***
После того рокового полёта на Лысую Гору Таня не видела Ягуна. Пару раз она порывалась отыскать его и попросить прощения, но одёргивала себя: ей не за что извиняться. Да, возможно, она была немного резка, но внук Ягге тоже не стеснялся в выражениях. В конце концов, почти круглосуточные тренировки затянули её в водоворот рутины, и Таня уставала так, что сил ни на что другое не оставалось. Кроме одной мысли, самой главной, имя которой, казалось, калёным железом было оттиснуто у неё на лбу. Глеб. Они почти не разговаривали. А если и перебрасывались парой ничего не значащих фраз, то хрупкая вежливость между ними казалась такой искусственной, что Тане хотелось морщиться. Её маленькое расследование относительно деятельности главы Тибидохса и бывшего некромага принесло свои плоды, нужно было лишь прояснить некоторые вопросы. Если бы кто-то спросил Таню, какого Лигула она вообще в это вмешивается, ответом послужил бы недоумённый взгляд. Потому что она Татьяна Леопольдовна Гроттер, победившая Чуму, не раз спасавшая магический мир. Потому что она может и хочет помочь в новой борьбе против зла. Потому что она боится за одного упрямого, отвратительного, совсем ненужного ей человека. В какой-то момент Тане даже стало слегка обидно, что Сарданапал не поделился с ней своими планами, а подключил одного лишь Бейбарсова. Для неё не было секретом, что она являлась любимицей академика, он оказывал ей большое доверие и не раз привлекал к важным и опасным миссиям. Должно быть, имелась причина, по которой в этот раз он ничего ей не рассказал, и Таня намеревалась её выяснить. Однако перед этим у неё оставалось ещё два важных дела. И девушка не знала, на какое решиться сложнее. Стоял душный вечер середины июля. После той памятной грозы на Буян снова вернулась засуха. Таня сидела в своей комнате и, нахмурившись, листала учебник по сольфеджио. Ровным счётом ничего из этих бесконечных рядов нот ей было непонятно. Раздражённо захлопнув книгу, девушка отшвырнула её на кровать. — Но-но! — «ожил» перстень. — Так обращаться с ценнейшим учебным пособием — это кощунство! — Чем же оно такое ценное, дед? — удивилась Таня. — Его написал я, — гордо оповестил скрипучий голос. Девушка с сомнением покосилась на яркую обложку. «Аристарх Зервас. Всё, что нужно знать об игре на магических музыкальных инструментах», гласили полустёршиеся от времени буквы. — Кажется, ты ошибся, — хмыкнула Таня. — А вот и нет! Этот мелкий греческий жулик, Аристархишко, украл у меня почти законченную рукопись и опубликовал её, выдав за свою! — Тебя послушать, так все только и делали, что воровали твои бесценные идеи! Ещё скажи, что и мир из первохаоса создал ты, а Творец просто свистнул твои наработки. — Ну, это ты уже загнула, — пробурчал перстень недовольно. Таня тем временем, изнемогая от жары, выскользнула из джинсов и футболки. Натянув свой старый сарафан в серо-белую полоску, она покрутилась перед зеркалом и пожала плечами. Ей было несвойственно обычное жеманство девушек, она смотрела на своё отражение в крайне редких и необходимых случаях и далеко не каждый день. Таня справедливо считала, что те, кто действительно заинтересуются ей, смогут разглядеть через обыденную обёртку. А внимание мужчин, клюющих лишь на внешность, ей и вовсе ни к чему. Вот Ванька любил её всякую, хотя больше, надо признать, Таня нравилась ему в привычных джинсах и свитере. А Глеб смотрел на неё с восхищением вне зависимости от того, во что она была одета… Спохватившись, что мысли её снова потекли в направлении Бейбарсова, девушка показала язык своему отражению и тут же услышала звонок зудильника. Экран зарябил, а потом на нём показалось лицо Гробыни Склеповой. Лысегорская ведущая явно чувствовала себя не очень хорошо: лицо по цвету почти слилось с зеленоватой