Нелюбовь

*** Мне говорили: увидишь, и в горле затихнет звук, кудри черные обволокут плечо и дракон, что живет в позвоночнике, тут же расправит крылья и опустит голову на твои ключицы. (Катарина Султанова. Мы случились однажды) *** Коль буйны радости, конец их буен; В победе — смерть их; как огонь и порох, Они сгорают в поцелуе. Мёд Сладчайшей сладостью своей противен, И приторность лишает аппетита. Люби умеренно — любовь прочнее; Спеши иль нет — ты не придешь скорее. (Уильям Шекспир. Ромео и Джульетта) Линда — Марихуана Земфира — Хочешь       Уже неделю на Буяне стояла невыносимая жара. Студенты и преподаватели задыхались от духоты. Милюля, русалка Поклёпа, сидела в огромной бочке, наполненной колотым льдом, и каждые полчаса заставляла бедного завуча освежать подтаявшие льдинки. Попряталась нежить, призраки затаились в самых тёмных и прохладных углах замка — хотя последние нисколько не страдали от раскалённого солнца, скорее поддались общей атмосфере изнеможения.       После сцены в библиотеке у Тани ещё несколько дней тряслись коленки. Стоило ей закрыть глаза, она слышала хриплый шёпот бывшего некромага, ощущала движения его крепких бёдер, толкавшихся к ней. Девушка сама не понимала, каким чудом ей удалось остановить это безумие, сбежать от жарких рук Бейбарсова, ласкающих её так умело, так неистово, что — как стыдно об этом думать! — она лишь нехотя сумела избавиться от этого наваждения.       Таня не была невинна, но почему-то именно в объятиях Глеба в ней просыпалась непонятная робость, девичья стыдливость. Было в нём что-то, какая-то дикая тёмная мужественность, заставлявшая покоряться его воле, слушать только его, принадлежать только ему. Каждым своим поцелуем, каждой лаской он будто клеймил Таню, делал своей. Ему даже не пришлось брать её, чтобы заявить свои права на тело и душу девушки — она была как будто скручена незримыми путами, и даже поверхностный взгляд другого мужчины заставлял её вздрагивать, потому что отовсюду за ней ревнивым коршуном следил Бейбарсов.       Как-то вечером она возвращалась с тренировки пешком. Её догнал Карим Амирхан, красавчик-нападающий. Под мышкой он нёс свёрнутый в трубочку ковёр-самолёт.       — Давай помогу, — предложил он, кивая на футляр с контрабасом. В его голосе слышался лёгкий восточный акцент, что придавало юноше ещё больше очарования.       Таня улыбнулась:       — Спасибо, не нужно. Я так привыкла к его весу, что без контрабаса мне будет тяжелее.       — Красивый инструмент. И ты красивая.       Девушка растерялась. Комплименты в адрес своей внешности она слышала нечасто. Однако потом ей вспомнились слухи, дошедшие до неё в первые же дни после заступления на новую должность: Амирхан славился своей любвеобильностью, для него все девушки были красотками. Прищурившись, Таня окинула его критическим взглядом и вынуждена была признать, что, когда на тебя смотрят такие глаза, тебе говорят такие слова, то становится плевать, насколько это искренне.       Видимо, она не сумела спрятать своих мыслей, потому что ощутила лёгкое покалывание в районе затылка, и Карим поспешно сказал:       — Нет-нет, ты не думай, я не лгу! Ты очень красивая. А ещё ты летаешь так, что дух захватывает! Когда вас с тренером нет рядом, у нас все разговоры о тебе.       — Слушай, ты усугубил, — пробурчала Таня. — Ты только что признался, что вы обсуждаете меня за моей спиной.       — Мы говорим только хорошее! — заверил её восточный красавчик.       — Ни за что не поверю, — хмыкнула она.       — Но это правда! Мы все хотим научиться летать, как ты. Твой друг, говорят, даже магвазин открыл с таким названием, продаёт там навороченное полётное снаряжение.       Таня нахмурилась и мысленно сделала себе пометку узнать, наконец, как Ягун обозвал свою модную лавку. Они с Каримом уже подошли к мосту надо рвом. Пельменник с огромной дубиной на плече недовольно зыркнул на них единственным глазом и неохотно посторонился.       — Так что, может, согласишься дать мне пару уроков? — не отставал Карим. Он повернулся лицом к Тане и теперь пятился спиной вперёд, рискуя в любую секунду оступиться и свалиться в ров.       — Конечно, — серьёзно кивнула она, — записывай прямо сейчас, урок первый: ешь как можно меньше, чтобы стать лёгким и позволить своему транспорту свободно маневрировать. Чем незначительней твой вес, тем проще выполнить мгновенный перевертон.       — Ты же шутишь, да? — растерялся Карим, замедляясь.       — Нет, нисколько. Видишь, какая я худая? В этом кроется один из секретов моего успеха.       Карим остановился у самых дверей замка и захохотал. Таня с досадой поняла, что этому восточному принцу отсыпали не только красоты, но и чувства юмора.       — Ну хорошо, это был первый урок, — отсмеявшись, сказал юноша, слегка наклоняясь вперёд и заглядывая Тане в глаза. — А каким будет второй?       — Урок второй: прекратить попытки соблазнить каждую первую женскую особь на территории школы и за её пределами, — раздался низкий голос за спиной Карима.       Юноша резко развернулся. Таня заглянула за его плечо. У высоких двустворчатых дверей стоял, засунув руки в карманы, Глеб Бейбарсов. Девушка отметила, что на щеках его вновь пробивалась сизая щетина. Глеб смотрел на Карима, и в его глазах полыхал гнев. Но когда он перевёл взгляд на Таню, огонь никуда не исчез, лишь разгорелся с большей силой, когда помимо ярости туда, как поленья, добавились обида, и горечь, и желание. Тане стало дурно, к горлу подкатила тошнота.       — О чём это вы? — с вызовом поинтересовался Карим, шагнув навстречу Глебу. Он явно сразу увидел в нём соперника.       Бывший некромаг оглядел его лениво, но серые глаза опасно сузились.       — Да будет тебе известно, парень, что воздержание полезно не только в повседневной жизни, но и в драконболе. Свой темперамент демонстрируй на поле, нигде больше. — Он тоже приблизился к юноше на несколько шагов и понизил голос до магнетического шёпота: — И уж точно не здесь. Ты меня понял?       Бейбарсов был выше Карима, но гораздо субтильней, однако это не играло никакой роли. Его движения, повадки, манера держать себя, обманчивая бархатность голоса — всё выдавало человека, уверенного в себе и своих действиях. Даже если это было лишь маской, Глеб вёл себя и говорил так, что в нём ощущалась спокойная, сдержанная власть, которая не нуждалась в утверждении.       Карим тоже не отличался суетливостью и излишней агрессией, однако сразу почувствовал, что перед ним гораздо более сильный противник. Поэтому он просто кивнул на прощание Тане и, смерив Глеба оценивающим взглядом, исчез в дверях замка. Она осталась наедине с Бейбарсовым.       Все прежние страхи — боязнь того, что он не справится с собой, что снова захочет шантажировать её, угрожать ей — ожили вновь. Потому что тогда, в библиотеке, когда он перестал сдерживать себя, она сполна почувствовала всю силу его необузданной страсти. Страсти, которая пугала её ещё в школе. Теперь же они оба были взрослыми людьми, и эта жажда, эта необъяснимая привязанность могла обернуться катастрофой не только для них двоих.       Однако его взгляд был нечитаемым, когда Таня, по-прежнему молча, проскользнула мимо него, чтобы поскорее укрыться в безопасности своей комнаты. Проходя рядом, она почувствовала тонкий запах его одеколона и едва удержалась, чтобы с шумом не втянуть носом воздух.       Как и в самую первую встречу, Глеб одновременно пугал и притягивал её, манил своим мрачным обаянием. А ещё, как и много лет назад, он был её тайной, её самым большим желанием, самым постыдным секретом — сокровищем, переливающимся алым, тлеющим в самой глубине Таниной души. Сокровищем, о котором никто не должен узнать.       Однако с последним Таня справлялась, судя по всему, хуже прочего. Мысли о Глебе и о том, какое дело связывает его с Сарданапалом, не покидали её ни на минуту. Книги, что Бейбарсов оставил на полу библиотеки после своего стремительного ухода, ясно дали понять, что он втянут в нечто серьёзное и опасное.       В попытках выяснить, чем же занят Глеб в Тибидохсе, Таня провела последнюю неделю, но всё, что ей удалось заметить — это то, как Бейбарсов, невероятно усталый, несколько раз выходил из кабинета Сарданапала.       В итоге её постоянную напряжённость, настороженность и заинтересованность одним конкретным человеком стали замечать и остальные. В особенности её близкий друг, выражение лица которого становилось всё более мрачным по мере того, как неделя за неделей проходили с Ванькиного отъезда. И он сказал ей об этом однажды жарким утром, когда температура в Зале Двух Стихий была невыносимо высокой от летнего зноя и эмоционального напряжения.       Таня пыталась быстренько запихать в себя яичницу перед тренировкой, когда к ней присоединился Ягун. На руках у него сидел сын: розовощёкий, улыбчивый, с оттопыренными ушами, внешне Николай был полной копией своего отца. Таня улыбнулась, и малыш улыбнулся ей в ответ, продемонстрировав два смешных зуба сверху и четыре снизу.       — А где Катя?       — Я дал ей немного времени, чтобы выспалась, — пояснил играющий комментатор, — сегодня улетаю на Лысую Гору, думаю, задержусь на пару дней, уладить дела в магвазине. Кстати, если хочешь что-нибудь передать Гробыне, то я смогу заскочить к ним ненадолго.       — Всё, что я хочу ей передать, можно уместить в паре не самых цензурных фраз, — усмехнулась Таня и добавила: — Получается, ты пропустишь тренировку?       — Да, одну. Я уже договорился с Соловьём. Мне показалось, или он с каждым днём становится всё более недовольным?       Таня не успела ответить, потому что в этот момент Николай, расшалившись, чуть не перевернул на отца горячий чай с лимоном. Засмеявшись, Таня отставила кружку подальше, и в тот же момент малыш схватил её за палец. Девушка завороженно смотрела, как Коля играется с её рукой, и что-то внутри у неё дрогнуло: что-то странное, что-то, чему она не знала названия, но что определённо дремало в ней до этого самого момента.       — Слушай, — она задумчиво обратилась к Ягуну, — ты всё-таки можешь кое-что для меня сделать. Знаешь лавку под названием «Книги, книжечки и книжонки»?       — Да, — кивнул он, — это совсем недалеко от моего магвазина, буквально через улицу.       — Кстати, ты так и не сказал, как он называется!       Внук Ягге ухмыльнулся, кончики его ушей зарделись:       — «Летай, как Гроттер», — гордо выдал он.       — Ты серьёзно?       — Конечно! Ты летаешь лучше всех, кого я знаю! Да тебе в воздухе, мне кажется, комфортнее, чем на земле.       Таня не знала, порадоваться ей или поколотить друга.       — Ладно, вернёмся к этому позже, — решила она, наблюдая, как Коля старательно пытается сжать её палец. — Так вот, мне нужна какая-нибудь брошюра про самые опасные тёмные артефакты всех времён.       Ягун резко перестал улыбаться и спросил подозрительным тоном:       — Зачем тебе подобное чтиво?       — Я же говорила: хочу понять, чем заняты Сарданапал с Бейбарсовым, — вздохнула Таня. — У меня есть кое-какие мысли, но я пока до конца не уверена.       — Если мы за год не смогли всей школой докопаться, вряд ли удастся тебе в одиночку, — резонно заметил внук Ягге.       — Я всё же хочу попытаться. Понимаешь, я чувствую: происходит что-то опасное. Грядёт что-то большое и смертоносное.       Николай потащил её палец ко рту, и Таня осторожно высвободила свою ладонь из цепкого захвата маленьких ручонок.       — Ну и что с того? — резко поинтересовался Ягун. — Какая тебе разница, что может произойти с Бейбарсовым?       Внучка Феофила Гроттера приподняла брови:       — Я не говорила, что конкретно с ним может что-то случиться — это касается вообще всех, опасность грозит каждому. Я не знаю, как это объяснить и что это, я просто так чувствую. С чего ты вдруг упомянул его?       — Нет, с чего ты упоминаешь о нём чаще, чем это необходимо. За последние несколько недель я слышал от тебя фамилию Бейбарсова в пять раз чаще, чем своё собственное имя. О Ваньке ты спросила всего раз.       Девушка растерялась:       — Я просто пытаюсь выяснить, что у них за дела с академиком.       Ягун перебил её, скривившись:       — Таня, хватит, прошу тебя. Ты говоришь о нём без умолку совсем по другой причине.       — Вот как? И по какой же?       — Мы не дети, ты всё прекрасно понимаешь. Хотя вру: я не могу понять, как вы могли расстаться с Ванькой, ведь вы были идеальной парой…       — Мы с Ванькой хотим слишком разного! Он желает осесть в лесной глуши и лечить животных. Я мечтаю играть в драконбол. И мы врали друг другу всё это время, Ягун! Он молчал о том, что видит во мне перемены, которые его не устраивают, а я… В общем, я тоже не была с ним честна. И какие выводы можно сделать из всего этого?       — Что вы два упрямых идиота.       Таня устало вздохнула:       — Нет, это значит, что мы не смогли бы сделать друг друга счастливыми.       — Выходит, Бейбарсов сможет сделать тебя счастливой? Или, может, ты сама уже осчастливила его?       Большие уши Ягуна покраснели от волнения. Таня видела, что он почти мгновенно пожалел о своих словах, но гнев уже поднялся в ней удушливой волной, и обида, и стыд. Она медленно встала со скамьи, глядя в глаза другу:       — Я не обязана перед тобой отчитываться, и ни перед кем другим. Если я что-то должна, то только Ваньке, и наши проблемы мы решим сами. Кого бы я не захотела сделать счастливым, это только моё дело.       