***
Таня не выдержала на седьмой день после того злополучного сна. Всю неделю она ходила, словно привидение, и Ванька смотрел на неё, как человек, ожидающий бури. Несколько раз он пытался поговорить, но девушка обрывала его тихим «Всё хорошо», целовала в уголок губ и уходила. Сама Таня если и понимала, что с ней происходит, то признаться себе боялась. Ей было страшно сказать даже мысленно: я устала от жизни в этой глуши, от этой однообразной, засасывающей рутины, устала жить вдали от всего, что мне дорого. А ещё она скучала: по Тибидохсу, по драконболу и ежедневным выматывающим тренировкам, которые она так любила и без которых её привыкшие звенеть от напряжения мышцы, кажется, превращались в кисель. Гроттер скучала по преподавателям и своим друзьям. И скучала по Глебу. Хотя в этом она не то чтобы никогда и никому не призналась — этой мысли Таня не позволяла даже чуть-чуть поднять голову. Но она скучала, её терзала тревога. Ей хотелось знать, что с ним, как он живет, как он справился со всем, что на него свалилось. Хотелось так сильно, что в конце концов долго сдерживаемые эмоции просто потопили под собой все доводы разума, и одним ясным днём она схватила зудильник, валявшийся на кровати. Ванька был на заднем дворе, возился с Тантиком, поэтому Таня без опасений могла сделать этот постыдный звонок. Долгое время никто не отвечал, и она уже решила, что это знак, когда изображение зарябило, а потом сфокусировалось, явив Тане возмужавшее, но по-прежнему исполненное глубокомысленного занудства веснушчатое лицо Шурасика. — Татьяна! — воскликнул он, поправляя очки. — Вот так звонок! Как вы там поживаете в тайге? Всех хмырей полечили, всех лешаков подружили? Таня хмыкнула: — А как твоё ничего, Шурасик? Книги в библиотеке Магфорда от тебя пока не разбегаются? — Нет, все стоят на своих местах, — серьёзно ответил в прошлом главный тибидохский ботаник. Сарказм в свой адрес он так и не научился воспринимать. — А как… эээ… Лена? — осторожно поинтересовалась Гроттер. — Ленка? Хорошо! Вот, пару часов как вернулась… ммм, в общем, летала она кое-куда, — неловко закончил Шурасик. — Да ты сама у неё спроси! Что-то зашуршало, изображение на поверхности зудильника запрыгало, послышался неразборчивый шепот. Таня бросила тревожный взгляд в окно — оттуда был виден угол сарая и Ванькина прямая спина, который стоял и что-то втолковывал нетерпеливо дергающему хвостом жеребцу. — Привет, Таня! — раздался знакомый голос, и плоское дно зудильника продемонстрировало Ленку Свеколт. Её цветные косы были длиннее, чем Таня помнила, а лицо стало чуть более расслабленным и спокойным, однако между бровей девушки залегла неровная складка. — Лена, привет, — ровным голосом поздоровалась Гроттер. — Как вы там? — Хорошо, — кивнула Свеколт, — Шурасик учится, я ему помогаю. В свободное время езжу по стране. Ты не представляешь, сколько здесь жило и живёт некромагов! Такая богатейшая история! Всей жизни, даже некромагической, не хватит, чтобы изучить. — Я рада, что вы нашли себя, — искренне улыбнулась Таня. — А как… как другие? В смысле, как Жанна и…? Она не договорила. Просто не могла заставить себя произнести это имя. Складка на лбу некромагини стала глубже. — Давай начистоту. Тебе не особо интересна моя жизнь или жизнь Жанны. Ты ведь позвонила узнать о нём, так? Таня кивнула: к чему теперь юлить. — Зачем? — напрямик спросила Лена. Такого прямого вопроса внучка Феофила Гроттера не ожидала. Что она могла ответить? Я беспокоюсь? Я скучаю? Мне не всё равно, что с ним? Ответь она так, следующим стал бы вопрос «Почему?», а на него Таня не то что не хотела — не смогла бы ответить. Она и сама не знала, почему. Или просто обманывала себя, делая вид, что не понимает очевидного: ей небезразлична судьба Бейбарсова. И никогда не