На вершине Сциллы, у подножия Харибды

       Москва — концентрационный лагерь двадцать первого века. Разница одна: заключение происходит на добровольно-принудительной основе. Люди прибывают в столицу якобы по своему желанию, закрывая глаза на то, что их желания вызваны обстоятельствами. У каждого причины свои, и пропасть между ними растёт с каждым годом. Кто-то с голым задом ищет еду, кто-то потакает своим амбициям, ну а те, кто посередине, волнуют город меньше всего. Хватает одного раза, одной крошечной прогулки по Москве, чтобы навсегда остаться в этой клетке цвета самой дешёвой золотой бижутерии. Не обязательно любить этот город, но, даже если покинуть его физически, мысли о нём не отпустят — сожмут когтями внутренности, проторят борозды воспоминаний, строя из них забор под высоким напряжением.        Москва оказалась клеткой и для Арсения. Он, живший мыслями о том, что на новогодние праздники улетит к себе в Омск, к родителям и друзьям, теперь каждый день убеждал себя в том, что очень любит свою работу. Вынужденная разлука с близкими продлевалась из-за командировки в Санкт-Петербург, а не об этом ли городе Арсений всегда мечтал? Ради мечты можно перетерпеть и не такое. Что стоит проработать все эти праздники, пытаясь закрыть текущие проекты, если после его ждёт прекрасный город? А стоит это семейного тепла и недолгой, но всё же свободы от гнетущей столицы.        Самовнушение работало. Любовь к своей профессии — тоже. Арсений оставался спокойным и сосредоточенным на протяжении всего остатка декабря. Он думал только о текущей деятельности. Конкретно сегодня, например, Арсений думал ещё и о том, что через пять минут отвлечётся и сходит на обед с Димой. Последний, кстати, не заставил себя ждать.        Обедая в той самой кафешке на третьем этаже, куда зачастил Поз, Арсений размышлял над тем, что и Новый год, получается, он встретит один. Не страшно, но как-то совсем уж скучно и грустно. Ему и сорока нет, а жизнь с приездом в Москву стала значительно более вялой.       — А ты чего пришибленный такой? — Дима улыбнулся подошедшей официантке и кивнул. — Ага, это мне. Спасибо.        Арсений на официантку даже не посмотрел — глаза как будто примёрзли к виду за окном. Всё в голубовато-белом снегу, и только грязно-серая полоса шоссе контрастировала с этой хрустящей, скрипучей свежестью. Объективно, возможно, с верхних этажей вид открывался завораживающий, но с третьего — совсем печаль, отрезок дороги и слякоть, люди проходили мимо совсем близко, бока машин чумазые, как афганские дети.       — Да нормальный я, — Арсений не повернул головы. Необыкновенно белые облака с сиреневатой дымкой тонким слоем покрывали всё небо, сквозь их обрывки робко проклёвывалось солнце, и в тех местах, где холодные лучи обнимались с морозным снегом, образовывалась лужа блестящего света, искрящегося и переливающегося, как вешний ручей.       — Ой да хорош, Арсений. Ты всегда нормальный, — Дима смотрел на Арсения внимательно. Хмуро. Сколько должно пройти времени, чтобы Арсений стал чуть менее скрытным? Возможно, столько, сколько не живут люди. — Ладно. На Новый год какие планы?        Арсений наконец оторвался от окна. Мысленно Дима дал сам себе пять за победу (над чем непонятно). Победа, правда, какая-то нулевая: Арсений смотрел на него и не видел, утонув в своих мыслях. До него даже не сразу дошло, что Дима предложил встретить Новый год вместе. С его женой и их общими друзьями. Арсения это тронуло. Он не показал этого, но ему стало так тепло от того, что Дима готов впустить его в свою жизнь, познакомить со своей женой и друзьями, убрать очередную стену между ними. Это совсем уж геройский поступок. Благослови несуществующий господь таких людей, как Дима Позов.        