A Year in the Life of Sarge's Person (Год из жизни хозяина Сержанта)

Дела обстояли так, что если бы кто-нибудь в те давние времена узнал, если бы присмотрелся достаточно внимательно, чтобы понять, кем стали друг для друга Баки и Стив, когда они, наконец, выросли и им исполнилось двадцать и двадцать один год, они бы увидели Стива - маленького, тонкого и ох-какого-охуенно-смазливого, и Баки - угрожающе внушительного, высокого, дефилирующего домой после рабочего дня в доке своей волчьей походкой, всего в поту, и предположили бы, что Баки был тем, кто каждую ночь вбивал свою прелестную маленькую феечку в матрас. И ничего из этого не могло быть более далеким от истины. Потому что Стив, возможно, и был маленьким и худощавым, со своими шелковистыми волосами цвета кукурузы, а Баки был внушительным и высоким, с мускулистыми руками, по которым любили скользить своими ладонями все одинокие девушки в их районе, когда тот провожал их домой, но как только они, наконец, возвращались в их квартиру, запирая дверь и задергивая шторы, именно Стив всегда заканчивал тем, что заставлял Баки распасться на части. В то время тело Стива не представляло собой ничего кроме обмана, жестокой насмешки, и оно почти всегда находилось на грани самоуничтожения из-за полыхающего внутри него пламени. А Баки был вовсе не волком, а котом, который любил, когда его гладили, ласкали и нежили, пока он не переворачивался на спину и не подставлял живот, мурлыча и выпрашивая ещё. Баки задавался вопросом, знает ли кто-нибудь ещё. Им приходилось быть такими осторожными, такими осмотрительными, никогда и ничего не выдавая, и Баки мог поклясться, что бывали времена, когда он готов был вылезти из собственной шкуры, чтобы обернуть её вокруг Стива, будто пальто из тончайшего шелка, словно броню, сделанную из прочнейшего металла, чтобы ему никогда, никогда не пришлось его отпускать. Он думал, что Сара могла знать, она должна была видеть, как они постоянно шептались и тянулись друг к другу, даже когда находились в противоположных углах комнаты. И Ребекка, его младшая сестрёнка Бекка, которая была умнее, чем кто-либо мог подумать, умнее, чем позволяли ей общепринятые гендерные нормы того времени, никогда не говоря об этом ни слова. Но она всегда охотно соглашалась, с улыбкой, которая одновременно была нежной и горько-сладкой, составить компанию Стиву, когда они просили её присоединиться к ним вечером в городе, вместе с Баки, идущим под руку с ещё одной девушкой, чтобы как следует отбить у любого желающего охоту задавать какие-то вопросы. Он скучал по ней, иногда отчаянно, по своей младшей сестричке, которую он пестовал и баловал так сильно, как только было возможно. Он надеялся, что ей повезло в жизни, и часто задавался вопросом, что бы она подумала, если бы увидела его сейчас. Но в тот момент Бекка занимала самое последнее место в его мыслях, и мир, как прошлый, так и настоящий, был полностью забыт. Потому что по прошествии более чем восьмидесяти лет, эта часть Стива, которая всегда была у Баки одной из любимых, ничуть не изменилась. Он ложился на Баки, словно струящаяся по листьям зелень, словно кровь, хлещущая из пореза, будто дождь, проливающийся на землю после долгих лет засухи, разбирая Баки на части, питая его кожу, которая изнывала от голода и дрожала от нужды. Стив, возможно, и был мелким говнюком, создающим проблемы, а Баки был в равной степени дерзким и очаровательным, когда они росли, но когда они соединялись вот таким образом, это было похоже на то, словно их зазубренным частичкам, которые были столь несовместимыми – целым набором противоположностей, пришлось притереться друг к другу, сглаживая острые, как нож края одного и, распутывая нити, слишком туго связывающие другого, чтобы они, наконец, смогли скользить вместе, становясь единым целым, которым им всегда подразумевалось быть. Поначалу их обоих удивляло, как сильно Стив хотел его трахнуть, и как отчаянно Баки желал ему это позволить. Но Стив всегда оставался для Баки самым большим сюрпризом, начиная с того дня, как они встретились, и вплоть до того момента, когда им исполнилось девятнадцать и двадцать лет, и именно Стив оказался тем, кто втянул Баки в их первый поцелуй. - Черт возьми, давно пора, - это всё, что удалось произнести Баки, когда их губы приоткрылись. Они всегда были близки и тактильны друг с другом, делились вещами, как будто то, что принадлежало одному, разумеется, принадлежало и другому. Баки тогда предположил, что