***
Таня опустила голову, разглядывая руку, обхватившую её талию: смуглая, жилистая, с длинными пальцами и протянувшимися под кожей канатами вен. Она так правильно лежала на ней, как будто там ей самое место, как будто рука Бейбарсова и Танина поясница были созданы для того, чтобы сосуществовать вместе. И кровь стучала в висках, и перстень предупреждающе обжёг палец, когда Таня, осознавая всё безрассудство ситуации, потянулась к лицу Глеба. Их губы встретились. Наконец-то, спустя столько лет — и это было самое нужное, самое правильное, что с ней когда-либо происходило. Она сразу всё вспомнила. То ощущение полёта, и тоскливое, щемящее чувство неутолимой жажды. Её снова тянуло в водоворот, в бездну, где жар и лёд, где нет ни звуков, ни запахов, ни других людей, ничего, кроме… э т о г о. Его губ, её губ, их обоюдной нужды и отчаяния. Он видел так много смерти и насилия, был так переполнен всем этим до краев, что насквозь пропитался яростью и ненавистью, и этот вкус горчил на языке, а Таня слизывала его, и не было на свете ничего желаннее этой горечи. «Ты слишком слаба, чтобы вычерпать всю его тьму», сказал ей когда-то Сарданапал. Но зачем вычерпывать, думала сейчас девушка, ощущая напряженными мышцами живота, как Глеб вжимается в неё, зачем вычерпывать, если я могу её выпить? И она пила, пила из него, как будто хотела осушить, как будто таким образом она смогла бы выбелить те воспоминания, что были заражены тьмой его личности, слов и поступков. Секунды падали в невозвратную вечность, и каждая следующая удаляла их обоих от того, что правильно, что просто и понятно. Они сливались — губами, телами, душами, и всё менялось навсегда, пока их рты вгрызались друг в друга, как будто каждый из них желал поглотить другого. Когда она резко оттолкнула его, то даже не сразу поняла, почему. Не было никакого щелчка в голове, голоса, приказавшего остановиться — Тане просто стало не хватать воздуха. Но когда она избавилась от плена его губ, разум вдруг ожил и завопил от отчаяния. Девушка прикрывала рот трясущейся рукой, пока спускалась вниз — прочь из Башни Привидений. Её губы пульсировали, и на них всё ещё сохранялся вкус Глеба. И сколько она их не тёрла, этот вкус никуда не девался, он застрял у неё в горле. Ей казалось, что она вся пропахла бывшим некромагом. Колени дрожали, пока Таня пересчитывала ступеньки Лестницы Атлантов, но внезапно она будто споткнулась и замерла. Внизу, у подножия, стоял Ванька. Он смотрел на неё печально и потерянно. Странное чувство — как его назвать, как определить? — поднялось к горлу вместе с тошнотой, когда Таня поняла: он всё знает. Угадал, предвидел, и, видимо, гораздо раньше неё самой. Не сказав ни слова, Ванька развернулся и скрылся в высоких дверях, ведущих к мосту. Таня бросилась ему вслед. Из Зала Двух Стихий доносились звуки пронзительной рок-баллады. Навстречу девушке, пошатываясь, шли в обнимку Гробыня и Пипа. Обе босые и смеющиеся, они распевали какую-то хулиганскую песенку, распространённую на Лысой Горе. Следом за ними тащились Генка Бульонов и Гуня, причём последний сжимал в своих огромных ручищах туфли жены. Замыкали процессию Ягун, Катя и Ритка Шито-Крыто под руку с Шурасиком и Ленкой Свеколт. — О, Танька! Ну скажи, классно оторвались! — завопил внук Ягге заплетающимся языком. — Классно, — подтвердила Таня, с тревогой вглядываясь в фигуры, движущиеся по мосту через ров. — Вы откуда такие весёлые? — Мы к скалам ходили! — воскликнула Катя Лоткова, размахивая пустым бокалом из-под шампанского. — Сидели на берегу, песни пели, прошлое вспоминали! — А ты где была? Ванька тебя потерял, — заметила догнавшая весёлую компанию Жанна Аббатикова, которая была, судя по всему, самой трезвой среди них. — Я… я танцевала, — быстро соврала Таня и проскользнула к выходу. Позади неё постепенно смолкал шум разудалых голосов. На мосту Ваньки не оказалось, лишь несколько парочек брели в сторону замка, и девушка интуитивно направилась к парку. Она обнаружила Валялкина у самого входа, он стоял к ней спиной возле небольшого журчащего фонтана. Протянув руку, Таня зачерпнула немного жидкости и попробовала на вкус. — Красное полусладкое, — заметила она с неловким смешком и нерешительно приблизилась к жениху. — Вань… — Ну как Бейбарсов, всё так же хорошо целуется? — хрипло поинтересовался он, засунув руки в карманы помятых брюк. С лица Тани сошла краска. Она открыла рот, чтобы ответить, но не выдавила