На вершине Сциллы, у подножия Харибды

       Глубоким днём первого января, когда время уже близилось к послеобеденному, Антон проснулся с дребезжащей от боли головой. Счастливые времена студенчества, когда можно было пробухать всю ночь, а утром соскрести свои бренные конечности и мобилизовать на пары, давно прошли. Организм старел, даже если его хозяин по-прежнему называл это взрослением. Поочерёдно в каждый висок долбился дятел, перед закрытыми глазами мелькали размытые цветные круги, в ушах шумела кровь и несчастное сердце в грудной клетке заходилось тревожным стуком. Во рту сухость Африки и, по-видимому, сдохшие там же от голода чёрные дети. (Где-то в глубине своей такой же чёрной души Антон самую малость расист, но он пытался с этим бороться. В перспективе у него даже получалось.)        Хотелось ссать, пить и курить. Непонятно даже, чего больше, но для начала нужно открыть глаза и пошевелиться. Любая мысль о телодвижении подступала к горлу тошнотой, обволакивала всё тело колкой судорогой. Даже шевеление посредственных размышлений в черепной коробке вызывало дискомфорт. Думать физически больно. Антон начал уговаривать себя: давай, потихонечку. Сначала открой один глаз. (Ах ты ж сука, слишком светло!) Второй глаз… Потолок очень близко, а лопатки будто упирались в самое дно. Дно чего, правда, не понятно, но, скорее всего, дно самочувствия.        Глаза открылись с трудом. Неказистый зимний свет проникал в комнату сквозь завесу туч, тюлевые занавески и высокое узкое окно, но даже эти нищенские остатки лучей проезжались по глазам с такой силой, словно Антон стоял на пляжном курорте в разгар дня и смотрел на круглое жгучее солнце без очков с десяток минут. Голова на подушке повернулась с кажущимся скрипом, из больных глаз вытекли скупые алкогольные слёзы, пытаясь хоть как-то увлажнить сухую воспалённую слизистую. Блядский Всевышний, остался ли в его организме хотя бы один орган, не дающий о себе знать натужным скрежетом?        Конечно, как и всякий раз после знатной пьянки, Антон пообещал себе больше никогда так не напиваться, уже заранее зная, что воспоминания о сегодняшнем паршивом состоянии со временем сотрутся, и он снова забухает, снова вспомнит этот день, когда давал себе очередной зарок. Но в тот момент Антон мечтал, чтобы момент забытья пришёл как можно скорее.        На соседней подушке спал Арсений. Он лежал, согнув колени и невольно раскрывшись во сне, подложив под щёку сложенные вместе ладони — как учили в детском саду — и в уголке его губ засохло шершавое пятнышко слюны. Тщательно укладываемая по утрам чёлка отдалённо напоминала разорённое хищником птичье гнездо. Антон смотрел на всё это и понимал, что всё-таки напились они не зря: кто знает, может, ложась спать более трезвыми, они легли бы валетом или вообще постелили бы на полу, и кто-то из них, соблюдая приличия, уступил бы последний оставшийся диван другому. Но они нажрались настолько, что все приличия сгинули сами собой, вместе с холодным рассудком и адекватным поведением. Это ли не чудесно? Это ли не настоящая свобода от самих себя в том числе?        От пространных размышлений и разглядывания Арсения Антона отвлёк звук уведомления на телефоне, донёсшийся откуда-то со стороны неприбранного стола, стоящего в нескольких сантиметрах от края дивана. Антон потянулся к столу левой рукой и, чуть приподнявшись на правом локте, ухватил знакомый корпус, поднося его к лицу.       «Наталья (архитектурный) 14:23:       Доброе утро, котик. Как ты? Мне ждать тебя сегодня или завтра? Мои руки скучают по тебе».        Несколько секунд Антон пытался понять, какая такая Наталья писала ему первого января и ждала к себе. Потом догнал, что это телефон Поза. Точно такой, как у Антона. У них обоих одна и та же модель, те же обои и звуки уведомлений по умолчанию, и одинаковые бамперы из гибкого прозрачного силикона. Телефон Поза. Женатого. Интересно очень.        Антон отложил телефон обратно на стол и сделал глубокий вдох. Ссать, пить и курить. Точно.        Антон медленно, будто носил где-то внутри себя бомбу, сел на диване, снова посмотрел на Арсения, улыбнулся и подался чуть вперёд, натягивая на его плечи светло-бежевый плед. Наверное, надо всё-таки пригласить его на свидание: трахнуть хотелось едва ли не больше, чем ссать, пить и курить, но век всё же не каменный, и есть большая охота залезть сначала в эти потёмки души, а уж потом в трусы…        Зал в доме находился посередине между кухней и другими комнатами, являясь сквозным. Со стороны лестницы, ведущей на второй этаж, кто-то прошаркал, очевидно, держа курс на кухню к живительной влаге. Антон повернулся на звук и увидел стоящего в дверях Диму. Тот кривовато улыбался, застав момент укутывания Арсения в плед. После того разговора он Антону тысячу раз говорил, что пора либо действовать, либо держаться подальше. Но вот, по его мнению, настал тот самый переломный момент, когда держаться подальше Антон не смог.       — Только попробуй чё-то сказать — уволю нахуй, — просипел Антон своим голосом столетнего пропитого старика.       — Боюсь до пизды, — проскрипело ему в ответ.        Дима двинулся дальше на кухню. Антон, встав с дивана и взяв телефон, пошёл следом. Он услышал, как щёлкнула дверца холодильника и зашипела открывшаяся газировка. Дима стоял, прислонившись спиной к гарнитуру и, закрыв глаза, жадно пил из горла царапающую слизистую шершавую воду.       — Поз, и мне, — Антон протянул руку. — Хватит лизать. Оставь мне.       — Рука не в том повидле, — ответил Дима, делая ещё несколько жадных глотков. У Антона аж встал от желания почувствовать на своём языке прохладный газированный поток воды.        Напившись, Дима протянул бутылку Антону, и тот прикончил её в несколько крупных глотков, сдерживаясь от стона наслаждения. Секс — это, конечно, приятно, но пить после похмелья — оргазм высшего уровня.        Напившись, Антон отправился в туалет, чтобы после, накинув на плечи пуховик, схватить Димку и выйти с ним на крыльцо покурить.       — Не хочу я этим ядом дышать, — вяло сопротивлялся Дима.       — Ой, а давно это ядом стало? Сколько лет со мной дымил и ничё.       — Я бросил, а ты, лох, до сих пор не можешь, — Дима кутался поглубже в свою дутую куртку и смотрел, как Антон, нашарив в кармане пачку сигарет и зажигалку, закуривает.       — Это, конечно, да, но на повестке дня у нас другая тема. Что там за Наталья тебе пишет по утрам? — Антон затянулся и выдохнул дым в сторону, протягивая Диме его телефон. За ночь снег скрыл все следы от дома до машин, покрыл толстой пушистой шапкой их крыши, выбелил каждую поверхность. Тучи висели низко, грозя вновь расщедриться новой порцией осадков. На удивление снежная и красивая зима.        Дима молчал, пытался определить по виду Антона его эмоции, но не видел ничего отрицательного: ни злости, ни укора. Только интерес.       — Ты откуда знаешь?       — Телефон твой с утра со своим спутал. Взял, а там какая-то «Наталья архитектурный» пишет: доброе утро, когда тебя ждать, скучаю по твоим рукам. Дим, чё за лажа? — Антон затянулся ещё раз и выдохнул. Повернулся, опёрся копчиком о деревянные перила и плотнее запахнул незастёгнутый пуховик.       — Ну Наташа…        Дима потёр подбородок с намечающейся бородой. Вдохнул свежего холодного воздуха, сунул руки в карманы и огляделся на дверь, как будто вот-вот та могла открыться, выпуская на улицу сонную Катю. Но дверь осталась неподвижной, Катя наверняка ещё спала, не подозревая ни о какой Наталье.        Наташа появилась в жизни Димы несколько месяцев назад, когда на третьем этаже в их здании открылась кафешка, именуемая рестораном. В первый раз он с Арсением заглянул туда чисто интереса ради, и ещё тогда приметил молодую ненавязчивую официантку. Потом как-то так уж получилось, что заглядывал он туда всё чаще и чаще, и Наташа ему с каждым разом нравилась всё больше.        Месяц назад Дима совсем осмелел. Одним из преимуществ взрослой жизни он считал накопленные за годы опыт, смелость и зрелость (с чем Антон не согласился бы). Взрослому мужчине не нужно по десять раз прокручивать в голове потенциальный разговор с понравившейся девушкой, нет необходимости чётко выверять свою внешность, чтобы, при удобном случае, быть уверенным в себе. Нет унизительного запинания и сжёванных слов. Поэтому когда в один из обедов мысли о молодой официантке достигли своего пика, Дима начал действовать.       — Ну и завертелось всё, — подвёл итог Поз. — Не знаю, как, да и никто в таких случаях не знает, как оно всё так вышло, но вышло же как-то, и надо с этим жить.       — И что теперь? Собираешься от Кати уходить?        Антон докурил, потушил сигарету и сунул её в самодельную пепельницу из обрезанной алюминиевой банки.       — Рехнулся, что ли? Я Катю люблю, хрен я её брошу. Ты ж знаешь.       — Знаю, потому и охуеваю. Наталью свою ты тоже любишь?        Дима пожал плечами. Наташа молодая. Студентка четвёртого курса, учится на архитектора, подрабатывает в кафе. Она живая и совсем не похожа на Катю: серьёзная и дисциплинированная, улыбается редко и сухо. С ней открылся огромный океан новых тем для обсуждений, бесконечные просторы новых эмоций.       — Я понял, — Антон вздохнул. — Секс надоел, и «дочка за стенкой, давай по-тихому», родители её настопиздели, бытовуха заела. Так?       — Ну так, — согласился Дима. — И секс с Наташей, может, не сильно лучше, но он другой, знаешь?       — Нет, но понимаю. Такой ты шаблонный, Поз. Весь, как есть. Женился, когда время пришло, дочку сделали, как запланировали. Любовницу молоденькую завёл на стороне. Всё как по расписанию. Потом что? Кризис среднего возраста?        Дима пожал плечами. Он сам не знал, надолго ли с Наташей, но был уверен, что не навсегда: ночевать с ней никогда не оставался, и встречи их проходили примерно по одному и тому же алгоритму (знал бы Антон, что даже в этом Дима действует как по расписанию). Встречались обычно у Наташи в квартире, которую она, уроженка Тулы, снимала на родительские деньги, пили вино, принесённое Димой, с фруктами и сыром, говорили о красивом и занимались сексом. После Дима ехал домой, к жене и дочке, оставляя Наташу одну и забывая о ней до следующей встречи.        Каждый человек с самого раннего возраста запоминает один важный для себя урок: даже самая любимая игрушка однажды надоедает.       — Ты вон лучше реши, что ты от жизни хочешь. А если конкретнее — чего ты хочешь от Арсения, — Дима свернул неприятную тему. Он поделился с Антоном тем, что его тяготило, и стало легче, но дальше слова о Кате и Наташе, в пределах одного предложения, выстраивались в какой-то непонятный кривой забор и не двигались с места. Хватит.       — Это ты чего вдруг?       — Того. Пока ты яйца мнёшь и думаешь: надо оно тебе или нет, Сергеич уже всё обдумал и решил, что ему надо. Мне так кажется. Потому что он постоянно крутится возле твоего Арсения, скоро они вдвоём в командировку поедут, сам же знаешь. Проебёшь всё — мне бухой не звони, что тебя мужик продинамил.       — Ну ты уж загнул, — отмахнулся Антон, но в душе у него остался неприятный осадок. А что, если Димка прав? А Димка, как показывает большой опыт общения с ним, прав в девяноста процентах случаев.        Вернувшись в дом, Дима и Антон застали сидящего на диване с телефоном в руках Арсения. Эта восхитительная сука выглядела свежо: уже причёсан, лицо расслабленное, без единого признака похмелья. Разве что одежда вся примялась. Антон вспомнил, что Арсений-то как раз и не пил почти, поэтому он такой довольный жизнью первого января. Значит, лёг с ним почти трезвый и ничего его не смутило в сложившихся обстоятельствах.        Вскоре в зал подтянулись и остальные. Собрали диван и уселись за стол: доедать остатки роскоши. Макар опохмелился пивом (Антона затошнило от одного запаха хмеля), Катя, как и Арсений, выглядела неприлично свежей, оскорбляющей своей ясной головой тяжёлые головы несчастных новогодних алкоголиков. Они с Арсением громко шутили и, включив телевизор, щёлкали по каналам в поисках чего-то приличного. Оксана с Настей тихонько молчали, заедая боржоми жирными, покрывшимися за ночь тонкой плёнкой масла, кусочками сырокопчёной колбасы.        Никто не двигался с места. Каждый ждал, когда Зевс и Дионис в их головах перестанут бить по кастрюле половником и совокупляться. Все, кроме Кати с Арсением, которые чувствовали себя восхитительно. Они наткнулись на только начавшийся фильм «Девчата» и приготовились смотреть по сотому кругу как маленькая, но бойкая Тося Кислицына стремится помочь всем на свете.        Вскоре все постепенно оказались вовлечены в процесс просмотра. Даже Антон, старающийся обходить советские фильмы стороной, почти увлёкся лёгким сюжетом и забыл о головной боли, о Димке с его любовницей, о Кате, Арсении и работе. Каждый растворился в чёрно-белых кадрах и где-то там, на краю сознания, перемежаясь с головной болью, происходила незаметная для всех рефлексия. Она раскладывала по полочкам прошедшую ночь, оценивала своё и чужое поведение, пыталась навязать обещание больше не пить.        Рефлексия Антона, например, не затыкалась. Она, вместе с остальными реакциями мозга, всё прогоняла Димкины слова об Арсении и Сергее. Что-то нужно решать и как можно скорее. Но что? И как? Антон себя в этом деле взрослым совсем не считал. Он умел управлять крупной студией, но строить отношения с людьми на более близком уровне для него по-прежнему оставалось сложной задачей. Так, ложно увлечённый фильмом, он не уловил простого сюжета и окончательно запутался в себе и своих желаниях.