Антиниколь

Грань была незаметной, смазанной, возможно ее вообще нельзя было бы разглядеть, но она была несомненно значительной, прошедшей через каждого. Сейширо, уже не подсчитывающий убытки предприятия, как в бреду проворачивающий подготовку к освобождению сирот и ни с кем не делящийся планами на Антиниколя. Мотоми, захлопнувший доступ к своему состраданию, сосредоточившийся на своей постоянно встревоженной семье. Эмма, постаревшая, так же замкнувшаяся в мрачных мыслях, едва рука, а точнее ее остаток, зажил и позволил отдохнуть от лихорадки. Гуидо тоже вынашивал свои планы, изредка пересекаясь с суровым солдатом Куроки, передававшим информацию некому Кацуро. Акира, тяжело перемалывающий ненависть и любовь в жерновах нежной, но озлобившейся от жестокости души. Кейске, бьющийся раненой птицей о клетку молчания, неожиданной закрытости друга, и в сердце недоумевающий его долгим пристальным взглядам - презрительным и выжидающим. Кау не знал, где прошла эта черта, разделившая людей на то, какими они были и какими стали, или же это были все те же люди, но проявившие неизвестные стороны своей сущности. Но несомненно всё и все изменились, Кау чувствовал это, хотя видел всех людей издалека, украдкой и очень, очень редко; ему казалось, что он может прочитать все чувства по одному прикосновению к человеку, тону его голоса или даже почувствовав его запах. Вообще после всей череды этих омерзительных экспериментов - пересаживанию желез собаки, сожительству с животным в палате с мягкими стенами, приучению к ориентации по органам слуха и обоняния, тактильным ощущениям, и в наименьшей степени - зрительным, он справедливо мог приписать себе некоторые нечеловеческие способности. Кау уже устал бояться, и сердце, сберегая себя, кануло в бесчувствие. Но после известия, что Сейширо распускает детей, в нем все равно всколыхнулась надежда, перехватывая дыхание, и он боялся ее потерять, сглазить глупостью, и тоже молчал, пряча взволнованный взгляд от Гуидо. Теперь мальчик находился у него круглосуточно. Хотя блондин часто жаловался на нехватку времени, каждый день он находил несколько часов на получение удовольствия посредством беленького, юного, не успевшего сформироваться тела Кау. И если бы Кау позволил себе задуматься, он бы испугался собственной реакции на ласки мужчины. Но думать было нельзя: мысли вели к безнадежности, хаосу и собственным желаниям, а все это было под запретом у Гуидо. Ведь, по его уверенным и расточающим самодовольство словам их ждало светлое совместное будущее, упорядоченный прибыльный бизнес и экстаз от пребывания в отношениях хозяина и его пета. Однако чем больше Кау не думал, тем ужаснее проявлялось в нем его бессознательное, или же что-то такое, чему он не мог дать объяснения: тело отзывалось на умелые пальцы и язык мужчины уже совсем не так неохотно, как прежде. Кау пока не признавался себе, но даже пытки под бесконтрольно жаждущим взглядом мучителя стали для него привычной прелюдией к достижению кайфа. Извращенность этого достижения прежде отвратила бы его от себя, но он уже почти позабыл, каким был до этой черты… Надежда на свободу помогла ему вспомнить. - Куроки мастер своего дела. Да, эта преданность подполковнику… Вышел сухим из воды, хотя нарочно опоздал, когда 141-а попытался прострелить голову главному. И Сейширо не заметил, Сейширо лишь узнал, что Куроки гнался за возможным убийцей, устраняя препятствия. А ведь еще вырубил Накамуру… И теперь в доверенных у обоих военных! И та, и другая сторона в нем не чают души! А на вид такой солдафон… Не устаю восхищаться! Кау осторожно сглотнул, слушая вдохновленного улыбающегося Гуидо, который был в лучшем настроении и, сидя на диване, пока Кау лежал на покрытом персидским ковром полу, снова разъяснял ему что-то про человека с шрамом через лицо. - Всегда хорошо подстраховаться, всегда хорошо иметь