Дима ждал любого ответа, но Арсений, после недолгих уговоров, в итоге согласился. Потому что Поз отличный оратор, и аргументы у него такие же основательные, как у какого-нибудь Юлия Цезаря. Потому что Поз очень хороший друг, и пусть они знакомы — относительно понятия «время» — не так уж долго, он стал таким же близким, как друзья из Омска. Возможно, даже ближе. Потому что в Омске этих друзей много, а Поз у него тут всего один. (Не считая Антона, но утренние перекуры едва ли похожи на дружбу, да и, признаваясь самому себе, Арсений поднимает руки с белым флагом: с Антоном хотелось совсем не дружбы.) К тридцати (с хвостиком) пришло долгожданное осознание, что почти всегда и везде главное не количество, а качество. Как жаль, что эта истина, такая простая и понятная, всегда идёт к людям долгой и петляющей тропой.

∞ ◆ ∞

       Тридцать первого декабря, ровно к двум часам дня, Арсений подошёл к дому Димы. Эту девятиэтажку он уже видел несколько раз, и даже разок-другой заходил, но как-то уж так получалось, что в те моменты в квартире они оказывались одни: без Кати и Савины. Сегодня всё иначе: Арсений увидит ту самую великолепную женщину, которая вкуснее всех готовит удон с цыплёнком под соусом тэрияки. Та великая Екатерина, чьими кулинарными изысками Дима делился с Арсением долгие месяцы. Катя Позова — жена Димки, с которой они заочно знакомы так хорошо, что при встрече могут сойти за старых друзей, не видевшихся многие годы.        В руках у Арсения два пакета, за спиной — тёмно-бордовый рюкзак, в котором он всегда носил всю свою жизнь. Подходя к подъезду, Арсений подался в длинные и несвоевременные размышления о том, насколько вообще целесообразно было с его стороны соглашаться на всё это. Дима же сразу сказал: будет человек шесть-семь. В загородном доме. Из знакомых — только сам Дима. Но его «ты так никогда друзьями не обзаведёшься, если будешь вечно отсиживаться дома» стало решающим аргументом. Теперь уже поздно отыгрывать назад. Неудобно и некрасиво получится.        Арсений позвонил в пятьдесят седьмую квартиру, и домофон тут же зазвенел, открываясь. Даже не спросили, кто: верх то ли гостеприимности, то ли неосторожности. Старый лифт лязгал тросами, натужно поднимая свою не такую уж и тяжёлую ношу на пятый этаж. Подъезд был самым обыкновенным, почти таким же, как тот, который Арсений видел у себя в доме, выходя на работу и возвращаясь обратно. Даже стены такого же цвета, а разница только в том, что на пороге съёмной квартиры его встречала тишина, а на пороге Димкиной — какое-то шевеление и разговоры.        Арсений даже не успел поднять руку, чтобы позвонить — дверь открылась сама. На пороге стоял Дима.       — Ты как подгадал прям, — вместо приветствия выдал Арсений.       — А то ж, — Дима сделал шаг назад, пропуская Арсения внутрь.        На звук голосов из нутра квартиры вышла Катя, за ней на ультразвуковой скорости неслась маленькая темноволосая девочка. Заметив постороннего, она остановилась, вцепившись в руку матери. Арсений улыбнулся:       — Всем привет.       — Привет! — Катя шагнула ближе и протянула ему руку для пожатия.        Арсений пожал руку и зауважал жену Поза ещё больше: впервые кто-то избавил его от самого неловкого момента в знакомстве с женщинами, когда до приветственных объятий ещё не хватает близости, и приходится то ли жать руку, то ли просто махать ладошкой в ответ. Несколько секунд они внимательно осматривали друг друга. Арсений видел самое обыкновенное женское лицо в обрамлении лёгких волн распущенных светлых волос с отросшими чёрными корнями. Светлое горчичное платье Кате шло, но назвать её красавицей не получалось. Возможно, в силу своих романтических и сексуальных предпочтений мыслить получалось субъективно, возможно, Катя, как и многие другие люди, находилась в золотой середине между «красавицей» и «дурнушкой». Женщины Арсения вдохновляли крайне редко и только если это касалось его творческой деятельности. Зато ладонь Кати в руке ощущалась тёплой и приятно-сухой, а губы — такие же, как у всех губы, не тронутые помадой и слегка обветренные — улыбались вместе с карими, немного уставшими, глазами.       — Платье огонь, — Арсений сказал то, что думал. Платье ему действительно нравилось: с длинными рукавами, глубоким запахом на груди и шёлковым бантом сбоку на талии.       — Если уж Арсений заценил, тогда я совсем спокойна, — Катя засмеялась, помня слова мужа о том, какой Арсений модник. — Спасибо, ты тоже ничего.       — Эй, я всё ещё здесь, — Дима попытался сделать максимально ревнивый взгляд.       — Ко мне ревновать совсем уж глупо, — Арсений зашуршал пакетами. Достал большую коробку конфет с ликёром и бутылку шартрёза. — Это даме. Дима как-то сказал, что ты любишь ликёр.       — И ты запомнил? — Дима выгнул бровь. — Подхалим.       — Учись, пока я жив, — Арсений подмигнул другу.        Катя улыбнулась Арсению, принимая подарок:       — Спасибо. Очень мило с твоей стороны.       — Ага, «мило» — его второе имя, не обольщайся, он у нас с приветом, — Дима поиграл бровями.        Арсений закатил глаза. Всё как обычно — их уже привычные подъёбы друг друга никого не удивляли. Катю, видимо, тоже, она вздохнула и прошла на кухню (Савина засеменила следом, не сводя с Арсения внимательного взгляда чёрных глаз).       — Не буду вам мешать, голубки. Спальня свободна.       — Так, а вот это уже не смешно, Кать! — вдогонку жене крикнул Позов. — Я ж сказал, что наша дружба слишком гейская, — обратился Дима к Арсению.       — Как ты говоришь: «Расслабь булки». Ты не в моём вкусе.        За час, который Катя готовилась к поездке, Арсений успел отдать Диме его подарок: новые очки без диоптрий в ярко-красной оправе. Позов вообще не менее странный, чем Арсений: сделал лазерную коррекцию зрения, но продолжал носить очки с обычными линзами, потому что «я без них как будто голый». Причем все очки у него либо слишком скучные, либо, по мнению Арсения, слишком убогие. Поэтому он сделал доброе дело и подобрал идеальный вариант, о чём сказал прямо, потому что понятие «тактичность» Арсения не очень любило и всячески старалось избегать. Диме нормально, он уже привык.        Кудрявой Савине, маленькой копии Димы, перепал детский шоколадный подарок. После этого звонкая девчонка стала смотреть на незнакомого мужика чуть менее настороженно — прогресс. Дима с Катей подарили Арсению два билета в театр на «Кислород» по пьесе Вырыпаева. На тринадцатое февраля, между прочим, с намёком, что к тому моменту он должен найти себе сопровождающего. Дима тоже услышал и не забыл. Сказал: «Тебе понравится». Конечно, понравится, а как иначе? Арс билеты принял с особой благодарностью: театр — его нежно любимый вид искусства. В голове засела мысль, что можно было бы, в одной из вселенных, позвать с собой Антона, перевести их странные отношения на новый уровень. Но всё это только желания, от них не хорошо, но и не плохо.        Вскоре за Савиной заехали бабушка с дедушкой и забрали её с собой. Ещё через десять минут приехала Оксана — лучшая подруга Кати. Она ждала внизу, и все втроём вышли на улицу с горой пакетов, которая в скором времени должна была магическим образом превратиться в праздничный стол.        У Арсения — день знакомств. На улице его представили вышедшей из машины Оксане. Она милая, как кукла (в самом хорошем смысле), помахала Арсению ладонью и тепло улыбнулась Кате. Катя поцеловала подругу в щёку и улыбнулась в ответ, убирая тем самым всю усталость со своего лица. Оксана симпатичная, её каштановые волосы, накрученные тугими крупными кудрями, едва касались плеч, губы пухлые, большие глаза. Слишком очевидная красота. Такая же очевидная, как у самого Арсения, а потому, по внутренним причинам, он не мог это осуждать.        