из себя ни звука: врать не хотела, сказать правду не могла. Ванькины глаза мерцали в сумраке расцветавшего утра. — Знаешь, Таня, я ведь никогда не принуждал тебя к тому, чтобы ты безвылазно сидела со мной в тайге. А теперь ты ведёшь себя, как арестант, сумевший сбежать от строгого тюремщика. Ягун сказал мне, что предложение тренировать сборную пришло тебе год назад. Почему ты мне сразу не сообщила, а выбрала именно сегодняшний вечер? Она прочистила горло, прежде чем ответить: — Я просто… Я не хотела уезжать от тебя, знала, что тебя это расстроит. Да и, потом, как ты там без меня справишься с Тантиком и Тангро? С еженедельными патрулями по лесу? Ты прав, ты меня не тянул за собой, просто я люблю тебя и хочу быть рядом! — Твоя любовь идёт рука об руку с жалостью, Таня. А мне жалости не надо. И сочувствия тоже, — отрезал Валялкин. Девушка нахмурилась, ею овладевало отчаяние. А ведь он прав: даже сейчас она страдала из-за того, что причинила ему боль, но по-настоящему виноватой себя не чувствовала. Это ощущение казалось диким, странным, но при этом удивительно правильным. — Извини, — устало сказал Ванька, ероша пятернёй волосы. — Дело ведь даже не в тайге, и не в драконболе, дело в нас с тобой. Мне просто надоело, что между нами вечно недорезанным сусликом маячит призрак Бейбарсова. Он в нашем доме, в нашей спальне. Он всегда рядом. А теперь этот призрак обрёл физическое воплощение. — Ты несправедлив, — возмутилась Таня, — я даже имени его ни разу не произнесла за всё это время! — Тебе и не нужно. Я чувствую это сам, когда ты погружаешься в свои мысли и становишься отстраненной. Вижу это в твоих глазах, когда ты где-то далеко от меня. — Получается, я не властна уже даже над своими мыслями? — она теребила в руках ткань платья. — Я всеми силами гоню их от себя, поверь, я всё делаю, чтобы не чувствовать то, что чувствую… — В этом-то и проблема, Таня, — вздохнул Ванька. — В том, что эти чувства вообще есть. — А ты влюбись в кого-нибудь, кроме меня, тогда мы оба станем плохими! — в сердцах выкрикнула она. Боль и обида, превратившись в горячую смесь, взорвались гневом. Но он отхлынул так же резко, как накатил, и Таня замерла, бледная, растерянная, глядя, как на миг расширились глаза жениха. — Ванька… Он остановил её движением руки. Приблизился, оглядел покрытые мурашками озябшие плечи, стащил с себя пиджак и накинул на неё, а потом осторожно сжал холодную ладошку в своей. Всё это было так знакомо, так по-ванькински, но почему-то у девушки не дрогнуло всё внутри от нежности, как прежде: она ощущала лишь усталость, бесконечно сильную, грозящую раздавить её под собой. — Я рад, что ты это сказала. Что, наконец, нет никакого вранья. Я устал от лжи, Таня, от этой паутины недосказанности, от того, что притворялся, будто по утрам не вижу на твоей подушке следы слёз. Я ненавижу себя за то, что слишком давил на тебя тогда, когда заставлял принимать решение. Ты не была готова, а я не хотел этого признавать, так сильно ты была нужна мне. Но сейчас… сейчас я готов отпустить тебя и ждать. Ждать столько, сколько будет нужно, пока ты не примешь окончательное решение. — Вань, я люблю тебя… — Пять, — улыбнулся он, прокручивая на пальце её колечко. — Пять раз ты говорила мне об этом… Я тоже люблю тебя. Именно поэтому нам не стоит бояться разлуки. Если эта любовь реальна, и мы её не придумали, она выдержит всё. Его губы были сухими и прохладными. Нежными, осторожными. Совсем не такими, как те, что целовали её четверть часа назад. И пока длился этот неторопливый, ласковый, прощальный поцелуй, Таня внутренне сдалась и признала очевидное. Согласившись бросить всё и уехать с Валялкиным в первый раз, она оставила на этом острове часть своей души. И чувствовала, что, если уедет сейчас, то лишится оставшейся, а заодно и своего сердца. Когда Ванька, напоследок ласково дотронувшись до её щеки, направился к замку, Таня дала, наконец, волю слезам. Мокрые дорожки поблёскивали в лучах восходящего солнца, пока она думала о том решении, которое они с Валялкиным сегодня приняли. Она не покинет Тибидохс в ближайшее время. Но что же будет с Ванькой? Неужели она действительно решилась оставить его после всего, что он для неё сделал? После того, как лишился магии? Девушке вдруг пришли на ум давние слова Гробыни о том, что, следуя логике Тани, нужно любить того, кого тебе жалко, кому ты чувствуешь себя обязанной. Только разве это правильно? Разве честно по отношению к Ваньке? Они так похожи друг на друга, и дочь Леопольда Гроттера знала, что не потерпела бы рядом человека, оставшегося с ней из жалости или чувства долга. Когда Ванькина фигура скрылась за стенами замка, Таня поднял голову вверх и увидела крошечную точку: кто-то стоял на крыше Башни Привидений и смотрел вниз, туда, где на открытой площадке парка, в тени деревьев скрывалась она. Хорошо, думала Таня, хорошо, что скоро он улетит, они оба улетят, и она останется наедине со своей любимой крепостью, полётами и драконболом. Осталось только подождать.***
