***
Ветер свистел у него в ушах. Боковым зрением Глеб видел, как рядом смазанным пятном летит Таня: будь на её месте кто-то другой, то не поспел бы за дикой скоростью полёта. А сейчас Бейбарсов летел и знал, что Таня обогнала бы его, если бы захотела. Они неслись над просторами необъятной России уже больше пяти часов, ни разу за всё это время не снизившись, чтобы передохнуть. Сразу же над океаном, едва перелетев через Гардарику, Глеб развил бешеный темп, будто боялся, что иначе не хватит сил долететь до места, будто страшился передумать. И когда под ними широким ковром раскинулась бескрайняя алтайская тайга, перемежаемая острыми горными вершинами, сердце бывшего некромага на мгновение пропустило удар. Расступилась сизая дымка тумана, и внизу показался тёмный, непроходимый лес. Подав Тане знак следовать за ним, Глеб начался постепенно снижаться. Очутившись на более-менее расчищенной опушке, он заставил ступу исчезнуть и оглянулся. Таня приземлилась рядом и теперь стояла, сжимая в руках гриф контрабаса и подозрительно осматриваясь. Бейбарсову это было ни к чему. Практически каждый камень в этих непролазных дебрях был ему знаком. Он знал все большие поляны, где росли мухоморы и поганки, помнил болотистые заросли, в которых любили обитать хмыри и прятаться лешаки. Сумрачный лес встретил его, как родного, обнял своим пряным хвойным ароматом. И Глеб вновь вернулся на десять лет назад, когда… …хмурый темноволосый мальчик шёл вдоль высоченных сосен, угрюмо качавших верхушками. Одежда на нём была порвана, лицо и руки — в грязи и следах запёкшейся крови. Высоко, над теряющимися в недостижимой высоте деревьями плавилось золото рассвета. Мальчик пережил ночь, в течение которой за ним по всей тайге бегали мёртвые люди. Эти люди хотели убить и съесть его. Но мальчик сам убил как минимум пятерых. Он не знал, где остальные дети, пережил ли хоть кто-то эту полную ужасов ночь, за которую в нём в очередной раз что-то надломилось и сломалось, хотя казалось, что больше уже нечему. Обойдя гигантский, покрытый мхом валун, мальчик подошёл к тонкой полоске грязного ручья, пробегавшего через эту часть леса. Упав на землю, он окунул руки в прохладную воду и умылся. А потом спрятал лицо в ладонях, и худые сутулые плечи задрожали. Мальчик заплакал. Не потому, что ему было больно или страшно — нет, все эти доступные обычным людям ощущения были утрачены для него на долгие годы. Он плакал по своему отнятому детству, по матери, которую тогда ещё помнил и любил, по котёнку, со смертью которого так и не смог смириться. Ударив кулаком по поверхности воды и взметнув брызги, мальчик выпрямился, ныряя рукой куда-то под испещрённую дырами и каплями крови куртку, и вытащил на свет сложенный вчетверо листок. Развернув его, он уставился на портрет девочки, — непослушные волнистые волосы, смешная родинка на носу — и постепенно на лице мальчика начала проступать робкая, неуверенная улыбка, которую оборвал внезапный крик, раздавшийся среди деревьев. — Глеб!… — Глеб! Бывший некромаг резко вынырнул из прошлого, глядя повзрослевшими глазами на Таню, стоявшую возле одной из сосен. — Тут твоё имя! Приблизившись, он внимательно вгляделся в поистёршиеся от времени буквы, а потом кивнул: — Жанна вырезала когда-то. За это старуха засунула её в гроб к полуразложившемуся мертвецу. Таню передёрнуло: — Она наказывала вас даже за порчу деревьев? — Наказание было за любовь, — усмехнулся Глеб. — Нам запрещалось испытывать это чувство. Я был единственным, кому она милостиво разрешила полюбить, хотя до сих пор не знаю, почему. Идём. Они пробирались по лесу, который окутывал молодых людей своими звуками и запахами. — Знаешь, — внезапно произнесла Таня, — я поняла, что отсюда чуть меньше тысячи километров до нашей… до места, в котором жили мы с Ванькой. — Хочешь, завалимся к нему с дружеским визитом? — иронично предложил Глеб. Девушка не ответила, и они продолжали молча идти вперёд. Бейбарсов всегда пропускал момент, когда могучие деревья расступались, выводя к обрыву, на котором устрашающей тенью зависла древняя избушка. Она была такой старой, что наполовину вросла в землю. И при виде этого зрелища кровь резко отхлынула от лица Глеба. Таня осторожно прислонила контрабас к ближайшей из сосен, приблизилась к нему и крепко сжала своей ладошкой его похолодевшие пальцы. — Я с