в рукаве хотя бы шестерку… - лукаво ухмыльнулся блондин мальчишке, как будто тот хорошо разбирался в том, о чем идет речь, а потом внимательно на него посмотрел. - Ну, а ты, мой маленький, скрываешь от меня что-нибудь? Работаешь на два фронта? Кау пробрал холодный пот от померещившейся ему медлительности, с которой были произнесены слова. - Нет. Я думаю только о вас, господин, - видя, что в довольно спокойном выражении лица хозяина ничего не меняется, он поспешно добавил для большей убедительности. - Думаю о том, как всегда буду с вами. Гуидо чуть похлопал себя по коленям, и Кау, исполняя команду, послушно и скромно сел на них боком, придерживая шелковый, в ручной вышивке халат, чтобы тот не распахнулся. - Не так, мой хороший… - мужчина повелительным движением руки заставил питомца сесть к нему лицом, перекинув одну ногу перед собой. Кау бросил взгляд вниз и, покраснев, увидел, что блестящие створки светло-розового халата соскользнули с его раздвинутых голых ног. - Пошире, мой мальчик… Глядя на жадные хищные глаза, из которых сочилась извращенная похоть, Кау вдруг ощутил невыносимую тоску по прямому, честному, смелому взгляду Акиры. «Чистоты, я хочу чистоты…». Слезы заполонили глаза, а чужая рука в привычной кожаной перчатке опустилась между ног. - Гуидо-сан, - подавляя чувства и будто вне своего тела, с расстановкой проговорил Кау. - Это правда, что Сейширо отпустит подопытных? - Чистейшая. Он полный профан, - блондин обхватил мальчишку свободной рукой за пояс и подвинул ближе, на самый конец своих бедер. - Ты сегодня какой-то вялый… - А вы отпустите меня? Сперва Гуидо будто не расслышал вопроса. Потом его глаза широко распахнулись, и он посмотрел на Кау со странным непониманием, с трудом проступившим через забытье желания. - Сбежать во второй раз? Это ты захотел? - медленно произнес итальянец, будто не веря в собственные слова. А потом он вдруг обиженно сдвинул брови, и возле губ обозначились кривые складки ревнивой ярости. - Я никуда тебя не отпущу. Мы уже расставались один раз, к чему это привело!? Ничего не бывает во второй раз. Никогда. Теперь ты полностью, навсегда мой. - Я знаю… я всегда знал… - едва слышно ответил Кау и почувствовал, как его губы задрожали и по чистым нежным щекам покатились холодные слезы. Надежда умерла. - Ты еще и решил плакать? - прошипел Гуидо, недоуменный и взбешенный. - Со мной ты должен закатывать глаза от наслаждения, раз за разом, еще и еще, через стоны! Сделав глубокий шумный вздох для успокоения, Гуидо помедлил несколько секунд. Но убедившись, что все его возбуждение спало, а вид плачущего тощего полуголого ребенка просто выводит его из себя, он с остервенением встал, сбрасывая с себя жалкого мальчишку на диван. Запустил руку в свои волосы и недовольно, как повторяемый раз за разом урок, громко произнес: - Душа не нужна. Я научил тебя наслаждаться плотью, и я должен видеть подтверждение этого в твоих глазах. И если я этого не вижу… В этот момент в закрытую дверь кто-то беспардонно забарабанил, и Гуидо с досадой на лице подошел ее открыть. Едва замок щелкнул, в комнату завалился так же чем-то недовольный Гунджи, но заметив полуобнаженного Кау на полу, он немного повеселел. - Через десять минут сбор во дворе, подполковник будет вещать, - он облизнулся, не отрывая блестящих глаз от бледного, застывшего фарфоровой куклой мальчика. - Даже не мечтай, недоумок, - поморщился итальянец и повел телохранителя за собой из кабинета. Кау без всякого выражения посмотрел вслед обоим. С безразличием понял, что его в очередной раз заперли. Опустил взгляд. Безвольные руки, внутренние стороны запястий. Тонкие синеватые вены бежали под белой кожей, хрупкие, близкие... Кау осознал последнее возможное свое желание. Смерть. - И о чем же ты хочешь им объявить? - поинтересовалась Эмма, следуя за торопливо идущим на плац братом, испепеляя