Crimson Heritage/Багровое Наследие

Он не должен был приходить сюда. Было бы намного проще, если бы вместо себя он послал убийц. Тогда ему не пришлось бы иметь с этим дело. Он смял письмо, глядя на кроватку. Ребенок все еще крепко спал. Должно быть, няня успела обо всем позаботиться и, возможно, он должен оставить все как есть. Он убил ее инстинктивно. Предполагалось, что работа будет несложной. И конечно же это предположение не оправдалось, но так не должно было быть. Он должен был убить человека, который его разыскивает, а затем бесследно исчезнуть. Полиция найдет тело в реке, и на этом все и закончится. Никаких отпечатков пальцев. Никаких свидетелей. До этого момента все шло довольно гладко. Он убил ее мгновенно. Нигде ни звука, ни шороха. Работа закончена. Человек, который его искал, был мертв. Хотя не то, чтобы искали именно его. Искали Солидо Насо, которого не существует. Он придумал этот псевдоним давным-давно и теперь практически им не пользуется. Но Солидо Насо не существует и любой ищущий его человек подвергает себя опасности. Ведь если прознают про Солидо Насо, даже если его и не существует, то прознают и про него самого. Про ту его часть, которую он хотел бы забыть. Итак, он пришел в дом, ожидая простой работенки, и она действительно была простой… До определенного момента. Никаких отпечатков пальцев. Никаких свидетелей. Нигде ни звука, ни шороха. До сих пор. Фотография стала его первой подсказкой, а письмо — второй. Это был ее почерк. Это было ее лицо. Это были ее шелковистые волосы, рассыпавшиеся по плечам на фотографии, которую он сделал много лет назад. Донателла. Донателла Уна. Неожиданно у него перехватило дыхание. Его голос дрогнул, но не из-за каких-либо реальных эмоций. Его ноги дрожали, несмотря на отсутствие страха. Его чуть не вырвало, но не из-за порхающих в груди бабочек. Ему потребовалось некоторое время, чтобы успокоиться, и, присев на диван, осознать, насколько же он был глуп. Кто еще это мог быть, как не она? Солидо Насо, он редко использовал это имя. Он использовал его как псевдоним в прошлом. В прошлом, которое он хотел бы забыть, но в котором она была его частью. Она знала Солидо Насо, а не Дьяволо. Никто больше не знал Дьяволо. Она искала его, но что с того? Солидо Насо не существует. Он и в самом деле слишком остро на это реагирует. Он пришел сюда, чтобы убить незнакомца, который всего-то и сделал, что прознал про Солидо Насо. Как глупо. Но в этом нет ничего глупого. И это был не какой-то там незнакомец. Это было его прошлое. Это была она. Разве он мог это проигнорировать? А еще это письмо. Он нашел его на столе. «Для Солидо», гласило оно. Он стиснул зубы, прежде чем спокойно прочесть его. Солидо, если ты это читаешь, то мне искренне жаль. Похоже, я пока не могу встретиться с тобой лично. Тебя и в самом деле трудно отыскать, знаешь ли. Если ты умеешь так хорошо скрываться, то почему тогда отстойно играл в прятки? (Ведь я всегда тебе поддавалась). В любом случае, надеюсь, что у тебя все хорошо… Солидо. Я прошу прощения. Как бы я хотела выразить свои чувства в этом письме, но я не могу. То, что я хочу тебе сказать, должно быть сказано лично, но, кажется, ты нашел меня первым. Прости, Солидо, любовь моя. Даже сейчас, когда пространство и время разделяют нас, я всегда буду любить тебя. И именно из-за этой любви я должна попросить тебя позаботиться о ней. Позаботиться о символе нашей любви… Я найду тебя, и когда мы встретимся вновь, я расскажу тебе правду. Пожалуйста, Солидо. Прошу. Прости меня. Следы слез явно виднелись на бумаге вместе со слабым следом губной помады внизу листа. Когда они были моложе, они тайно переписывались между собой. Она всегда помечала свои письма помадой. Это была она. Это определенно была она. Но некоторые слова сбивали его с толку. Позаботься о ней. Символ нашей любви. Что, черт возьми, все это значит? Затем он вспомнил про еще одну особенность писем Донателлы. Перевернув лист бумаги, он обнаружил еще одно сообщение, которое оказалось короче ее обыкновенной P.S. писанины. Кстати, ее зовут Триш. Его сердце замерло от этих слов. Триш. Донателла часто рассказывала ему, что мечтает о детях. Джон, если будет мальчик, и Триш, если девочка. Триш. Триш. О, как же он надеялся, что ошибается, но его надежды были напрасны. Он знает Донателлу, она бы так не поступила… Она