Пока Таня брела обратно в замок и поднималась в свою комнату, ей попадались самые неутомимые гуляки. Кто-то сидел прямо на ступеньках, допивая и доедая то, что осталось с вечера. Кто-то всё ещё танцевал под постепенно смолкавшую музыку. Всюду валялись обрывки конфетти, стояли забытые тарелки и бокалы. Тибидохс сонно нежился в обрывках утреннего тумана, а под его крышей, в тени его громады за эти сутки разбилось и срослось несколько сердец. Закончилась ночь, унося с собой вихрь радостных эмоций и беспечного угара. Утро принесло лишь тяжесть и боль расставания, трещины в казавшемся прочным фундаменте верности и смутную, слабую надежду на то, что это лишь начало чего-то другого. Чего-то лучшего. В комнате Таня, не раздеваясь, даже не скинув обуви, упала на постель. Её глаза устало закрывались, мышцы ныли, девушке казалось, что напряжение прошедшей ночи не даст ей расслабиться. Однако не прошло и минуты, как она крепко заснула, и влетавший в окно ветер шевелил её растрепавшиеся рыжие волосы. Проснулась она поздним вечером. Таня поняла это по золотым предзакатным облакам, усыпавшим небо. Приподнявшись, девушка поморщилась: тело ломило от неудобного лежания и диких плясок накануне. Несвежее платье измялось и неприятно липло к телу. Освежившись и переодевшись, внучка Феофила Гроттера решила спуститься вниз. Проходя по Жилому Этажу, она вдруг услышала женский шёпот и низкий мужской смех. Одна из дверей распахнулась, и оттуда вышла Дуся Пупсикова под ручку с Жикиным. Видимо, Танины глаза округлились чуть больше, чем следует, потому что Дуся вскинула брови, наградив её надменным взглядом. Жора просто глупо улыбался и, проходя мимо Таньки, подмигнул ей. «Ну дела», — думала девушка, сворачивая к лестнице, «Жикин и Пупсикова, кто бы мог подумать!». Однако, поразмыслив немного, она пришла к выводу, что здесь как раз всё логично: Дуся давно сохла по некогда первому красавчику школы, а Жору подкупало то, что в данном случае его любили не только за внешность. Желание дарить любовь плюс желание принимать её в итоге сформировали очередной романтический тандем, способный перерасти в крепкую ячейку общества. Столы в Зале Двух Стихий вернулись на прежнее место, исчезли алкогольные фонтаны и огромная сцена посередине. Никаких следов того, что накануне в Тибидохсе прошла шумная пирушка, не было, если не считать помятые лица бывших выпускников. А вот старшекурсники, тоже, разумеется, не спавшие всю ночь, выглядели и чувствовали себя вполне неплохо. Таня подсела за стол к Ягуну и огляделась: Ваньки нигде не было видно. Как и Бейбарсова. Однако, почувствовав спазмы в животе, она справедливо решила: сначала ужин, потом мужчины. — Сегодня я понял одну истину, — просипел внук Ягге, прижимая ко лбу запотевший кувшин с клюквенным морсом. — Излагай, — кивнула Таня, накладывая себе на тарелку двойную порцию блинов. — Между семнадцатью и двадцатью двумя лежит огромная пропасть, и называется она «Влияние алкоголя на организм и его последующую реабилитацию», — выдал играющий комментатор. Таня хмыкнула. Она, в отличие от некоторых, знала меру, и этим утром мучалась не от похмелья, а от голода, усталости и чувства вины. Хотя, если хорошенько подумать, внучка Феофила Гроттера предпочла бы вместо последнего головную боль и тошноту. — А где Катька? — Дрыхнет в обнимку с Николаем. Вот для чего женщины рожают детей! — Чтобы без зазрения совести спать после гулянки? — скепсис в голосе Тани был очевиден. Ягун вскинул на неё покрасневшие глаза и ухмыльнулся: — Вот вы с Ванькой своего родите, и посмотрим, для каких отмазок ты станешь использовать дитятку. Таня смутилась и пробормотала: — Вряд ли мы с Ваней кого-то родим в ближайшее время. Ягун нахмурился, отняв, наконец, кувшин от лица. Он хотел что-то спросить, но в этот момент к их столу нетвёрдой походкой приблизилась