les chances de l'amour

      Клэр Редфилд очень любит морской бриз, мечтая о собственном небольшом домике на побережье океана; любит до такой степени, что её не нужно уговаривать съездить туда: только предложи – она твоя на более однодневную* поездку в изрядно пережитой свое время машине. Не посмотрит и не вымолвит слова о недовольстве.       Но никто ей не предлагает, не находит такую же отдушину в солености воды, жгучего песка под ногами и вечно прохладного ветра, пробирающегося под тонкие слои одежды, чтобы прикоснуться к нежной коже и своеобразно пощекотать. Поэтому девушка молчит.       Молчит тогда, когда особенно тяжело.       Когда находит дорогу в небольшую квартиру-студию неподалеку от её временного места заработка, – ведь прожить студенту, показывая полную решимость и самостоятельность перед старшим братом, слишком сложно без дополнительных средств, – а также прекрасного вида на парк. Туда, где приевшийся запах крепкого кофе практически все двадцать четыре часа в сутки обжигает не ступни ног (как песок), а легкие до невозможности здраво вдохнуть и выжить в дивном аромате; иронично, что от кофейного запаха Клэр Редфилд уже тошнит настолько, что уволиться из кофейни мешает лишь нехватка денег на месячные траты – даже незначительные.       Его дом становится огромным исключением.       Туда, где ты бываешь около трех раз за месяц. Повезет – вдвое больше.       Клэр Редфилд не жалуется, ведь какое она имеет право находиться там, где не её место? Там, где в ней нету нужды двадцать четыре на семь как в кофеине с утра и до хоть поздней ночи. Там, где излюбленный мятный шампунь и мятые простыни с этим ополаскивателем, напоминающим морской бриз.       Она думает, что он специально делает это: заставляет топиться в собственных желаниях и неосуществимых мечтаниях. В нем.       В таком непозволительно запретном, опечатанном не ею – лишь сквозь оставленные следы, полумокрые поцелуи на припухших губах и зарытые пальцы в до жути мягких волосах светлого цвета. А ещё временный запах кофе и морского бриза.       Леон Кеннеди появляется, нет – врывается к ней так, будто жизненно необходимый кислород только рядом с Клэр Редфилд; врывается за привычной тишиной и благим успокоением, не осознавая – не имея ни малейшего понятия, насколько попадает в самую глубину души, в чертовски болезненное место её тела – в самое сердце, трескающееся на сотни осколков только от одного взгляда.       Одно слово – разбивающееся, одно действие – превращающееся в хрустальную пыльцу.       Он остается больше позволительного, осматривая каждый раз её уютную однокомнатную квартиру, расположенную совершенно противоположной стороне города, далеко от центра и ничуть не близко к колледжу и кофейне, в которой Леон наизусть для чего-то знает график Клэр.       «Они ведь друзья, которые должны буквально все друг о друге знать, ведь так? Да же?» – придуманная ими отговорка, чтобы обезопасить самих себя и не иметь никакой дополнительной ноши на плечах.       Но на друзей так не смотрят, когда осмотр квартиры заканчивается на босой и улыбчивой девушке, напевающей себе под нос очередную песню Queen, пока яичница на сковороде пригорает из-за неправильно привычных поцелуев куда-то в районе впадины меж ключицы.       Не обнимают так, будто хотят слиться в одно тело, принимая его со всеми недостатками и болезнями.       Повезло. У них одна боль, одна настолько материальная болезнь, один общий вирус – нужда в запретном плоде, отравляющем с ног до головы. А ещё с гору чувств, которые заблокированы лишь из-за риска и привычного устоя жизни.       