была. В конце концов, девушка решила, что правда — пусть и несколько скорректированная — предпочтительней всего. Бросив ещё один взгляд в окно, она произнесла: — Я просто хочу убедиться, что у него всё в порядке. Ленка долго молчала, разглядывая Таню так внимательно, что последней стало не по себе, а потом вздохнула: — С ним уже всё хорошо, можешь не волноваться. О Глебе есть кому позаботиться. — Уже? — Таня ухватилась за это слово. — Думаю, ты и сама понимаешь, каково ему было в начале, — нахмурилась Свеколт. — Он набедокурил, конечно, но всё равно мало кто заслуживает того, через что ему пришлось пройти. Таня вспомнила Глеба — истощённого, слабого, сломленного; вспомнила его горячие, злые слезы ненависти к самому себе, которыми он оплакивал всё, что потерял — и её сердце сжалось. — Я понимаю, — тихо сказала девушка. — Просто… я не знаю, Лена. Я всё время думаю о нём. Некромагиня перевела отрешённый взгляд в сторону, точно что-то вспоминая. — Забудь его, чтобы и он мог забыть тебя. — Значит, он меня не забыл? — взволнованно спросила Таня. Ленка Свеколт вновь пристально посмотрела на неё, будто считывая по лицу необходимую ей информацию. — Спроси у него сама, — неожиданно выпалила она и назвала адрес Глеба. Таня выдохнула. Нет, нет, ей нельзя знать, где живёт Бейбарсов! Перстень на её пальце нагрелся, и хриплый голос деда пробурчал: — Alea jacta est. Но Таня не обратила на это внимания. Она с трудом улыбнулась и покачала головой: — Я к нему не полечу. У меня тут лешаки… — Понимаю, — хмыкнула Ленка Свеколт, — дело твоё. Тут на заднем плане вновь возникло бледное лицо Шурасика, и он что-то быстро зашептал на ухо своей девушке. Таня различила только слова «доставили» и «больше Гоярына». Лена кивала, улыбаясь, а затем обратилась к внучке Феофила Гроттера: — Ладно, Тань, нам пора. Тут в Магфорд дракона привезли, огромного! Какая-то хвосторога… Мы хотим его первыми увидеть! До встречи! Экран зудильника погас. Таня сидела, сжимая его побелевшими пальцами. В голове набатом звучали несколько слов: улица, дом, квартира. Город она помнила ещё с того памятного разговора с Сарданапалом. Кровь стучала в висках. Таня закрыла глаза. Что она делает? Зачем? Но голос, который вёл девушку всегда вопреки воплям рассудка, голос, который частенько приводил её к неприятностям и вообще заставлял сворачивать не туда — этот самый голос сейчас низким баритоном нашёптывал, что она должна полететь в Нижний. Что это очень важно —увидеть Глеба в последний, самый-самый последний раз, увидеть его человеком. Чтобы тот призрак, что приходил к ней ночью, — тень некромага из прошлого — стёрся навсегда из её памяти. Словно сквозь вату, долетел до Тани звук открывшейся двери, и она поспешно спрятала зудильник под подушку. Ванька вошел в дом, довольно улыбаясь. — Ты представляешь, он научился гарцевать! Я глазам своим не поверил! Всё-таки какие умные и способные у нас парняги! — Да, особенно Тангро — очень умный и способный, — натянуто засмеялась Таня, подходя к Валялкину и обнимая его, надеясь, что так он не заметит её напряженного лица. Но он заметил и обеспокоенно нахмурился. — Всё в порядке? — Да, — кивнула она, зарываясь носом ему в волосы. — Просто немного устала. Однако Ванька видел, что его невесту что-то гнетёт, что ей невмоготу жизнь в дебрях, что её терпение на исходе. Он понимал, как непросто приходится Тане с ним в этой глуши, и ценил её присутствие, а потому предложил единственный выход, который мог хоть ненадолго вернуть девушку к жизни. — Я тут подумал, может… Может, ты слетаешь на пару дней в Тибидохс? — предложил Валялкин. Таня отстранилась, заглядывая ему в глаза. За эти месяцы он ни разу не предлагал ей оставить его даже ненадолго, хотя она сама частенько думала о том, как здорово было бы наведаться на свой любимый остров. И вот теперь ей выпала такая возможность, а она готова обменять её на смутную и сомнительную надежду увидеть человека, который исковеркал всю её жизнь. Но вслух Таня пробормотала: — Да, можно… — и её с громким хлопком накрыло чувство вины. Она врала ему. Врала своему жениху, который безоговорочно ей верил. Интересно, отпустил бы он её с таким же энтузиазмом, раскрой она, куда на самом деле собралась?