это было естественным развитием событий, которого он ждал с тех пор, как бросил на Стива первый вожделеющий взгляд, прежде чем стыд и сомнения заставили его отвести глаза. Но, несмотря на то, что Стив ненавидел своё тело, ненавидел то, как оно его ограничивало и заставляло мир судить о нём, он никогда не был стыдливым человеком. И, возможно, причина была в том, что Стив считал, что его время на Земле ограничено, и поэтому он никогда не колебался, когда добивался того, чего хотел. А то, чего он хотел, чего он, по всей видимости, хотел всегда и по сию пору – это Баки. Они спорили из-за этого, конечно же, они это делали. Они спорили обо всем, так почему бы им не поругаться и из-за этого. Потому что как бы они оба ни обожали соединяться в одно целое, оставляя на простынях этот запах и пот, Баки думал, что цена слишком высока. Потому что, несмотря на весь свой огонь, и бесконечную страсть, которая, как часто переживал Баки, могла бы сжечь Стива изнутри, Стив был болезненным и слабым, с лёгкими, барахлящими даже в самые лучшие времена, и сердцем, которое, Баки готов был в этом поклясться, тикало, словно бомба замедленного действия. И было трудно чем-то наслаждаться и по-настоящему отпустить себя, когда он постоянно боялся что то самое, чего они так неистово жаждали и желали, в конечном итоге убьёт единственного человека, которого Баки любил больше чего-либо и кого-либо в этом мире. - Нет, хватит, это был последний раз. Не надо больше, Стиви! - Почему нет? – огрызался в ответ Стив. Они даже не могли поругаться, как нормальные люди, как нормальная пара. Вместо того, чтобы кричать друг на друга, они вынуждены были шипеть и шептаться, прячась в углу подальше от окна, пока играло радио, чтобы скрыть их спор. - Почему нет? Почему нет? Потому что в последний раз твои губы стали грёбанного синего цвета и у тебя случился проклятый приступ астмы! Ты думаешь, что я этого хочу? Что этого хочет хоть какой-нибудь человек? Чтобы его любовник на нём умер? Я люблю тебя, Стиви, я люблю тебя больше всего на свете, и я не могу... я не могу... В его глазах стояли слёзы, позорные, ненавистные слёзы, которых Баки стыдился, даже если не мог заставить их остановиться. - Баки, Баки, послушай меня. - Стив схватился за его лицо, приподнял голову и заставил Баки встретиться с ним взглядом. Тот попытался отодвинуться, но руки Стива, которые вместе со ступнями составляли большую часть его тела, были на удивление сильными. - У меня мало что есть Баки, и мало чего можно отдать. Ты всегда выполняешь большую часть работы. - Я не против этого… - Заткнись! - Стив ещё раз покачал головой, не слишком грубо, но достаточно, чтобы пресечь то, что Баки собирался сказать дальше. - Мир всегда пытается мне подгадить, сказать мне, что я не могу. И единственное, что у меня есть, единственное, что я знаю, никогда у меня не отнимут - это ты. И я могу дать тебе это, я люблю делать это для тебя. Ты у меня это не заберёшь! - Это того не стоит, Стив! - Стоит! Это того стоит… - А затем руки Стива, которые были сжаты в волосах Баки в мёртвой, напоминающей тиски хватке, расслабились и обмякли, когда он провёл пальцами по прядкам Баки, успокаивая и утешая. – Ты стоишь. Ты стоишь для меня всего. - Я этого не хочу, - прорычал Баки. Но Стив нашёл его заветные местечки, он всегда знал местечки Баки, и точно так же, как кошка, которая имела склонность шипеть, когда была рассержена, но успокаивалась, если вы были достаточно терпеливы и настойчивы, весь гнев Баки медленно начал улетучиваться. – Ни за что, если это будет стоить мне тебя. - Позволь мне побеспокоиться об этом, Джеймс Бьюкенен Барнс. - Стиви… - Ты меня не потеряешь. Ты никогда меня не потеряешь, всё в порядке, милый, клянусь тебе, клянусь. - Стив продолжал успокаивать его своим обещанием, целуя в лоб. - Мы просто-напросто найдем способ. Мы всегда так делаем. И Стив, хитрый, блестящий, тактически мыслящий Стив, справился. Хотя для него было практически непосильно выдерживать любую изнурительную физическую нагрузку дольше нескольких минут и Стиву было трудно очень долго поддерживать эрекцию, несмотря на то, как отчаянно он, возможно, этого и хотел, он нашёл способы это обойти и убедиться, что и он, и Баки получают всё, в чём нуждаются. Он стал мастером по части губ и языка, мягких, сильных ласк и ловких движений пальцев. Научился уговаривать и обволакивать, шептать и хвалить, разбирая Баки на части, медленно разбирая на части, пока тот уже не мог этого