Внутри у неё всё дрожало: она ещё никогда прежде не говорила с Ягуном в таком тоне, никогда не ссорилась с ним настолько серьёзно. Всё в ней протестовало против этого, однако Таня понимала — настало время заявить о том, что она имеет право на личное счастье, и что она не обязана выпрашивать на это разрешения или одобрения.       — Знаешь, — произнёс Ягун тихо, так, что она едва расслышала его в галдящей сутолоке Зала, — когда Катя ждала ребёнка, мы думали, что это будет девочка. Тебя поразило, что я назвал свой магвазин в твою честь, но это мелочь. Я хотел назвать в честь тебя свою дочь, так сильно я любил тебя и уважал. А сейчас… даже не знаю, Таня. Ты по-прежнему дорога мне, ты мой друг, но я больше не узнаю тебя.       Девушка помолчала, прежде чем ответить.       — Может, в этом всё дело? От меня ожидали определённого поведения и определённых действий, ни разу не поинтересовавшись, как я на самом деле хотела поступить, чего я хочу. Я давала всем жить своей жизнью, тогда как собственную выстраивала в соответствии с возложенными на меня ожиданиями, в угоду остальным. Не нужно называть в мою честь детей, не нужно делать из меня кумира. Мне не нужна такая ответственность. Просто дайте мне жить так, как я хочу. Верните мне право быть счастливой.       Когда она выходила из больших двустворчатых дверей, спину ей всё ещё жёг потрясённый взгляд друга.

***

      В тот же вечер после тренировки Таня сама улетела на Лысую Гору. Во-первых, она сильно сомневалась, что после их разговора, закончившегося на довольно жёсткой и категоричной ноте, Ягун исполнит её просьбу и привезёт нужную книгу. А во-вторых, ей просто необходимо было развеяться.       Поэтому, освежившись и натянув любимые джинсы со свитером, девушка пролетела через Гардарику, взяв курс на северо-запад. Контрабас вспарывал воздух узким носом, под днищем стелилась блестящая гладь воды. Уверенно ведя смычком, Таня ловила воздушные потоки, раскачиваясь на них, как на волнах. Эйфория полёта вымела из её головы все мысли; там не осталось ни обиды, ни усталости, только лёгкая, приятная грусть.       Когда девушка прибыла на место, небо над Лысой Горой подёрнулось розовыми облаками — предвестниками заката. Здесь буйно и пышно цвело лето, в воздухе разливался упоительный аромат цветов, и на контрасте с этим великолепием по древним плитам города расхаживали порой не самые приятные представители магического мира.       Жизнь в городе, как всегда, бурлила. Снизившись на одной из улиц, Таня стала уверенно лавировать между близко стоящими домами, пробираясь к нужной лавке. Вслед ей летели то проклятия, то не самые приличные предложения, но девушка не обращала на них внимания. Тот, кто хоть раз окунался в атмосферу этого местечка, ничему не удивляется, никогда не задаёт вопросы. Лысая Гора была источником — адской смесью адреналина, беззакония и грязного очарования, — из которого все напивались досыта.       Покупка нужной книги не заняла много времени. Покинув лавку, Таня огляделась по сторонам и дошла до конца улицы. Завернув за угол, она вышла к площади и уткнулась взглядом в новую блестящую витрину. Большие золотые буквы гласили: «Летай, как Гроттер. Магвазин полётного снаряжения». За толстым стеклом сияли новенькие пылесосы, последние модели мётел, а также виднелся большой список недавно поступивших в продажу редких и специфичных средств передвижения.       Сердце Тани кольнуло раскаянием: она пожалела о ссоре с другом. Всё-таки он действительно любил её, они через столькое прошли вместе, столько пережили, так много раз выручали друг друга. А поругались так серьёзно, наверное, впервые в жизни. И из-за кого — из-за Бейбарсова!       Вздрогнув, дочь Леопольда Гроттера отошла от магвазина и двинулась вглубь площади, разглядывая выставленные в витринах других лавок товары. Она подумала, что Ягун, возможно, в чём-то прав: она слегка помешалась на Глебе. Он царил в её душе, и он начал завладевать её сердцем. Как заразная болезнь, он распространялся всё дальше, прорастал всё глубже, и от этого не было лекарства.       