Под ладонями рушилось стекло

      В просторной спальне, освещенной тусклым светом, работа кипела. Среди бордовых пологов, прогретых рыжими огнями многочисленных потолочных ламп и оттеняющих кремовые стены да белоснежные подушки на королевской кровати с легких полупрозрачным балдахином, туда-сюда сновали рабочие: сперва — с внушительными стеклами и металлическими рамами, теперь же, когда стационарный аквариум для моего неординарного «питомца» был собран и занимал центр комнаты — от пола и почти до потолка, была установлена система очистки, представляющая собой насос и металлический бак, расположенный за стеклянным кубом.       Я наблюдал за происходящим с кровати; служанка, как и каждый день, принесла большую глиняную чашу с очищенными фруктами, так что я был обеспечен и хлебом, и зрелищем. Пальцы выловили из разноцветной сочной горки розовое гуава, избавленное от зеленовато-желтой тонкой кожицы. Этот цвет — такой нежный оттенок розового… Против собственной воли вспомнив губы и соски златохвостого чудовища, я поднес гуава ко рту, и прежде, чем сладость разлилась по языку, в нос проник клубничный аромат. Интересно, как пахнет то создание?.. Наверное, непривлекательно — сырой рыбой… Задумчиво я подцепил ногтями остатки розовой шкурки с сочного продолговатого оранжевого имбе. Закинуть его в рот сразу после гуава было ошибкой: имбе, разновидность манго, ударило по вкусовым рецепторам кислотой, также не лишенной сладости. Пришлось выискать в чаше желтые кусочки марула, чтобы его водянистая свежесть смыла с языка то послевкусие.       Один рабочий протянул в спальню шланг, подал его другому, стоящему на стремянке перед аквариумом, и вместе они придерживали его, пока стекло с шумом долго заполняла вода. Сколько же ее помещается внутри? Если стенка аквариума лопнет, напором меня точно вынесет из комнаты в широкий каменный коридор! Вообразив превеселую картину, я вслепую взял из чаши ярко-розовый фрукт и сделал щедрый укус. Этот сладкий вкус я узнаю всегда — слива натал: не доверяй я прислуге, этого плода не было бы в нашем доме, потому как листья и ветви его ядовиты. Вот он, объективный показатель, нравишься ли ты людям! Ежедневно меня могут отравить, смазав еду соком несущих смерть листьев, но я пока жив — значит, не такой уж плохой человек, по крайней мере не раздражающий тех, что стоят на ступенях социальной лестницы значительно ниже нашей семьи.       Аквариум заполнили на четыре пятых, отключили подачу воды, унесли шланг, но огромную металлическую крышку не закрыли. Ненадолго в спальне, как и полагается, я остался в одиночестве — безмолвно жалеть, что на кухне почистили и кивано, а не нарезали дольками: люблю чувствовать пальцами толстые рога оранжевой кожуры и выедать из нее дынно-банановую зеленую мякоть.       В коридоре послышался шум. Я приподнялся на локтях, словно это позволяло увидеть сквозь стены происходящее. Порог спальни осторожно переступали мужчины, несущие облегченную ванну с торчащим из нее золотым переливающимся хвостовым плавником. Как только ванна оказалась в комнате полностью, мое сердце секундно сдавило, а сам я вздрогнул от нежданной нехватки воздуха. На мгновение мне даже показалось, что фрукты все-таки были отравлены, иначе по какой причине мое сердце впервые в жизни так встрепенулось?..       Монстр больше не спал. Идущий позади слуга вцепился в крепкую рукоять петли для ловли диких животных, которая до красных следов на коже стискивала тонкую шею моей «аквариумной рыбки». Потяжелевшие от воды каштановые волосы прилипли к вискам и верху лба, на человеческой маске запечатлелись паника и страх — такие правдоподобные, что я практически поверил в их подлинность, аж ладони заныли от душевной боли… Русал задыхался, царапал шею в тщетных попытках подцепить тугую петлю…       — Ослабьте! — грозно, но все же безэмоционально повелел я, и приказ тотчас был исполнен. Расширенные глаза чудовища посмотрели на меня с тем же непониманием, с каким я изучал его самого.       