Sharp corners

После случившегося им выдали выходные. Конечно же, первый день пришлось потратить на то, чтобы успокоить родителей. Мама Юнги была чуть ли не в обморочном состоянии, когда увидела царапину на подбородке сына и огромную гематому на пол лица. Ей Богу, будто он никогда не ломал рёбра и никогда не получал сотрясений. Синяк не мог сравниться с тем, что ему удалось пережить за свою жизнь. Но миссис Мин выглядела такой убитой, будто Юнги, по крайней мере, лишился руки. — И как я пустила тебя в полицейские, — цокала она, поглаживая Юнги дрожащей рукой по волосам. Тогда Юнги решил, что лучше ей не знать о глубокой ране в плече; что лучше умолчать об этом и сохранить её нервы, да и свои, ведь её реакция на его повреждения и у него самого отнимала немало сил. — Мам, не волнуйся. Это лишь синяк. Всё было под контролем, — отмахнулся он. — Под контролем? Под контролем, Мин Юнги?! Ты видел Чимина?! Бедный мальчик. — Миссис Мин, со мной всё в порядке! — крикнул Чимин из другого угла, сладко улыбнувшись женщине. Миссис Мин улыбнулась ему в ответ широко и радостно. Юнги помрачнел. Его мама любила Чимина, он был для неё как второй сын. Иной раз казалось, что её любовь к нему была сильнее, чем к родному. Конечно, ведь Чимин не гнался за смертельно опасными преступниками, не участвовал в перестрелках и не рисковал жизнью каждый чёртов день. Нет, Чимин был учтив, добр и умён — мечта любой матери. Юнги всегда представлял в своих грёзах, как бы она обрадовалась, выйди он за Чимина замуж. Кто не мечтает о таком родственнике? После их небольшой перепалки в палату больницы влетела Дженни. Юнги досадливо застонал, когда увидел её. Дженни была не самой лучшей сестрой, но отличным журналистом. Юнги любил её, правда, но он не любил её работу. Она встретила его с репортёром за спиной. Юнги захотелось взвыть, когда он понял, что она хочет получить от него интервью с душещипательными подробностями. Как же он ненавидел её профессию, тесно связанную с его собственной. В который раз, отвечая на её вопросы, он впадал в сомнения: почему он не ушёл, когда у него была такая возможность и желание? Тогда, год назад, после нападения Терри, когда он был на больничном. Конечно, это всё его чёртово чувство гордости и долга. Словно брось он свою работу, то предаст себя, страну, людей и собственные убеждения. Он ненавидел осознавать, что так и было. Сдаться из-за трудностей — всё равно, что поднять белый флаг. — Я рада, что всё обошлось. Ты хорошо постарался, — сказала Дженни, когда камера была выключена, а её список вопросов подошёл к концу. — Молодец, братишка, — потрепав брата по волосам, заставив того нахмуриться, она встала со стула. — Что ж, мне ещё нужно расспросить Чимина. Юнги лишь вздохнул, бросив на Чимина сочувственный взгляд. Такова участь выживших жертв. И, пожалуй, единственный плюс с летальным исходом заключался в том, что никто не мучает тебя вопросами.

***

Не было ничего удивительного в том, что после всего случившегося им двоим хотелось хорошо надраться. И так как им выделили выходные, они могли себе это позволить. Они сидели за дальним столом и глазели друг на друга так, словно впервые видели. Юнги находил это странным. Поэтому он откашлялся и начал говорить, желая разрушить эту пугающую тишину: — Что родителям сказал? — Правду, — пожал Чимин плечами, отпив немного коктейля. Юнги хмыкнул. Конечно же. Это же девиз Чимина: правда и ничего, кроме правды. — Мама сказала, что навестит на днях, когда освободится от работы, — продолжил говорить Чимин. Его пальцы игрались с зубочисткой, воткнутой в оливку, что плавала на дне его полупустого бокала с мартини. — Отец слишком занят. Хотя он позвонил мне вчера, мы поговорили. Родители Чимина состояли в сенате. Удивительно, что его мать вообще нашла время на него. — По крайней мере, твой отец тобой интересуется, — Юнги сам не ожидал, что скажет такое. Что это? Внезапно проснувшаяся ревность? Отец Юнги забил на их семью ещё лет пять назад. Для него не существовало детей и брака. Двадцать три года, прожитых с ними, видимо, были недостаточно веской причиной для того, чтобы считать их хоть сколько бы значимыми, чтобы хотя бы поздравить на День Рождения. Юнги предпочитал не вспоминать о нём. — Кхм, — Чимин неловко кашлянул и, наконец перестав теребить бедную зубочистку, сжал палочку и запихнул нанизанную на неё