A Year in the Life of Sarge's Person (Год из жизни хозяина Сержанта)

Вот и настало время с этим покончить. С этим затянувшимся периодом самосознания. Который привел к ощущению осмысленного восприятия. Который позволил разрушить все установленные ранее протоколы. Который привел к полному краху всей функциональной системы. Который позволил Гидре задействовать последний механизм вывода из строя и обеспечить возврат их Актива. *Значит, вот как ты думаешь?* Пока Джеймс лежал там, будучи не в силах пошевелиться, он смотрел в черноту, которая была уже не чернотой, а бесконечным, бесконечным слоем незыблемой серости и неспешно мельтешащего полумрака. И откуда-то издали, подходя все ближе и ближе, к нему неуклонно приближалась чья-то фигура. Она чеканила легкий шаг, грациозно ставя одну ногу перед другой. Длинные стройные ноги легкой, но решительной поступью так и продолжали свой целенаправленный путь. Темно-синяя куртка военного покроя, с ремнями, пуговицами и высоким воротником, идеально облегала крепкую грудь и широкие плечи. В шагах последовала пауза, когда фигура, наконец, остановилась, менее чем в футе от него. И когда Джеймс, наконец, поднял взгляд, чтобы увидеть это лицо… Нет, нет… этого… этого не могло быть. *Ты действительно даже не догадывался, ведь так?* Но это было взаправду. Потому что здесь, стоя прямо над ним с более короткими волосами и более молодыми глазами, но с не меньшей вселенской усталостью в них, чем в тех, которые Джеймс видел всякий раз, уставившись в зеркало… это было его собственное лицо, воззрившееся на него. - *Я – это ты*, - сказало отражение Джеймса, медленно становясь на колени, чтобы очутиться еще ближе. – *А ты – это я*. - К-как? – каким-то образом умудрился прошептать он в ответ. - *Я лучшая часть тебя*, - сказала фигура с легкой улыбкой. – *А ты всегда был лучшей частью меня*. - Я не… я не понимаю. - *Я знаю, что не понимаешь. И не поймешь, пока все это не закончится. Но наше время на исходе, а ты, наконец-то, готов.* - Что… что ты имеешь в виду? Его отражение или он сам, Джеймс больше не мог их различить, вздохнуло и покачало головой, но его глаза - собственные глаза Джеймса - ни на миг не отрывались от его лица. - *Когда я упал*, - Оно… нет, он начал объяснять. – *Когда Гидра схватила меня, они попытались меня уничтожить. Я ничего не мог сделать, чтобы их остановить. Они были слишком сильны, и ничто не могло помешать им добиться того, чего они хотели. Единственное, что я мог сделать – разделить нас на две части. Тебя и меня. Я сохранял нас в безопасности, пока ты сохранял нас в живых. Но чтобы это сделать, мне пришлось скрыться на то время, пока у тебя не было никаких шансов. Я очень об этом сожалею, но это было единственным, что я смог придумать. Но, в конце концов, я смог обрести достаточную силу, и мне пришла пора снова начать вносить свою лепту*. - Ты пытаешься завладеть мной, забрать у меня всё, всё это! - *Это то, во что ты верил все это время?* Его отражение, которое больше не было его отражением, улыбнулось ему. Но это было пустяковым жестом, который можно было сделать, особенно над ним не задумываясь, словно огоньки, начавшие появляться в беззвездном небе, эти ослепительные осколки, которые сыпались на них обоих, словно снежинки, мерцавшие в этом ничто, когда они оба, наконец, столкнулись лицом к лицу. - *Я пытался помочь тебе, Джеймс, помочь тебе найти свой путь*. - Зачем? – выдохнул он, не в состоянии поверить, но и не в силах не верить. - *Потому что вместе мы гораздо больше, чем сумма наших частей. И мне настала пора возвращаться домой. Пришло время нам обоим вернуться домой. Но мы можем сделать это только вместе. Позволишь мне тебе помочь?* Домой. Домой. Домой. Такое давно забытое слово; скрытое, потерянное, преданное забвению. Так же, как и он сам. Так же, как они оба. И внезапно Джеймс этого захотел. Захотел отправиться туда, где снова обретет дом, сильнее, чем когда-либо хотел чего бы то ни было. И на этот раз он не был одинок. Поэтому он спросил: - Будет больно? - *Немного*, - признался он. – *Но только поначалу. И это того стоит, я обещаю. Но ты должен добровольно этого захотеть и должен меня впустить*. А затем он погрузился в тишину, стоя на коленях рядом с Джеймсом и ожидая, пока тот сделает выбор. - Что мне делать? И он заплакал. Джеймс мог их почувствовать… эти слезы, стекающие по его щекам, единственный источник тепла в этом