стеной позади неё, ярко-розовые волосы забраны в небрежный пучок, из одежды — растянутая майка, явно с плеча Гуни. Обычно застать Гробыню в подобном виде было практически невозможно. Таня забеспокоилась. — Хэй, как дела? Раздался шорох, потом какой-то скрип, а затем послышался капризный голос: — Гроттерша, мы с тобой столько лет знакомы, а ты по-прежнему не научилась со мной здороваться! Сначала нужно выразить восхищение моей неземной красотой, подивиться сладости голоса, оценить новомодный маникюр, и только потом какделакать! Таня с облегчением поняла, что, если Гробыня и собралась помирать, то точно не в ближайшее время. По-турецки усевшись на пол, она всё же решила выяснить причину непривычного облика подруги. — Извини, но сегодня восхищений не будет. Выглядишь ты так себе, — хмыкнула девушка. Какое-то время Гробыня скептически разглядывала её, будто надеясь, что Таня одумается и выдаст какой-никакой комплимент, но, так ничего и не дождавшись, вздохнула и призналась: — Если это так, то вини во всём Гломова. — Гуню? — удивилась рыжеволосая ведьма. — А ты знаешь других Гломовых? Неа, Гуний такой один, к сожалению или к счастью, — задумчиво подытожила Склепова и с оглушительным шуршанием стала открывать коробку солёных крекеров в форме отрубленных голов. Проглотив парочку, она вдруг скривилась. Раздался грохот, изображение на экране начало вращаться, а потом стало темно. Таня с недоумением потрясла зудильником, думая, что это помехи в связи, но нет — по ту сторону всё ещё раздавались какие-то шумы, потом послышалось потрескивание, и снова показалось лицо Склеповой, ещё более зелёное, чем прежде. — Пардон, это последствия бурной тибидохской ночки. Тут до Тани дошло: — Ты что, снова беременна?? — Твоё удивление почти оскорбительно, — хмыкнула Гробыня. — Такое бывает, представь себе, если ты регулярно спишь с мужчиной. И в этот самый момент Таню прострелила мысль, такая внезапная, такая оглушающая, что девушка на время выпала из реальности. Они с Ванькой не предпринимали шагов по предотвращению беременности. Ни разу. И за несколько лет она так и не зачала. До сих пор Таня не придавала этому значения. Ей казалась естественной мысль о том, что когда-нибудь у них с Ванькой будут дети, но она даже не задумывалась над тем, что это может произойти в обозримом будущем. Или не произойти никогда. Из небытия её вырвал голос Гробыни: —…в общем, Танька, жизнь прекрасна! Не моя, конечно, но всё же. Кстати, ты слышала, что Лизон укатила куда-то на север? — Зализина? — рассеянно уточнила Таня. Склепова закатила глаза: — Гроттерша, сегодня ты побила все рекорды по тупым вопросам и разом понизила айкью половины Тибидохса. Само собой, Зализина, другой такой нет! Ума не приложу, что она забыла посреди вечной мерзлоты, но не удивлюсь, если спустя какое-то время все полярные медведи переберутся сюда. — Знаешь, я давно хотела спросить, — неожиданно для себя выдавила девушка, наплевав на предыдущую тему разговора, — что ты думаешь о Бейбарсове? Брови лысегорской ведущей на мгновение взлетели вверх, но потом вернулись в обычное положение, и её лицо смягчилось, став таким, каким бывало лишь в минуты редкой откровенности и человечности. — Конкретнее, Гроттер: что именно тебя интересует? То, что он секси-красавчик, ты и без меня знаешь. Таня пожала плечами: она сама толком не понимала, что хочет услышать. Однако при этом отчётливо помнила мнение Гробыни, будто Глеб ей, Тане, не подходит. Озвучив это вслух, она увидела на лице Склеповой горькую улыбку. — Я говорила так, Танька, потому что дико ревновала. Да ладно тебе, не делай вид, будто не знала! Бейбарсов всех девчонок с ума сводил, каждая хотела быть с ним. А он, как помешанный, сох по тебе. Я ревновала, — все ревновали — вот и болтала невесть