тобой, — прошептала она. Бывший некромаг взглянул на неё. Он не знал, как объяснить девушке, что именно происходит сейчас в его душе. Там страх боролся с ненавистью, старые травмы, как незажившие раны, вновь вскрылись и стали кровоточить, а в голове стояли вопли, крики других детей — несчастных детей, которые оказались менее везучими, менее живучими, чем он с сёстрами — и собственный тихий плач. Однако по мере того, как солнце постепенно склонялось к горизонту, его рука, зажатая между Таниными пальчиками, согревалась. Они по-прежнему стояли метрах в ста от землянки, поросшей мхом и почти слившейся с окружающей действительность. И вот, наконец, Глеб сделал первый шаг. Прежде чем переступить порог, он проверил дом на наличие проклятия или порчи. Чисто — по крайней мере, на первый взгляд. Вдохнув побольше воздуха, как перед прыжком в воду, Бейбарсов резко толкнул дверь. С ужасающим скрипом та приоткрылась, впуская в избушку, вместе с непрошеными гостями, лучи закатного солнца, осветившие танец миллионов пылинок, покрытый многолетней грязью пол, низкий потолок с подвешенными к нему пучками засушенных растений и каменный очаг с огромным котлом посередине. Сделав пару шагов, Глеб остановился, прислушиваясь к собственным ощущениям. Здесь всё ещё присутствовала магия, причём аура её была настолько плотной, пронизанной густой тьмой, что буквально прибивала к земле. — Вот здесь я и вырос, — сказал он глухо. Подошедшая сзади Таня тронула его за плечо. — Знаешь, а ведь когда-то я думала, что нет на свете хуже условий, чем продуваемый всеми ветрами балкон в квартире Дурневых. Обернувшись, он встретился с ней глазами. В каре-зелёных зрачках девушки отражались потрясение и грусть. Но не было того, что он страшился увидеть: жалости. Она не жалела его, она его понимала. Или, во всяком случае, пыталась понять. Сбросив оцепенение, Глеб огляделся, выхватывая взглядом до боли знакомые предметы. Грудь ему сжало что-то тугое, страшное, но он упрямо заставлял себя игнорировать призраков прошлого. — Сарданапал говорил, что тайник нужно искать в погребе? — Да, — кивнула Таня, разглядывая заваленный мусором пол. Ногой, обутой в высокий военный ботинок, Бейбарсов раскидал в стороны обрывки бумаги, сухие листья и стебли трав, грязь и маленькие трупики мышей. Под всем этим обнаружились огромные медные скобы, вделанные в деревянные доски пола. Проверив на всякий случай и их, Глеб взялся за оба кольца разом и резко дёрнул. Доски неохотно, со скрежетом разошлись, открыв зияющий провал. У основания вырисовывалась ненадёжная лестница, уходившая вниз и теряющаяся в темноте. Без лишних раздумий Глеб опустился на корточки и взялся за верхнюю перекладину. Стоило ему это сделать, как в погребе зажглось несколько факелов. Переглянувшись, молодые люди по очереди спустились вниз. Погреб оказался маленьким и тесным. Здесь марево пыли оказалось ещё плотней. Таня закашлялась. Всюду стояли какие-то склянки, заполненные жидкостью, мётлы и черепа — прямо как из сказок о злых ведьмах. Вот только это была совсем не сказка. На небольшом возвышении лежала раскрытая толстая книга. Глеб хмыкнул, в неверном свете огня разглядывая написанное. Таня вопросительно вскинула брови. — В эту книгу старуха записывала имена всех своих врагов, — пояснил он, — а когда они умирали, вычёркивала их. В такие дни она бывала довольна и почти не издевалась над нами. Осторожно озираясь по сторонам, Глеб чувствовал, как голова начинает пульсировать от боли. Что-то гнетущее острым крючком вцепилось в горло, рвануло. Бывший некромаг сжал кулаки, стараясь отделаться от душивших ощущений, как вдруг позади раздался ликующий возглас. Резко обернувшись, он увидел, что Таня тянет руки к продолговатому ящичку, на крышке которого был изображён странный амулет — перевёрнутая пятиконечная звезда с заключенным внутрь полумесяцем. Ящичек казался совершенно безобидным, однако чутьё заставило Глеба рвануться вперёд и в последний момент схватить Танину руку. — Какого Лигула ты творишь! — гневно воскликнул он. — Я… Прости, я не подумала, — смутилась девушка. — Думаешь, он проклят? — Ясен Древниров х… — Глеб! Он смягчился и отпустил её, разглядывая странную находку. Бейбарсов помнил всё, что находилось в этом доме, и сейчас мог со стопроцентной уверенностью заявить: прежде он не видел этого ящичка. Значит, старуха