… — Вот и славно, — Ванька чмокнул невесту в рыжую макушку. — Слетаешь, развеешься. Таня крепче сжала его в объятиях. Ванька, любимый, милый Ванька, в руках которого ей было так тепло и спокойно, так хорошо, будто они специально были созданы для того, чтобы обнимать её, оберегая от всего мира. Куда же тогда ты так рвёшься, Гротти, куда стремишься из мягкого спокойствия этих любимых рук?… Что с ней не так? Она устала от Ваньки? Или от их дремучей, однообразной жизни? А может, она правда безудержно хотела увидеть Бейбарсова? Наверное, всё вместе. Больше всего Таня устала путаться в хитросплетениях собственных мыслей, блуждать в лабиринте желаний и тайн. На следующее утро, совсем рано, — солнце ещё не успело подняться над тёмными верхушками елей — Таня тихонько выскользнула из избушки. Перебросив ногу через полированный бок контрабаса, девушка вздохнула. Волнение, поднявшееся из самых глубин сердца, уже начало душить её. Прикрыв глаза, Таня провела по гладкой поверхности инструмента. Струны взбудоражено загудели, будто отражая состояние хозяйки. — Omnia vanitas, — проскрипел перстень. — Тшш, дед, спи. Ещё рано, — улыбнулась Таня и, взмахнув смычком, прошептала: — Торопыгус Угорелус. Контрабас резко и привычно рассёк воздух, поднимая девушку всё выше над поляной, где, укрытая елями, стояла избушка — их с Ванькой дом. И, несмотря на лёгкую грусть от расставания с женихом, Таня не смогла сдержать радостного крика: она была свободна! Наконец-то, свободна, как прежде! Только она, наедине со всепоглощающим чувством полёта. Как скучает она по этим ощущениям! Как ей не хватает ежедневных парений над тибидохским парком или бескрайним океаном с его тёмными бушующими водами! Таня и её верный контрабас купались в воздушных потоках. Узкий гриф инструмента рассекал прохладный утренний воздух. Таня повела смычком вверх, быстро поднимаясь за границу облаков, и там, среди их бесплотных клочьев, девушка на контрабасе встретила рассвет. Золото разливалось вокруг, купая её в своих благодатных лучах, и в этот миг всё прочее перестало существовать — не было ни Ваньки, ни Глеба, ни Тибидохса; не осталось никаких обязательств, людей, всё время чего-то требующих от неё. Всё исчезло, растворилось в бесконечной красоте момента, в котором была лишь она. И её свобода. Спустя полчаса Таня немного снизилась и дальше летела на одном уровне. Внизу мелькали огромные полотнища тёмных лесов, золотисто-зелёные покрывала полей и серебряные ленты рек. Часы текли, пока под днищем контрабаса проплывала вся великая русская земля. У Тани замерзли руки, в носу хлюпало, и она решила спуститься, чтобы согреться и отдохнуть. Постояв посреди кукурузного поля в ожидании, когда пальцы снова начнут безболезненно сгибаться и разгибаться, Таня поняла, что немного заблудилась, и без нити Ариадны ей не обойтись. Настроив заклинание, девушка снова взмыла вверх, следуя за тонкой светящейся нитью. Оказалось, что она не долетела до Нижнего всего ничего — буквально через сорок минут, немного снизившись, девушка разглядела раскинувшийся в слиянии Оки и Волги величественный город. Снижаясь, Таня с любопытством разглядывала красные зубчатые стены Кремля и огромную лестницу в виде цифры «восемь». Контрабас, ведомый нитью, дёрнулся вверх и влево, повернув на юго-запад. Здесь уже не было никаких архитектурных изысков: однообразные многоэтажки разной степени новизны, промзоны и высокие трубы заводов — типичный «спальный» район. Таня уже видела крышу панельного девятиэтажного дома, на который указывала нить, и сердце её заколотилось, как сумасшедшее. Коснувшись ногами твёрдой поверхности, Таня аккуратно спрятала контрабас за водостоком. Потянувшись и размяв затёкшие конечности, она подошла к самому краю крыши, разглядывая двор внизу и шумный проспект напротив. Она могла бы остаться здесь — с такой высоты отлично всё просматривается. Но с подобного расстояния она не увидит лица Глеба, а это было самое важное. По его лицу она всё поймёт. Приглядевшись повнимательнее к площадке у дома, Таня заметила лавочку, стоявшую под раскидистым кустом сирени. Отлично! С этой лавки хорошо будет виден единственный подъезд дома, при этом саму её будут скрывать тяжелые ветви. Приняв решение, дочь Леопольда Гроттера подошла к чердачному люку. Жестяные скобы были просто накинуты сверху, а не приварены, чтобы из подъезда можно было попасть на крышу. Откинув их, Таня коснулась ладонями рубероидной поверхности, осторожно скользнула в люк и оказалась на чердаке. Здесь было пыльно, валялся строительный и бытовой мусор, обломки кирпичей. Зато сквозь небольшие оконца проникали сияющие солнечные лучи, а в углу на одной из балок ворковали два голубя. Один из них посмотрел на Таню блестящим выпуклым глазом, явно намекая на то, что она тут лишняя. — Ухожу, ухожу, — Гроттер примирительно подняла руки и полезла через второй люк, выходящий на лестничную площадку. Сосредоточенно считая уходящие вниз тонкие металлические ступени, Таня благополучно спрыгнула на кафельный пол и, обернувшись, упёрлась взглядом в ошарашенного Глеба Бейбарсова. — Привет. Как дела? — вырвалось у Тани от шока совершенно будничное приветствие. Он ничего не ответил, продолжая сжимать в руках пакеты из супермаркета. А она, наконец, увидела его лицо, на которое последний раз смотрела почти год назад. И ей не стало легче.***
Таня сидела на высоком стуле, с любопытством оглядываясь по сторонам. Кухня, как и вся остальная квартира Глеба, была обставлена просто и минималистично. Никаких обоев, занавесок и подушек, кучи мелких безделушек и прочей мещанской чепухи. Стены везде покрыты грифельного цвета краской, на полу — тёмный паркет. Мебель тоже тёмно-серая, простая и функциональная. На окнах опущенные жалюзи. Учитывая обилие благородных, но довольно мрачных оттенков, квартира могла показаться неуютной, если бы не тщательно продуманная система освещения, позволяющая выхватывать пучками света рабочие поверхности, при этом создавая в пространстве мягкий полумрак. В этой холостяцкой квартире Таня очень хорошо ощущала бейбарсовский дух — скупой, не разменивающийся на мелочи, с чётким пониманием того, что ему нужно. Вообще, последние десять минут напоминали Тане какой-то сюрреалистичный сон, растянувшийся на несколько суток. Она ясно помнила все события, которые привели её сюда, по-отдельности, но при этом выстроить их в одну закономерную цепочку затруднялась. Если бы кто-то прямо сейчас спросил её: «Как так вышло, что ты обманула своего жениха, пропилила на контрабасе несколько тысяч километров и теперь сидишь на нижегородской кухне и смотришь, как бывший некромаг варит кофе?», она не смогла бы ответить. Таня призналась себе, что рассматривала окружающую обстановку с таким интересом и упоением только для того, чтобы не задерживаться на темноволосом мужчине напротив. Однако её взгляд всё равно, как магнитом, тянулся в ту сторону, и, пока Глеб стоял к ней спиной, она исподтишка разглядывала его. Первое, на что она обратила внимание — Бейбарсов был коротко пострижен. Не под ноль, но его волосы были гораздо короче, чем Таня помнила, хотя чёлка всё так же периодически