что. А ещё… — Гробыня запнулась и не договорила. — Что? — Ещё я искренне считала, что этот некромаг с замашками тирана тебя погубит. Я была уверена, что, даже если вы сойдётесь, то уже через неделю поубиваете друг друга. Вот только Глеб больше не некромаг. Все мы видели, как сильно он изменился. Будто бы и прежний, а будто и нет. Ощущение, что из него удалили весь яд, который отравлял неплохого в сущности человека. Таня поразилась точности этого определения. — И этот новый Бейбарсов вполне мог бы стать для тебя идеальной парой. Кстати, судя по всему, не я одна так думаю, — и, потянувшись куда-то, Гробыня потрясла перед Таней тем самым злосчастным выпуском «Сплетен и Бредней», на обложке которого красовались они с Глебом. — Ты была обручена с Валялкиным, насколько я помню, ещё месяц назад. А теперь выясняется, что вы разошлись. Поэтому советую вопрос, адресованный мне, задать самой себе: что ты думаешь о Бейбарсове? Таня вздохнула: — Мы с Ванькой не разошлись… окончательно. Он просто дал мне карт бланш. А я не знаю, как правильно поступить. — Ой, Гроттерша, ври, да не завирайся! Не знает она. Всё ты прекрасно знаешь! — Это не так просто! — воскликнула Таня в отчаянии. — Дело не в том, что я не хочу быть с Глебом! Тут другое. Я не хочу причинять боль Ваньке, не хочу разочаровывать друзей и… ну, других близких людей… Под скептическим взглядом Гробыни девушка замолчала, теребя подол сарафана. — Слушай, Танька, у меня нет времени на проблемы! Я хочу только двух вещей: погулять на вашей с Бейбарсовым свадьбе, и чтобы меня перестало тошнить. Я всё сказала. Однако, заметив, что Таню её слова не убедили, супруга Гуни тяжело вздохнула и спросила: — Вот скажи, я хоть раз обращала внимание на мнение друзей и общественности? Правильно трясёшь головой, ни разу! А почему? Потому что общественное мнение — это мнение тех, кого не спрашивали. Не обижайся, но мне плевать, что думают другие о моей работе, моём муже и моей внешности по той простой причине, что это моя жизнь. Вообрази, как просто! Запомни: настоящие друзья примут твой выбор и порадуются, если ты будешь счастлива. А ты будешь счастлива с Бейбарсовым, точно тебе говорю! Упс, подожди… Гробыня опять скрылась из глаз, а когда показалась снова, Таня уже собирала банные принадлежности. — Надеюсь, ты идёшь принимать душ перед горячей ночью с нашим роковым красавчиком? — промурлыкала лысегорская ведущая. — Склепова, у тебя все мысли только в одном направлении текут, — покачала головой Таня, однако губы против воли растянулись в улыбке. — Само собой! Мне сейчас всё противопоказано, даже секс! Первый триместр, зараза. Слушай и запоминай на будущее, Гроттерша, вынашивать ребёнка — это тебе не шубу в трусы заправлять. Таня заверила подругу, что это навсегда останется самым ценным советом о беременности, который она получала. Проговорив с Гробыней ещё полчаса и выслушав все последние сплетни, девушка отключилась и слепо уставилась в тёмное окно. Она и не заметила, как наступил поздний вечер. Оглянувшись, будто в поисках чьей-то поддержки, но так и не найдя её, Таня присела на кровать и медленно сняла с пальца кольцо, подаренное Ванькой. Украшение соскользнуло удивительно легко, как будто в один миг стало больше на размер, хотя ещё неделю назад с трудом проходило через фалангу. Подержав его на ладони, девушка аккуратно положила тонкий золотой ободок на стол. Пришла пора сказать Ваньке. Но через полчаса она почему-то была не на пути в сибирскую глушь, а стояла в комнате Глеба Бейбарсова.***