Но назвать это чувство словами, облечь его в знакомую форму Таня не могла, не хотела, не смела. Ей казалось, что это станет катастрофой, началом конца. Ведь Бейбарсов — это ужас и мрак безлунной ночи, хищник, загадка, которую невозможно отгадать. Даже потерявший дар и изменившийся в лучшую сторону, он всё ещё был опасен настолько же, насколько притягателен. Какую бы игру она не затеяла — он победит. Где бы ни укрылась — он найдёт. Это не Ванька, с которым всё было просто и понятно; быть с Глебом значило вечно ходить по краю, балансировать над пропастью с кипящей лавой. Однако…       …не это ли ей было нужно?       Может, настала пора признать, что спокойная жизнь и простой мужчина не для неё?       Все эти размышления ничего не проясняли для Тани, только запутывали ещё больше. Вот и сейчас она, разозлившись на себя, развернула в руках контрабас, намереваясь лететь обратно, когда в витрине ближайшей лавки, торгующей прессой, увидела знакомую яркую обложку. «Сплетни и Бредни», гласили кислотные буквы, а под ними во весь разворот были изображены… они с Глебом.       На негнущихся ногах Таня приблизилась вплотную к стеклу. Расплатившись с хитро улыбающейся ведьмой, она схватила журнал и быстрым шагом свернула в тихий переулок. Девушка прислонилась к ближайшему дому, лихорадочно перелистывая страницы в поисках нужной статьи. В глаза ей бросился заголовок: «Старая любовь не забывается: Таня Гроттер и Глеб Бейбарсов — что связывает знаменитую драконболистку и бывшего некромага?». Дальше следовал большой текст.       «Все мы помним страсти, кипевшие в Тибидохсе несколько лет назад. Тогда за любовным треугольником Бейбарсов-Гроттер-Валялкин не следил разве что ленивый. Роковой красавчик-некромаг, появившийся в школе на старших курсах, разбил не одно девичье сердце. Однако его собственное, кажется, всегда принадлежало только одной: рыжеволосой оторве Татьяне Леопольдовне Гроттер. Эта история оборвалась на самой пиковой и печальной ноте: Бейбарсов потерял некромагический дар и исчез из поля нашего зрения, а Гроттер уехала в сибирскую глушь с ветеринаром Валялкиным, также лишившимся магии. Год назад парочка даже обручилась, однако теперь до нас дошли слухи, что некогда самая крепкая пара Тибидохса распалась, и виной тому вновь объявившийся Глеб Бейбарсов. Теперь это уже не чванливый мальчик-вуду с замашками тирана, а молодой мужчина, практикующий светлую магию. Вот так поворот, правда? Говорят, что он и Таня Гроттер теперь вместе работают в Тибидохсе. Интересно, а чем они занимаются в свободное от работы время? Наши читатели уже давно поделились на два лагеря: кто-то считает, что горбатого могила исправит, и высокомерный, жестокий Бейбарсов не пара всеобщей любимице Гроттер. Другие же, напротив, говорят, что скучный и пресный, как мокрый картон, Валялкин не сможет дать Татьяне то, что ей нужно. Наша редакция, признаемся честно, уже давно и безоговорочно признала пару Бейбарсов-Гроттер единственно возможной. Оба яркие, неординарные, талантливые и красивые! Поэтому мы будем ждать свежих сплетен, а также от всей души надеяться, что вскоре в магическом мире станет на одну знаменитую семью больше!».       Статья сопровождалась десятком удачно подобранных фотографий времён их студенчества. Таня помнила, при каких обстоятельствах была сделана каждая из них: почти все либо на драконбольном поле, либо на школьных мероприятиях — и ни одна не показывала чего-то изобличающего. Напротив, они с Глебом находились друг от друга на приличном расстоянии и занимались какими-то совершенно рутинными вещами. Но, глядя сейчас на фотографии со стороны, девушка не могла не признать, что между ней и Бейбарсовым искрил воздух. Взгляды, которые они бросали друг на друга, поворот головы, движение руки — всё было пропитано тайным, интимнейшим смыслом, который был доступен только им двоим.       Внезапно в глаза ей бросилась до боли знакомая картина: море людей на трибунах, она, зависшая над полем на контрабасе, и одинокая ступа напротив. Черноволосый юноша в ступе что-то говорит ей, и лицо Тани искажено таким страданием, какого она никогда больше не испытывала.       Эта боль прошлого настигла её, как запоздавшая кара, столько лет спустя, здесь, в мрачных закоулках Лысой Горы.       В голове вдруг вспыхнули чьи-то слова: «Ты не плакала, ты рыдала. Смотрела, как он уходит, и рыдала!». Девушка сжала виски. Кто и когда сказал ей это? Или она слышала это во сне? Сон…       Перед внутренним взором Тани плотным облаком возник призрак Недолеченной Дамы, заламывающей руки. «Мне приснилось, что ты плачешь. Ты смотрела, как он уходит. Я видела только спину… Ты смотрела и рыдала, ты была такой подавленной!». 