падала ему на глаза, и он откидывал её назад привычным движением руки. Его лицо — здоровое лицо, то, которое она видела после драконбольного матча со сборной вечности — стало более взрослым, заматеревшим. Даже стиль в одежде утратил налёт щеголеватости, проявившийся после выпускного, и напоминал скорее Бейбарсова алтайского образца — черные джинсы, чёрная футболка, высокие зашнурованные ботинки. Но это всё была личина, оболочка, под которой — Таня чувствовала это, даже когда он стоял к ней спиной — скрывался не совсем тот человек, которого она оставила умирающим тем морозным декабрьским днём. И подтверждением этому служили в первую очередь глаза, от которых девушка не могла оторваться в первую минуту их с Бейбарсовым неожиданного столкновения на площадке. В её памяти они до сих пор оставались тёмными колодцами, не отражающими света, полными боли и ярости. Сейчас же со знакомого лица на неё смотрели серые, как льды Антарктики, глаза-снежинки. Печальные, суровые, но определенно человеческие. — Подожди минуту, пока горячий, — спокойно сказал Глеб, разворачиваясь и опуская перед ней чашку, наполненную крепким ароматным напитком. Перед собой он поставил точно такую же и уселся напротив, задумчиво рассматривая Таню. Она вглядывалась в его глаза, поражаясь их цвету и наполнению, и силилась отыскать там намёки на прежнего Бейбарсова и его прежние чувства. Однако там не было ничего такого. — Последний раз так настойчиво моими глазами интересовался доктор из приемной комиссии военкома, — спокойно констатировал бывший некромаг, отпивая кофе. Таня смутилась: — Мне просто непривычно… Цвет, он другой. Глеб пожал плечами: — С таким я родился. Снова наступила неловкая тишина. Таня, отхлёбывая восхитительный напиток с горько-шоколадным послевкусием, судорожно перебирала в голове вопросы, которые можно было бы задать, и надеялась не услышать главный вопрос от самого Глеба: что ты здесь делаешь? Потому что не была уверена, что сможет ответить, не усложнив всё ещё больше. — Как… как ты здесь устроился? Это квартира твоих родственников? Бейбарсов поморщился: — Я с ними даже не виделся. Эти родственники дальние в самом прямом смысле слова — не уверен даже, что они подозревают о моём существовании. Нет, квартиру я снимаю. А работаю в Макдональдсе. — Где? — удивилась Таня. Ей не довелось побывать в знаменитой забегаловке до поступления в Тибидохс: Дурневы никогда не выдавали девочке достаточно карманных денег, чтобы можно было отложить заначку на кафе. — Это что-то типа кабака, только без алкоголя, — ухмыльнулся Глеб. — Кормят там редкостной дрянью, но людям нравится. Платят нормально, жить можно. Ещё на прошлой неделе я узнал, что поступил в художественное училище. Его слова падали в бездонный колодец её разума, отпечатываясь там, пока она пыталась осознать, что эгоистичный и озлобленный подросток из прошлого и молодой мужчина, сидящий сейчас напротив неё — это один и тот же человек. Он изменился, несомненно. Привычки и мимика, которые Таня так хорошо успела изучить, остались прежними. Как и броская внешность, и низкий бархат голоса. Но при этом что-то в ранних, едва заметных морщинках в углах глаз, в задумчивой складке на лбу, в горьком заломе губ говорило о том, что этот человек пережил катастрофу и выжил, став сильнее, мудрее. Лучше. — А ты как живешь? — вопрос вывел Таню из задумчивости. Она улыбнулась: — Ну, знаешь, в лесу не успеваешь соскучиться. Забот там оказалось гораздо больше, чем я предполагала. То Тангро сарай сожжет, то лешаки дерутся… Глеб улыбнулся в ответ. Искренне, без издевки, но с иронией вскинув рассечённую бровь. — Мда… У тебя лешаки, у меня алкаши под окнами. Выходит, не такая уж разная у нас жизнь. Его взгляд упал на Танины ладони, сжимавшие кружку. Она хотела спрятать их