взглядом его затылок. Тот ослабил ворот нетерпеливым движением пальцев и, с раздражением сглотнув, промолчал. По его виску стекла капля пота, но Эмма ее не увидела. «Ну конечно, я узнаю в числе всех» - сердито подумала она, по привычке коснувшись обрубка руки. Рукав отвратительно свисал, колыхаясь на ходу, ей хотелось его оторвать. «Это все ваш эксперимент, ваш с Гуидо! Почему расплачиваются все, кроме вас!?» - ее губы скривились, она вспомнила адскую боль, безжалостно причиненную ей Николем. «Хоть бы ты когда-нибудь испытал это, Сейширо. Вечно недовольный собой ребенок, выросший садистом. Считал себя бездарностью, и оказался прав». - Надеюсь, хоть раз в жизни ты принял правильное решение, - она грубо обогнала его у самого выхода на воздух и повернула налево, к месту, где столпились прочие жители лагеря, а Судзуки прошел к возвышению, небольшой сцене в самом начале плаца, откуда можно было увидеть всех и быть ими услышанным. В этот день зима стала серой в тон бетону, из которого были выстроены возвышающиеся по периметру шершавые стены; холодное небо распростерлось уныло бесцветным, вытоптанный снег под ногами - раздражающе белым. Сейширо, поднявшись на возвышение, дополнил своей черной военной формой безрадостный бетонно-железный пейзаж с бледными зимними пятнами. И когда дети воочию узрели будто высеченного из камня, строгого и жестокого подполковника, их сладкое ожидание вот-вот готовой обрушиться счастьем свободы сменилось выматывающим нервы тревожным сомнением. - Думаешь, он все-таки отпустит нас? - мальчик впереди Акиры резко заговорил с другом, часто постукивая пальцами по локтю. Друг напряженно насупился: - Ну, ведь нет дыма без огня. Почему тогда все об этом говорили? - Потому что идиоты? - мрачно и услужливо подсказал Акира, не отрывая ненавидящего взгляда от фигуры военного. Кейске с тревогой взглянул на друга, но сказать что-либо не решился, как это теперь с ним часто случалось. Думать, что дьявол во плоти вдруг возьмет и совершит акт милосердия, было, по меньшей мере, глупо, хотя Кейске в это все равно верил. Но с Кейске все вообще было сложно, а Акира полагался на свой рассудок - и все-таки сердце заныло, ускоряя ритм, когда он из последних рядов услышал чеканные шаги военного, поднимающегося на платформу, в наступившей гробовой тишине. Остановившись, молодой мужчина обвел взволнованную жадную толпу странным, неопределенным взглядом, остановил на мгновение свой взгляд на Кейске, но тут же скользнул дальше, и только достигнув самого дальнего края толпы, где стояли Мотоми и Эмма, он заговорил: - Должно быть, вы, крысы, обо всем уже знаете, - он сделал паузу, наблюдая за расползающейся по подросткам неопределенной тревогой. - Больше вы не нужны. Вы - подопытные твари, которых можно было бы убить за ненадобностью, но мне это не нужно. Поэтому через неделю, в следующий понедельник вам сотрут память и отправят в разные города в разные семьи. О таком вы и мечтать не могли. Безопасность, усыновление и никакого воспоминания об этом проекте. Даю слово, что каждого ждет новая жизнь, и со старой вы никак не пересечетесь, - снова пауза, дающая время на осмысление информации. И когда по толпе прошла тень потаенной, еще скрываемой, но готовой вот-вот разразиться облегчением, радостью, он продолжил. - Освободятся номера: МК-91, МК-92… Раскрыв какую-то бумагу, Сейширо начал перечислять номера, часто пропуская цифры, но эти числовые значения принадлежали либо мертвым, как Тойя, либо пропавшим, как Юки. С каждым номером все всё больше убеждались, что Судзуки называет каждого, оставшегося в живых, но Акира не был способен проникнуться всеобщим нарастающим воодушевлением: он только пытался не сойти с ума от накалившего его до предела напряженного ожидания, слишком обострившегося слуха, ловящего каждую интонацию ненавистного голоса. Кейске так же ждал номера