Создание редкой красоты втроем достали из ванны, обхватив под руки, начало хвоста и конец; четвертый мужчина по-прежнему держал петлю вокруг его шеи. Кое-как, воспользовавшись аж тремя стремянками, его, слабо извивающегося, подняли к верху аквариума, быстро сняли петлю и варварски бросили чудовище в воду, окатившую мучителей с головы по грудь. Плавно русал опустился ко дну, но, так его и не коснувшись, взмахнул хвостом, перевернулся, приложил ладони к стеклу. Пузыри, порожденные резким погружением тела, поднимались к поверхности, вода успокаивалась, как и ее обитатель, и ничто более не мешало ему осматривать комнату, а мне — выцепливать эмоции с его бледного встревоженного лица.       Рабочие закрыли основную крышку на три щеколды, собрали лестницы и инструменты, откланялись и покинули, наконец, мои покои. Сверля задумчивым взглядом новую зверушку, я взял наугад фрукт из чаши — попалось имбе да еще и незрелое, и меня передернуло. Ну и кислятина… Эту легкую судорогу монстр подметил, всплыл по плечи и ответил мне пристальным взглядом, наполняя легкие воздухом.       — Как же мне тебя назвать… — вслух принялся размышлять я. Всякое движение хвоста приковывало взор. Золото… — Быть может, «Мидас»?..       — У тебя совсем нет фантазии, — совершенно обыкновенным юношеским голосом ответило мне чудовище, и я от неожиданности кратко рассмеялся в балдахин над головой.       — Это да. Скажи спасибо, что не назвал тебя «Голди» — как рядовую золотую рыбку. Ты можешь подражать любому языку?       Его брови сдвинулись к переносице, глаза сощурились в непонимании.       — Что значит «подражать»?.. — опешенно спросил он. — Я знаю этот язык. Я учил его, как и еще два других. Папа всегда говорил, что это может мне пригодиться… — тоскливо добавил он и приложился лбом к стеклу, понурив голову. — …что нельзя полагаться на переводчиков, так как рассчитывать нужно только на свои силы — и доверять только самому себе…       Воздух пропитал гнетущий запах трагедии, я нахмурился. Вдохи давались тяжело, будто это я был там — в клетке из стекла, запотевающего от глубокого дыхания. Отложив чашу с фруктами и стерев сок с пальцев об алую тканевую салфетку, я спустился на край кровати, подсел ближе к кубу.       — И как под водой вы учите языки?..       Монстр посмотрел на меня как на сумасшедшего, легонько потряс головой.       — Я не… — Внезапно его глаза стали больше — озарение распахнуло веки до предела. — Ты что, думаешь, я — какое-то подводное чудовище?..       — А нет?       — Нет, конечно! Я рос как ты, — сердито взмахнул он рукой и ушиб кисть о стекло, — в доме, с родителями! Как обычный ребенок! Ко мне приходили учителя, за мной ухаживали слуги!.. Мой отец — мэр нашего города!.. Был им… — Его ладонь медленно сползла по стеклу, и рука безвольно повисла. Русал изящно опустился на воду спиной и затылком, словно под ними была невидимая софа, и только мерцающий хвост уходил вниз, ко дну, подметая его плавником.       Мои пальцы мягко сжали постель. Я мялся: меня не покидало стойкое ощущение, что любое движение тела способно рассекретить мысли и тайные даже для меня самого трепыхания души. Все же огонек внутри разгорелся достаточно для того, чтобы я оставил помятое покрывало и подступил к аквариуму вплотную. Русал покосился на меня с опаской, наскоро оглядел с головы до ног, но не заметил ничего, что представляло бы угрозу.       — Как… тебя зовут? — вымолвил я, осторожно выводя по стеклу вертикальную линию кончиком указательного пальца. — Раз тебя воспитывали как человека, у тебя должно быть имя…       — Как меня звали — не имеет значения, — обреченно пожал он узкими плечами. — Все, кто называли меня тем именем, мертвы…       Он был почти недвижим, и моя смелость возвращалась. Холодом стекла начали пропитываться все пальцы правой руки, лед постепенно стремился к середке ладони… Непреодолимо мне захотелось услышать его голос не через стекло, частично заглушающее его, ощутить рукой вибрацию в его горле, узнать, к чему ближе его кожа — к теплой плоти или же снегу, который я видел