выносить, умоляя об этом и мяукая, и всё, что Стиву оставалось сделать - это скользнуть внутрь тела Баки и совершить несколько аккуратных прицельных толчков, чтобы Баки уткнулся лицом в подушку, заглушая крики, которые вырывались из его горла. Их сексуальная жизнь была потрясающей, и никто не догадывался, что тощий маленький блондинчик, который временами едва мог преодолеть четыре лестничных пролета до их квартиры, был в постели динамо-машиной, которая всегда оставляла своего любовника сияющим от удовлетворения. Баки молился, чтобы это не изменилось, но он возлагал большие надежды на оставшуюся часть их вечера. Поездка на машине обратно в Бэй-Ридж была смазанной. И впервые за всё время Баки был нетерпелив с Сарджем, почти проклиная его, поскольку его пёс, казалось, наслаждался каждой блядской секундой, в поисках идеального уголка двора, чтобы сделать свои дела, прежде чем Баки велел ему заходить и отправляться в свою собачью лежанку, пока Стив всё время стоял позади него, покрывая его затылок горячими, жадными поцелуями, от которых по спине Баки вверх и вниз бегали мурашки. Затем они оказались внутри, в отчаянии сбрасывая туфли, и Стив приподнял Баки за бёдра, так что всё, что мог сделать Баки, это обернуть ноги вокруг талии Стива, когда тот прошептал: - Твоя спальня? - Да, да, - пропыхтел Баки напротив чужих губ, зарываясь руками в волосы Стива, и каждый дюйм его кожи полыхал огнём. - Ладно, - выдохнул Стив, а затем они двинулись в путь: рыцарь Стив, вторгшийся в замок, а Баки - сокровище, которое он разыскал в башне дракона. Верхняя одежда и пояс Баки, как и пиджак и галстук Стива уже давно исчезли, к тому времени, как они добрались до его комнаты - единственного, единственного места в его доме, которое Стив до сих пор не видел. Но детали сокровенного святилища Баки, синие и золотые стены, блестящие паркетные полы, расписанный вручную комод с прикроватными тумбочками, прозрачные занавески и бумажные фонарики в японском стиле были несущественными и неразличимыми, когда Стив внёс его внутрь и пнул дверь, закрывая её пяткой. Это относилось ко всему, кроме кровати королевского размера, занимающей видное место в центре комнаты. Одеяла были толстыми и мягкими, пахнущими ванилью и кондиционером для белья, и Баки баловал себя большим количеством подушек, чем могло бы потребоваться любому человеку, но его дыхание всё же вырвалось из него шумным фырканьем, когда Стив практически швырнул его поверх кровати, а его тело вскоре последовало за ним, словно морской змей, поднимающийся из синевы. Это то, что Баки запомнилось больше всего, когда он думал об этой ночи в будущем. Чернильно-голубое небо, которое он едва мог различить сквозь занавески. Успокаивающая голубизна его стен. Голубое пламя, которое горело в глазах Стива, когда тот в последний раз посмотрел на Баки, прежде чем броситься вперед, чтобы соединить их губы в обещании тепла, жажды и бесконечного, бесконечного удовольствия. А потом это были руки в волосах друг друга, бёдра, подающиеся вверх, чтобы толкаться навстречу одинаковой твердости, и поцелуи, поцелуи, поцелуи, пока они пытались вернуть то, что когда-то было потеряно, пока они пытались разведать, какие новые сокровища ждали их сейчас. Тело Стива было повсюду, много-много мускулов и плоти, когда Баки вспомнил, что в последний раз, когда они этим занимались, в нём не было ничего большего, чем кожа и кости. Он был выше, сильнее, крепче, чем когда-либо, и впервые Баки не нужно было беспокоиться о том, что если он будет двигаться слишком быстро или слишком сильно сжимать, в Стиве что-нибудь сломается. Он мог без страха хватать, тянуться, сосать и кусать, и пожирать Стива так, как тот всегда пожирал его. Но Стив всегда был маэстро их симфонии, и пока Баки дергал за струны его нового тела в поисках нужных нот, идеальной высоты тона, чтобы заставить Стива петь, тот руководил и сочинял, вырывая из Баки каждый сладкий и блаженный вздох, который был заперт в его коже под замок, забыт и запрещён на протяжении более чем восьмидесяти лет. Затем Стив отстранился, откинувшись назад, чтобы получить возможность опереться всем своим весом на бёдра Баки. Его опухшие губы были красными и влажными, и Стив потянулся к краям рубашки Баки, чтобы её сорвать. И вот тогда Баки застыл, внезапно вспомнив, что сейчас они другие, что теперь он стал другим, и это никогда не может быть так, как прежде. Со скоростью, удивившей даже его самого, Баки протянул руку и схватил