прятала его, и значит… — Там что-то важное, — заключил он вслух и занёс руку, скороговоркой пробормотав несколько контрзаклятий от сглаза и порчи. Сразу пять искр оторвались от кольца и окутали шкатулку мерцанием, которое растворилось в пыльном воздухе. Однако ничего не произошло, и от ящичка по-прежнему исходила очень тёмная аура. Глеб нахмурился. — Что такое? — спросила Таня, вглядываясь в его лицо. Он внимательно посмотрел на неё: — Академик тебе ничего больше не говорил? Никаких уточнений по поводу того, какой тип магии здесь может пригодиться? Девушка на секунду отвела глаза, и Глеб сразу всё понял. Вот почему именно он оказался здесь много лет назад. Вот почему он здесь сейчас. Он просто пешка, разменная монета, которую нужно было использовать, чтобы получить доступ к мощному артефакту или к подсказке о том, где его искать. Выходит, с самого начала его существование было подчинено одной единственной цели, и на пути к этой цели не было места для радости, любви или счастья. Только хаос, боль, ужас и бесконечное одиночество. Чтобы в конце концов он погиб во имя хороших людей, которые сделали с ним всё это, — или по приказу плохих, которые превратили его в чудовище. Глеб в отчаянии прикрыл глаза. Таня что-то говорила ему, цепляясь за кожаный ворот куртки, но он отворачивался. Всё его существо затопила страшная, бессильная ярость. —…послушай же меня! — вдруг долетел до него торопливый голос девушки, в котором сквозили мольба и отчаяние. — Тебя использовала ведьма, ничего не знавшая о том, кто ты такой! Она думала, что ты поможешь ей в поисках артефакта, но ошиблась! Старуха недооценила маленького мальчика, думая, что окончательно сломала в нём всё человеческое. Но это оказалось не так! Неважно, какими путями — но ты пришёл туда, где стоишь сейчас! А сейчас ты со мной, я рядом, и вместе мы на полпути к тому, чтобы спасти весь магический мир! Посмотри на меня, Глеб, посмотри! Его расширенные зрачки впились в бледное лицо Тани. — Ты — не то, что ведьма пыталась лепить из тебя, — шептала девушка, стараясь притянуть его к себе поближе, — ты хороший человек, и можешь стать ещё лучше… — Я не могу стать лучше даже ради тебя! — воскликнул Глеб. — Не могу, Таня! Я по горло во тьме, так всегда было, и так всегда будет! Исправить это не способна ни моя любовь, ни твоя вера. И, резко подняв руку, он хрипло выкрикнул страшное заклинание. Таня помнила его очень хорошо: оно было из списка запрещённых. От кольца Древнира отделились четыре тёмные искры и попали в ящичек. Огонь охватил дерево, однако, вопреки всему, ларчик не сгорел дотла. Лишь только свечение погасло, хитроумный замок на крышке сдвинулся в сторону. Глеб с Таней переглянулись, одновременно шагнули к ящичку и, не сговариваясь, вместе подняли крышку. Внутри лежал пожелтевший от времени свиток пергамента. Проверив его на всякий случай, Глеб осторожно развернул ломкую бумагу, на которую были нанесены… рисунки. Молодые люди молча изучали тонкие чернильные линии, пока те не начали складываться в историю. При взгляде на одну из фигур Глеба прошибла дрожь, и он услышал резкий выдох Тани — на пергаменте была изображена Чума-дель-Торт. Она стояла в окружении множества других силуэтов, а вся картинка была заключена в ту самую фигуру, которую они с Таней уже видели на крышке ящичка. — Это ритуал, — прошептала Таня. — Ритуал создания амулета. Только при чём здесь месяц? Бейбарсов продолжал пристально разглядывать рисунок, нахмурив брови. Сарданапал говорил, что для создания Амулета нужна была сила сотен магов. Таня права, что-то не сходилось. Если только… — Это не полумесяц… — осенило его внезапно. — Это «С», римская цифра сто! Таня ахнула. — Значит, это символ, — продолжал Глеб. — И что-то мне подсказывает, что сам артефакт имеет примерно такой же вид. Осталось выяснить одно: как эта живопись поможет нам установить местонахождение Амулета? — Академик упомянул, что его поместили внутрь камня. — Да, — хмыкнул Глеб, скосив на неё глаза, — интересно, откуда начнём поиски? — Ты не понял, — Таня внимательно вглядывалась в рисунок. — Камень, Глеб! Присмотрись! Место проведения ритуала тебе ничего не напоминает? Бейбарсов вновь бросил взгляд на пергамент. Силуэты людей стояли в центре круга, образованного подковообразными глыбами, которые вырисовывались в нечто смутно