       Резко вынырнув из воспоминаний, дочь Леопольда Гроттера захлопнула журнал и спрятала его под свитер. У неё кружилась голова, но она упрямо взобралась на контрабас и взмахнула смычком, направляя инструмент вверх, в начавшее постепенно темнеть небо.       Она летела, и щёки обжигали горячие слёзы, будто тоже запоздавшие, непролитые там, на драконбольном поле несколько лет назад, когда тот, кого она вопреки всему полюбила, покинул её, как ей казалось, навсегда.

***

      По дороге домой её застал страшный ливень. Контрабас швыряло из стороны в сторону, Таня с трудом удерживала скользкий смычок.       Однако под конец полёта шторм превратился в обычную летнюю грозу, и когда она, выкрикнув «Грааль Гардарика!», пролетела над Буяном, высоко в небе вспыхнули две самые настоящие, не магические радуги.       Уставшая, измученная и насквозь промокшая, она влетела в открытое окно своей спальни. На полу под подоконником набежала небольшая лужа, но Таня не обратила на неё никакого внимания. Трясущимися руками она задрала футболку и вытащила на свет яркий глянцевый прямоугольник. Журнал остался абсолютно сухим, защищённый специальным заклинанием от бытовой порчи, которое входило в его стоимость.       Проведя рукой по обложке, девушка ещё раз прочла выведенные ярко-красным буквы: «Старая любовь не забывается».       Любовь?...       Слава Древниру, что «Сплетни и Бредни» невозможно достать в сибирской глуши, а значит, Ванька никогда не прочитает эту статью. И хотя противный голосок шептал, что тогда, возможно, всё стало бы гораздо проще, решившись само собой, Таня заставила его замолчать. Она по-прежнему дорожила Ванькой, любила его и боялась причинить боль. Девушка не хотела, чтобы он узнал — не таким образом, не сейчас, когда она сама ещё не вполне понимает, к чему всё идёт и почему так случилось.       Правда ли, что это началось так давно? Тогда, во дворе Тибидохса, когда в школу прибыли три соединённых общим даром некромага? А для Глеба… для Глеба, выходит, всё началось ещё раньше, за много лет до того дня, когда Таня впервые его увидела?       Вопросы, выходящие далеко за пределы её сознания, понимания, возможностей. И было только два человека, способных хоть как-то пролить свет на то, что происходило и будет происходить. Причём один из них находился за много километров от Буяна, а другой… был мёртв.       Таня покинула комнату и пересекла длинный коридор со множеством выходящих в него дверей. За первым же поворотом она заметила, как от стены отделилось нечто, похожее на серое прозрачное покрывало — из древних камней выплыла Недолеченная Дама. Количество бантиков и рюш на её платье не поддавалось исчислению. На голове кокетливо сидела шляпка с длинным павлиньим пером.       — А я ищу вас, — осторожно сказала Таня, решив первой начать разговор.       — Я тоже ищу тебя, дорогуша, — томным голосом известила Дама. — Мне показалось, что на губе у меня выскочил герпес, и я вспомнила, что ты тоже подцепила эту хворь, помнится, года три назад.       — Не было у меня никогда герпеса! — возмутилась девушка.       Недолеченная Дама погрозила ей прозрачным пальцем:       — Меня не проведёшь, душенька! Эта болячка любвеобильных подростков мне известна очень хорошо, я уже много десятилетий вижу её признаки на лицах юных учеников Тибидохса!       — Допустим, но у вас я никакого герпеса не наблюдаю, — хмыкнула Таня.       — Он затянулся к обеду. И как раз в это время я вспомнила вторую причину, по которой хотела отыскать тебя. Мне приснился сон. Мне приснилось, что ты плачешь.       Дочь Леопольда Гроттера напряглась. Однажды она уже слышала эти слова: тогда сон Недолеченной Дамы сбылся — Таня смотрела, как Глеб уходил, и её душили слёзы.       — Просто плачу? И всё?       Привидение слегка колыхнулось в воздухе, когда по коридору промчался сквозняк.       — Нет, ты плакала, глядя на какого-то человека. Этот человек стоял перед тобой на коленях.       Девушке стало не по себе. Кто это был? Глеб, просящий прощения? Ванька, умоляющий вернуться к нему? В этот момент Недолеченная Дама, всколыхнув свои пышные юбки, стала неспешно удаляться прочь.       — Подождите! Постойте, прошу! Несколько лет назад вы предрекли мне, что я не стану женой того, кого люблю, — Танин голос надломился. — Что вы имели в виду?       