— Когда-нибудь, я надеюсь, тебе надоест заниматься ерундой, и ты решишься на что-то. Таня вдруг кристально ясно поняла: и правда, зачем она усложняет? Есть она — усталая, запутавшаяся, но, вне всяких сомнений, безумно влюбленная. Есть он — давно уже определившийся и обожающий её за пределами границ всего разумного. Это был такой крошечный шаг, — буквально несколько десятков сантиметров — но путь к нему занял у неё почти пять лет. И, уже падая в объятия Глеба, девушка вдруг подумала: как же это оказалось просто. Так просто и естественно, как будто и не было никогда сумбурного треугольника; не было полувражды, полустрасти-полуненависти, страха и жалости, гнева и горечи, не было обстоятельств, разделяющих и уводящих всё дальше; не было Ваньки, не было других девушек — а всегда, всегда были только они вдвоём: он, Глеб, и она, Таня. Так всегда было, несмотря на его жестокую глупость и её трусливое упрямство. Так всегда будет, несмотря на мнение других, на боль, которую придётся причинить, на стыд, который придётся испытать. Теперь они, наконец-то, вместе. Поцелуи Глеба на вкус были как водка. Глубокий тембр бархатного голоса во время ласк окрашивался порочной хрипотцой, околдовывая, как будто мало было его рук, его губ. Таню простреливало электрическим разрядом всякий раз, как шершавая небритость его челюсти колола её, пока они целовались. Когда она покидала комнату бывшего некромага, робкая улыбка затаённого счастья освещала её лицо. В таком виде у самых дверей её спальни девушку и застал Ягун. Он пораженно оглядывал подругу, и Таня понимала, что от него не укрылся её измятый сарафан, растрёпанные волосы, воспалённо-красный контур губ. Ей стало стыдно, но потом… потом в голове всплыла их ссора, разговор с Гробыней и признание Глебу. И кольцо, одиноко лежавшее на столе в её комнате. Таня вскинула голову, готовая выслушать всё, что Ягун скажет, и защищать своё выстраданное, отвоёванное счастье. — Я смотрю, времена меняются, а троп «красавица и чудовище» не устаревает, — горько бросил Ягун. — Глеб не чудовище! — вскинулась Таня. — Да ну? — пристально посмотрел на неё внук Ягге. — И я не красавица, — закончила девушка. — Может, всё как раз наоборот. Она прошла в свою комнату и уселась на кровать, оставив дверь открытой. Играющий комментатор какое-то время потоптался на пороге, а потом зашёл следом и бросил на стол уже знакомый Тане журнал. — Вот, про вас уже пишут в этой дрянной газетёнке, — видимо, он ждал какого-то ответа, но девушка не желала оправдываться. — Таня, что происходит? Когда, в какой момент ты превратилась в человека, который плюёт на обязательства и клятвы? Который может спокойно переступить через человека… — Что ты несёшь? — не выдержала она. — Я была неправа, это так, я причиняла боль. Но я никогда не делала этого намеренно. Если я в чём-то и виновата, то не перед тобой! Глеб почти простил меня, как и я его. И теперь, я надеюсь, мы с Ванькой тоже простим друг друга. Я могла бы остаться с ним и сделать нас обоих несчастными, но предпочитаю иной путь. Я выбираю собственное счастье, представь себе, и надеюсь, что Ванька тоже обретёт его с той, кто окажется лучше меня. Какое-то время Ягун молчал, сверля её неверящим взглядом. — Ясно… — наконец пробормотал он. — И своё счастье ты видишь с Бейбарсовым? С тем, кто столько раз подвергал тебя опасности, унижениям, кто был темнейшим магом и практиковал некромагию? С чего ты взяла, что он действительно изменился, что он заслуживает доверия? — Умоляю, прекрати, — поморщилась Таня. — Мы давно не ученики светлого отделения Тибидохса. Взрослые люди должны немного отходить от категоричных суждений, тебе так не кажется? Не бывает однозначно хороших или однозначно плохих. А если и бывают, то это исключения. Чаще всего в каждом из нас намешано всего понемножку. Соль в том, что только нам самим выбирать, чему позволить расти, а что стоит задушить в зародыше. Ягун долго смотрел на неё, засунув руки в карманы. Лицо его осунулось, и сам он весь как будто стал ниже ростом. — Танька, я