Из-за гололёда Оксана вела машину осторожно и медленно, но как только автомобиль выкатился на Киевское шоссе, почти пустующее в это время года, она увеличила скорость. Всю дорогу подруги о чём-то болтали, на фоне шуршало радио; Димка, ничего не слыша, уткнулся в свой телефон, ведя с кем-то активную переписку. Арсений смотрел на усыпанную снегом обочину, на голые ветки деревьев, протыкающие собой белёсый стылый воздух, на тёмно-серые тучи сверху. Арсений смотрел в окно и думал: не зря ли он согласился на всё это? Не слишком ли много новых людей за один день? И все они знакомы друг с другом, один Арсений чужак, сколько бы Дима ни убеждал его в том, что всё пройдёт отлично. Возможно, не стоило соглашаться. Возможно, лучше бы в этот самый момент ему сейчас сидеть у себя в съёмной однушке и смотреть по ноутбуку новогодние фильмы.        Но что-то менять уже поздно: машина забита продуктами (вложился каждый), продумано меню, гремели бутылки с алкоголем, почти вся компания в сборе, и за окном начинали мелькать редкие загородные дома.        Машина въехала на узкую улицу, тянущуюся между домами, и остановилась в самом конце перед высокими глухими воротами из дерева. Оксана приглушила музыку и повернулась к Диме:       — Позвони кому-нибудь, пусть выйдут откроют.       — Щас.        Дима только начал клацать по экрану телефона, от которого не отрывался всю поездку, как ворота перед ними начали разъезжаться в стороны.       — Вот у них слух, а, — Оксана, фыркнув, дала по газам, заезжая на территорию полупустого участка.        Краем глаза Арсений увидел ещё одну чёрную машину и знакомую двухметровую фигуру. Повернув голову, он убедился: это Антон. Тот, повернувшись спиной, уже закрывал створки ворот. Длинный, почти потерявшийся в своём безразмерном чёрном пуховике по колено и серых спортивных штанах, с непокрытой головой и сигаретой во рту.        Арсений растерянно повернулся к Диме. Тот, поймав его взгляд, издал стон древнерусского мученика.       — Щас всё объясню.        И за что ему, Диме, всё это? Один петух это всё заварил, второй не понимал, что происходит, а ему, нормальному человеку, расхлёбывать.        Спустя пять минут Арсений стоял вместе с Димой возле открытого багажника машины Оксаны. В теории они вдвоём вызвались разгрузить всё это, но по факту Арсений топтался на месте, утрамбовывая вокруг себя пушистый снег в скользкую площадку. С его места открывался вид на облицованный деревом двухэтажный коттедж с балконом-верандой наверху. Сквозь снежную шапку проглядывала тёмно-зелёная крыша, а белые окна сливались по цвету с морозной атмосферой.       — Слушай, Арс, извини, что не предупредил. На самом деле это загородный дом Антона. Он попросил меня позвать тебя, потому что не был уверен, что ты согласился бы, сделай это он.       — Ну и тупизм. Так вы друзья?       — Да. Я его сто лет знаю.       — И никто из вас, очевидно, не подумал поставить меня в известность, хотя ты знал, что я общаюсь с Антоном. И он тоже знал, что я общаюсь с тобой. Ты, получается, засланный казачок у нас? Поэтому постоянно спрашивал, что и как, интересовался успехами по работе? Может, ты и с Сергеем Борисовичем дружишь?       — Как видишь, его здесь нет, — Дима развёл руками и тихо добавил: — И слава богу. Я знаю, что это всё по-свински вышло как-то, но я с тобой общаться начал не по наводке Антона, так что расслабь булки. Здесь у нас нет начальников и подчинённых, только друзья. Я, конечно, тоже молодец, но с Шастом ты поговори — это, по большей части, его идея была. А теперь давай занесём уже эти пакеты внутрь, у меня задница замёрзла.        Дима зашуршал сумками. Арсений не сдвинулся с места. Обратно его, конечно, никто сейчас не повезёт, если только топать до ближайшей электрички, которые не факт, что ещё ходят. Можно загуглить расписание. А можно не раздувать из мухи слона и действительно поговорить с Антоном, при этом, конечно, сделав крайне оскорблённый вид.       — Да не дуйся. Ты классный, я классный, Антон классный. И мы все так классно дружим, теперь вот синтезировались даже. Чё ты, — Дима слегка толкнул его плечом в плечо. — Бери оставшиеся авоськи и погнали знакомиться с Макаровыми. Те тоже классные.        Макаровы — Илья и его жена Настя — действительно классные, хотя процент этого слова за сегодняшний день прямо-таки зашкаливал. Илья (он же Макар) так крепко сжал руку Арсения при рукопожатии, что его ответ больше походил на мышечный спазм больного атрофией. Зато Настя, брюнетка с каре и ярко-голубыми, как у Арсения, глазами, приветливо помахала ему рукой и вежливо улыбнулась.        Антона Арсений оставил на сладкое. Во-первых, потому, что не знал, как ему следует себя вести, а во-вторых, ещё не успел продумать, как бы так поинтереснее изобразить обиженку. Антон, одетый в не менее огромный тёмно-зелёный свитер и спортивные штаны, выглядел таким непривычным во всей этой атмосфере: в уютном деревянном доме, не затянутый в строгий офисный костюм, без привычного кожаного портфеля в руках. Стоял чуть поодаль и смотрел вопрошающе-извиняющимся взглядом, считывал информацию и пытался понять: можно ему подойти к Арсению ближе или пока не стоит?       — Сексуальные очки, Дмитрий Темурович, — Антон отпустил полушутку-полукомплимент другу.        Дима засмеялся, поправляя на носу подарок Арсения и довольно кивнул (ему очки тоже понравились):       — Подарок от не менее сексуального Арсения Сергеевича.       — Господи, сейчас блевану, — Оксана закатила глаза. — Вы противные, как тёплое пиво.        Антон пожал плечами, и Арсений мысленно застонал: что ж ты, сука, тёплый такой весь, и обида не держится — слетает вся, как вода по маслянистой плёнке.        Макар с Димой утащили Антона в гостиную под предлогом настраивания техники и подготовки комнаты. Катя взяла Арсения под руку и увела на просторную кухню:       — Ты единственный похож на нормального мужика. Будешь нам помогать.        Арсений не против. Только если под «нормальным» Катя подразумевала «пидор», тогда да, всё верно. Девушки и женщины всех возрастов его обожали всегда, их внимание, их общество и разговоры привычны и приятны. Это лучше, чем настраивать технику, чем копаться в капоте машины или обсуждать футбольные клубы. Арсений мало чем интересовался по чисто мужским темам, поэтому в его окружении всегда больше фигурировали женщины. Это с Димой интересно: с ним можно обо всём поговорить. С Антоном тоже. Но когда мужики собирались вместе — Арсений зачастую оставался в меньшинстве и отмалчивался. Это нормально, но зачем мучить себя, когда можно интересно поболтать с девушками? Арсений всегда выбирал второе. Потому что с мужчинами хорошо заниматься сексом, на них приятно смотреть, трогать да целовать их — одно удовольствие. А вот дружить приятнее либо с геями, либо с женщинами. Факт из жизни, который просто нужно принять.        Оксана говорила о книгах. Много и долго. Настя и Катя периодически поддерживали её, но в основном диалог вёлся с Арсением. Потому что Оксана, как выяснилось, учительница русского языка и литературы, и филология — её всё. Арсений же просто по книгам, но на чуть более продвинутом уровне, чем обыкновенный любитель почитать чего-нибудь в метро. Особенно он предпочитал всё зарубежное и странноватое.        Разговор с Оксаной о книгах плавно перетёк в исторический контекст. Тут их уже мало кто слушал, а на споре о том, кто лучше: левые или правые экспрессионисты, Настя не выдержала и громко вздохнула:       — По мне, обе палочки твикс одинаковы. Все экспрессионисты — полный пиздец, простите мой французский, но что в картинах, что в литературе все эти сиси-писи навевают мысли о том, что авторы чем-то долбились. Или о том, что у них психологическая травма.        