знакомое… — Стоунхендж! — воскликнул он. — Ну конечно! Таня победно засмеялась и чмокнула его в щёку. Голова Глеба всё ещё раскалывалась от боли, но он заставил себя улыбнуться и вернул поцелуй. Они провели в погребе ещё часа два, тщательно обыскивая каждый закуток. Однако больше ничего, что могло бы стать подсказкой в поисках, отыскать не удалось, и усталые, покрытые пылью и потом, они вскарабкались наверх, прихватив с собой ларчик с рисунком. За это время обжигающий диск солнца закатился за горизонт, сгустились сумерки. Через приоткрытую дверь из леса проникал пряный запах хвои. Стоило молодым людям показаться из погреба, как факелы внизу погасли, зато очаг в середине комнаты вспыхнул ярким синим светом, словно огромная газовая конфорка. Подойдя к котлу, Глеб задумчиво уставился на него, а потом постучал согнутым пальцем, прислушиваясь к гулкому эху, отразившемуся от толстых чугунных стенок. Взглянув на стоявшую рядом Таню, он устало кивнул: — В этом чане, в крови семи мертвецов, я увидел когда-то тебя. Увидел и полюбил навсегда. И сразу едва не поплатился за это чувство, почти захлебнувшись в липкой крови. Сколько я потом ещё её пролил — одному Творцу известно. И сколько ещё пролью… Таня внезапно прервала его, накрыв губы прохладными пальцами. — Перестань. Если не ради себя, то ради меня — ради нас и нашего будущего — перестань корить себя за то, что было, и за то, кто ты есть. Как бы ты ни пытался убедить меня там, внизу, что ты плохой — я знаю правду. Я собрала её из крошечных фактов, из кирпичиков и обломков, которыми ты завалил мою жизнь. Ты изломанный, измученный. Ты самоуверенный и упрямый. Наглый и резкий. Ты какой угодно — но не плохой. Ты не был плохим человеком раньше, и не являешься им теперь, когда трансформация в тебе настолько очевидна, что это признаёт сам Сарданапал. Он выбрал тебя на эту миссию не потому, что хотел воспользоваться, а потому, что верит в тебя. — Он сам тебе это сказал? — недоверчиво спросил Бейбарсов. — Именно. Академик, как никто другой, понимает, что тебе никогда не стать полностью светлым магом — и не нужно. Твоя сила, твоя особенность именно в балансе. Но, чтобы соблюдать его, ты должен прилагать все имеющиеся у тебя силы. Бывший некромаг сверлил её напряжённым взглядом. — А если… если сорвусь? — Я буду рядом, — покачала головой Таня. — Я буду рядом с тобой и не позволю этому случиться. — Мне всегда придётся идти по краю... — Значит, пойдём вместе. Глеб какое-то время разглядывал своё отражение в её увеличившихся зрачках, а потом осторожно высвободился из объятий и обошёл котёл. — Тогда, много лет назад, старуха, поняв, что я влюбился, сначала хотела убить меня. Но потом передумала. Я многие годы задавался вопросом, в чём же была причина. Теперь мы знаем её. Однако я до сих пор не понимаю, почему она позволила мне любить тебя. Так и сказала: «Дарю тебе право любить Таню Гроттер!». Я столько лет думал над этим, над её словами, над тем, что она сотворила с моей жизнью, и знаешь что?… Он помедлил буквально секунду, а потом оттеснил Таню в сторону и выкрикнул заклинание, вложив в него всю свою боль и ненависть: — Пепелис кремацио некро гродис! Дрогнули стены избушки. Гигантский чан в одну секунду осыпался в костёр очага горсткой пепла, и стальной обруч, всё это время сжимавший грудь Глеба, лопнул. Но Бейбарсов уже не мог остановиться. Он крушил и громил всё вокруг, держа Таню рядом, в безопасном кольце, которое образовывало защиту вокруг их тел. По тесной избушке метались снопы искр, и бывший некромаг не сразу заметил, когда к его тёмным примешались яркие зелёные, выпускаемые Таниным перстнем. Только когда всё убогое убранство землянки уже валялось вокруг покорёженным хламом, Глеб остановился и вытер лоб. А затем повернулся к Тане и заглянул ей в глаза. — Я хочу попросить тебя кое о чём. — Что угодно, — улыбнулась она. Её лицо, как и его, было покрыто грязью и блестело от пота. — Позволь мне любить тебя. По выражению её лица он сразу понял, что она потрясена. Однако, взяв себя в руки, девушка мягко сказала: — Раньше ты не просил разрешения даже на поцелуй. — Раньше я был мертв. Я был не я. А сейчас я прошу у тебя гораздо больше. Позволь мне... позволь любить тебя. Просто любить, я ничего не попрошу взамен. В ответ Таня приблизилась к нему и прошептала: — Не проси, я всё равно отдам. Люби