Гробыня. С размаху опустившись на скамью рядом с Таней, она бесцеремонно вырвала кувшин из рук Ягуна и приложила к своему лбу. — Кувшин пошёл по рукам, люди отказываются заводить детей, — тоном греческого мыслителя изрёк играющий комментатор, задумчиво глядя на Гробыню. Та жалостливо посмотрела на него и обратилась к Тане: — Что это с ним? Девушка пожала плечами, а Склепова продолжила: — Всё ясно, поезд кукуха-Магфорд тронулся с первой платформы. Не переживай, милый, мы тебя не бросим: и апельсинчики будем носить, и слюни подтирать. В конце концов, для чего ещё нужны друзья. Ягун пропустил остроту мимо ушей и с трудом поднялся, держась за край стола: — Пойду, поищу Ваньку, — сказал он, кинув на Таню многозначительный взгляд. Теперь уже настал её черед игнорировать друга. Вскоре к ним с Гробыней присоединились Гуня и Шурасик, потом подтянулись Ленка с Жанной, Демьян Горьянов и Ритка Шито-Крыто. Последним в зал вошёл Глеб. Когда он уселся напротив, Таня быстро посмотрела на него и тут же отвернулась. Однако за это короткое мгновение успела заметить, что его усталое лицо было небритым, а глаза лихорадочно поблёскивали; он явно мало спал и много думал. — Ну что, как вам прошедшая ночь? — громко поинтересовалась Склепова. — Мне понравилось! — тут же откликнулся Гломов, привыкший моментально отвечать ей. — Гуний, ба! Я думала, тебе нравятся только те вечеринки, где еды много, а людей мало, — усмехнулась Ритка. Супруг Гробыни был занят тем, что пытался прожевать сразу пять блинчиков, которые запихал в рот, поэтому жена ответила за него: — Не думай, дорогуша, не надо, — кажется, ехидство из крови Склеповой не в силах были вытравить даже алкогольные пары. — Ты такая очаровательная, когда с похмелья, — ласково отозвалась Ритка, — даже синячки под глазами тебя не портят. Но мне всё же кажется, что тебе не стоит так налегать на лысегорский виски. Гробыня приподняла брови: ей попался достойный противник, а она это ценила. — О, у кого-то прорезался сарказм! Видимо, он прямо пропорционален бриллианту на твоём пальце. Так вот, совет свой себе посоветуй, — отрезала она. Обстановку разрядил Гуня, с трудом дожевавший и громко оповестивший на весь зал: — Терпеть не могу блины! Несколько пар глаз недоуменно уставились на него. — Тогда зачем ты их съел? — поинтересовалась Таня. — Ну, тут ничего другого не было, и я запаниковал, — пробасил Гломов, удивлённо глядя, как все окружающие покатились со смеху. После завтрака Таня отправилась на поиски Ваньки, или Ягуна, который почти час назад исчез в том же направлении. Она нашла их буквально сразу: друзья сидели на ступенях лестницы, ведущей на Жилой Этаж, и о чём-то тихо разговаривали. Даже внук Ягге, обычно не скупившийся на громкость и жестикуляцию во время разговора, на этот раз был крайне серьёзен. Он хмурился, слушая Ваньку, но при виде подруги морщинка на его лбу разгладилась. Зато в глазах мелькнуло странное выражение: не то осуждение, не то понимание. — Привет, — поздоровалась Таня, глядя на своего жениха. Он слабо улыбнулся и кивнул: — Вот, обсуждали, когда лучше лететь обратно. Пылесос Ягуна уже заправлен, так что можно отправляться прямо сейчас. Таня растерялась: — Подожди, разве тебя не я буду сопровождать? Ягун поднялся: — Ладно, пойду подготовлюсь к полёту. Встретимся на мосту через пятнадцать минут. Мне ещё Катьку надо предупредить. Ох, разорётся опять, что я заранее не сказал… Он ушёл, тяжело вздыхая в преддверии очередной перепалки с женой, а Ванька подошёл ближе и взял руку невесты в свою. — Лучше, если мы расстанемся здесь. Мне так будет легче и спокойнее, да и тебе, я уверен, тоже. Внучка Феофила Гроттера понимала, что определённая правда в его словах была, но она вдруг разом сникла, поняв, что эту ночь будет встречать уже без своего Маечника. Ванька подхватил с пола потрёпанный рюкзак, из которого выглядывала зелёная мордочка Тангро, взял Таню за руку, и вместе они вышли из замка на мост. Пельменник куда-то пропал со своего поста, и они стояли у входа в Тибидохс, такие родные и такие далёкие друг от друга. Странно было ощущать себя будто едва знакомыми, переминаться с пятки на носок, теребить край одежды и потерянно молчать, ведь все слова уже были сказаны. — Я буду прилетать к тебе, — пообещала Таня, но Валялкин отрицательно покачал головой. — Нет, Тань, не надо. Это моя единственная просьба к тебе. Не прилетай, я тебя прошу, так будет только хуже. Меня