Катя засмеялась. Не как кокетливая девушка на свидании, а как человек, бьющийся в экстазе от самой глупой, потому и смешной шутки. Она в литературе разбиралась плохо, в основном читала, вместе с Савиной что-то детское, и все доводы Арсения с Оксаной для неё уходили в небытие. Зато Настя, начитанная и образованная, более-менее понимала суть.       — Всё равно левые вызывают больше отвращения. А в этом и суть — вызвать у читателя эмоции. Причём негативные всегда глубже и ярче других, — Арсений отстаивал левых экспрессионистов как своих родных детей.       — Это потому что у правых слишком сложные тропы для твоего мозга. Там же нужно расшифровывать и декодировать, куда вам, людям, не прошедшим филфака, рассуждать об этом, — Оксана топила за правых.        Катя снова покатилась. В руках она держала нож, и решила отложить его подальше. То, как эти двое спорили о какой-то, по её мнению, глупости, вызывало восторг и снисхождение одновременно.       — В самом деле, какая разница, кто был круче, если никого из них не цитируют? Все помнят Пушкина и Лермонтова, Байрона, Верлена с Рембо и прочих, а экспрессионисты сдались только вам — дрочерам литературы, — Настя докрошила остатки солёного огурца в оливье и встала посреди кухни, переводя дыхание.        Катя пыталась успокоиться, но стоило ей увидеть, каким уничтожающим взглядом её одарили Оксана с Арсением, как она тут же улетела снова.       — Ладно, этот спор вечен, и я уступаю в нём милой даме, — Арсений сделал лёгкий поклон и очаровательно улыбнулся. — В конце концов, все писатели старались, все молодцы.        Оксана милостиво приняла поражение соперника, улыбнулась своим пухлым ртом, рисуя на лице ямочки, и — о, великие экспрессионисты! — в этот момент она показалась Арсению такой красивой, что будь он натуралом, сделал бы всё для завоевания этой женщины.        Катя стояла рядом, вытирая с щёк выступившие от смеха слёзы. Она смотрела на лучшую подругу тем же восхищённым взглядом, Арсений видел это, уже не в первый раз за вечер ловил эту синхронизацию, замечал, сколько нежности и привязанности в каждом их взаимном жесте и контакте взглядов. Он всю жизнь провёл среди женщин и уж точно мог определить транзитную границу между дружбой и романтикой. Катя с Оксаной пронеслись мимо этой границы, наверное, даже не заметив её.        Возможно, семья Позовых не такая и показательная. С одной стороны, не так уж часто случается встретить в своём окружении людей с нетрадиционной ориентацией, но с другой… Арсений знал: приняв себя, ты постепенно учишься видеть других, подобных тебе. А научившись, будешь различать их в толпе, щёлкая эти трудновыполнимые для натуралов задачки, словно семечки. В этом случае Арсений уверен на все восемьдесят процентов, что Катя с Оксаной друг другу гораздо ближе, чем лучшие подруги. Знал ли об этом Дима? Скорее всего, нет.        После третьего тоста стало совсем хорошо. Арсений всю ночь мусолил один-единственный бокал мартини со спрайтом: в очереди за алкоголем он всегда стоял последним. Катя по чуть-чуть цедила красное сладкое вино, Настя с Оксаной начинали с шампанского, но постепенно тоже перешли на мартини, а потом Макар достал пятизвёздочный «Арарат», и все вообще забыли, где берега и скалы. Уже к двум часам ночи Катя с Арсением остались самыми трезвыми. К трём для всех присутствующих Арсений стал в доску своим. К четырём Антон сделал музыку громче и нашёл папку с медляками. В центр комнаты, между столом и телевизором, тут же выкатилась пьяненькая и весёлая Настя. Илья обнимал её за талию, постоянно опуская руки ниже. Вдвоём они стали топтаться на одном месте, пока к середине песни к ним не вышли Катя с Оксаной.        