меня. Люби так сильно, как можешь только ты. Глеб схватил её ладонь, поднёс к своим губам. Затем поднял с пола драгоценный ларчик, и вместе с Таней они покинули избушку, уродливые, страшные очертания которой чётко вырисовывались на фоне вечернего неба. В который раз за день вскинув руку с кольцом, Бейбарсов бросил взгляд на Таню, и та послала ему в ответ дерзкую улыбку. Их сдвоенные искры — тёмная и зелёная — одновременно разрезали свинцовые сумерки и атаковали стоящую на обрыве землянку. Здание дрогнуло, но устояло. Тогда они вновь произнесли заклинание, и ещё, и ещё, до тех пор, пока древние камни с ужасающим грохотом не обрушились в пропасть, оставив после себя лишь голую поляну, которую Глеб выжег Искрисом. Он стоял на обрыве и долго смотрел вниз: вот оно, прошлое, жуткое и пугающее, породившее монстра, едва не уничтожившего всё, что дорого Глебу, — лежало сейчас в руинах у его ног. Он сделал это, после стольких лет, наконец освободившись от груза, что лежал на его плечах с самого детства. И впервые за долгие годы Глеб Бейбарсов вдохнул полной грудью. А потом порывисто развернулся и прижался к Тане Гроттер сухими губами. Девушка ответила не сразу, застигнутая врасплох его порывом. Тогда он усилил напор, приоткрывая её рот. — Что ты делаешь? — сквозь смех и поцелуи спросила Таня. — Хочу тебя, — пробормотал он. — Здесь?? Глеб, пожалуйста, не сходи с ума. — Я уже… И больше он ничего не смог сказать, и не позволил ей. Скользнув рукой вдоль её спины, Глеб не встретил сопротивления, и его ладонь опустилась ниже, на поясницу и дальше, к ягодицам, которые он обхватил ладонью, прижимая девушку к себе так крепко, что у неё перехватило дыхание. Он любовался ею, её странной робостью, просыпающейся в его объятиях — ему нравилось, что он смущает Таню, потому что знал, что вскоре эта милая реакция сменится нетерпением и бесстыдством. Слишком долго он этого ждал. Они оба. Бейбарсов чувствовал, как голова идёт кругом от пережитого совсем недавно потрясения, от взрыва эмоций, прохладного горного воздуха, горячего тела Тани. Беспорядочно целуя её лицо, он сбросил свою куртку и мягко, но настойчиво нажал на плечи девушки, вынуждая их обоих опуститься на землю. Место, на котором ещё совсем недавно стояла проклятая землянка, было покрыто пеплом. Глеб ощущал его между пальцами, когда накрыл Танино тело своим, запуская руки под её тонкую рубашку. Девушка втянула в себя воздух и напряглась. Бывший некромаг остановился на мгновение, заглядывая ей в глаза. — Всё в порядке? Она робко улыбнулась: — Да, я просто… Как будто всё это происходит не с нами. Глеб усмехнулся. Его тоже не покидало ощущение нереальности. Как давно он мечтал об этом? Сколько часов, дней, лет провёл, представляя под собой это худое, гибкое тело? — А ещё я… кхм… — продолжила она, и в сгустившихся сумерках он с трудом смог различить румянец, выступивший на её щеках, — понимаешь, у меня не так много опыта, как у тебя. И я боюсь, что… — Таня, — хрипло прервал он, — твоя неопытность — последнее, что меня волнует, поверь… Больше Глеб не спускал с неё глаз, пока его ладонь продолжала свой путь под хлопковой тканью, и когда он накрыл и слегка сжал её правую грудь, девушка не смогла сдержать тонкий вздох. Глеб замер. Ощущения, которые он при этом испытывал, не были похожи на всё то, что ему прежде довелось испытать в постели. Когда ты держишь в объятиях свою мечту, всё, на что хватает сил — это постараться не сойти с ума от противоречивого желания сжать крепче и при этом не навредить. Склонившись, Бейбарсов пылко прижался к её губам. Их тела касались друг друга так плотно, как только это было возможно при наличии одежды. Напряжение между ними было так велико, что воздух вокруг гудел: их мысли, страхи, эмоции — всё соединилось в искрящееся возбуждение. Они желали друг друга до дрожи. Алтайская ночь всё больше вступала в свои права. Она окутала таинственными тенями лес, украсила небеса сотнями мигающих звёзд и разогнала облака, выпуская на сцену почти полную луну, которая залила всё вокруг призрачным сиянием и осветила высокий горный уступ, на котором двое срывали друг с друга одежду, позабыв об окружающем мире. Глеб изучал Таню, наслаждался ею, не уставая восхищаться тем, какой отзывчивой и страстной она оказалась. Нежные поцелуи и ласки постепенно перерастали в более