станет навещать наш пылесосный друг, поэтому ты будешь знать, как я живу, а я буду в курсе твоих дел. Но видеться нам не стоит, по крайней мере до тех пор, пока каждый из нас окончательно не определится со своей жизнью. Девушка смотрела на него, пытаясь понять, откуда у неё взялось ощущение, что Ванька просто-напросто вежливо выпроваживает её из своей жизни, и сколько в этом её собственной вины. Она не смогла додумать эту мысль, потому что на мосту показался Ягун, тащивший навороченный двухместный пылесос невероятных размеров. — Полетим на моём новом красавчике! Эта вещь — ракета, домчим в рекордные сроки! Мотор сыто заурчал. Ванька шагнул к Тане и крепко обнял её. Она цеплялась за его широкие плечи, вспоминая, как часто засыпала в уютной безопасности Ванькиных рук. — И ещё кое-что, — раздался шёпот у неё над ухом. — Ты можешь считать себя свободной. Свободной поступать так, как посчитаешь нужным, свободной полюбить другого. Понимаешь? Ты можешь снять кольцо. Она не успела ничего ответить, так резко он отпрянул от неё и шагнул к пылесосу, на котором уже с видом царя на троне восседал Ягун. — Ванька… — До свидания, Таня. Пылесос взмыл в воздух, и она закрыла глаза, обхватив себя руками. Только когда стих шум мотора, а за закрытыми веками полыхнула радуга Гардарики, девушка открыла глаза. Ваньки здесь больше не было. Но она — осталась. И, развернувшись, Таня Гроттер медленно поплелась назад в замок. Домой.***
Тибидохс опустел. Разлетелись бывшие выпускники, сдали экзамены младшие курсы. Ещё несколько дней назад стоявшая на ушах крепость погрузилась в безмолвие. Таня почти сутки просидела в своей комнате, дожидаясь возвращения Ягуна. К обеду следующего после Ванькиного отлёта дня к дверям спальни, которые Таня на этот раз предусмотрительно заперла на банальный замок, подошла Гробыня. Поскреблась в створку и ехидно поинтересовалась: — Гроттер, чем ты там занимаешься? — Ем клубничные маффины и думаю о бренности жизни, — ответила Таня, лёжа поперёк кровати и пялясь в окно. Склепова хмыкнула: — Засчитано. У нас тут набор поскромнее: позавчерашнее шампанское и наши кислые лица. Только твоей недовольной физиономии не хватает. Не хочешь присоединиться? Дочь Леопольда Гроттера заверила, что кислые лица бывших однокурсников обычно находятся в списке её приоритетов, но сегодня день исключений. Гробыня ещё какое-то время потопталась у двери и ушла. Таня задремала, а когда проснулась, на Буян уже опустилась глубокая ночь. Ягуна девушка встретила только на следующее утро, когда вышла провожать отбывающих друзей. Он коротко сказал ей, что добрались они с Ванькой хорошо, а потом его вниманием завладели Катя и сын. На площадке перед мостом толпилась куча людей, и Таня, переговариваясь то с одним, то с другим, старалась незаметно разглядеть Бейбарсова. Однако его нигде не было видно, и девушка поняла, что он уже улетел. Биение сердца на миг замедлилось, будто оно зашлось в тоске. Таня разозлилась на себя: в конце концов, какая ей разница! Так даже лучше, не будет лишних волнений. Когда основная часть гостей улетела, Тане удалось, наконец, перехватить Ягуна. Он посмотрен на неё тем же взглядом, который она заметила в день расставания с Ванькой. — Перестань, пожалуйста, — попросила она. — Если ты меня за что-то осуждаешь, скажи прямо, а не прожигай глазами. Внук Ягге вздохнул: — Танька, я не осуждаю тебя. Просто не понимаю. Мне казалось, что ты уже давно определилась со своими приоритетами. А тут вдруг Валялкин выдаёт, что вы решили взять паузу. — Он так сказал? — Именно. — Тогда ты тем более должен понимать, что это наше обоюдное решение. — Да, только Ванька принял его, потому что любит тебя. А вот почему ты снова вернулась к попыткам растрясти свою жизнь, мне неясно. Таня задохнулась от негодования, но быстро взяла себя в руки и, прищурившись, ответила: — Понимаешь, это всё мой проклятый идеализм. Я всегда упускаю момент, когда нужно остановиться, и всё довожу до конца. Даже катастрофу. С этими словами она развернулась и направилась в свою комнату. Внутри у неё всё кипело. Не станет она никому и ничего объяснять! Упав на кровать, девушка застонала. Неужели ей опять придётся пройти через это? Она не учла, что своим поступком вновь всколыхнет все сплетни и обсуждения, что циркулировали вокруг неё во время учёбы и магспирантуры. Живя с Ванькой вдали от суеты магического сообщества, она забыла, что значит быть Таней