20 лет назад, Лонг-Айленд, Нью-Йорк.
Оборотень был молодым, от силы ему дашь лет двенадцать. На его шее, покрытой синяками и болезненно-красными засосами, метался вверх-вниз кадык. Он боялся. Тишина в заброшенном здании прерывалась только этим страхом и беспомощностью. — Если хочешь, можешь с ним поразвлекаться, все равно переработанный материал, — равнодушно произнёс Говард где-то сзади, и кожа мальчика мгновенно побелела, тонкие губы с прорезью маленьких ранок задрожали. Сердце Тони больно сжалось; захотелось обнять этого беспомощного ребёнка, защитить его и послать все остальное к черту. — Отец, — он обернулся к Говарду с умоляющим выражением лица. — Давай его отпустим. Оборотень, ранее дышавший тяжело и испуганно, замер с глазами, широко распахнутыми, и даже дыхание у него вместе с ним замерло. — Сейчас не до шуток, сын, — холодно проговорил Говард. — У тебя есть выбор: ты можешь убить его сразу, а можешь выпустить пар. Он махнул рукой на раскладной стол с лежащим на нем оружием. Тони замутило от вида плетей, ружей и розг, по животу его растёкся холодный липкий страх. — Н-нет, это не шутка. Пожалуйста, давай его отпустим, — уже тише проговорил он, опуская глаза. — Я жду тебя на улице. Надеюсь, на результат к моему возвращению, — Говард открыл скрипучую старую дверь, проржавевшую уже насквозь, и быстро вышел, оставляя сына наедине с Оборотнем. Тони тут же метнулся к мальчику, игнорируя дрожь, прошедшую по его исхудалому телу, взял его запястья, связанные толстой веревкой, в свои ладони и осторожно развязал. — Не бойся, ладно? Все хорошо, — зашептал, когда Оборотень недоверчиво-испуганно глянул на него из-под густой грязной челки. — Тебе нужно уходить. — А... а ты? — пискнул он, автоматически потирая разодранные запястья. — Со мной все будет в порядке, — Тони ободряюще улыбнулся, уже предчувствуя ту боль, которую получит за самовольность и непослушание. — Он... он т-тебя не тронет..? — Оборотень испуганно глянул на приоткрытую дверь, куда вышел Говард, и, будто чувствуя чужой страх, предложил: — пойдём со мной... — Не могу, прости, — Тони потрепал мальчика по лохматой голове, теряясь от такой быстрой доверчивой доброты. — Но ты — уходи. Через то окно. Там карниз, и ты сможешь спрыгнуть на улицу без повреждений. Оборотень хотел было ещё что-то сказать, но вовремя прикусил язык и опустил голову. Тяжело поднялся, беспомощно обнял себя руками — словно защищаясь — и подошёл к разбитому окну. Спустя несколько минут его уже не было в здании.Наши дни
— Я же... я же не умру, да? — Питер задрожал и всхлипнул. Дышать стал тяжелее и громче, будто с собой справляясь. — Что? — Старк опешил, даже дар речи на мгновение потерял. — Разумеется, нет. Я не позволю тебе умереть, карапуз... У мальчика задрожали ладони, похолодевшие в мгновение ока, он судорожно вдохнул и выдохнул, снова всхлипнул. — Я... я боюсь... Старк понимающе кивнул, погладил осторожно острое плечо и почти без голоса проговорил: — Поехали, тебе нужно отдохнуть. Питер только кивнул. — Все хорошо? — спросила Пеппер, когда мальчик уже скрылся в своей комнате. Старк, находившейся глубоко в своих мыслях почти всю дорогу, быстро пришёл в себя и перевёл на неё взгляд, более осмысленный, чем пару секунд назад. — Да, все в порядке, думаю, нам обоим просто нужно отдохнуть, — он коротко поцеловал её, улыбнулся — наверно, слишком фальшиво — и молча прошел в их спальню. *** Этой ночью Питер снова проснулся, но проснулся с ощущением какого-то странного спокойствия в груди. Не от кошмара, не от постороннего шума или метафоричной стальной боли, просто... не из-за чего. Первые несколько секунд он вертел головой в разные стороны, силясь восстановить цепочку событий последнего дня. Потом, движимый какими-то неизвестными даже ему самому мотивами, поднялся, пошатнулся, чуть не упал, но успел удержаться на