оливку в рот. Юнги поморщился — он был не любителем этих плодов. Он не понимал, как они могли кому-либо нравиться с их вяжущей рот текстурой. — Я вот планирую начать носить серёжку. Знаешь, в хряще. — Оу, — Юнги удивлённо моргнул. — Это из-за случившегося? — спросил он с сочувствием, сжимая от вмиг нахлынувших чувств край стола. — Нет, не совсем, — Чимин помахал отрицательно головой. — Ну, отчасти. Мне всегда нравились маленькие колечки. Но я как-то не решался делать прокол. Сейчас, в любом случае, уже нечего терять, верно? — Сколько будет заживать ухо? — Юнги всё ещё не мог расслабиться. Его лицо походило на камень. — Недолго. Если правильно ухаживать, то около месяца. Может, полтора. — Оно сейчас болит? — Юнги посмотрел на ухо Чимина. На том был тонкий пластырь-лента, который удерживал напротив раны марлевый, наверняка чем-то смазанный, кусочек ткани. — Если дотронусь. Главное, чтобы не пошло заражение. Хрящ — это очень уязвимое место. И я даже думать не хочу, в какой антисанитарии мне его проткнули, — сказав это, Чимин поморщился. — В любом случае, эритромициновая мазь должна воспрепятствовать гноению. — Что ты сказал Дженни? — Чимин открыл рот, но Юнги опередил его, прежде чем тот вставил хоть слово. — Погоди, дай угадаю — правду? Чимин фыркнул и до конца опустошил свой бокал, после довольно облизываясь и заставляя внимание Юнги переключиться от их разговора на движение языка. — Если знаешь ответ, зачем спрашиваешь? Юнги пожал плечами, не став отвечать, и подозвал официанта, чтобы тот повторил им выпивку. К ним пришла девушка; пока она записывала в свой маленький блокнотик их заказ, её глаза то и дело косили в сторону Чимина, который, к огромному удивлению Юнги, не обращал на неё никакого внимания, хотя та и была довольно симпатичной. Юнги мог бы заострить на этом внимание, если бы не подумал о том, что сегодня Чимин решился обойтись терапией алкоголя, а не секса, как он делал это обычно. В итоге был второй час ночи, и на их столе к тому времени столпилась бы целая армия стаканов, если бы только официантка не уносила их каждый раз, когда приносила новые. После выпитого мысли разбегались, словно тараканы от шума, и как упорно бы ты за ними не гнался, словить так и не получалось. Чимин улыбался и щурился, иногда фыркая от смеха, когда Юнги травил глупые шутки, казавшиеся им под градусом достоянием гениальнейшей комедии. — Я не хочу быть дома один. Там скучно. Пойдёшь со мной? — проворковал Чимин, дуя губы, пока они шли по тротуару. Ночь скрывала их красные лица и опухшие глаза, но Юнги и без этого мог почувствовать жар, исходящий от чужого тела. Он сглотнул. Он не очень любил находиться пьяным один на один с Чимином. Весь его контроль летел к чёртовой матери — он мог сделать то, чего никогда бы не позволил себе трезвым. — Даже не знаю, Чимин… — Ну пожа-а-алуйста. — Что мы будем делать у тебя дома? Там же никаких развлечений, кроме кабельного. — Пфф, — Чимин начал издавать губами странные звуки, имитируя ими моторчик, как обычно делали дети. — У меня нет развлечений?! — взвился он. — Да мой дом — самый настоящий развлекательный центр. — Не в обиду тебе, Чимин, но библиотека не считается. Не всем интересны книги по нейробиологии, — Чимин нахмурился так, будто не верил в это. — Какие-нибудь развлечения кроме книг? У самого Юнги в квартире была сетка и мяч, цель для дротиков и приставка. Он даже, возможно, из-за чистого любопытства купил себе гироскутер и очки виртуальной реальности. — У меня есть… у меня есть карты! — воскликнул Чимин. Вот это уже интересно. — Карты? — Юнги приподнял брови. Он чувствовал, как его разум затуманивался. — И на что мы будем играть? Чимин улыбнулся. Его румяные щёки приподнялись, и Юнги вдруг очень сильно захотелось вцепиться в одну из них зубами. — На раз… раздевание, конечно же! Давай, Юнги! Это будет весело! Действительно весело. Сначала Чимин лишился носков, на следующий проигрыш он захотел избавиться от ремня, но Юнги запретил ему, сказав, что это мошенничество и аксессуары не считаются. Тогда Чимин надулся, но послушно стал расстёгивать пуговицы рубашки. Его пальцы не слушались, и он вечно хихикал, когда не мог поддеть пуговицу ногтями. Юнги же смотрел на него, и внутри просыпалось нечто необузданное, рвавшееся наружу диким тигром, которого не было сил сдержать. Смотреть на Чимина было приятно — от одного вида его оголённой кожи по собственной бегали щекочущие мурашки. Его хотелось созерцать как картину, да что там, его самого хотелось писать на холсте масляными красками. Кремовыми оттенками, с примесью боттичеллиевской розовости. С алыми губами, как у ангелов эпохи Возрождения, и с преувеличенно пухлыми нежными щеками ребёнка. А ещё голым, смущённо прикрывавшем сокровенные места махровым одеялом. У Чимина от немного прохладного воздуха встали соски, розово-коричневые и маленькие. На картине он прикрывал бы их согнутой в локте рукой, пряча карамельно-сладкие глаза за завесой волос. Юнги отвёл от них взгляд, сосредоточившись на лице. — Скоро кое-кто проиграет, — дразнился Юнги, больше чтобы отвлечься, перемешивая колоду. Чимин нахохлился. В его глазах загорелась решительность. — Я уже понял твою тактику, так что мы ещё посмотрим, кто кого. В следующем раунде Чимин снимал штаны, глаза его метали молнии. Юнги смеялся; он расслабился, и это было главной его ошибкой — Чимин впервые одержал победу, вынудив его избавиться от носков. Теперь смеялся он, а не Юнги. Его подбородок был гордо выпячен вперёд, лицо подсвечивалось изнутри ничем не скрытым ликованием. — Я же сказал, что понял, — посмеивался Чимин, одерживая вторую победу. — Снимай свою футболку. Юнги проигнорировал его. Вместо верха он снял низ, вылезая поспешно из джинсов и показывая на обозрение свои дешевые, в отличие от чиминовых, трусы. Чимин смотрел на это с неким негодованием, однако молчал. Из-за зашаливших нервов Юнги потерпел третье поражение. На очереди была футболка. Он вспомнил, почему ему нельзя было напиваться: он терял контроль и забывался. Забывался настолько, что даже не думал о том, что последнее, что он хотел показать Чимину — свою бледную, не шибко мускулистую грудь с уродливыми шрамами в виде букв. Тех, обладателем которых мог стать Чимин, отделавшийся после встречи с неуравновешенной психопаткой лишь незаметным бледно-белым пятном на хряще уха. — Юнги? — позвал друга обеспокоенный, хмуривший брови Чимин. Он знал о шрамах, но он никогда их не видел. Юнги не мог бы вспомнить раза, когда ему приходилось раздеваться перед ним. Зато он много раз видел щеголявшего то без штанов, то без рубашки Чимина, носившегося по комнате в поисках подходящей одежды и жаловавшегося на Юнги за то, что тот подгонял его. — Если ты хочешь закончить, то ты можешь сказать мне. Ничего страшного не случ… Юнги сделал вздох и резко потянул край чёрной футболки вверх. Сразу же он почувствовал себя так, будто сдёрнул с себя слой кожи. Он задался вопросом: так же ли беспомощно ощущали себя сбросившие панцири раки? В комнате словно похолодало, при этом морозец этот по странному обжигал. Хотелось то ли завернуться в одеяло, то ли прыгнуть в воду. Неважно, главное одно — скрыться и исчезнуть, стереть себя с лица земли. — Что ж, продолжим… — сказал неловко Юнги, стараясь словами замаскировать своё явное смущение. Чимин нагнулся вперёд, его горячие кончики пальцев коснулись рубца, очерчивая форму буквы. Юнги резко, с шипением втянул в себя воздух. — Какого чёрта ты делаешь, — спросил он, но не стал отдёргивать, только смотрел в шоке на то, как Чимин с глубокой задумчивостью трогал его. — Это было очень больно. Я вижу, что кожу зашивали. Она достала прямо до твоих рёбер. Юнги содрогнулся. От воспоминаний его лицо перекосило. Он должен был не забывать о том, что Чимин знал не всё. На самом деле многие были посвящены лишь в малую часть истории, случившейся с ним. Даже его мама и его сестра не знали, Чимин, его самый близкий друг, тоже. Были в курсе только Хосок, который спас его, вовремя подоспев на выручку, и следователи, приставленные к его делу. Чимин не знал, каким образом он попал в ловушку Терри. Он не знал, что Юнги бросился в огонь из-за него. И не должен был узнать. — Когда тебя режут, это всегда больно, — сказал, в конце концов, Юнги. Чужая рука полностью легла на его грудь, накрыв две буквы. — Неправда. Анестезия была придумана как раз для того, чтобы… — Чимин, — Юнги тяжело посмотрел на него сверху вниз, и Чимин, поднявший взгляд на голос, не спешил прерывать их зрительный контакт. Его слегка шатало, а глаза, затуманенные поволокой, пьяно глядели на тайно влюблённого в него друга. «Он совсем не в себе», — ясно понимал Юнги, однако ничего не предпринимал, даже когда рука Чимина