Пока Клаус Майне, под ритмичные удары барабанов, пел о вечной любви, Катя обнимала повисшую на ней Оксану. На припеве они вместе, как могли, помогали солисту «Scorpions», перекрикивая его струящийся отчаянием голос. Арсений смотрел на них двоих, не отрывая взгляда. Это он называл эстетикой. Это для него — красота и сила, высшее проявления чувств, дающее власть и сладость. Две влюблённые друг в друга женщины. Мужчина, обладающий одной из них, сидел рядом на диване, вновь погрузившийся в свой телефон, не видящий очевидных вещей. Ну неужели никто, кроме Арсения, не замечал этого откровенного признания в любви?        Вместе с солистом Оксана пропела в ухо Кате последние строчки. Это так захватывающе и завораживающе, так на поверхности, что никому и в голову не может прийти подумать что-то не то. Таков уж склад ума у россиян: девушки могут вытворять друг с другом что угодно, им можно всё, и это не будет значить, что они «розовые», а вот мужчин за аналогичное поведение осудят тысячу раз.        Дима сидел рядом, не замечая, как его жена ластилась к женщине. Это знание наполняло Арсения невероятными эмоциями.        Песня закончилась, а вместе с ней и плей-лист с медляками. После тягучих дрожащих аккордов яркий ритмичный бит любимой песни подействовал как сноп ледяных капель на разморённое теплом тело. Арсений вообще-то редко танцевал, но тут сама Элис Мертон велела. Ситуацию разрешил Антон. Он, услышав начало песни, подскочил со своего места и радостно заорал:       — Это моя любимая!        «Да ладно», — несчастно подумал Арсений. Этот мужчина и так стремился к идеалу, куда уж больше. Вместо этого Арс тоже встал со своего места и вышел вперёд, туда, где минуту назад танцевали пары. Ноги утонули в тёплом ворсистом ковре, люстра над головой, украшенная гирляндой, сверкала, как блестящая обёртка от конфеты, слепя глаза. Арсений не видел ничего, кроме приближающегося к нему Антона.       — Моя тоже! — как-то запоздало поддержал Арсений. Проигрыш закончился, начались слова, и он совсем потерялся в ритме любимой композиции.        Первую минуту Антон пытался дрыгаться под знакомые звуки. Поднимал руки, переставлял ноги, улыбался, смотрел на Арсения. Потом сдался, застыл на месте, не спуская глаз с мужчины напротив. Красивого, гибкого, улыбающегося самыми уголками губ, с каплями пота по линии роста волос, раскрасневшегося, с прилипшей ко лбу чёлкой. Арсений танцевал умело, явно где-то занимался, потому что любитель Антон в жизни бы не смог придумать такую цепь логически верных и гармонично следующих друг за другом движений. Арсений мог, и делал это, похоже, даже не задумываясь, полностью растворив себя в музыке и воздухе. Он и дышал кислородом, и сам превратился в огромный шар, источающий свежайший, чистый, как мир без человека, оксиген.        Антон выхватывал отдельные фрагменты: задирающуюся чёрную футболку, стройные ноги, босые стопы, словно порхающие над ковром, манящую прямую спину, плавный изгиб шеи. Арсений не первый красивый человек, которого видел Антон, но никто прежде не вдыхал в него столько свежего воздуха, никто не устраивал в его сердце акцию три удара по цене одного. Это неистовое восхищение, берущее начало в самой глубине души, отключало мозг. Антон возбуждался: быстро и неотвратимо кровь его устремилась вниз, подгоняемая яркими образами извивающегося в воздухе стройного привлекательного тела. Уши как будто заложило, да и глаза, по правде, видели только то, чего требовал организм.        Звуки возвратились только тогда, когда Элис Мертон, спев последние строчки, замерла в паузе между этой и следующей песней, а вместе с ней замер и Арсений: встав на носки, вытянув руки вперёд и слегка согнув колени. Антон дышал. Ощущал явную пульсацию внизу живота. Краснел то ли от духоты, то ли от выпитого алкоголя, то ли от возбуждения. Или, возможно, от понимающего взгляда Арсения, который увидел всё, и теперь стоял, улыбаясь, довольный собой, знающий наверняка, какое впечатление произвёл.       — Это был се-е-е-екс, — протянула восхищённо Оксана, хлопнув в ладоши.        Арсений скромно улыбнулся ей:       — Спасибо.        Скромность эта показалась Антону возмутительной и лишней. Она не украшала — принижала достоинства человека. Уж Арсений-то знал, что заслужил этот комплимент, а потому скромничать в таком случае — совсем лицемерно и глупо. Но, возможно, он и сам до конца не понимал, насколько прекрасен.        К шести утра все разошлись по комнатам спать. Арсений с Антоном остались последними. Сидели за столом, доедая остатки сырной нарезки и запивая уже не газированным спрайтом. Арсений макал солёный копчёный сыр в жидкое золото мёда и с удовольствием отправлял это в рот. Антон просто собирал по краям широкой тарелки остатки гауды и ел так: контраста вкусов он не выносил. Говорили о многом. О том, о чём не находилось времени поговорить по утрам перед работой; о том, что давно интересовало, но воспитание не позволяло спросить; о наболевшем и о том, что радовало; об отношениях и расставаниях; о семьях и друзьях… о всей жизни, которую они проживали годы друг без друга.        Допивая остатки спрайта из горла, Арсений вдруг понял, как они с Антоном необыкновенно похожи. Понял, что Антон ему нравится, и он ему вроде тоже, но в этот раз хочется быть уверенным на сто процентов, и жаль (а может, и хорошо), что над головой у каждого не светится неоново-голубая вывеска с надписями: «гей», «би», «гетеро», «ебу всё, что движется»... было бы смешно. Арсений представил, как едет в метро и рассматривает таблички стоящих рядом парней, пытаясь определить, к какому у него есть шансы подкатить, а к какому — нет.        От смешка Арсений подавился бывшей газировкой — прозрачная сладкая жижа потекла из носа, заслезились глаза, сдавило спазмом горло. Антон от души вмазал ему своей огромной, но костлявой ладонью по спине, подождал, когда Арсений придёт в себя, и спросил:       — Ты чё, ёбу дал?        — Да ничего, нормально всё. А прикинь, если бы над каждым человеком висела табличка с его сексуальной ориентацией. Не пришлось бы гадать.        Антон нахмурился. Он совсем пьяный, и выглядело это всё забавно и мило.       — А хули тут гадать? Я всех люблю. А ты?       — А я… мужчин как-то люблю больше, знаешь, — Арсений не настолько пьян, он выпил только стакан мартини (и то разбавленный спрайтом), но признание всё равно далось легко.       — Ну и охуенно, — Антон улыбнулся. — Потому что для сна остался один диван, на котором мы щас сидим. Разложим его и спать. Но сначала пойдём покурим.        Удивительный Антон человек: Арсений, конечно, слышал, как тот порой матерился, но алкоголь, видимо, совсем развязал ему язык. Сделал свободным и спокойным от статуса директора фирмы, которому надо соответствовать. Антон с удовольствием встретил Новый год в вытянутых серых трениках и старой футболке (свой мерзкий свитер он снял ещё в самом начале). А, выходя на улицу, вместо дорогого пальто накинул на себя безразмерный пуховик, кутаясь в нём, как в толстом и шуршащем одеяле.        На улице холод искусал им все щёки, облизал игольчатым языком непокрытые участки кожи, норовил забраться под одежду. Остудил мысли, навёл в пьяном хаосе порядок. Антон курил в тишине, Арсений по привычке стоял рядом, дышал этим отравляющим дымом и вспоминал те дни, когда и сам вот так же затягивался сигаретами, в момент вдоха забывая обо всём.        Вернувшись в тихий дом, Арсений и Антон отодвинули стол с остатками роскоши на середину комнаты, разложили диван и, в чём были, легли спать. Уставшие и пресытившиеся впечатлениями, они уснули мгновенно, нисколько не смущаясь общества друг друга.