Леон Кеннеди слишком любит молочную кожу с редкими родинками особенно тогда, когда оставляет поцелуй на линии подбородка, спускаясь по изгибу шеи влажной дорожкой, собирая кончиком языка её соленость. Ту, что напоминает по запаху ополаскиватель для белья и по вкусу настоящее море, которое парень никогда за свою жизнь не видел – не стремился, не нуждался и не желал.       Потому что… для чего? Когда есть Клэр Редфилд, настолько похожая на то самое море, описание которого слетало с уст его коллег в департаменте полиции Раккун-сити после очередного отпуска летом.       Он считает, что это полная хрень, когда есть она – запрет и желание в одном лишь теле.       Но Клэр Редфилд не может выдержать такого давления слишком долго, потому что происходящее ошибочно; совершенно недопустимо, ведь Леон Кеннеди не является её, как и квартира-студия, пропитанная дополнительно слишком яркими духами с привкусом чего-то кислого, такого, что развяжет язык одним щелчком роскошных пальцев или стуком каблуков. Ведь четко налитые синие отметины на ключицах парня оставлены не ею, а алого цвета помада на ванной полке совершенно не вяжется с бело-небесным кафелем.       Не может позволить себе больше.       А «друзья с привилегиями» звучит слишком паршиво, на что Клэр хмурится со смешной складкой меж бровей, слушая этот притягательный смех, сумевший самостоятельно воспроизводиться во снах от долгого пребывания рядом – чертовски противоречиво.       Леон оставляет сладкий поцелуй на переносице, второй рукой продолжая нежно ласкать слегка шершавыми пальцами поясницу и соглашаться с ней.       Друзья с привилегиями не о них, как и история.       Потому что рыжеволосая специально живет в другой совершенно стороне, подальше от него, стараясь – пытаясь отучиться от такой жизни. Не дать себе утопиться в пучине, на самом деле, грязных и неправильных вещей, от которых получаешь намного больше того самого кайфа, не хватающего чересчур чаще, чем тех же денег на какие-то ничтожные перекусы, просто чтобы не сдохнуть раньше времени от настоящей потребности.        Так как душа давно истерзана, а залатать её может теперь не только тот, кто должен; не тот, кто обязан делать наоборот – разбивать вдребезги, тем самым отстраняя от себя.       Потому что русоволосый всегда надеется, что излюбленная квартира не изменится ни капли: никаких посторонних вещей, никаких выделяющихся противоречий – в отношениях уже достаточно, так ещё с прибавкой сверху, – которых Кеннеди вынести не может, как мужской одеколон на маленьком туалетном столике в прихожей; не его одеколон. Вынести того, что должно быть нормой для Клэр и понимающего друга Леона.       Потому что Клэр Редфилд старается как можно больше оставить своего морского бриза в постели Леона Кеннеди, сугубо как лучшая подруга, пришедшая выслушать очередные недовольства в прошедшем патруле и оставшаяся, вероятно, в виде замены с субботней ночи на воскресное утро. На тех самых простынях, идеально вписываясь молочной соленой кожей; блеском отдающими рыжими волосами от падающего лунного света; ускользающими редкими касаниями к чувствительным точкам, чтобы забыться в экстазе и ощутить опьянение от запрета.       Потому что Леон Кеннеди знает лишь одно место, где менее возможно испытать усложнений со вторника на среду, зная, где находится запасной ключ; почти решаясь забрать его себе, но в последнюю минуту останавливаясь из-за «подумай, не станет ли это действие твоим решающим и последним шагом на обрыве, под которым шумит и режется о скалы вода». А ещё он знает, что она вряд ли откажет ему, не способная просто устоять, ведь они оба практически зависимы друг от друга, одновременно желая овладеть и оставить все как есть.