под стол, но было уже поздно: он заметил кольцо. Протянув руку, бывший некромаг осторожно тронул тонкий обод. — Мои поздравления, — задумчиво сказал он, и по его лицу сложно было догадаться, о чём он думает. — Нет, мы... — запинаясь, пробормотала Таня, — мы не женаты. Он просто подарил кольцо… в общем, мы обручены. — С помолвкой и поздравляю, — улыбнулся Глеб, убрав руку и вставая, чтобы разобрать покупки. — Ты, наверное, голодная? Я сейчас быстренько что-нибудь соображу. И вновь он поразил её, с легкостью — по крайней мере, внешней — сменив тему. Прежний Бейбарсов непременно вышел бы из себя, потребовал выкинуть кольцо и принялся уговаривать её с помощью шантажа и угроз выбрать его, а не Ваньку. — Я бы чего-нибудь перекусила, — признала Таня, принимая негласное предложение поговорить о чём-нибудь другом: — Тебе помочь? — Нет, я сам, люблю готовить, — неуверенно признался Бейбарсов, рассовывая продукты по отделениям холодильника. — Правда? — Да, как оказалось. Поначалу меня дико напрягало, что нельзя разложить на столе скатерть-самобранку или телепортировать ужин из ближайшего ресторана. Даже продукты из супермаркета не перенести, на худой конец. А потом, когда магазинные пельмени уже встали у меня поперек горла, я начал понемногу готовить сам. Купил книжку с рецептами, — он махнул рукой на полку, где стояло несколько кулинарных книг. Девушка посмотрела в указанном направлении. На самой первой обложке красовалось название: «Простые рецепты молодым хозяйкам». Таня сдержала рвущийся наружу смех. — Ну и вошёл во вкус, — закончил Глеб, ловкими движениями обваливая несколько стейков в пряностях. Поставив сковороду на огонь, он стал умело нарезать овощи для салата одинаковыми ровными дольками. Таня смотрела на него и поражалась тому, как естественно Бейбарсов ведет себя, будучи лишенным магии. Почему-то на Ваньку она так не реагировала — может, потому, что Ванька легче пережил потерю сил, он изначально был более цельный. А Глеба невозможно было представить без привычного ему могущества — но вот он стоит перед ней и пробует попку огурца на горечь так невозмутимо, будто и не было никогда искалеченного детства, трупов и страшных ритуалов, не было невероятной силы, текущей в его крови: силы, которую ему сначала навязали, не спросив, а потом так же, не спросив, отобрали. — Далеко отсюда твоё училище? — спросила Таня, отпивая слегка остывший, но по-прежнему неприлично вкусный кофе. — Да, довольно далеко. Оно в самом центре находится, в Нагорной части города. — Как ты туда добираешься? Ездишь на чём-то? — Я много хожу пешком. Мне не привыкать. Обернувшись и заметив Танин вопросительный взгляд, Глеб пояснил: — У меня отняли магию, не тело. Обучение у старухи с беготней по лесу от мертвяков прочих малоприятных созданий неплохо сказалось на моей физической форме, но во время болезни и последующей… хмм… реабилитации я немного себя запустил. Сейчас стараюсь вернуться в прежнее состояние. — Ты и за город пешком ходишь? Глеб усмехнулся: — Нет, добираюсь на «бешеной коробке». — На чём?? — Спроси у своего жениха. Он произнёс это спокойно и буднично. Таня опустила голову, дергая торчащие из её футболки нитки. — Знаешь, ты совсем другой. Не такой, каким я тебя помню. Раскладывая приборы, он бросил на неё странный взгляд: — Последние несколько лет я и не был собой. Слишком много личностей я вмещал: двойник, Тантал... Иван. Это не было похоже на шизофрению, скорее... меня, настоящего меня, просто вытесняли, выжимали по капле из собственного тела. Я терял себя, Таня... и не мог этого изменить. А может, просто не хотел. Но я благодарен, что меня вовремя остановили. — Благодарен? Раньше ты бы бесился и сходил с ума. — Поначалу я именно так и отреагировал. Однако, знаешь, стоит разок пройтись с экскурсией