Гроттер, забыла, что она вечно всем должна и обязана вести себя соответствующе с представлениями о «грозной русской Гротти». Но это было давно. Прошли годы, и Таня больше не хотела быть кому-то примером, оправдывать чьи-то ожидания. Она хотела быть собой, не стыдясь этого, не скрывая ни положительных, ни отрицательных своих качеств. Впервые в жизни она сделала что-то для себя, поступила эгоистично. Ей было больно оттого, что Ванька страдал, явно страдал от её решения, но предложи ей кто-нибудь отыграть всё назад, Таня ни за что не согласилась бы. Она наконец была там, где хотела быть. Теперь настала пора осуществлять свою мечту. И с этими мыслями дочь Леопольда Гроттера достала из-под кровати старый футляр, распахнула окно и, оседлав контрабас, на Торопыгусе вылетела по направлению к драконбольному полю.***
— Вот они, красавцы! Все, как на подбор! Голос Соловья Одихмантьевича разносился высоко над полем. Перед ангарами выстроились в ряд игроки сборной Тибидохса. Таня сразу выхватила глазами Ягуна и Машу Феклищеву — единственных членов старого состава. Ещё двое лиц были ей знакомы: Коля Кирьянов и Вика Рыжова, которых Таня хорошо помнила ещё со времён магспирантуры, но ни разу не видела в игре. За прошедшее время они здорово подросли. Внучке Феофила Гроттера даже показалось на мгновение, что подростки смотрят друг на друга влюблёнными глазами. Всех остальных же Таня видела впервые: юноши и девушки, облачённые в комбинезоны, каждый со своим полётным инструментом, глядели на неё с настороженностью и любопытством. В воздухе витал лёгкий шепоток. Та самая Гроттер! Героиня магического мира, одолевшая Чуму-дель-Торт. Победительница легендарного уже матча со сборной вечности. — Итак, команда! — хлопнул в ладоши Соловей, пресекая взволнованные пересуды. — Все вы знаете, что сезон стартует с подготовки к чемпионату мира. Наша первая крупная игра — против сборной Магфорда, невидимок. Это очень сильный противник, а вы пока группа не сыгранная, поэтому предупреждаю: всё лето нас ждут тренировки. При желании вы можете летать домой на выходные, но уведомлять об этом нужно будет заранее меня или мою помощницу. Кстати, позвольте представить — хотя я уверен, что она в этом не нуждается — Татьяна Гроттер, известная драконболистка и с этого дня моя правая рука. Все уставились на неё. Таня улыбнулась и кивнула головой в знак приветствия. — Мы будем тренировать вас вместе, иногда она будет заменять меня, но всё, что будет говорить Татьяна, будет звучать от моего имени, это понятно? — сурово закончил Соловей. — Итак, если ни у кого нет вопросов, можем приступать к… — У меня есть вопросы, — подала голос Таня. — А почему в команде только девять человек? Тренер ухмыльнулся: — Ты торопишься, как всегда, что в воздухе, что здесь, внизу. Я как раз хотел объявить тебе состав. Ну, этих двух охламонов ты и без меня знаешь, — ворчливо произнёс он, махнув рукой в сторону хихикающих Ягуна и Маши, — оба нападающие. Наши чемпионы по сглазам — Кирьянов и Рыжова — тебе тоже знакомы: первый в нападении, вторая в полузащите. Двое других полузащитников — Сара Цойфер и Рома Рыжий. — Рыжий? Это прозвище? — вырвалось у Тани. — Это фамилия, — пробасил высокий веснушчатый парень. Волосы у него действительно были огненно-рыжего цвета. Дочь Леопольда Гроттера по-очереди познакомилась со всеми. Сара Цойфер оказалась яркой девушкой с копной иссиня-чёрных волос. Глаза у неё были живыми, вдумчиво разглядывающими собеседника. Рядом с ней стояла изящная золочёная арфа. Защитник Витя Кубинцев был скромным, тихим юношей. Его взгляд за толстыми стёклами нелепых очков казался робким. Он смотрел на мир с какой-то детской надеждой, но держался он при этом спокойно и с достоинством. Вторым игроком защиты оказалась Аня Лебедева, девушка невероятной красоты — Тане даже захотелось зажмуриться, глядя на неё. Тонкая, гибкая, с кукольным лицом в обрамлении пушистых белокурых волос, она лучезарно улыбнулась Тане, сразу расположив её к себе. Последним представленным был нападающий, больше похожий на восточного принца, чем на драконболиста. Карим Амирхан — так его звали, — высокий атлет с чёрными миндалевидными глазами, рассматривавшими Таню так нагло и страстно, что ей стало одновременно и лестно, и не по себе. Было ясно, кто сменил Жикина на посту первого красавчика Тибидохса. — Три полузащитника, два защитника и четыре нападающих, — посчитала Таня. — Кто же пятый? Соловей