романтик по натуре. Он покинул ее и лишь спустя все эти годы понял, что это могло разбить ей сердце. Правильный парень, — сказала она. — В правильное время. О, боже, почему это случилось именно с ним? Но не с ним, а с Солидо Насо. Даже если его не существует… Но, возможно, ребенок даже не от него. Может быть, Донателла была той, кто лгала. Может, она переспала с другим парнем. Он повторял про себя эти слова, но так и не смог в них поверить. Нет. Донателла не могла так с ним поступить, и не то, чтобы он ее недооценивал. Просто Донателла не такой человек. Но если он и ошибается… Найти детскую оказалось нетрудно. Дверь в одну из комнат была широко распахнута, и, войдя внутрь, он тут же понял, для кого она предназначалась. Детские игрушки различных типов выстроились на полу, а некоторые из них выпали из коробки. Стены, которые местами украшали стикеры в виде звездочек, были светло-голубого цвета. На мгновение он задумался, почему стены не выкрашены в розовый, но, увидев ребенка, тут же понял причину. Шансы на то, что она не от него, становились все меньше. Ярко-пурпурные волосы. У нее были ярко-пурпурные волосы, но даже сейчас он видел, как они переходят в знакомый розовый оттенок. Если бы только у ребенка были ее волосы. Темные и чернильные. По крайней мере, тогда это не было бы так очевидно. Он хотел задушить ее. Хотел свернуть ей шею и оставь здесь до тех пор, пока ее кто-нибудь не найдет. Пока она ее не найдет… Ладно, он может просто выбросить ребенка в реку, но нет, это неправильно. Символ нашей любви. Что за шутки. Что за шутки… Но что-то мешало ему уйти. Он мог бы просто оставить ребенка там, где и нашел, может быть, даже позвонить в полицию, чтобы ее забрали, но не более. А сам он сжег бы письмо, сбросил тело в реку и продолжил жить, как ни в чем не бывало. Но она все равно будет его искать. Донателла с ее чернильными шелковистыми волосами и прекрасным лицом. Он знал, что она все так же красива, ведь так и должно было быть. И так будет всегда. И вообще, куда она запропастилась? Она покинула свою дочь, словно та ничего для нее не значила. Может быть, ей безразлична ее дальнейшая судьба? Нет, это тоже было неправильно. До сих пор она заботилась о ней. Должно быть, что-то произошло, но вот что именно? Прежде чем он успел тщательно над этим поразмышлять, он был вырван из своих мыслей. Глаза ребенка распахнулись, и на мгновение она смотрела на него с любопытством. Он совершил ошибку, встретившись с ней взглядом. Под его пристальным взором лицо ребенка приобрело самое уродливое выражение, которое он когда-либо видел. Слезы потекли из ее больших глаз, в то время как ее визг заполнил комнату. — Уаа! Уаа! Он инстинктивно попятился от кроватки. — Какого хрена… Перестань реветь! Но она не перестала. — Уаа! Уаа! Уаа! — кричала она. Когда ее голос заполнил комнату, он захлопнул за собой дверь и нырнул за диван. Стащив с него подушки, мужчина прижал их к своим ушам, пытаясь заглушить звук. Но это не сработало. Ребенок все еще кричал: — Уаа! Уаа! Уаа! Уаа! И как только люди терпят это? Как Донателла терпела это?! Вот почему она ушла?.. — Уаа! Уаа! Уаа! Твою мать. Из-за этого нытья он не может собратья с мыслями. И зачем только он убил эту глупую няню?! Когда он ворвался обратно в комнату, ребенок снова встретился с ним взглядом и заплакал еще громче. Она стала сопротивляться, когда он поднял ее на руки. — Какого хрена тебе надо?! — Уаа! Уаа! Уаа! — Да заткнись ты уже! — закричал он. Черт. Черт. Черт. Что же делать. Что делать? Что делать! Молоко. Дети ведь любят молоко, верно? Бросившись на кухню с ребенком на руках, он распахнул холодильник и тут же нашел бутылочку. Какая удача! Когда он опустил бутылочку, существо лишь грубо оттолкнуло ее, прежде чем снова заплакало. — Что?.. Ты не голодна? Так чего же ты тогда хочешь?! — Уаа! Уаа! Бесполезны. Дети совершенно бесполезны. Они не могут говорить. Они не могут думать. Все, что они могут — это есть, плакать и… Он понюхал воздух. Нет. Не то. Когда он вздохнул с облегчением, ее рыдания лишь усилились. Может быть, именно это дети и делают. Высасывают жизненные соки из своих родителей, медленно их убивая. По крайней мере, так ему показалось. Но она все еще плакала. И плакала, и плакала, и плакала… Что же ему делать? Что еще может стать ответом на эту загадку? У него не было большого