Стива за запястья, пресекая его движения. - Бак? - спросил Стив, и его поведение мгновенно изменилось, а взгляд по-прежнему оставался таким же глубоким, но теперь он был обеспокоенным, тогда как раньше сиял. Баки нужно было взять секунду, а потом еще одну, чтобы сглотнуть, пока ему не удалось выдавить слова из своего горла: - Я не… я не… - Баки пришлось сделать паузу, чтобы снова сглотнуть, прежде чем он смог продолжить. – Моё тело уже не то, что прежде, Стив. - Да ладно, моё тоже, - сказал Стив с нежной улыбкой. - Это другое дело, Стив, - покачал головой Баки. - Теперь оно уродливо с этой рукой. На этой стороне у меня много шрамов, и они некрасивые. Иногда мне всё ещё трудно на неё смотреть, но это моя рука. Так что, возможно, тебе стоит оставить рубашку, потому что я не думаю, что тебе понравится то, что ты увидишь. Стив оставался на месте, будучи совершенно неподвижным, его запястья по-прежнему были сжаты в руках Баки. Он изучал Баки, принимал его, вбирал в себя все его чёрточки в тщательном и медленном разглядывании. Но взгляд Стива никогда не менялся, никогда не тускнел, и Баки даже не мог представить, что происходило у него голове. - Ты меня любил? – вот что сказал Стив, когда наконец заговорил. - Что? - Баки был сбит с толку. - Ты меня любил? - снова спросил Стив тем же тоном. - Ещё до войны, до сыворотки, когда я был не более, чем мешком костей с кривым позвоночником и слишком большим для моего лица носом. - Ты знаешь, что любил, - ответил ему Баки. Стив кивнул, как будто слова Баки были очевидным ответом, единственным ответом. - В те времена ты всегда говорил мне, что я прекрасен, что я самое красивое создание, которое ты когда-либо видел, даже красивее всех тех девушек, которые постоянно пытались тебе приглянуться. Это было ложью? - Не будь идиотом! Я имел в виду каждое сказанное мною слово! - Хммм, - прогудел Стив, легонько кивнув. - И буквально на днях ты снова мне это сказал. Что для тебя никогда не имело значения, как я выгляжу. Что ты никогда не смотрел на то, большой я или маленький, что тебе всё равно, и что я всегда был для тебя самым красивым на свете. - Ну, да. Это правда. Так было всегда. - Если это так, то почему ты думаешь, что для меня это не ровно то же самое? – надавил Стив, а его взгляд был не менее глубоким, чем раньше, но теперь с оттенком чего-то такого, что чуточку напоминало потерю и чуточку разбитое сердце. Он высвободил руки из хватки Баки, только для того, чтобы скользнуть ими по ладоням Баки, сцепив вместе их пальцы. – Мне жаль, если я недостаточно говорил тебе об этом тогда. И мне жаль, если я недостаточно говорил тебе сейчас. Но для меня ты всегда был самым красивым на свете, Джеймс Бьюкенен Барнс, и до сих пор им остаешься. На самом деле, я думаю, что теперь ты ещё красивее, с твоими длинными волосами и глазами, которые всё еще могут смотреть на мир и видеть в нём все чудеса, даже после всего, через что ты прошёл. - Твои шрамы не имеют для меня значения. Твоя металлическая рука меня не волнует. Если тебе будет комфортнее прикрыть её, то мы так и поступим. Но мне и в самом деле хотелось бы её увидеть, увидеть всего тебя, потому что да, мне любопытно, я это признаю. Но главным образом потому, что я хочу поцеловать каждый дюйм тебя, чтобы ты знал, что я люблю каждую частичку тебя, и ничто в тебе не может быть для меня уродливым. А затем Стив наклонился вперед, чтобы прижаться ко лбу Баки благоговейным и нежным поцелуем, прежде чем откинуться назад и отпустить чужие руки, чтобы положить собственные ладони поверх его бёдер, пока он ждал, когда Баки примет решение. Мог ли он это сделать? Мог ли он быть достаточно храбрым? На секунду, всего на секунду, Баки усомнился в себе. В тот момент, когда Стив к нему потянулся, он так внезапно забеспокоился, что все его желание улетучилось, а эрекция ослабла. Но Стив всегда был лучшим из мужчин, его храбрость и бесконечная сила не затмевали окружающих людей, а вдохновляли их делать гораздо больше, становиться лучше, следовать туда, куда он так храбро их вёл. Он всегда был источником вдохновения для других, потому что не давал спуску окружающим и не смотрел сквозь пальцы на их слабости, но верил в своих людей, вопреки им самим. И, что самое поразительное, он, по всей видимости, всё ещё верил в Баки, даже после всего, что тот сделал, всего, что с ним сотворили. И это, именно это позволило Баки отпустить свой страх, проникнуться верой Стива и сделать последний первый шаг вперёд.