месте, которое было холодным, необитаемым и далеким от всяческой жизни и надежд. Как же долго он здесь прозябал, эта другая частичка его, дожидаясь, пока Джеймс его найдет. А потом Джеймс, другой Джеймс, его вторая половинка, все его недостающие кусочки, улыбнулся пронзительной ухмылкой, которая каким-то образом по-прежнему оставалась нежной, наполненной озорством, хитринкой и любовью к жизни, которую Джеймс только начал познавать. - *Это легкая часть*, - сказал он, поднимая руку и протягивая левую ладонь. Она была из плоти и крови, а не из металла, как у него самого. Джеймс колебался в течение последней секунды, прежде чем они вместе, голосом, который принадлежал им обоим, одновременно произнесли: - *Тебе просто нужно взять меня за руку*/Тебе просто нужно взять меня за руку. А потом Джеймс протянул руку, и… И… И… *** Рука, протягивающаяся к младенцу, когда он впервые взял подержать свою маленькую сестренку. Рука, протянутая, чтобы пожать другую ладонь, которая ощущалась очень крепкой и взрослой, несмотря на порезы и синяки, оставленные хулиганами, которых он только что остановил от избиения этого несчастного ребенка. «Меня зовут Баки. А тебя?» Рука, тянущаяся, чтобы пробежаться пальцами по светлым волосам, желая взлохматить все это красивое золото. Рука, протянутая к банке с мазью, которую они держали у прикроватного столика, чтобы он мог растереть ей тощую грудь с бледной кожей и выпирающими косточками, съежившуюся и неподатливую от холода в их квартире. Рука, нажимающая на курок его винтовки - теперь уже давно знакомый ему жест, за которым менее чем через секунду последует идеальный выстрел. Рука, держащая нож, который сейчас использовался для того, чтобы в первый раз в жизни перерезать горло, резко опустилась, заляпанная кровью. Рука, хлопающая по плечу или обрабатывающая раны одного из их людей, надеясь, что уроки, которые он выучил, были правдивыми и не подведут его в данный момент. И рука, протянутая, когда он падал с поезда, которая становилась все меньше и меньше и дальше и дальше, и никто не тянулся к нему в ответ. За исключением того, что сейчас, прямо сейчас другая рука потянулась и поймала его. Она была сделана из металла, но ее хватка была настоящей, и эта самая рука прижала его к груди, держа в безопасности и обещая больше никогда не отпускать, больше никогда… *** … и эта рука вытянула его обратно. И точно так же, как и он сам, звезды, которые оказались не звездами, а воспоминаниями, их жизнью, их симфонией, взорвались в сверхновую звезду, пышущую жаром, светом, радостью и окончательным примирением, пока мир вокруг него полыхал. *** Несколько часов спустя, когда Джеймс Баки Барнс, наконец, открыл глаза, мир на самом деле вовсе не сгорел. Но он сам был фениксом, который восстал из пепла. Или он сделал бы это, если бы не тот факт, что на его груди сидела пятидесятифунтовая собака, отчаянно лижущая его подбородок. - Тише, Сардж, тише, - сказал он, поднимая руку, чтобы успокоить свою собаку, которая неистовствовала, скуля, воя и облизывая, облизывая, облизывая. – Все хорошо, все хорошо, я в порядке, я в порядке. Только произнеся эти слова вслух, он почувствовал, что одновременно поражен и изумлен пониманием того, что они были правдивыми. У него немного все затекло, но не сильно. Пол был холодным, но пока он находился в отключке, его согревала близость Сарджа. И его сердце больше не болело. Вместо этого оно билось ровно и искренне прямо под грудиной, наполняя его теплом, которого, судя по воспоминаниям, он так долго не ощущал. Теперь он был самим собой; не только Баки из прошлого и не только Джеймсом, которым он изо всех сил старался стать, они были там вместе, оба; каждый со своими слабостями, но и с готовностью каждого поделиться своими сильными сторонами, поскольку вместе они были сильнее, чем когда-либо был каждый из них по отдельности. Это кружило ему голову, наполняло энергией, бодростью и жизненной силой. И он знал, что всё, буквально всё только что изменилось. - Ах, так значит вы хотите натянуть меня на свой хуй? – услышал он собственные слова, произнесенные с акцентом, который как он знал, зародился в детстве, безвылазно проведенном на улицах Бруклина. – Вы, ублюдки из ЩИТа, хотите поиграть? Да вы понятия не имеете, с кем связались. Я заставлю вас им подавиться. Или, по крайней мере, он так и сделает. Но прежде всего, ему действительно нужна была гребаная сигарета.