ведь не спорю. Но… это же Бейбарсов! Ты что, забыла, сколько всего он натворил? Сколько дерьма вылил на вашу с Ванькой жизнь! Таня спокойно смотрела на друга: — Я не забыла, Ягун. И он тоже, поверь мне, всё помнит. — Тогда я уже ни Чумы не понимаю! Гроттер устало поднялась с кровати и подошла к окну: — Он изменился. Очень. И продолжает меняться, хоть многие в это не верят, в том числе ты. Понимаешь, как будто всё плохое, что было в нём, постепенно либо отмирает, либо тускнеет, а всё то, что мне в нём всегда нравилось и было дорого, растёт и ширится. Играющий комментатор вздохнул за её спиной: — Он никогда не станет человеком, которому открыт путь в Эдем. — А что, где-то есть правила, написанные на священной бересте, высушенной в ночь цветения папоротника, о том, что любить можно только хороших? — спросила Таня. — Или о том, что любви заслуживают только во всех смыслах положительные люди, заработавшие в Прозрачных Сферах плюсики по всем пунктам? Нет таких правил! — Он никогда не станет таким, как Ванька, — глухо ответил Ягун. Таня резко обернулась, и глаза её блеснули от злых и обидных слёз. — Я и не хочу, чтобы он был похож на него, дубина! Взлохмаченный Ягун потрясённо уставился на подругу. — Ванька… — Таня задохнулась. — Он навсегда останется важной частью моей жизни, и всегда во мне будет жить любовь к нему. Но уже другая — спокойная, честная, сестринская. А Глеб! Древнир, я… Я люблю его так, как никогда и никого не любила, неужели ты не понимаешь? У меня так спокойно на душе, так хорошо, и в то же время кажется, что я готова разорваться на куски от счастья! Я люблю его! Её щёки пунцовели, и горло перехватывало от эмоций. Скажи ей кто-то года три назад, что она будет стоять в тибидохской спальне, крича о своей любви к Глебу Бейбарсову, она огрела бы нерадивого мечтателя по голове контрабасом. Но вот она, грозная русская Гротти, только что сделала именно это. И Таня была счастлива, как никогда.***
Кабинет главы Тибидохса, как всегда, встретил Таню уютной тишиной, нарушаемой лишь периодическим лязгом цепей о клетку, в которой хранились книги по тёмной магии. Здесь всё было по-прежнему, как тогда, в самый первый раз, когда Таня вошла в кабинет маленькой и взволнованной девочкой. И в самый последний, когда она выходила отсюда, узнав о том, что Глеб Бейбарсов потерял свой страшный дар, и думая, что в её жизнь и душу, наконец, придёт покой. И вот теперь она, уже будучи молодой женщиной, снова переступает порог, пропущенная золотыми сфинксами, чтобы в очередной раз услышать мудрые слова своего наставника. — Я знал, что рано или поздно ты придёшь, — спокойно проговорил Сарданапал, глазами указывая на кресло напротив себя. Дождавшись, когда Таня усядется, он поприветствовал её тёплой улыбкой: — После твоего назначения у нас не было времени как следует поговорить. Как продвигаются тренировки? — Привычно: Соловей Одихмантьевич лютует, игроки дуреют от усталости. Однако в день игры станет очевидным, что команда не так плоха, как сейчас уверяет тренер. — Что ж, Разбойник не меняется. Однако состав, который он собирает, год от года становится всё лучше. До матча остаются считанные недели, и я в вас верю. — Спасибо, академик, — кивнула Таня, чувствуя, однако, что разговор о драконболе ещё не окончен. И оказалась права. — Я… эээм… хотел спросить, нравится ли тебе твоя работа? То, чем ты сейчас занимаешься? Девушка знала, как хорошо Сарданапал чувствует фальшь, поэтому ответила искренне: — Я очень счастлива. Это была моя мечта. — Единственная? — быстро спросил он. — Нет, — улыбнулась Таня, — но, безусловно, самая важная. Старый маг какое-то время вглядывался в её лицо, а потом удовлетворённо откинулся на спинку кресла. Цветные усы подпрыгнули и улеглись ему на плечи. — Что ж, это заметно: твои глаза горят. Я помню похожий огонь в глазах Леопольда, твоего отца, когда он решил посвятить себя науке. Ну, раз ты счастлива, то я рад и спокоен. Однако позволь полюбопытствовать: что, в таком случае, заставило тебя в столь поздний час вместо заслуженного отдыха искать встречи со мной? Таня внутренне подобралась. Стычка с Ягуном всё ещё будоражила её, плотным вихрем закручивая внутри противоречивые эмоции. Девушка почему-то не сомневалась, что, если уж решение бросить всё и уехать с Ванькой в глушь академик воспринял без особого энтузиазма, то её желание остаться с Глебом он точно не оценит. — Я… хотела поговорить с вами. Это важно. И срочно. Дело в том… я знаю, что Глеб работает на вас, знаю, что и с какой целью он ищет, знаю, что ему грозит опасность. Выпалив последнее предложение, она замолчала, ожидая реакции Сарданапала. Однако он ничего не отвечал, лишь тонкие и длинные лучики морщинок расползлись по углам его глаз, и Таня с удивлением поняла, что глава Тибидохса улыбается. — Что ж, ты права, — наконец произнёс он, — это действительно безотлагательное дело. Думаю, для начала ты хотела бы знать, почему я не рассказал обо всём тебе, а доверился Глебу? В очередной раз поразившись проницательности академика, Таня кивнула. — Я хорошо помню, что вы, хоть и уважали Бейбарсова за ум, талант и незаурядные способности, отнюдь не одобряли того, в каких целях он использовал дарованные ему умения. — Всё верно, — кивнул Сарданапал, выпрямляясь и поправляя очки, — однако следует кое-что уточнить. Помнишь, я говорил тебе, сидя здесь почти два года назад, что случившееся с ним дало Глебу шанс, который выпадает раз в жизни, и то лишь самым везучим? Человек с такой яркой судьбой, как у него, был предназначен для чего-то большего. Он сам разрушил всё своими руками. Но когда появился шанс всё исправить, Глеб использовал его на все сто десять процентов. А я помог ему в этом. — Но почему?... — Таня никак не могла понять, что заставило старого мага поверить в того, кого он считал почти безнадёжным человеком. Академик покачал головой, явно прочитав её мысли: — Я не верю и никогда не верил в то, что есть безнадёжные люди. Пока в них горит хотя бы искра первозданного света, всё можно исправить. Главное, создать для этого необходимые условия. Для Глеба таким условием стала потеря дара. И тебя, разумеется. — Ванька тоже лишился магии, однако это не спровоцировало в нём никаких значительных перемен. Сарданапал сцепил пальцы рук и опёрся на них подбородком: — Дело в том, что их с Глебом ситуации кардинально разные. Ивану было на что опереться: его воля, его неунывающий характер, его чистое, доброе сердце. У него имелось дело, которое он любил больше всего на свете, у него были друзья, которые любили его, и была ты. У Глеба же не осталось ничего и никого. Да, он сам был в этом виноват, но это не отменяет факта: потеряв и магию, и тебя, он лишился всего, что было дорого ему на этом свете. Он никому не был нужен, никто не любил его по-настоящему — сестры по дару были привязаны к нему, но он не был центром их жизни. У него не было друзей, не было больше цели. И он остался один на один со своей разрушенной до основания жизнью. Сердце Тани дрогнуло: всё это время она предпочитала не задумываться над тем, насколько болезненно Глеб переживал всё то, что произошло после битвы Ваньки со сфинксом. Потому что в глубине души знала: горечь и мука разъели его сущность почти до основания, ведь тени пережитых страданий нет-нет, да мелькали на радужке его холодных серых глаз. — Разумеется, перемены, произошедшие в Глебе, не сделали его святым и не обелили его репутацию. Противоречивость его натуры всегда будет причиной замешательства для многих, но тем он ценней как маг. Глеб как замёрзшая река, скованная