ногах. Подошёл к двери, приоткрыл её, и глаза ему с непривычки резанул несильный свет, льющийся желтым потоком из открытой двери кухни. «Наверно, кто-то не спит» — заторможенно подумал Питер, напрягая уставшие глаза и уши. Лекарство, которое ему ввели в больнице, до сих пор не выветрилось, и делало мозги вязкими, а движения — медленными и ленивыми. Невыносимо хотелось вернуться в комнату, под тёплое тяжелое одеяло, свернуться там калачиком, подобно пушистому толстому коту у камина, и снова вернуться в царство Морфея, раз выдался момент, когда тело не покрывается холодными липким потом, а сердце не сжимается и не стучит в висках от невыносимого ужаса. Но что-то заставило Питера проигнорировать это желание, тихой невидимой тенью спуститься вниз, мягко ступая по ковру, и осторожно приоткрыть дверь кухни. Старк стоял к нему спиной, и вся его фигура, весь воздух рядом с ним и стакан с виски в руке, был пропитан напряжением, страхом и отчаянием. Питер, как ребёнок, как Оборотень, чувствовал это особо остро — у них все эмоции имеют собственные запахи, и боль, которую им причиняют почти все время, кислая, почти до тошноты горькая и гнилая. У Старка же совсем другая боль, и совсем другое отчаяние — оно загнанное в ловушку, оно как подгнившее несладкое яблоко в саду или острый перец. Оно ненавистное и беспомощное, оно затолкнутое глубоко в глотку и забытое до ненужных напоминаний. До кошмаров. Питер знал этот страх. Узнавал его по запаху и вкусу. Чувствовал на своём языке горький отголосок, как отголосок крепкого алкоголя в крови, и задыхался от него, словно от удушья. Одновременно хотелось убежать, чтобы измученное тело не реагировало так на чужую боль, и хотелось остаться, чтобы Тони Старк, спаситель — его спаситель — не чувствовал её тоже. И Питер выбрал второе. Прошел немного вперёд, до сих пор уши к голове прижимая, обнял себя руками, глубоко вздохнул и выпалил: — Вам снятся кошмары? Старк вздрогнул и резко обернулся. На лице у него отпечатался страх от неожиданности, и страх от той боли, которую он не смог спрятать от ребёнка. У Питера даже сердце подскочило и мгновенно сжалось от щемящего сочувствия. Сочувствие тоже имеет свой запах — он горьковато-сладковатый, немного острый. Приятный. Сочувствовать человеку, который этого заслуживает — приятно. — Р-ребёнок, кхм... — голос Старка дрогнул и надломился, он откашлялся, пытаясь собраться. — Питер, ты чего не спишь? Уже поздно, и, вообще, у тебя постельный режим. — У в-вас кошмары, мистер Старк..? — повторил Питер упорно, собрав оставшуюся смелость и выдержку в кулак — ему казалось, что он выдержит сейчас все, что угодно, даже если Старк разозлится и ударит его за непослушание. Это мимолётное ощущение прибавило уверенности. — Все хорошо, карапуз, — устало улыбнулся Старк, словно ничего не скрывая, и от этой улыбки пахнуло такой болью, что дыхание у Питера гадко перехватило. Уши, ранее вставшие торчком в уверенности, снова беспомощно прижались к голове. Старк будто всем своим видом кричал: «да, теперь ты видишь, что я не всесильный, и мне тоже бывает плохо, но помочь-то ты все равно не сможешь. Ты всего лишь ребёнок». И от этого стало так нехорошо. Так плохо. — Можно... — Питер волнительным взглядом прошёлся по кухни, придумывая на ходу продолжение этого «можно». — М-можно... мы... ну... кино посмотрим... какое-нибудь..? Старк на несколько секунд завис, словно не ожидал такой просьбы. Переварив информацию, усмехнулся, понимая, для чего ребёнок устроил это. — Конечно, пойдём, посмотрим, что у меня осталось от домашнего кинотеатра, — прошёл вперёд, потрепал мальчика по голове и вышел из кухни. Питер уже хотел выйти следом, но вдруг обернулся и напряжённо осмотрел стакан с недопитым виски. Смотрел так несколько секунд, после подошёл, взял стакан в подрагивающую руку и молча вылил алкоголь в раковину.