несколько раз, сопровождая мать в бизнес-поездках по другим континентам. Он боязно медлил, переводя взор с моей ладони на лицо и обратно. Я отчасти надеялся, что расовые различия помешают ему прочесть мои мысли по неплотно сомкнутым губам, обращенным к его телу очам и вздрагивающему при тяжелом сглатывании кадыку. Мне нравилось, как шевелятся его губы; мне нравилось, как звучит из его уст речь на нашем языке — с тягучим акцентом, словно русал полагал, что за счет него, искусственного, добавленного сверху ради украшательства звуков, слова станут чище, ближе к оригинальному произношению; мне нравилось, как напрягались слабые мышцы под тонкой молочной кожей и жалобно изгибались узковатые брови. Я списывал это на хищный шарм чудовища перед собой, но в то же время упивался эстетическим удовольствием, сопротивляться коему не имел сил!..       — Тогда я дам тебе имя. Одно из наших имен: раз более-менее знаешь язык — заслужил. Только вот какое… — Чтоб сбежать от его слабовольного взгляда, протискивающегося в мое сознание, будто червь в спелую мякоть, я принялся задумчиво вышагивать вокруг куба, ведя рукой по стеклу. Он следовал за мной вдоль прозрачных стен, погруженный в воду по ключицы. — Быть может, «Делмар», что значит «море»?.. Хотя — вода! — вновь проявляю отсутствие фантазии… «Дакарэй» — «счастье»?..       — Считаешь, я счастлив?.. — пронизанным болью тоном подтолкнул он меня к истине, и впервые за долгое время я испытал жар стыда.       — Мда, плохой выбор… «Рунако»? «Привлекательный»…       — Что ты такое говоришь? — отшатнулся он от стекла, и я, опешив не меньше, остановился. — Зачем?.. Издеваешься над человеком, и без того сломленным…       Он что, правда не понимает, какой обладает красотой?.. Не умеет принимать комплименты…       — Хорошо, думаем дальше, — продолжил я моцион как ни в чем не бывало. — «Мэйтата» — «нарушитель спокойствия»? Или «Кэйод» — «приносящий радость»…       В следующий же миг я осознал, какую глупость совершил: раскрыл ментальный дверцы, явив намек на беззащитные, нежные мысли! — однако русал мои слова либо не понял из-за частично существующего языкового барьера, либо не вскрыл их с целью прочесть между строк. Наивный ребенок… Мы ведь почти сверстники, я полагаю, а он остался прямолинейным, по-детски поверхностным в общении с другими людьми. Чистым?.. Я повернулся к аквариуму всем телом — с внешней беспристрастностью нежился под взглядом совсем-не-чудовища, освещающим меня сверху, будто крохотное солнце.       — Пожалуйста, не говори никому, что я знаю язык, — неожиданно взмолился он, приникнув к тонкой корке льда между нами. — Вероятно, если б они знали, что я могу все рассказать, не доставили бы меня сюда живым…       — Хорошо, — одними губами согласился я, потонув в муке на его лице, и как можно скорее вернул силу голосу. — Я сохраню твою тайну. Но и ты, разумеется, помалкивай в присутствии других людей…       …не позволяй никому, помимо меня, слышать твой голос… ведь ты — мой подарок…       — «Гвандоя»…       — Что? — не понял он.       — Это имя. «Гвандоя».       — Красиво звучит… А что оно значит?       — «Испытывающий страдания»… — проникновенно ответил я, не отводя от него взора. Кожа вокруг его глаз покраснела, но раньше, чем влага слилась бы в слезу, русал плеснул в лицо ладошку воды и трижды кивнул, стерев капли с бровей и щек. — Гвандоя…       — А твое имя?..       — «Адиса» — «лишенный сомнений».       — И ты такой?       Его вопрос выбил почву у меня из-под ног. Я открыл рот как рыба, благо дверь в спальню открылась, и я, вмиг отбросив эмоции и сцепив руки за спиной, приготовился встречать незваного гостя.       По ковру ступали босые девичьи стопы, выше которых колыхался ровный подол белоснежного вечернего платья с глубоким декольте на грациозно изогнутой спине. Благоухающая цветами кожа была на несколько тонов темнее моей; черно-коричневые радужки, наполовину прикрытые длинными ресницами, играли отсветами вожделения; волнистые волосы цвета чистого оникса были зачесаны на левую сторону, не закрывали ни плечи, молящие о поцелуях, ни шею, взгляд по которой так и спускался к крепкой груди.       — Алала, — поприветствовал я ее полуулыбкой, и подруга детства бросила на ковер черные открытые туфли на шпильке. Кристально ясное сообщение… — Прием уже закончен, а ты здесь: удивлен, что мать не запретила тебе бывать у меня в комнате. Она ведь умна, понимает, какие развлечения мы делим…       — Ты удивишься еще больше, — разомкнула она полные темно-лиловые губы, элегантно присаживаясь подле кровати. Сдержанный маникюр потанцевал по покрывалу, и я, подозванный таким образом, сел на постель. Гвандоя замер у стекла, держа голову над водой, чтобы слышать каждое слово. — Мы с твоей матушкой пересеклись на лестнице, и она обмолвилась, что не против моего присутствия до тех пор, пока брак не заключен.       Привычные мне женские пальцы скользнули по бедрам, прощупывая мышцы сквозь материал свободных кремовых штанов. За ее действиями Гвандоя следил с откровенным непониманием, что вдоволь повеселило меня, откинувшегося чуть назад. Мои руки уперлись в матрас, руки Алалы — обошли член, дразняще так его и не коснувшись, поднялись по животу и груди. Ловко любовница расправилась с пуговицами моего одеяния и обнажила рельефные мышцы; кремовая ткань повисла на развитых плечах. Пальцы Алалы начали неторопливо спускаться от верха груди, невзначай задели темно-кофейные соски, губы приникли к прессу и дорожке волос. Поверх ее затылка я видел пораженного Гвандою, приложившего пальцы к губам: все его внутренние ресурсы в те минуты были направлены на попытку осознания происходящего. Он глядел на Алалу, высвобождающую из-под моей одежды член, как ребенок на родителей, которых застал в спальне, — совершенно не понимая сути секса. Боги, неужто такие люди существуют?.. Я усмехнулся — и тут же одернул себя: я что, подумал «люди»?.. Он же не человек, да?.. Но голос Гвандои во время упоминания отца и потерянной повседневности звучал столь убедительно!.. Будет ли монстр желать расплакаться, если человек признает реальность его страданий и даже даст соответствующее имя в знак полного принятия?..       — Любуешься зверушкой? — улыбнулась Алала, влажно целуя член от основания к темно-малиновой головке. Любое движение ее губ и языка взрывалось россыпью электрических искр на коже — под ошеломленным взором порозовевшего Гвандои. — Эта белая цапля купила твою благосклонность золотой рыбкой?       Она намеревалась уже взять член в рот, но я поднял ее голову, согрев щеки обеими руками.       — Ты ведь не ревнуешь, правда?       Алала фыркнула в сторону, сжала кулаки поверх моих бедер.       — С чего мне ревновать… К кому…       — Вот именно. Она даже языка не знает: ни слова не может связать. Этот брак — всего лишь сделка, и к нашим утехам имеет мало отношения. — Я вновь откинулся назад, расслабился поверх подушек. — Наша дружба не исчезнет, разве что ублажать друг друга мы больше не сможем.       — Дружба?.. — повторила она, на мгновение растерявшись, но улыбка расцвела на ее губах незамедлительно. — Да! Нашей дружбе твоя невеста, — пренебрежительно хмыкнула Алала, — помешать уж точно не сумеет.       Взобравшись на меня, она дорвалась до губ и впилась в них, задирая подол платья. Алала всегда целуется с закрытыми глазами, посему ничто не помешало мне скрытно любоваться невинным шоком на лице Гвандои — незапятнанного сексом, в отличие от нас с Алалой, принимающей мой член до конца; стонущей в балдахин, извечный свидетель нашей грязи; испытывающей матрас ускоряющимися, полными голода движениями бедер. Скинув с плеч бретельки, Алала оголила подпрыгивающую грудь, которую я страстно сжал, пропустив между пальцами темные соски. Она тонула в сексе, всецело игнорируя присутствие в спальне еще одного человека. «Человека»?.. Да, я верю, что он человечен… Но для Алалы, как и всех присутствующих на сегодняшнем приеме, Гвандоя — вещь, питомец. Для меня тоже? После того, как я почувствовал его в разговоре?.. Вот так «Адиса», «незнающий сомнений»!