молча посмотрел на неё, потом перевёл взгляд на контрабас, и Таня всё поняла. — Ты согласна? Казалось, вся команда замерла в ожидании. Даже горячий воздух застыл на мгновение. Вместо ответа дочь Леопольда Гроттера оседлала инструмент и взмыла вверх, к куполу, прикрывающему поле. За ней с победным кличем стартанул Ягун, а следом все остальные игроки расплывчатыми точками замелькали над белым песком поля. Соловей смотрел вверх, запрокинув голову, и улыбался. Его новая команда. Его новая надежда. Таня глянула вниз, туда, где остался тренер. Она знала старика уже много лет, и поэтому могла с уверенностью сказать: в этот момент он был счастлив. И на душе у Тани стало чуть-чуть легче при мысли о том, что, ранив одну душу, она при этом смогла залатать другую. Остаток дня прошёл в изнурительной тренировке. Первый восторг схлынул, и Таня вспомнила, что любимый драконбол — это, в первую очередь, опасный и непредсказуемый спорт, требующий невероятной физической подготовки. Её же тело за прошедшие в лесах годы слегка растеряло форму. Но оно тоже вспомнило — как и мышцы, ноющие от напряжение, суставы, скрипящие при резких замахах. К вечеру девушка ощущала себя выжатой до капли. Зато она смогла познакомиться с новичками, с их манерой игры. Каждый был по-своему талантлив, каждый — неогранённый алмаз, и Таня, выходя из раздевалки, думала о том, что новая команда ничуть не хуже их прежнего сыгранного состава. Она шла в раздумьях, пока не поняла, что ноги несут её в противоположную от громады Тибидохса сторону — к скалистому берегу океана. Тяжёлые капли брызг ударили ей в лицо, когда девушка опустилась на песок среди серых гладких валунов. Великая, могучая сила царствовала вокруг, ей не было видно конца, и в этот момент на Таню снизошёл долгожданный покой. Как волны, омывающие берег, он разлился по закоулкам усталой души. Девушка прикрыла глаза. Она осталась одна — ни Ваньки, ни друзей рядом, — и ей было хорошо, как никогда. Это одиночество, которого она жаждала — добровольное, в правильном месте, там, где её сердце спокойно и мерно постукивает в груди, отбивая ритм радости. Под её закрытыми веками вскипали слёзы — странные, ненужные сейчас слёзы. Счастье, простое, безыскусное, не вымученное и не наигранное, прекрасным цветком распускалось внутри, и ему было тесно: оно разрывало грудную клетку, ломало рёбра, заставляло задыхаться. Когда Таня, наконец, открыла глаза, солнце уже тонуло в океане. Небо переливалось всеми оттенками розового и золотого, и в этом многоцветии она не заметила вспышки радуг Гардарики. Только когда вверху появилась чёрная точка и стала расти, девушка поняла, что кто-то летит в сторону скал. Она прищурилась, стараясь разглядеть прибывшего. Кровь бросилась ей в голову. Это был Глеб. И чёрную ступу, и резкую, стремительную манеру полёта она узнала бы из сотен тысяч. Укрытая массивными наростами камней, Таня наблюдала, как Бейбарсов снизился и выпрыгнул из ступы, которая тут же исчезла. Он выглядел усталым, измученным, и причиной явно был не только сложный перелёт. Его смуглые щёки ещё сильнее заросли щетиной за те несколько дней, что они не виделись. Ощущая, как потеют ладони, девушка поднялась с песка. Глеб, хмуро разглядывавший закат, вздрогнул и смерил её изумлённым взглядом. — Таня? Она не стала подтверждать очевидное. Какое-то время они смотрели друг на друга, пока Таня не решила, что теперь её черёд начинать диалог. — Что-то случилось? Она хотела узнать, зачем он вернулся, но бывший некромаг усмехнулся, и девушка поняла, как нелепо прозвучал её вопрос: конечно, случилось, что-то уже давно случилось с ними обоими, и даже всё пережитое впоследствии не смогло стереть это, обесценить или сгладить. — Почему ты здесь? — задал он встречный вопрос. — Я… я осталась в школе, тренировать сборную. Свистящий выдох заставил Таню вскинуть глаза. Глеб смотрел на неё, сведя на переносице чёрные брови, и в глазах его читалось непонятное ей отчаяние. Но она не успела удивиться, уже озвучивая следующий вопрос: — А ты что здесь делаешь? — Я работаю в Тибидохсе, — просто ответил он. Таня в шоке уставилась на него. Быть этого не может! Быть не может, чтобы они двое случайно оказались на Буяне одновременно, в одних и тех же условиях… Случайно ли? — Я не знаю, что сказать, — пробормотала девушка. — Надеюсь только, что нашей работе не помешает то, что случилось… эээмм… то, что произошло на крыше. — Ты имеешь в