       — Не стоит это переводить, — искусственно рассмеялась мать, погладив переводчика по предплечью, и тот услужливо кивнул.       Между взрослыми завязалась беседа, скачущая, благодаря кропотливому труду переводчика, с языка на язык; беседа тусклая, безжизненная, способная воспламениться от неосторожного луча солнца — настолько сухая. В темноте, дарованной опущенными веками, я нежился в чувственном голосе певицы, пока по каменному полу не загрохотали колесики. Гости расступались, с любопытством следя за пересекающей зал трехметровой кубической махиной, скрытой плотной бежевой тканью. Неизвестное диво было чрезвычайно тяжелым, судя по количеству мужчин, перемещающих его, и поту, выступающему на их лбах. Родители невесты удовлетворенно просияли фарфоровыми зубами, отступили вбок, чтобы не загораживать нам с матерью привезенный экспонат. Без пяти минут зять воодушевленно затараторил, и его переводчик отвесил нам уважительным поклон вместо своего нанимателя.       — Считайте это предсвадебным подарком, — озвучил он, в то же время слушая вполуха трескотню белого богатея. — Это существо отловили специально для Вас: его красота необычайно редка, потому вполне заслуживает услаждать взор Адисы.       Мужи эффектно сорвали с подарка ткань, и по залу тотчас пролетел пораженный ропот. Мать громко выдохнула, распахнув черные глаза; я и сам потерялся в непередаваемом танце бликов по глянцевой поверхности цвета самого солнца! В меланхолично колыхающейся воде, в плену стеклянных стен, над дном парило создание, кошмарные истории о котором я слышал за последние несколько лет, но ни слова — о шокирующей красоте, ошпаривающей взгляд и разум. Длинный рыбий хвост был покрыт золотой чешуей, и в глубине каждой чешуйки переливался радужный свет, затерявшийся в злате, отчего весь хвост, казалось, мерцал. У пояса чешуя редела и переходила в кожу, болезненно бледную, чуть ли не прозрачную. С ней контрастировало все: светло-розовые соски и губы, черные ресницы спящего создания, неспешно покачивающиеся короткие каштановые пряди. В этом худом лице с мягкими чертами была заключена красота, в отчетливо выступающих ребрах — соблазнительная хрупкость, в длинных тонких руках и таких же прекрасных пальцах — изящество. Я словно глядел на невообразимый идеал, шедевр, ожившую картину, умопомрачительную скульптуру, размягчившую камень и расцветившую получившуюся плоть. Бездумно — зачарованно, я подступил к стеклу, взирал на русала снизу вверх, даже когда мать вернула дар речи и, высокопарно поблагодарив за подарок, задала интересующий меня тоже вопрос:       — А почему оно спит?       — Пришлось вколоть ему транквилизатор, — загалдел переводчик, не отводя взгляда от торопящихся губ нанимателя. — Чтобы никакая мелочь не смогла испортить Ваш превосходный прием! Емкость, которую Вы видите, — временный аквариум. Постоянный чуть больше, но стационарен. Он оборудован подъемной крышкой, в которую встроена стеклянная трубка для воздуха и крышка поменьше — для кормления. Также в постоянном аквариуме установлен насос — система очистки, дабы работающим в Вашем доме слугам не приходилось убирать за существом вручную. Кормить следует сырой рыбой: зубы у них человеческие, так что лучше бросать не целую рыбу, а филе, очищенное от костей…       Подобно этому обворожительному чудовищу, я не слышал больше ничего, помимо давления воды на барабанные перепонки. Я следил за тенями от его волос, ласкающими высокий лоб и обычные, незаостренные уши, с растущим интересом разглядывал ничем не примечательные ногти, не роднящие его с монстрами. Как же представители его вида могут «кровожадно убивать людей», если даже зубы у них — не острее наших?..       — Адиса?.. — осторожно окликнула меня мать, и я вынырнул сознанием из манящей воды. Я и заметить не успел, как подошел к аквариуму вплотную; ладонь была ледяной из-за длительного соприкосновения со стеклом.       …Стало быть, так это и происходит?.. Они заманивают людей красотой, зачаровывают и подчиняют. Им не обязательно петь, как в детских сказках, — достаточно всего раз показаться на глаза… Оттуда, где этих тварей уйма, до наших мест дошли пугающие истории: русалки маскируются под людей, сбрасывают хвосты, вливаются в общество, чтобы потихоньку, незаметно, подменить человечество и захватить всю планету. Я относился к этим бредням скептически, а возможно, мне всего лишь глубоко плевать на будущее Земли. Меня и мое-то будущее не особо волнует…       — Подарок просто поразительный, — примирительно изрекла мать, — но безопасно ли держать это живым?.. Может, стоит сделать из него чучело или сохранить только чешую, украсить ею свадебную одежду Адисы и вашей дочери…       — Нет, — громким твердым голосом перебил ее я, не обернувшись, и взоры нынешних и потенциальных родственников обратились ко мне. Сцепив руки за спиной, я в который раз облизал взглядом человеческую часть существа: разве получится честно выбрать, какая составляющая его сущности привлекательнее?.. — Хочу оставить его живым. Установите стационарный аквариум в моей спальне — прямо посреди комнаты. Давненько у меня не было аквариумной рыбки.