льдом, под которым — опасные холодные течения. Он всё делает под влиянием импульса, — не всегда светлого — но тем больше магический и эмоциональный потенциал, которым он располагает. — Значит, вы хотите, чтобы Глеб посвятил себя работе на благо школы и всего магического сообщества? — уточнила Таня. — По сути, да, — кивнул Сарданапал, и кончики его усов подпрыгнули. — Он станет полноценным боевым магом, но работать будет не на Магщество. Пожалуй, его можно сравнить с кем-то вроде наёмников Тартара, только со знаком плюс, разумеется. За всё время существования Тибидохса со школой чего только не происходило, это очень древнее место, оплот мощных сил. Нам не помешает опытный и сильный маг, который сможет защитить Тибидохс и детей. — Почему именно боевой маг? — Видишь ли, Бейбарсов, хоть и вычистил из себя всю гниль, по сути остался таким же человеком, как раньше. Он деятельный, страстный, ему нужно куда-то выплескивать копящуюся энергию и агрессию. И нельзя придумать лучшего способа, чем делать это в бою. — Но ведь это значит… — Таня запнулась, — значит, что он всегда будет подвергаться опасности? Сарданапал слегка склонил голову, глядя на девушку поверх стёкол очков. Ей стало немного неуютно, потому что академик, казалось, видел её насквозь — все её мысли, тайные желания, страхи, все чувства и эмоции были перед ним, как на ладони. В конце концов старый маг откинулся на спинку кресла и устало снял очки, положив их на край стола. Без этого практически неизменного атрибута, придававшего ему строгости и солидности, Сарданапал выглядел очень непривычно, и Таня вдруг увидела все отметины, оставленные на его лице безжалостным временем. — Я знал, что это случится однажды, — спокойно объявил академик, глядя в окно. — Наверное, с того самого дня, как трое некромагов прибыли к нам с Алтая. А может, ещё раньше, когда сам впервые увидел Глеба. Его самобытный характер, страстность, острый ум, целый ворох талантов… всё это я уже видел однажды в другом человеке. В тебе, Таня, — пояснил он, посмотрев на девушку. — И тогда я понял, что вы были предназначены друг другу: где-то, кем-то, когда-то. И однажды вы придёте к пониманию этого. Потрясённая его словами и открывшейся правдой, она с трудом прочистила горло и тихо заметила: — Только Глеб понял это гораздо раньше меня. Сарданапал покачал головой: — Ошибаешься. Именно сейчас он это и понял — когда отринул эгоизм окончательно во имя того, что дорого и важно тебе. Прежде, ещё до потери магии, его любовь была изуродована одержимостью. Потом, после произошедшего, в ней ещё оставалась взвесь обиды и недомолвок. А сейчас… сейчас он, наконец, понял тебя, принял тебя и полюбил так, как всегда хотел любить. Таня молчала, понимая, что, открыв рот, она рискует разразиться слезами. И старый маг не спешил нарушать эту немного неловкую, но такую нужную сейчас, правильную, блаженную тишину. Тишину, в которой услышанное постепенно приобретало черты будущего, того, что грядёт. Когда, наконец, Сарданапал заговорил, голос его слегка дрожал: — Итак, насколько я понимаю, ты желаешь помогать нам в поисках Амулета сотни магов? Что ж, думаю, Глеб уже поделился с тобой нюансами, необходимыми в этом деле. Уроки ратной магии ты, надеюсь, тоже не забыла. А теперь самое главное: я сообщу тебе то, к чему готовил Глеба последние недели. — Вновь надев очки и превратившись в привычного главу Тибидохса, он продолжил: — Я знаю, где нужно искать подсказку. Далеко на северо-востоке, в алтайских горах стоит избушка ведьмы, похитившей когда-то многих детей. В их числе был маленький мальчик, который впоследствии стал самым сильным её учеником. Тот мальчик давно умер, но часть его — испуганная, исстрадавшаяся — до сих пор живёт в молодом мужчине по имени Глеб Бейбарсов. Он должен полететь