друга, закусив губу, даже не задумываясь о своем собственном. Взгляд Сейширо, который Кейске поймал на себе, почему-то дал понять, что он будет свободен. - НК-140, НК-141б, НК-143а, НК-143б… Кейске вздрогнул, услышав себя сразу после сто сорокового, и тут же бросил испуганный взгляд на Акиру. Тот был страшно бледен, кулак до дрожи сжимал куртку на худой груди. «Почему он его не назвал? Почему он его не назвал, Господи?» - Кейске быстро перевел дыхание, ожидая услышать номер Антиниколя хотя бы в конце. Список закончился, военный замолчал и не собирался ничего добавлять. Но будто в ожидании чего-то, он не спешил уходить с платформы. Подростки все заволновались, заговорили, делясь своим восторгом, ведь каждый услышал себя, и среди всего этого праздника свободы и счастья Акира еще более остро почувствовал, как он дрожит в одиночестве от не разрешившегося ужасающего напряжения. - А я? - выкрикнул он подполковнику, впившись в него выжидающим взглядом. Кейске задержал дыхание. Все вокруг вдруг замолчали, озадаченно глядя то на задавшего вопрос, то на того, кто должен был предоставить ответ. И последний вдруг едва заметно криво улыбнулся, но тут же вернул себе строгое выражение лица. - Ты останешься здесь. - Что? Почему? - сразу глухо, недоверчиво и непонимающе послышалось со всех сторон, и Кейске среди шепота и глупых вопросов с ужасом понял, что его вера не оправдалась. Но Акира, вдруг не желая отказываться от надежды, хотя он и твердил себе, что у него ее нет, гневно выкрикнул: - Что это значит? Сейширо будто ждал этого, и отчеканил заготовленную, мертвую фразу: - Ты останешься здесь, Антиниколь. А это значит, что для тебя одного этот эксперимент не закончится, а продолжится на более высоком уровне, - его губы снова скривились. - Хотя, если судить по строению здания, он продолжится на уровне более низком… Едва договорив это, Сейширо сдвинулся с места и стал быстро спускаться с платформы, пропадая из зоны видимости для задних рядов. По толпе прокатился смешанный гул непонимания, который совсем скоро сменился равнодушием и почти злорадным осознанием собственного везения, но сперва все настороженные взоры обратились к единственному неосвобожденному в эксперименте. Кейске был среди них, смотрящий на потрясенного Акиру, и не находящий слов, которые могли бы как-то помочь. С разрывающимся сердцем он тут же оглянулся на едва различимую за подростками фигуру удаляющегося подполковника, стремительно шагнул в его сторону, но все же еще раз посмотрел на друга. Тот стоял с натянутым, уже ничего не выражающим лицом, в широко раскрытых пустых глазах не было слез или даже отголоска боли. - Акира… - бессильно прошептал Кейске. Тот даже не взглянул на него. Резко развернулся и пошел прочь, расталкивая толпу, провожающую его десятками глаз. Кейске закусил губу, проклиная себя за беспомощность, и бросился догонять Сейширо. Но эта попытка добраться до Судзуки, как и все прежние, провалилась. Подполковник успел скрыться в коридоре, а Кейске остановили рослые солдаты-телохранители, выполняющие приказ «Никого не подпускать». Как вчера, позавчера, как в любой день. Кейске не мог подобраться к тому, кто так легко распоряжался их жизнями. Приходилось с пустыми руками возвращаться к Акире, который и не подозревал об этих безнадежных попытках штурма цитадели хладнокровия подполковника. А если даже подозревал, легче не становилось. Кейске чувствовал вину. Но не ту, что приписывал ему Акира, а вину здорового человека, наблюдающего за умирающим. Поэтому ему все тяжелее было заводить с ним разговор, все чаще он останавливался на полуслове, все же решившись говорить, виновато отводил глаза и извинялся под острым, слишком прямым взглядом Акиры, который пронзал его насквозь и с презрением говорил: «Давай, попытайся меня обмануть». И все-таки Кейске пытался отвлечь его все это время, обсуждал