по Тартару, и приоритеты как-то быстро меняются, — горько усмехнулся Глеб. Он поставил перед ней золотящийся корочкой стейк, от которого шёл умопомрачительный аромат. Осторожно отрезав кусочек, Таня попробовала и зажмурилась от удовольствия — так вкусно это было. Плюнув на правила этикета, которых она всё равно не знала, девушка насадила мясо на вилку и принялась жадно откусывать от него большие куски, но остановилась, поймав смеющийся взгляд Глеба. — Что? Я голодная, — отрезала она с набитым ртом. Какое-то время они молча ужинали. Таня против воли бросала на Бейбарсова несмелые взгляды: что-что, а внешне он стал ещё лучше, чем был. Сильная линия челюсти, твёрдый профиль, пронзительный прищур. Исчезла из лица холодная надменность, оставив место спокойной уверенности. Хорош, будь он неладен! Осознав, что мысли её потекли в совсем уже ненужном направлении, Таня завела разговор о том, что происходило у других ребят, вывалив ему последние новости. Ягун и Катька Лоткова наконец поженились; Ритка Шито-Крыто тоже неожиданно для всех выскочила замуж за своего давнего поклонника, высоченного тощего парня из Магфорда — оказалось, он какой-то лорд с длинной древней фамилией. Правда, Гробыня называла его просто Шпала. Что же до самой Гробыни, то они с Гуней ждут первенца, причем Гуня уже купил в спортивном магвазинчике на Лысой Горе боксерскую грушу — в два раза меньше, чем его собственная, но всё ещё немыслимых размеров. — Похоже, ему всё равно, что может родиться девочка, — закончила Таня. Глеб улыбался, слушая о судьбах бывших сокурсников: — Да, жизнь идет… Недавно поймал себя на мысли, что был бы не против всех их увидеть. Похоже, я становлюсь сентиментальным. Старость, наверное. Таня откинулась на спинку стула, сыто щурясь: — Знаешь, они были бы в шоке, увидев, как ты изменился. Бейбарсов с горечью возразил: — Думаю, им это неважно. Просто пока я играю роль, которую от меня ждут, все счастливы. — Кроме тебя, — заметила Таня, сама поразившись тому, что сказала это вслух. Он усмехнулся: — А кого-то интересует моё счастье? Она подумала о том, что её интересует. Да, ей не всё равно, если он будет несчастен. А он определенно был. И не так важно, что являлось причиной: то, что прошло ещё слишком мало времени, или то, что все люди и события, способные сделать его счастливым, остались теперь в недосягаемом прошлом. И, возможно, кто-то другой увидел бы в нём довольного своей жизнью человека, но Таня успела узнать его достаточно хорошо, чтобы чувствовать: Глеб страдал, ему было больно, и он прилагал все усилия, чтобы это не было заметно. Должно быть, бывший некромаг заметил что-то в переменившемся выражении её лица, потому что резко произнёс: — Не смей жалеть меня! Суровый тон заставил Таню вздрогнуть. Она вдруг вспомнила его страшный взгляд в будке стрелочницы — дикий, отчаянный, когда он понял, что она не любит его, а всего лишь жалеет. А ещё в голове внезапно зазвучал голос Соловья: «Поверь моему скромному многовековому опыту: жалость разбила в этом мире больше судеб, чем все стрелы и мечи вместе взятые. Со временем любые раны затягиваются сами». Но вот что странно: Таня не жалела Глеба. Вернее, не так: жалела, но иначе, чем раньше, когда грустно смотрела на него, как на вымокшего под дождем озлобленного пса. Она… сопереживала ему. Понимала его. Сейчас ей не хотелось гладить его волосы, чтобы утешить. Ей хотелось прислониться к его лбу, заглянуть в глаза и сказать, что он не одинок. — Я не жалею тебя, Глеб, — тихо возразила девушка. — Я тебя понимаю. Бейбарсов прищурился: — Разве ты несчастна? — Я счастлива! Просто, знаешь… Иногда я просыпаюсь ночью и спрашиваю себя: что я здесь делаю? Глеб подумал немного и спросил: — Может, ты просто не на своём месте? Таня тут же вскинулась: — Моё место