опыта общения с детьми. Священник ненавидел секс и вместе с сексом до некоторой степени не любил и детей. Конечно, он вырастил его, но он никогда не утешал его. Он никогда не обнимал его. Он никогда не называл его настоящим именем, разве только с презрением. Он наслаждался, когда этот человек сгорал в огне. Но ему встречались дети вместе с их матерями. Он помнил, как их кормили, целовали и обнимали. Отцы мало что делали, но он вспомнил, как некоторые из них брали своих детей на руки и слегка их покачивали. Хмм… Он начал быстро покачивать ребенка, но затем замедлил свои движения до скорости улитки. Взад и вперед. Взад и вперед. Пока он ее покачивал, ее крики в конце концов затихли и наконец воцарилась тишина. Когда она снова встретилась с ним взглядом, с ее губ сорвался смешок, за которым последовала отрыжка. И все же дети могут быть тихими. Но он все еще не был уверен в своей победе. Это еще не конец. Пока нет. Подойдя к дивану, он усадил ее рядом с собой и некоторое время они просто молча смотрели друг на друга. Выражение его лица стало хмурым, а ее оставалось нейтральным. Так продолжалось минут пять, пока она не разразилась в приступе смеха и не начала заваливаться назад. Дьяволо быстро усадил ее на место, слегка наклонившись вперед. Он не собирался этого делать. Нет. Он определенно действовал на инстинктах. Мужчина крепче сжал письмо, прежде чем ослабил на нем хватку. Вновь развернув письмо, он начал читать его вслух. Может быть, он что-то упустил. Солидо, если ты это читаешь, то мне искренне жаль. Похоже, я пока не могу встретиться с тобой лично. Тебя и в самом деле трудно отыскать, знаешь ли. Если ты умеешь так хорошо скрываться, то почему тогда отстойно играл в прятки? В любом случае, надеюсь, что у тебя все хорошо… Солидо. Я прошу прощения. Как бы я хотела выразить свои чувства… Прежде чем он закончил читать, Триш подползла к нему и с энтузиазмом указала на письмо: — Мама! Своими маленькими пухлыми ручонками она потянулась к письму, словно оно было ее любимой игрушкой. Игнорируя ее просьбу, он убрал письмо подальше от нее. — Мама… — всхлипнула она. — Мама! — Нет, погоди, не… Но было уже слишком поздно. Когда Триш начала рыдать, Дьяволо рухнул на диванные подушки. Аргх, только не снова. Эта негодница хотела письмо, он знал это, но он не мог так просто отдать его ей. Донателла оставила письмо ему, чтобы он прочел его, а не чтобы какой-то там ребенок разорвал его на куски или подавился им. Но разве письмо было чем-то настолько важным? Оно было просто напоминанием, как и все в этом доме. Напоминанием о его прошлом. Прошлом, которое он презирал. Когда он смотрел на свою дочь (больше нет смысла отрицать это), то тоже видел в ней это напоминание. Единственная разница между ней и письмом заключалась в том, что она была жива, а их главное сходство — они оба от Донателлы. Письмо. Ребенок. Труп. Дом. Что еще она могла ему оставить? Где она сейчас? Он знал, что в его силах найти ее. Пассионе еще не была достаточно влиятельной организацией, но она росла. Его коварные замыслы и инвестиции гарантировали это. Он был уверен, что будет нетрудно послать нужных людей в нужное время. Он мог бы найти ее, но что тогда? Ответит ли она на его вопросы? Захочет ли она снова увидеть его? Определенно. В конце концов, по какой-то причине она уже его искала. Что заставило ее бросить своего ребенка, их так называемый «символ любви», чтобы заняться его поисками? Это просто не имело смысла. — Уаа! Уаа! Уаа! О, точно. Он совершенно забыл об этом. Ее обыкновенное рыдание переросло в настоящую истерику. Собрав всю свою силу, Триш ударила его по ноге и укусила в бок. В то время как ее молочные зубы были удивительно острыми, ее атаки мало его заботили, но он не мог отрицать, что это начинало его раздражать. — Я не могу отдать тебе письмо. — Мама! — воскликнула она. — Я же уже сказал, что не могу отдать тебе письмо! — Мама! Мама! — Донателлы сейчас здесь нет! — выкрикнул он. Когда он перевел дыхание, ее истерика, наконец, прекратилась. Ее движения замедлились, а истеричные слезы переросли во всхлипы. — Мама… — пролепетала она. Ее энергия, наконец, иссякла. Триш прижалась к его ноге, его рука нависла над ее шеей. Прошло несколько секунд, и когда ее тихое сопение наполнило комнату, Дьяволо начал нежно поглаживать ее волосы. Они были похожи на шелк.