поползла вверх, остановилась на затылке и там и осталась, слегка вминая подушечки пальцев в кожу. Он ничего не делал и тогда, когда Чимин потянулся к нему, при этом оказывая давление на шею и наклоняя его, не сопротивлявшегося, вниз. Его сердце заполошно билось; внутри черепной коробки всё сжималось и расширялось, заставляя голову кружиться. Когда губы Чимина легли на его, тут же сминая, всё взорвалось. Разлетелось в стороны, как салют, с громким, оглушающим хлопком. Сначала Юнги пытался оставаться хладнокровным, но совсем скоро понял, что это бессмысленно, и поддался искушению. Его глаза закрылись. И хоть возле них не было океана, он чувствовал его шум у себя в ушах с пугающей отчётливостью. И его штормило так, будто он находился посреди его бушующей глади. Его накрывало волной, и, сопротивляясь толще воды, он раз за разом выталкивал себя наружу, глотая холодный влажный воздух. Он наполнялся водой, а потом уходил на дно тяжёлым камнем. И больше не было ничего, кроме темноты. Он тонул. Чимин потянул его к себе, ложась на пол, вплёл пальцы в волосы, закинул ноги на поясницу. Юнги задыхался с его влажным и настойчивым языком у себя во рту. Он хотел этого, не было толку врать. Но он до ужаса боялся. Чимин манил его на дно океана, он был той прекрасной сиреной, что звала его к себе великолепной песней. Всё казалось таким совершенным: руки Чимина в волосах, его тёплые мягкие губы, жар его языка, сплётшегося с его. Но потом пузырь забвения, в котором пребывал Юнги, лопнул. Чимин оторвался от него, улыбнулся шкодливо и пьяно и, очерчивая большими пальцами скулы, сказал: — Юнги, давай займемся сексом? Юнги вдруг отчетливо понял, что тонет, пуская изо рта водяные пузыри. С этим внезапным осознанием он стал быстро двигать конечностями, пытаясь всплыть на поверхность. Его глаза открылись. Он моргнул, приходя в себя, и вынырнул из океана забвения. Смотря на Чимина, распластавшегося под ним мягким зефиром, он вспомнил, почему не мог быть с ним. Он вспомнил, почему не должен был доводить всё до этой опасной точки, даже если ему хотелось. Ведь хотеть и мочь — разные понятия. Как он мог забыть, что был не готов к этому? Как мог он позволить себе расслабиться, потонуть в забвении, довести их до той грани, которую так долго остерегался? Он обещал себе, что его проблемы — только его. И что пока он не разберётся с ними, пока не устранит, он не будет продвигать их отношения с Чимином, как бы ему этого не хотелось. В конце концов, какой самолёт взлетает в воздух, если у него не работает один двигатель? Без слов Юнги вырвался из хватки Чимина. Он был уверен, что выглядел затравленно в этот момент. Кто вообще реагирует подобным образом, когда вполне, нет, очень притягательный человек предлагает переспать? Когда тот, кого без сомнения желало повалить вопиющее большинство, сам протягивал к тебе руки. У Юнги было такое впечатление, как будто стены надвигались на него. Сжимались вокруг до размера картонной коробки, в которой было невозможно дышать. Он бегло обвёл взглядом комнату, чтобы убедиться в том, что пространство не сузилось, игнорируя при этом смотреть на Чимина, озадаченно пялившегося на него и лежавшего на полу с широко раздвинутыми ногами. Тяжело дыша, Юнги схватил разбросанную под его ногами одежду и попятился назад. Чимин что-то говорил ему, но он не слышал, что. В ушах громко шумела кровь, реальность покачивалась из стороны в сторону, как маятник. Он не знал, что игра доведёт их до этого. Он был совершенно не готов к тому, к чему она их подтолкнула. Чимин был пьян, — и это единственное, что приходило на ум Юнги, когда он думал об этом, натягивая одежду на улице. Он спрятался за угол чужого дома, прислонившись к стене спиной, и медленно восстанавливал дыхание, желая не думать так много, как он думал. Юнги видел, как Чимин выбежал на улицу в халате, накинутом поверх плеч. Его ноги немного заплетались из-за выпитого алкоголя, но он всё равно пытался бежать, пока не понял, что не видит Юнги и что Юнги, вероятнее всего, уже давно убежал слишком далеко, чтобы догонять его. Руки патологоанатома повержено опустились. Он стоял посреди пустынной ночной дороги около минуты, прежде чем медленно поплёл обратно домой, выглядя при этом невероятно убитым. Юнги смотрел на него до тех пор, пока Чимин не исчез из поля его зрения. Его сердце жалобно билось о рёбра.