***

      Бóльшую часть нашей греховной феерии Гвандоя пропустил, развернувшись к кровати спиной и опустившись под воду, чтобы не слышать наших похотливых стонов, сплетающихся в один, громкий, пронимающий. Алала надоедливо ластилась, наконец оделась и ушла. Я удалился в ванную комнату на минуту, а когда вернулся, Гвандоя, обняв себя за локти, поглядывал на мои ноги, но не мог поднять взгляд на лицо, недавно озаренное наслаждением. Мои пах и торс также в ближайшие часы (пока свежи воспоминания) были наполнены для Гвандои его собственным стыдом, так что он избегал и их.       — У-ужасно… — проронил он, всплыв по плечи, и я рассмеялся в потолок, будто злодей.       — Ты не знаешь про секс?..       — Знаю… из учебников по биологии… Но я рос в доме, источники информации мне ограничивали, а из друзей… — Он дернулся от сердечной боли, прижал левую кисть к груди, и невзрачные, по сравнению с устами Алалы, губы по-детски задрожали. Алала ведь в тысячу раз сексуальнее него, так почему и без фокуса на хвосте Гвандоя кажется прекрасным?.. — Ты лицемер, — вдруг огорошил он меня, выискав-таки новую, безболезненную для себя тему.       — Вот так-так! — беззлобно поразился я. — И почему?       — То, что ты критикуешь людей за спиной, уже само по себе плохо. Но ты знаешь язык своей будущей невесты?       — Н-нет, мне это не нужно! — резво оправдался я, уперев руки в боки. — Это она приехала ко мне, мы с матерью делаем широкий жест их семье!..       — «Оправдания не имеют значения» — говорил мой отец. Ты не знаешь ее языка и не имеешь права осуждать ее за незнание твоего. Вы в равных… отношениях?.. — запнулся он.       — «Позициях». «В равных позициях».       Он кивнул в благодарность за новое выученное слово. Безмолвно мы смотрели друг другу в глаза, пока мое буйное сердце сдалось его, абсолютно спокойному. Я подошел к изголовью кровати, уперся в нее и с рыком сдвинул, оставив глубокие складки на огромном ковре. По нему двигать мебель было невероятно тяжело, и сил мне хватило только на половину работы. Вспотевший, озлобленный, я присел на край постели, чтобы перевести дух.       — Что… ты делаешь?.. — недоверчиво полюбопытствовал Гвандоя.       — Твой аквариум стационарен. Неподвижен. Так что… — Я поднялся, вытер вспотевшие руки о штаны и вновь принялся толкать кровать. — …есть только… такой… выход…       — Выход для чего?..       Но отвечать я не мог — старался не задохнуться от чрезмерных усилий. В итоге ковер превратился в макет гористой местности, но кровать я все-таки поставил вплотную к аквариуму. Не придав значения удивлению Гвандои, я рухнул на постель без сил, через полминуты дополз до другой ее половины и улегся поверх покрывала набок, лицом к неугомонным переливам воды.       — Расскажи, — неопределенно выдохнул я, поправляя подушку под левым ухом.       Гвандоя спустился ближе ко дну, чтобы наши лица находились на одном уровне, но вместо речи выпустил крупный пузырь воздуха, и, к нашему общему сожалению, ему пришлось всплыть.       — Рассказать что?       — Все — о своей прошлой жизни.