Недолеченная Дама повернулась к ней, вскинув брови:       — Милочка, я похожа на гадалку? Иногда я вижу что-то, но трактовать эти видения — уволь. Они и без того вызывают у меня такую страшную головную боль, что Вольдемару приходится всю ночь ставить мне примочки.       — Вы тогда что-то видели, что-то конкретное?       Призрачная женщина улетала всё дальше, и Таня уже почти бежала за ней.       — Пророчества правдивы в определенный момент времени. Тогда мои слова были предсказанием. Теперь же твоя судьба совершила вираж, и сила этих слов исчезла.       — Так значит, пророчество не сбудется?       — Ты стала женой того, кого любишь? — хмыкнула супруга Ржевского и, не дожидаясь ответа, медленно втянулась в ближайшую стену.       Девушка резко остановилась, уставившись в безликий серый камень. Что именно означало предсказание, сделанное в прошлый раз? Тогда Таня была уверена, что любит Ваньку — выходит, в тот момент Дама предрекла, что Таня никогда не выйдет за Валялкина. А если… если предположить, что на самом деле в её сердце большее место занимал Бейбарсов, значит, Дама предвидела, что Таня останется с Ванькой, и не станет женой Глеба.       Всё это оказалось правдой… и одновременно неправдой. Это было тогда, но выходило, что сейчас пророчество потеряло свою силу, ведь обстоятельства жизни Тани действительно резко изменились. И сказанные когда-то слова, правдивые на тот момент времени, теперь стали всего лишь пафосной обёрткой для пустоты. Всё определяют судьба и время. Время и судьба…       Сорвавшись с места, Таня кинулась назад в свою комнату. Вытащив из-под кровати потёртый футляр из драконьей кожи, она достала оттуда зудильник и протерла потускневший экран всё ещё не просохшей футболкой. Внезапно проснувшийся перстень недовольно проскрипел голосом деда:       — Чего ты, интересно, добиваешься? Что хочешь услышать?       Закусив губу, девушка покачала головой, ничего не ответив. Как она могла объяснить своё поведение кому-то, если сама до конца не разобралась в том, что ей движет? Хотя червячок в голове и твердил, будто это всё самообман… Но даже если и так! Всё, чего она сейчас хотела — это понять, что именно привело к нынешним событиям, и какую роль в этом играет темноволосый мужчина с горящим взглядом?       Отбросив со лба мокрые пряди, Таня решительно сделала вызов.       — Manifestum non eget probatione*, — снова пробурчал перстень и замолчал.       Появившееся на экране лицо Жанны Аббатиковой выражало удивление, но под этой наброшенной сверху маской Тане привиделось нечто похожее на… сбывшееся ожидание. Будто некромагиня знала, что рано или поздно ответит на этот звонок.       — Таня? — полувопросительно-полуприветственно произнесла она. За её спиной виднелось открытое окно, выходящее в цветущий сад. — Как поживаешь?       — Поживаю почти безвылазно на драконбольном поле. Сплю на зрительских скамьях. Обедаю в раздевалке.       Аббатикова улыбнулась:       — Да, я слышала, впереди важный матч. Тут тоже все только о нём и говорят.       — Тут? — не поняла Таня.       — Я сейчас в Магфорде, гощу у Ленки и Шурасика, — пояснила Жанна. — Ленка изучает жизнеописания известных английских некромагов, много мотается по стране… ну и я с ней за компанию.       — Вот как, — задумчиво пробормотала Таня, — а ты, случаем, не видела, как там тренируются невидимки?       — Нет, не видела, — засмеялась Аббатикова. — Я здесь на поле-то ни разу не была. И потом, кажется, ты позвонила мне совсем не для того, чтобы спросить о тактике игры соперника.       Ох уж эти некромаги! Они читают людей, как открытую книгу. Собравшись с духом, Таня призналась:       — Я хотела спросить… помнишь, несколько лет назад, когда Глеб, украв зеркало Тантала, скрывался от Магщества, ты гадала мне на его судьбу?       Ей показалось, что по лицу некромагини пробежала тень — а может, это были помехи в связи. Помолчав некоторое время, Жанна кивнула:       — Помню. Это было накануне матча со сборной вечности.       Сердце Тани заколотилось.       — Что ты тогда увидела?       Тёмная пустота зрачков впилась в неё, и даже на таком огромном расстоянии, даже через экран зудильника Таня ощутила странное, сосущее чувство, будто кто-то окунался в её мысли, в её разум, в самую сердцевину. Ответ прозвучал, как удар погребального колокола, и Таня не сразу поняла, что это раскат грома. Снова начиналась гроза.       — Я видела гибель Глеба.       Дочь Леопольда Гроттера прикрыла на мгновение глаза, пытаясь справиться с эмоциями, собрать в кучу разбегающиеся мысли.       — И причиной… причиной была я?       — Всему, что делал и делает Глеб, есть и была лишь одна причина — ты, Таня, — вздохнула Жанна. — Первая часть увиденного мной сбылась: Глеб был ранен осколком косы Смерти, побывал в Тартаре, потерял магию и даже самого себя. В каком-то смысле это можно назвать гибелью. Но также я увидела другое: судьба Глеба навсегда связана с тобой, независимо от твоих или его желаний. Как и твоя собственная… навсегда связана с ним.       Таня покачала головой, нахмурилась:       — Нет, ты… ты ошибаешься. Я невеста Ваньки, мы уже много лет вместе.       — Разве я сказала, что вы с Глебом непременно станете любовниками? — резонно заметила Жанна. — Ты невнимательно слушаешь: неважно, кто станет твоим мужем, или от кого ты родишь детей — Глеб всегда будет присутствовать в твоей жизни. Раз за разом судьба будет сталкивать вас. И до Ивана, и после него — всегда был и всегда будет Глеб. Ваши жизни так тесно сплелись, так плотно закрутились, что разорвать этот узел не в силах уже даже вы сами.       У Тани закружилась голова. Выходит, что много лет назад мальчик, в котором кипели страсти, увидел её в чане ведьмы, и этим раз и навсегда изменил векторы их судеб. Она высказала это предположение вслух, наблюдая, как лицо Жанны расплывается в грустной улыбке.       — Отчасти так и есть. Понимаешь, любовь Глеба — особая любовь. Её нельзя игнорировать, нельзя оставаться к ней равнодушной. Мне ли не знать… Я ведь завидовала тебе, Таня, — тихо призналась Аббатикова. — Та детская любовь-привязанность, что я испытывала к нему, выросла вместе со мной, и постепенно я свыклась с тем, что его сердце никогда не будет принадлежать мне. Но это не уберегло меня от зависти, за которую я прошу прощения. Сейчас это чувство миновало, и я давно смирилась, однако свет, которым зажигаются твои глаза при упоминании имени Глеба, мне хорошо знаком: мои глаза уже много лет горят точно так же.       — Что ты хочешь сказать? — спросила Таня, поразившись хрипу собственного голоса.       Новый раскат грома сотряс небо. Стены замка дрогнули. По экрану зудильника вновь прошла рябь, и изображение Жанны стало мерцать, исчезая.       — Думаю, ты и сама прекрасно понимаешь, что это значит, — сквозь помехи донеслось до Тани; эти слова странным образом перекликались с тем, что утром сказал ей Ягун. — Все понимают, осталось лишь признаться самой себе…       С новым ударом грома связь прервалась. Таня сидела на полу, прислонившись спиной к кровати. Крупные капли забарабанили по окнам, врезаясь в крошащиеся от времени стены Тибидохса. Из парка потянуло ароматом влажной землёй, после нескольких дней засухи напоенной живительной влагой. Тяжелые капли разбивались о листья парковых деревьев. Воздух, насыщенный озоном, пьянил.       Таня задыхалась. Во влажной духоте комнаты она воскрешала картинки из прошлого, свои эмоции и мысли. Было ли ей когда-нибудь плевать? Нет. Всё, что угодно, но равнодушия к Глебу в её сердце не было никогда. Возможно ли, что теперь все противоречивые чувства, что он будил в ней, соединились, превратившись во что-то иное?       Она не впервые услышала о гибели Глеба. Не впервые эти слова кольнули её затаённой болью. Но впервые после них всё потеряло краски.       Таня в отчаянии ударила кулаком по полу. Проклятый, проклятый Бейбарсов! Чёртов Бейбарсов! Неужели он всё-таки добился своего, и она…       …она разрывалась на части от боли, задыхалась от нежности, от желания. Она плакала. Цеплялась за свои худые плечи и плакала, плакала, плакала. Как он был ей нужен! Будто вся нужда, которую он испытывал к ней тогда, спустя годы перешла к Тане. Он заразил её этой нуждой.       Их всегда что-то разделяло. Чужие судьбы, непредвиденные события. Огненная полоса в Зале Двух Стихий. Танино упрямство, жестокость Глеба.       Её футболка была влажной. Её ресницы, промокшие от слёз. Её пальцы, которыми она ласкала себя, думая о мягких чёрных волосах, которые перебирала когда-то.       А летняя гроза всё бушевала за окном, внося ещё большее смятение в Танины и без того запутанные эмоции.       И земля тоже была влажной, мягкой, тёплой.