виду то, что поцеловала меня? Кровь застучала у неё в висках, мысли испуганно заметались в попытках придумать оправдание, выкрутиться, спихнуть ответственность за случившееся на кого-то другого. Но всё было ложью, кроме самого факта: она действительно первой потянулась к нему. Однако признать это, особенно сейчас, когда всё ещё больше запуталось из-за их с Ванькой временного расставания, было выше Таниных сил. — Я… я тогда выпила очень много вина. — Вот как? — произнёс Глеб, прищурившись. Его губы тронула горькая усмешка: — Я целовал тебя, Таня. И чувствовал твой вкус, и соль твоего пота, и горечь чужого дыма на твоей коже — всё, что угодно, кроме алкоголя. Когда он успел подойти так близко? Она отступила на шаг и упрямо вскинула подбородок. Он ведь прав, он прав, Чума его подери! Вот только это ничего, совсем ничего не меняет. — Глеб, зачем ты хочешь всё ещё больше усложнить? — А есть куда? — его низкий голос ввинчивался ей в уши, заставляя отвлекаться от сути фразы. — В любом случае: я ничего не усложняю, я лишь хочу честности между нами. — Как будто нам это когда-то помогало, — резонно заметила Таня. — Я тоже не хочу недоговорок, поверь, просто сейчас… всё и без того слишком запутано. А раз нам придётся работать рядом… — В Тибидохсе я появляюсь редко, можешь не переживать насчёт этого. — Дело в другом. Просто я помню, как было раньше, и хочу убедиться, что… Он шагнул вперёд, резко сократив пространство между ними до минимума. Таня сглотнула и запрокинула голову, чтобы иметь возможность смотреть ему в глаза. Непривычные, серые, обманчиво-холодные глаза. — Ты боишься меня? Она замотала головой, хотя голос в голове вопил: «Да!». — Ты сказал, что ненавидишь меня… Тогда, в железнодорожной будке. Ты… ты меня ненавидел? Взгляд Глеба окатил её сожалением и ледяной отстранённостью. По коже девушки пробежал мороз, уступивший место жару, от которого буквально вскипала кровь. Бейбарсов наклонился ещё ниже. Он не моргал, он почти не дышал. — Я тебе не враг, Таня. И никогда им не стану, поверь, я скорее сердце себе вырву. Ты можешь спокойно жить своей жизнью, я тебя не побеспокою. Его лицо было так близко, так опасно близко, и воспоминание о горячих, умелых губах захлестнуло Таню: как жадно, как страстно он целовал её, — таких поцелуев ни с кем другим быть не могло. Вспомнилось его прерывистое дыхание, его крепкое тело, прижимающее её к каменной стене, и чувства, пьянящие так, что никакого вина не требовалось. Бейбарсов будто понял, о чём она думает, и перевёл взгляд на её губы. Тёмные ресницы скрывали эмоции, отпечатывающиеся на серой радужке, но по сбившемуся дыханию Таня догадалась, что его душили те же воспоминания, что и её саму. Он снова оказался сильнее и первым отпрянул. Отошёл на шаг, потом ещё на один. Отбросил со лба чёлку, и девушка увидела, как на безымянном пальце у него сверкнуло чёрное кольцо. Почему она не заметила украшение раньше? Не сказав больше ни слова, Бейбарсов склонил голову в прощальном жесте, и, обойдя Таню, направился в сторону Тибидохса. На Буян опускался вечер. Детали острова начали меркнуть в наступающей темноте. Таня подняла контрабас, дождалась, когда тёмная фигура исчезнет вдали, и направилась в ту же сторону. Пятнадцать минут назад всё было непросто, но хорошо. Теперь же всё стало гораздо сложнее — и при этом невыносимо, невозможно прекраснее. Внучка Феофила Гроттера чувствовала, как от этой двойственности голова идёт кругом. Глеб здесь, совсем рядом. А Ванька за тысячи километров. И всё, что она ощущает по этому поводу — вихрь противоречивых эмоций. Пытаясь разобраться в собственных ощущениях, она вспоминала, как жалела Глеба. Но ведь именно из этого чувства родилась когда-то её любовь к Ваньке. А жалость к Глебу была гораздо сильнее, чем всё, что она испытывала до этого. Ей давно уже и намекали, и говорили открытым текстом, а Таня всё не догадывалась, всё отказывалась понимать собственную подоплёку самого важного чувства на свете… Как же она не разглядела тогда за этой жалостью нечто большее? Как могла не понять, что это было оно, то самое… В многочисленных окнах крепости горел свет. Уже подойдя к воротам замка, Таня подумала: что бы она ни испытывала к Глебу, одно было несомненно — все её мысли, все её чувства отсылали к нему, кружили вокруг него, закольцовывались в эмоциональный ураган. О да, она боялась его. А ещё она хотела его. И уже не знала, что пугало её больше.