их возможное будущее: как они выберутся из этой тюрьмы и заживут, счастливо и ни о чем не жалея. Никто им не нужен, они смогут сами заработать себе на хлеб - они будут трудиться в поте лица, а потом смотреть в их съемной квартире кино на дешевом компьютере, завалившись попкорном и пивом. Акира еще рассмеялся, узнав, что Кейске его ни разу не пробовал, и зарекся напоить его как полагается, в самую стельку. В честь знаменательного начала самостоятельной жизни. Их жизни. А теперь оказалось, что эта жизнь будет принадлежать одному Кейске. А Акира один, за сотни километров от счастья, под толщей бетона, в тьме с прожилками синего света будет изнывать от вонзившихся в него игл-кровопийц, призванных медленно выкачивать из него жизнь и возвращать в вены смерть. Кейске содрогнулся, обхватив себя руками будто от колючего холода, и помчался обратно за уходящей толпой. «Что теперь будет, Акира?». Они молчали весь оставшийся день, а вечером каждый лег на своей кровати. Кейске ждал чего-то, чувствовал, что это лишь затишье перед бурей, что заявление Сейширо стало последней каплей в чаше терпения несчастного парня, и теперь он должен был разразиться… хоть чем-то, хоть каким-то чувством. Но он молчал, не смотрел на друга, на его лице застыла каменная маска. Только изредка Кейске мог заметить передернувшийся уголок его губ, как хвостик какой-то омерзительной мысли. Спустя час после отбоя, посреди неестественной тишины, нарушаемой только сухим дыханием Кейске, который не мог уснуть и продолжал смотреть в спину отвернувшегося к стене Акиры, тот понял, что больше не вытерпит ни единого этого вздоха. Он резко встал, обулся и быстро подошел к решетке. Его бил озноб. - Эй, вы! Охрана! - он стоял и продолжал раздраженно звать человека в форме, задремавшего на стуле в углу. В соседних камерах зашевелились разбуженные. - Что ты делаешь… - Кейске привстал на локте, недоуменно глядя на друга. Акиру передернуло от звука этого голоса. - Какого черта тебе надо? - охранник возвышался перед ним, отбрасывая густую тень. - Я Антиниколь. Сообщите этим ублюдкам - Такуми, Мотоми, плевать кому, что я буду ночевать не здесь, а там, где мне полагается. Внизу, уровнем ниже. Отведите меня туда. - Акира, ты что! - Кейске с испугом вскочил с кровати. Охранник лениво почесал лоб: - Знаешь что, салажонок… - Хотите разговаривать с Сейширо? - вдруг процедил сквозь зубы Акира, сощурив глаза. Тон был таким уверенным, что мужчина нахмурился и лучше присмотрелся к подопытному. Потом достал рацию и сказал в нее пару слов. - Аки, ты с ума сошел… - Кейске быстро подошел к нему, позабыв о своей недавней неловкости. - Это же глупо… - Глупо - слушать тебя, - скривившись, прошептал парень. Все его тело сотрясала крупная дрожь. Щелкнул замок, решетка открылась. - Пошли, 141ый. Теперь ты и правда будешь ночевать там. На второй день они встретились лишь после обеда, когда всех повели в душевую. Акира шел позади всех, а те, кому доводилось сталкиваться с ним, тут же спешили снова влиться в говорливую массу освобожденных счастливцев. Каждый избегал взгляда угрюмого, тяжело дышащего сутулого парня, с загнанным выражением лица, и только Кейске, едва заметив его в противоположном конце толпы, тут же бросился к нему, стремительно пробираясь через нерасторопных, медлительных подростков. - Что ты творишь! - обвиняюще, с горечью воскликнул он, схватив его за ворот футболки. - Зачем ты ушел, объясни мне, зачем! Все вокруг покосились на них. - Пусти меня, - приказал Акира, прожигая его взглядом исподлобья. - Что вообще на тебя нашло!? - казалось, он вот-вот заплачет. - Ты достал, - парень оскалился, злое лицо исказилось до безобразия. - Аки… В следующую секунду все в изумлении отшатнулись от них, потому что совершенно резко и неожиданно Акира наотмашь ударил Кейске по щеке, да так, что сам на мгновение удивился силе удара и