на Алтай и войти в проклятую избушку. Там он найдёт тайник в погребе под землянкой, где стоит искать ответ на наши вопросы. И там же он найдёт, наконец, ответы на свои: это станет последним этапом на пути к избавлению от ужасов прошлого, что гнетёт его. — Значит, я могу лететь с ним? — тихо уточнила Таня. — Должна, — улыбнулся Сарданапал. — Ты будешь нужна Глебу, потому что в одиночку ему не справиться. Переступить порог той землянки для него означает побороть своих демонов, и это та борьба, в которой ему понадобиться поддержка, хотя сам он никогда этого не признает. Именно по этой причине с ним не лечу я. Это не моя роль, не моё место. Оно твоё. И ещё кое-что: я не лечу, потому что мне нечего там делать. Открыть тайник я всё равно не сумею. — Как это? — поразилась девушка. Она уже настолько свыклась с мыслью о практически безграничных силах главы Тибидохса, что ей казалось немыслимым его признание в том, что он чего-то не может. — Мне лестно твоё неверие, — улыбнулся академик, явно зная, о чём она подумала. — Однако я не всесилен. Есть вещи, которые неподвластны мне. Тайник под землянкой я уже однажды пытался открыть, однако потерпел неудачу. Тогда я покинул Алтай, запечатав землянку заклинанием: найти её сможет лишь тот, кто уже однажды там побывал. В попытках выяснить причину, по которой тайник не желал открываться, я провёл не один год, и вот, наконец, понял: его сумеет открыть лишь маг, подобный Глебу — с чистыми намерениями, но с импульсом тёмной магии. Именно для этой цели старуха-некромагиня растила его, держа в неведении относительно дальнейшей судьбы парня. Именно по этой причине она подвергала его столь жестоким испытаниям, которые вывернули наизнанку неокрепшую душу. И — что самое главное — именно поэтому она одобрила самое чистое, самое светлое, что было в жизни Глеба: любовь к тебе. Она умело поддерживала в нём баланс мрака и света, заставляя балансировать, ходить по тонкой грани, и в итоге он, запутавшись окончательно в своих мыслях, чувствах и побуждениях, привёл свою жизнь к катастрофе. Глеб — человек с изуродованной судьбой. Которую, однако, ему выпал шанс исцелить. А ты способна исцелить его душу. Когда Таня шла обратно по коридору, за стрельчатыми окнами замка разгорался неуверенный рассвет. Его золотистые брызги окрасили кромку неба и редкие облака. Девушка думала о том, как несправедлива была к Глебу эта жизнь, люди, которых он встречал на своём пути. Это ей, Тане Гроттер, повезло родиться в семье всеми уважаемых героев, повезло узнать людей, которые любили её и заботились о ней. Повезло иметь такого наставника, как Сарданапал. И сейчас, бредя вдоль не успевших остыть за ночь стен, она задавалась вопросом: как сложилась бы её судьба, окажись она на месте Глеба? Ответ казался очевидным: в этот самый момент Таня поняла, как все они предвзято и ошибочно отнеслись к юному некромагу, прибывшему в Тибидохс пять лет назад. Никто не захотел узнать его, все просто сразу навесили на юношу ярлык. Его боялись, его презирали. А он шёл в этой толпе, неся под мышкой неизменную папку с рисунками, а в сердце — свою любовь, которая пережила все тяготы, невзгоды, лишения, трансформации личности, перемены, смерть и возрождение. Этой любви, этой большой любви, разрывавшей его сердце так долго, оказались нипочем людские насмешки, изначальное отсутствие взаимности и любые преграды. И теперь Тане открылась простая истина: неважно, простит ли она Глеба. Гораздо важнее другое — простит ли он её? Или самое важное: простит ли она сама себя? Потому что неумолимое время обнажило перед ней беспощадную правду: из всего, что было и есть, среди людей, приходивших и уходивших, среди мечт, что разбивались и срастались вновь — одна лишь любовь Глеба всё пережила и осталась неизменной.