рядом с Ванькой! Кривая усмешка исказила его лицо, но в ней не было прежней затаённой злости, лишь бесконечная усталость. — Я не сказал, с кем твоё место. Я лишь предположил, где оно: явно не в лесной глуши. Внучка Феофила Гроттера не нашлась, что ответить. Однако Глеб снова легко переменил тему. Они проговорили до самого утра. Вспоминали, смеялись, подшучивали друг над другом и над бывшими однокурсниками. Всё смешалось в душе Тани. Девушка уже не понимала ни кто этот человек с глазами-льдинками, ни кто она такая. Но это было неважно — в эту ночь они были просто двумя людьми, вместе прошедшими через многое и преобразившимися. Они смотрели в будущее с готовностью к испытаниям, но без страха. Когда между тонкими рейками жалюзи пробилось робкое сияние рассвета, Таня поняла, что ей пора уходить. Глеб смотрел на неё, не отрываясь, почти не моргая. Так разглядывают редчайший экспонат, закрытый пуленепробиваемым стеклом: с осознанием, что это настоящее сокровище, и оно никогда не будет принадлежать тебе. Таня, в свою очередь, смотрела на Глеба, любуясь игрой света на почти прозрачной радужке его глаз, и вдруг испытала странное ощущение: она как будто провалилась в глубокую яму, а в следующий миг её окружила какофония чужих мыслей и эмоций. Девушка заблуждалась. Любовь Глеба не исчезла, не покрылась пылью и не затаскалась. Она, самая сильная, безответная, подкрепленная страстностью натуры, медленно тлела в его искалеченном, изуродованном сердце, которое, как всем казалось, способно только на эгоистическую одержимость. Он не забыл её, не разлюбил её, и ни на минуту не переставал думать о ней. Все его мысли, все чувства были перед ней, как на ладони. Гроттер резко вынырнула из чужого разума, поняв, что случайно подзеркалила его. Лишенный магии, Бейбарсов не мог закрыться от неё или поставить блок. Видимо, произошедшее открытие обозначилось в её взгляде, потому что он мгновенно разорвал зрительный контакт и стал убирать со стола. — Глеб, мне пора, — тихо сказала Таня. — Спасибо тебе… за ужин и за всё остальное. Не оборачиваясь, он кивнул. — Может, я ещё прилечу. Покажешь мне город, прокатишь на «бешеной коробке», — пошутила девушка. Бейбарсов улыбнулся, провожая её до двери: — Да, и гулять пойдем при всём параде: ты с контрабасом, я с мольбертом. Выпускница филармонии и свободный художник. Оба засмеялись, прекрасно понимая, что этого никогда не будет. Таня — потому что знала: если она прилетит в следующий раз, всё полетит в Тартар. Глеб — потому что знал, что, как человек, он доживает последние дни. Вместе они поднялись на крышу, и по пути Таня размышляла, как ей быть дальше. Лететь в Тибидохс не хотелось: слишком взбудораженная прошедшей ночью, она не только эмоционально не была готова ко встрече со знакомыми, но ещё и рисковала по дороге свалиться в океан от недосыпа и потрясения. Решив, что, пока летит, придумает, что сказать Ваньке, Гроттер оседлала контрабас и, глубоко вздохнув, обернулась на Глеба. Он ободряюще улыбнулся ей и слегка склонил голову. Этот жест чем-то напомнил его прежний издевательский поклон, но был при этом гораздо более сдержанным и благородным. В нём чувствовалась ирония, а не насмешка. Перед тем, как резко сорваться с крыши, Таня успела заметить нечто странное в его глазах: не надежда и не обещание, а… предвкушение. Это был взгляд человека, вот-вот собирающегося отправиться в полное приключений путешествие, о котором он давно мечтал. Но девушка не успела додумать эту мысль, потому что крыша панельки с маленькой точкой на ней уже исчезла. Подхваченный воздушным потоком, контрабас быстро набрал высоту, и вскоре Нижний Новгород растворился внизу, исчезая за завесой облаков. И вместе с городом Таня оставляла человека, который вновь захватил и разбередил её душу.