Брок

Его имя — Джеймс Бьюкенен Барнс. Он вспомнил, что не любил его — но сейчас это кажется просто невероятно глупым. Когда ты семьдесят лет был просто оружием, Активом, вещью, любое, наверное, имя покажется просто великолепным. Лишь бы оно было твоим и только твоим. А Джеймс — вполне неплохое имя. Конечно, он не указывает его в поддельных паспортах и не представляется случайным знакомым — он же не идиот. В каждой стране, в каждом городе он уже новый человек, благо почти любой язык может воспроизвести без акцента, но все эти Жан-Поли, Чарльзы и Якубы — наносное. Он снимает их, как маску, приходя в свою съемную комнатушку, чаще всего мансарду на окраине города, и повторяет вслух, чётко и ясно: — Моё имя — Джеймс Бьюкенен Барнс. Иногда он не может вспомнить лицо своей матери, объятия Стива или как Командир поддерживающе поглаживал его волосы после длинных миссий — но своё имя он помнит. И это прекрасно. Не смотря на несколько ограниченные возможности, Джеймс потихоньку работает со своей памятью. Он не может прийти к Стиву с такой кашей в голове и полным раздраем в чувствах, не хочет взваливать на него еще и это: потому что знает, что Роджерс, настоящий супергерой, возьмет на себя еще и его проблемы с превеликой радостью. Но у него наверняка и своих полно, и Джеймс, пока еще смутно припоминающий худенького мальчишку с вечно перепачканными краской пальцами и таблетками в любой куртке, не хочет усложнять. Можно даже сказать, что он скучает — когда вспоминает, каково это, скучать, — но это чувство неяркое, оно тлеет внутри и почти что не мешает жить. Стив не просто друг, он ближе, как брат или вообще сиамский близнец. Он должен понять. По Командиру же Джеймс не скучает — он его ждёт. «Я найду тебя, Солдат. Всё, как договаривались, ” — как наяву слышит Джеймс, которого не обнуляли после того случая. И видит удаляющуюся спину — знакомую, широкую спину, обтянутую ремнями обмундирования. Он не знает, что случилось с Командиром (имя его Джеймс тоже вспомнил, но на «Брока» переключится сложно, на безликое «Рамлоу» не хочется, так что он перестаёт над собой издеваться и думает так, как привык), но уверен, что он выжил. Не мог не — потому что обещал, что найдёт, а Командир всегда выполнял обещания. По первости Джеймс боялся верить очередному хэндлеру. Таких в его жизни было много, почти все — однотипные, трусливые и задиристые. Несколько нормальных людей, не всегда приятных, но адекватных, запоминались надолго, не смотря ни на что: голос Карпова, например, до сих пор в стрессовых ситуациях возникал в голове, его громогласное «Отставить, Зимний!» невозможно было выбить никаким электрошоком. Но Командир был… Другим. Он относился к Джеймсу — Солдату, — так же, как ко всей своей команде. Так же вставлял пиздюли из-за проёбов, ничуть не смущаясь того, что бионической рукой подчинённый мог с легкостью проломить ему череп, так же скупо хвалил за достижения — и эти короткие тихие слова наедине значили больше, чем любые слова куратора Пирса. Командир тихо, исподволь, учил Джеймса быть человеком, и всю глубину этих уроков он понял только сейчас. Без Стива было грустно и пусто, но как-то привычно, что ли, как люди привыкают жить без одной ноги или руки; без Командира же — почти физически плохо, настолько, что Джеймс иногда просыпался от кошмаров, в которых единственная причина, почему Командира до сих пор с ним нет — он оказался не нужен. Не то, чтобы у Джеймса не было других причин для кошмаров, и то, что к падению сквозь снег с большой высоты, пыткам Золы и электрическому току, разжижающему мозги, прибавилась почти пасторальная картина: Командир сидит в баре за пивом со своим Вторым (Роллиз?.. Роллинз? Джеймс не помнит) и обсуждает, насколько ему проще и лучше без навязанного Пирсом Солдата — пугает. С провала «Озарения» и его побега прошло уже около четырёх месяцев, и Командир при любом раскладе должен был уже на него выйти. Джеймс оставлял условные знаки во всех назначенных местах, перемещался именно туда, куда ему указал Командир, пусть это и было в некоторой степени рискованно, и запланировано осел в Румынии. Тут ему нравится. Язык даётся удивительно легко, даже проще русского, и он устраивается помогать в несколько небольших лавок, что держат милые пожилые женщины. Прибить полку или потаскать ящики — несложно, пить чай с этими милыми леди и отбиваться от предложения познакомить с дочерьми или внучками — чуть сложнее, но Джеймс справляется. Ему нравится думать, что он приносит пользу, никому при этом не причиняя боли, да и пирожки в доме буквально не заканчиваются. Он наконец-то ест столько, сколько необходимо его раскаченному метаболизму, и мышцы сами по себе нарастают как не во всякой качалке. Простому парню Баки из Бруклина, не смотря на боксёрскую карьеру и тяжёлую работу в доках, никогда такие бицепсы не светили — но у него не было искусственно усиленного скелета и в пять раз увеличенного обмена веществ. Справедливости ради, металлического протеза, провалов в памяти, кодов в голове и ПТСР у него тоже не было, и Джеймс немного Баки завидует. Большая часть денег уходит как раз на еду, еще немного — на малопрезентабельную квартиру в многоэтажке полукриминального района, но тайники и оффшорные счета ГИДРЫ все еще существуют, и Джеймс мог бы купаться в роскоши, если бы хотел. И уж точно он мог бы обеспечить еще одного человека. Кажется, что прямой связи или каких-то нитей, по которым можно было бы найти Командира, у Джеймса нет. Он всё так же ждёт. Пока не просыпается одним прохладным, солнечным утром потому, что кто-то опускается рядом с ним на постель. Джеймс тут же вскидывается, моментально сбросив с себя остатки сна, но Командир успокаивающе кладёт руку на плечо. — Спи, Солдат. Джеймс. Я буду рядом. И он действительно закрывает глаза — потому что верит.