испугался ее. Его глаза, особенно голубые в красноватых от полопавшихся сосудов белках, широко распахнулись, ожидая реакции ошеломленного Кейске. И опережая ее, он быстро, будто оправдываясь, проговорил: - Не называй меня так больше... Ясно? Он ожидал, что Кейске даст сдачи, что он разозлится, как-то покажет свое недовольство: ничего из этого не произошло. Он только как-то странно, едва заметно усмехнулся, и перевел виноватый взгляд на друга: - Извини. И это ужасно, до дрожи в кулаках разозлило Акиру. «Шавка… позволяющая себя бить…». В его голове тут же всплыло воспоминание - унизительное, ужасное, еще со времен детского дома. Когда он случайно увидел в дыру между досками сарая, как внутри трое беспризорников издеваются над рыжеволосым мальчишкой, только-только появившимся в приюте. Тем самым. - Давай, говори уже, маменькин сынок! Весь пунцовый от стыда, полностью голый и только прикрывающий руками низ живота, мальчик молчит. Впился зубами в губу так, что та посинела, в глазах слезы. А трое продолжают снимать его на телефоны. «Почему он позволяет делать все это с собой?» - недоуменно подумал тогда Акира. Один из трех ударил мальчишку под дых, захватил его руку и вывернул так, что рыжему пришлось разомкнуть зубы и вскрикнуть. - Вот так дерется наш герой, сразу видно, будет элитным солдатом! - комментирует на камеру парень, не отпуская жертвы. - А теперь показывай всем свой крошечный член и рассказывай, как ты им пользуешься! Или ты только в жопу даешь? Акира не стал смотреть на это дальше. Закрыл глаза, сунул руки в карманы, и пошел прочь, специально не вслушиваясь в прерывистый плач и смех позади. «Каждый проходит через это, и я проходил. Если этот слабак не даст им отпор, они от него не отстанут. Каждый должен научиться помогать себе сам». - …Извини, я больше не буду, - глупо повторил Кейске из другого, реального мира, пытаясь улыбнуться и вызвать у Акиры улыбку в ответ. Акира развернулся и пошел дальше. После душа они разошлись, Антиниколь отправился принимать лекарства, а потом - в черную подземную комнату. Чувство, как будто ему переломали все кости, не проходило ни на минуту, но в голове была колкая, вакуумная ясность, отчетливо вырисовывающая мысли, и Акира готов был биться об стену, чтобы потерять сознание и хотя бы так дать себе отдохнуть… Но он был связан, прокован к койке, а сон не желал приходить. И все же лежа в темноте на койке убийцы он чувствовал себя лучше, чем в старой камере. Здесь его мысли не перебивала нежная улыбка или тупой добродушный взгляд, здесь можно было смаковать свою ненависть часами. Так было проще и легче, так можно было жалеть себя и осуждать виноватых, пока тело сжигала боль. А что еще оставалось, когда всех кроме него выметут из лагеря к чертям собачьим меньше, чем через неделю? Какое чувство оставить себе, чтобы продолжать чувствовать себя живым и не страдать? Хотя страдать он все равно будет, но как облегчить эту ношу? Ведь ему не сотрут память, как этим счастливцам, он единственный будет помнить все. Так зачем мучить себя, растравлять рану этой борьбой между заслуженной ненавистью и раскаяньем за нее? Любить или проклинать этого простака, который не догадывается, что он виноват во всех его муках? Почему только он не ударил в ответ, почему он не дал еще новой, но все решающей подпитки для ненависти! Ведь так Акира бы знал, что и в Кейске шевельнулась злоба, и насколько это облегчило бы все! Но нет, с Кейске не было просто, даже ненависть - даже она из-за него удавалась Акире с трудом! Эта любовь делала все только хуже. Сначала он пытался сохранить ее и в себе, и из камеры он сбежал, лишь бы не натворить и не наговорить лишнего. Но после этого удара он понял, что прежней любви больше нет, он не хочет, чтобы она была… Потому что он так устал. А теперь в чувствах хоть какой-то покой. Только бы его не видеть… Как так