долгие и неистовые, когда их языки тесно сплетались, а они сами почти душили друг друга в объятиях. Разорвав жадный поцелуй, Бейбарсов подтянул Таню вверх, склонил голову и коснулся языком её левой груди и напряжённого соска прямо через ткань рубашки. Девушка вздрогнула под ним и тихонько застонала, подаваясь вперёд, подставляя себя под его настойчивые, бесстыдные ласки. Он внимательно следил за сигналами, которые подавало её тело, слышал, как её дыхание стало чаще и прерывистей, ощущал, как она слегка потирается об его затянутую в плотные брюки ногу. Приподнявшись, он бросил на Таню хитрый взгляд и потянулся к высокой шнуровке ботинок, однако тонкие пальчики остановили его. — Дай мне, — прошептала Таня, принимаясь распутывать шнурки. Рубашка девушки в тех местах, где он ласкал её грудь, была украшена двумя влажными пятнами, и у Глеба пересохло во рту. Он знал, что Таня видит явное доказательство его возбуждения, и наслаждался восторгом, который отражался на её освещённом луной лице. Расправившись с обувью, девушка подползла к нему, сама целуя его раскрытые губы, надавливая на плечи и заставляя опуститься на спину. Оседлав его бёдра, Таня резко дёрнула пряжку ремня на брюках, но затем остановилась и через грубую ткань накрыла рукой его член, слегка сжав. Глеб выдохнул, запрокидывая голову и обхватывая мягкие полушария Таниных ягодиц. Так не пойдёт! Рывком поднявшись и не выпуская девушку из объятий, он ловко поменялся с ней местами — она успела только вскрикнуть, перебивая этот возглас собственным тихим смехом. Разжав на мгновение руки, бывший некромаг стянул футболку и отбросил её в сторону. — Я хотела сама, — пробормотала Таня, но Глеб покачал головой, не в силах вымолвить не слова. Он перевернул её на живот, задрал рубашку, слыша, как трещит натянутая ткань и игнорируя Танино недовольное восклицание. — Я всё ещё помню ту родинку на лопатке, — прошептал он, наклоняясь к её уху, а потом сделал то, о чём мечтал много раз: осторожно лизнул небольшое тёмное пятнышко. Таня дёрнулась под ним, ещё больше усиливая трение между их вспотевшими телами. Он нагнулся, скользнул рукой под её живот, нащупывая пуговицу джинсов и продолжая покрывать поцелуями голую спину. Девушка попыталась остановить его тихим и неуверенным «Не надо», но это было скорее от робости. Глеб запустил пальцы под грубую ткань, и дальше, за резинку трусов, проникая между бёдер. От первых настойчивых прикосновений Таня заскулила, вжимаясь в него всем телом, бормоча что-то едва слышно. Бейбарсов потерял себя в звуках, которые она издавала. Сам он с трудом сохранял молчание, стараясь не пропустить ни единого стона, срывавшегося с губ Тани, но его дыхание становилось всё более тяжёлым. — Глеб, пожалуйста… Эта тихая мольба возбудила его даже больше, чем вид её обнажённой груди. Перевернув Таню на спину, он быстро расстегнул пуговицы её рубашки, помогая высвободить руки, опустился ниже, проводя губами по краю джинсов и посылая ей исподлобья нахальный, затуманенный взгляд. Девушка бессильно покачала головой и прикрыла ладонями пылающее лицо. Глеб наслаждался тем, что дразнил её, голову кружило осознание, что он мог заставить это тело так быстро откликнуться, потерять контроль, заставить умолять… Он не помнил, в какой момент они оба оказались полностью обнажёнными, но прикосновение кожи к коже заставило его выдохнуть сквозь сжатые зубы. Когда настал момент, тот самый, интимнейший и трепетный, Глеб посмотрел на Таню, стараясь запечатлеть этот образ в своей памяти, оттиснуть клеймом то, как она выглядела — с раскиданными по плечам непослушными волосами, с лихорадочным румянцем и блеском в глазах, — а потом взял её. Это оказалось труднее, чем они оба предполагали, потому что Таня была такой хрупкой, с худыми узкими бёдрами, и он видел, как непросто ей было принять его. А он был больше неё, он везде был гораздо больше, и ему стоило больших усилий сдержаться, не быть резким, не порвать её на куски в слепом безумии страсти. Но когда после первых спокойных, сдержанных толчков Таня чуть приподняла бёдра, поощряя его двигаться быстрее, Глеб потерял голову. Он зажмурился, ощущая, как пальцы девушки легли на его поясницу, поднялись выше, сжимая покрытые шрамами плечи. Когда же её рука скользнула вверх и слегка потянула его волосы, Глеб приоткрыл глаза, и их взгляды