***

      — Тебе завтра к первой паре? — невзначай спрашивает как-то Кеннеди, продолжая очерчивать на спине незамысловатые узоры, соединяющие родинки в каком-то необычном рисунке. И только он это делает, так и заставляя улыбнуться уголками губ от такого клише — патентуя действие себе, присваивая то, что не должно быть его. Иронично, по мнению девушки.       — Ты пытаешься меня прогнать на ночь глядя, что ли? — слегка сводит в усмешке припухшие и красноватые губы Редфилд, приподнимаясь с мужской груди, что всегда согревала во сне как большой игрушечный мишка, подаренный совершенно по-дурацки на шестнадцатилетие от Криса. Поистине тупой подарок, но очень удобный для сна. Леон умалчивает, что ему приятно слушать размеренное сердцебиение Клэр и как хочет, чтобы она снова была в его объятиях. — В любом случае, завтра мне только ко второй.       Нет, Кеннеди улыбается совершенно не из-за этого (просто кончики ярких волос прошлись по уязвимым оголенным участкам кожи), ведь дьявол её подери — только после него, — как же сложно будет отпускать утром.       Сложнее лишь не повалить обратно — на законное место (когда оно успело стать её, Леон?) — и зацеловать небольшие ушибы, по неуклюжести оставленные (совершенно не засосы), а после сходить в пекарню напротив, где продаются её любимые булочки с ананасами и заварным кремом.       — Никак нет, рыжая, — очерчивает кончиками пальцев скулу, заправляя за ухо прядь волос, которое недавно было искусано с томным выдохом. Рыжая. Только лучшие друзья дают друг другу разнообразные, никак не романтические прозвища. Интересно, кому смешнее с этого? — Просто думал... предложить тебя подвезти до колледжа, если хочешь. Мне все равно торопиться некуда.       — О нет, мне ещё не хватало, чтобы какой-то коп подвез на полицейской машине до колледжа, — она тихо смеется, очерчивая линию губ, что недавно были в её власти, ощущая всю мягкость шершавым языком и сплетаясь в своеобразном танце, — ты бы знал, сколько слухов у меня. А тем более то, что ты привезешь меня — ничуть не улучшит репутацию.       Как раз таки Кеннеди знает это, потому что и ушибы на излюбленной коже были не просто так, и не раз пойманный мотоцикл на превышении скорости с многочисленными штрафами, ловко отработанными у кого-нибудь дома. Леон все чаще сомневается, что он действительно честный полицейский, пока мягкие губы не касаются торса.       — Что насчет моего джипа?       — Нет, мистер добрый коп, — отшучивается Редфилд, буквально за мгновение меняясь в лице и закусывая свою губу, от чего сносит крышу больше, — на самом деле, у меня есть просьба к тебе. Клянись мне в этом.       — Это настолько серьезно?       И вздернутая в насмешку бровь парня так же резко опускается, как и приподнятое настроение. Ведь с Клэр Редфилд не шутят, когда дело действительно касается серьезных, по её мнению (и остальных, что выходит внезапно), вещей и тем.       И Леон Кеннеди каждый раз судорожно готов свихнуться с ума вместе с ней.       — Все, что попросишь, Клэр. Клянусь.       Он знает: пожалеет об этом, скорее всего, но ради неё — пусть так.       — Не дай мне утонуть в тебе с головой, потому что я не смогу выжить. Мы оба не сможем, — потому что Леон Кеннеди не то море, в которое она должна погружаться с головой; потому что это настолько ошибочно, настолько паршиво, что до безумия нравится; потому что есть Стив и Ада, но нет их. И Клэр Редфилд, которой намного проще выжить без денег. — Не позволь этому случится, ведь я не хочу потеряться, как и ты. Я знаю.       Леон Кеннеди прав: пожалеть он уже успел, когда дозволил переступить себе и ей черту. Потому что сложнее отвыкнуть, чем привыкнуть; потому что теперь останется лишь собирать какие-то отколотые куски внутри себя, которые залечит брюнетка, усложняющая между ними любое общение, но отравляющая собой настолько сильно, что не получить привычку невозможно. Теперь ему лишь нужно понять, почему настолько больно услышать эти правдивые «не дай утонуть в тебе».       Потому что Клэр Редфилд уже ощутила эти вспыхнувшие чувства, которые должны быть Стиву — тому, кто находится чаще, провожает чаще, бывает в её квартире чаще, но целует совершенно иначе.       Потому что Клэр Редфилд не может переехать к Бернсайду, а предложить к себе — совершить грешное табу, мысленно даваемое Кеннеди внезапно. Так же внезапно, как эти чертовы чувства.       Потому что Клэр Редфилд ощущает эту безответную любовь, подавляемую с трудом, продолжая мечтать о домике на морском побережье и копить деньги не только на выживание. Ведь так будет проще для всех. Особенно для них.       Леон Кеннеди мысленно ставит себе задачу, что разберется с этим больно сдавливающим чувством и их отношениями. Постарается. Ведь это поможет всем. Особенно им.       Они оба надеются. Они оба тонут.