получилось, что он оказался в их камере? Они не должны были пересечься. Но охрана, чертова охрана сменилась и довела его после ужина до старой камеры вместе со всеми остальными, а он не смог вовремя обратить на это внимание из-за раскалывающейся головы. Кейске, конечно же, тут же оказался слишком близко, сбоку, и стал что-то взволнованно бормотать. - Аки… Акира, - тут же исправился он, положив руку на плечо друга. - Ты как? Все расплывалось черно-золотым, и еще сильнее картинка смазалась, когда он повернул к нему голову. - Блять. А ты. Как думаешь. Картинка прояснилась, и он увидел в медовых глазах жалость. - Я просто хотел… - Мне плевать, чего ты хотел. Просто отвали от меня. Меня вообще не должно здесь быть… - Аки. - Я говорил меня так не называть! - в ярости вскричал Акира и замахнулся на него, но тут внезапно сам получил пощечину и, пошатнувшись, в немом, ошеломленном бешенстве уставился на друга. - Хватит. Пожалуйста, хватит, Акира… - дрогнувшим голосом тихо и серьезно произнес Кейске, но через мгновение тут же об этом пожалел. - Господи, прости меня, тебе же так тяжело… Прости, я не хотел… - Значит, долг возвращаешь. Акира заговорил металлически отчетливо. Очень холодно, но за этим холодом Кейске различил клокотание вулкана, закипающего чем-то черным и страшным. - Акира, прошу тебя… Удар. Кейске оступился, но удержался на месте, и стерпел его. - Я тебя ненавижу! Ненавижу за все, что ты со мной сделал!! Почему ты остановил меня? Почему ты не дал мне его убить!? Кейске обратил на него испуганный взгляд: - Почему ты… - До тебя так и не дошло, сука! - еще удар, такой, что у Кейске из носа брызнула кровь. - Чувствуешь, ты, скотина!? Чувствуешь боль!? Это одна сотая, тысячная того, что мне пришлось из-за тебя испытать! По щекам Акиры потекли слезы, но он не ощущал их, срываясь на истерический, рыдающий крик: - Я остаюсь здесь навечно! С ним, что он еще захочет со мной сотворить!! Пока вы все, мрази, будете там счастливыми!! - Я останусь здесь, с тобой, - произнес Кейске, поднимая взгляд к разъяренным глазам. - А, мне от этого должно быть легче? - с ужасающим недоумением осведомился Акира. Кейске вздрогнул, поежившись, и отвел взгляд. - Мне плевать на тебя, слышишь!? Я лишь хочу выбраться... - внутренности начинало знакомо сводить. Кровавую мякоть желудка натянули, поддели острым крюком... - Я ХОЧУ ЖИТЬ! Боль в животе взорвалась фейерверком - такая пронзительная, что разом вышибла новые слезы, согнула пополам больное тело. Кейске взглянул на него, и сердце облилось кровью; что бы он ни сказал, что бы ни сделал, нельзя не подать ему руку, не обхватить его плечи, чтоб поддержать. - Акира, пожалуйста, только успокойся… Я все сделаю, чтобы помочь, все, чтобы спасти! - Ты уже все сделал... - прошипел Акира, рыдая и задыхаясь, ничего перед собой не видя. Последний порыв - не свирепой злости; отчаяния - отомстить за эту проклятую боль. Той же болью тому, кто его на это обрек. «Не надо!» Он услышал голос Кейске в голове совсем явственно, и этот голос вдруг слился с его собственным, внутренним, будто очнувшимся после долгого, тяжелого сна. «Ну да, попытайся остановить меня еще раз!!» - и тело само рванулось вперед, рука вновь ударила по лицу, в третий раз, а потом нога с силой ударила в чужой живот, еще раз, и еще. Но гранаты боли снова взорвались в нем самом, и он с жалким вскриком отшатнулся назад. - Ненавижу… - слезы на щеках были едкими, как осколки в кишках и желудке. - Почему я должен из-за тебя умирать… Он бы упал на колени, но его подхватили подмышки сильные мужские руки и поволокли прочь из камеры. Кейске свернулся на полу, в темноте. Он не смотрел на Антиниколя, больше не хотел на него смотреть. На миг Акиру пронзил холод: «Что я наделал?». Решетка в камеру захлопнулась, как капкан, и как капкан тьма сцепила перед его глазами свои хищные черные зубы.