встретились. Этот миг — обоюдного восторга, неверия, разделённой долгожданной сладости — навеки отпечатался в его сознании. А потом он опустил голову, глядя на дрожащее тело Тани, на то, как их животы отдаляются и с негромкими шлепками соприкасаются вновь. На их коже: его — смуглой, глянцевитой, её — более светлой, матовой — пятнами скользил холодный свет луны. Они блестели от пота, поверх которого налипал серый пепел. Их бёдра, встречаясь, примыкали друг к другу так естественно, как будто были двумя частями сложного пазла. Всё ещё стараясь двигаться в терпеливом, размеренном темпе, Бейбарсов ощутил, как Таня обвила его талию своими длинными ногами, побуждая приникнуть ближе, глубже, сильнее, и он повиновался, скользя в ней, ощущая, как невыносимое удовольствие расползается по позвоночнику. — Ещё, — шепнул он хрипло, пряча лицо в изгибе Таниной шеи, — ещё… У него не осталось больше сил быть нежным. Во рту ощущался привкус пепла, тогда как он желал совсем другого. Поэтому Глеб накрыл губы Тани, ловя её стоны, её тяжёлое дыхание, собственное имя, рвущееся из её груди. Чувствовать на себе её руки, цеплявшиеся так крепко, её губы, ласкающие так неистово, ощущать, что она жаждет его, так же сильно, как он её — это было всем, о чём он когда-либо мечтал. Пытаясь контролировать собственное нетерпение, Глеб приподнялся на локтях, чуть замедляясь и вглядываясь в лицо Тани, освещённое перламутровыми лунными бликами. Она смотрела на него расширенными зрачками, её губы двигались, будто она пыталась сказать нечто очень важное… — Что? — пробормотал он, слегка двинув бёдрами и наблюдая за её реакцией. — Что, Таня? — Я… я тебя… — она осеклась, замотала головой, смаргивая слёзы. Что-то острое пронзило его грудь. Таня жалобно застонала, когда он вновь резко задвигался, уже не щадя ни её, ни себя. А Глеб всё смотрел и смотрел на неё, понимая, что теперь уже никогда не сможет отпустить эту девушку. Она вросла в него, поселилась под его кожей, отпечаталась на внутренней стороне век; она жила в нём, цвела в нём, распускалась огромными бутонами. Она сделала его своим навечно, и он пытался хоть как-то возместить это, делая её своей сейчас, желая так же поселиться в ней. Он вглядывался в её лицо, надеясь, что Таня сможет прочитать все эмоции, которые он испытывал и не мог выразить словами — свою жажду, радость обладания, восторг и острое удовольствие, страсть и любовь. Всё то, что сейчас пронизывало воздух вокруг них, что сводилось к центру их близости, к месту, где они соединялись и становились, наконец, одним целым. Глеб смотрел, как подрагивает её маленькая грудь, пока он безжалостно вбивал Таню в землю, покрытую пеплом. Их тела двигались вместе, как единый организм, в котором всё дышало в унисон. Он почувствовал момент её надлома заранее, когда увидел, как Таня задвигалась ему навстречу, в отчаянии цепляясь за его шею. Он встречал её резкими толчками, позволяя использовать своё тело для её удовольствия, потому что в этот момент не было ничего важнее. И когда она шагнула за грань, хватая ртом воздух и напрягаясь в его руках, как тетива, он со стоном последовал за ней. Удовольствие обрушилось долгой пульсирующей агонией, и Глеб, словно сквозь вату, слушал беспомощные вскрики девушки и собственные хриплые выдохи. А потом болезненные уколы дикой страсти смыло сладкое томление, оставшееся, как послевкусие. Глеб по-прежнему сжимал Таню в объятиях, не желая отпускать. Он потерял рассудок от наслаждения, от потрясения, от любви.***
Они ещё долго лежали, не шевелясь, разделяя ускользающее блаженство. Глеб боялся двигаться: вдруг Таня исчезнет, и всё это окажется его сном. Но когда девушка тихо охнула, приподняв затёкшую ногу, он осознал, что это реальность. И что он придавил Таню своим весом. Осторожно покидая её тело, Бейбарсов задержал дыхание — таким невыносимым казалось это вынужденное разъединение. Он прилёг рядом и разжёг искрой небольшой костёр, который охранял их разгорячённые тела от свежего ночного воздуха. Таня приподнялась и села, слегка поморщившись. Обняв колени, она улыбнулась, немного смущённо разглядывая его наготу: по лицу девушки пронеслась тень былой стыдливости. Изучая блики, пляшущие по её коже, Глеб подумал, что на такое противоречивое поведение способна лишь она одна. А ещё он подумал о том, что они оба не предприняли никаких попыток, чтобы их сумасшедшая близость была безопасной. И он не желал напоминать Тане об этом, потому что в его мечтах такая осторожность была им совсем ни к чему. Но эту мысль смела, сгладила другая, более реальная, более важная — Таня теперь его навсегда, а он навсегда её. Протянув руку, Бейбарсов лениво коснулся рыжей пряди, свисавшей вдоль её лица. — Ты такая красивая, — прошептал он, с ухмылкой наблюдая, что этим простым признанием смутил девушку ещё больше. — Как ты вообще можешь краснеть после того, чем мы занимались? Кажется, мне никогда не понять тебя до конца. — Значит, мы с тобой в одинаковом положении, — улыбнулась Таня, наблюдая, как он придвигается к ней ближе, как прижимается лицом к её перепачканному бедру и водит носом по влажной, покрывшейся мурашками коже. От этой забавной и трепетной ласки девушка тихонько засмеялась. Глеб приподнялся и сел, сгребая её в охапку и придвигая к себе, переплетая ноги, так, что их лица оказались друг напротив друга. Таня запустила пальцы в его волосы, ласково перебирая тёмные пряди. Отсветы костра играли на их телах. — Таня, я хочу, чтобы ты осталась со мной навсегда. — Его голос хрипел, и в груди, под самой кожей, ворочалось что-то острое, надрывное. — Чтобы мы прожили вместе столько, сколько нам отведено. Ради того, чтобы быть со мной, тебе не придётся отказываться от всего, что тебе дорого. Это будет так же естественно и легко, как летать. Мы с тобой хотим одного и того же, мы похожи. И я — единственный из мужчин, кто принимает и любит тебя такой, какая ты есть, со всеми недостатками, с твоими тёмными сторонами, твоим двойным дном. Она смотрела на него, не моргая, слегка поглаживая небритую щёку большим пальцем. — Я люблю всё в тебе, — продолжал он. — Я знаю, что ты упрямая, слегка зацикленная, порой совершенно невыносимая. У тебя волосы непослушные и жёсткие, вечно торчат в разные стороны. Ты носишь одни и те же джинсы много лет, а свитер, мне кажется, даже старше тебя. Ты ценишь драконбол больше всего на свете, а ещё своих друзей и эту жизнь. Ты тоскуешь по родителям. Терпеть не можешь ложь и зазнаек. И я люблю всё это, я люблю всё в тебе, всю тебя, и так будет всегда. — Я знаю это, Глеб, — прошептала девушка. Её руки, перебиравшие его волосы, дрожали: — Я тоже хочу быть с тобой. Но порой ты пугаешь меня. Ты любишь так, как будто в бой идёшь. И боишься его проиграть. Копья, стрелы, ножи из слов и поступков. А я не хочу воевать. Хочу просто прижаться ближе и любить. И мне страшно признаться, страшно произнести те слова, которых ты так ждёшь от меня. Я боюсь признаться тебе в любви. Таня отчаянно вглядывалась в его глаза, как будто надеялась, что так он поймёт, что она испытывает, что хочет сказать. И Бейбарсов понял. Он нагнулся, слегка коснувшись её губ в трепетном, невинном поцелуе, особенно удивительным после их бурной близости, а потом прижался лбом к её лбу и шепнул: — Тогда признайся в нелюбви. — Я… я не люблю тебя, — она сказала это с тихим всхлипом, давя в горле рыдания. — Я тебя тоже. Глеб с ужасом ощутил, как что-то предательски влажное заполняет его глаза, но не посмел отвести взгляд. И когда две слезы упали на его щёки, он не сразу понял, что эти слёзы — Танины. Мокрыми были её ресницы, её губы, которыми она покрывала всё его лицо, безостановочно шепча «Не люблю, как же я не люблю тебя…». Они провели всю ночь, сплетаясь и разъединяясь, час за часом погружаясь друг в друга, мучая друг друга. Опьянённые чувствами и ощущениями, они вновь и вновь сливались, становясь единым, переводили дыхание, доведённые до изнеможения, и опять возобновляли обоюдные ласки. До рассвета еще оставалось несколько часов. Совсем немного времени, прежде чем внешний враждебный мир вновь вытолкнет их в реальность, где им придётся вновь бороться за свою любовь. Но пока далёкая полоса горизонта за холмами ещё не окрасилась золотом, у них есть время. Когда костёр почти догорел, а Таня, укрытая байкерской курткой, дремала, выбившись из сил, на его согнутой руке, Глеб встречал раннее летнее утро уже другим человеком. Он поборол демонов своего прошлого, смирился со всеми потерями, признал все ошибки. Он раскаялся. Он постиг суть того, чем была его жизнь. Он переступил черту, ту самую, отделяющую его от нового Глеба и новой жизни. Жизни, в которой он больше никогда не будет одинок.