На вершине Сциллы, у подножия Харибды

      Антон сидит за кухонным столом, закинув ногу на ногу. Он так устал: всю ночь исполнять семейные мелкие поручения — и чего им не спится? — бегать туда-сюда, стараться всем угодить. Он выдохся. Лицо полностью спокойное, сошёл весь набежавший пот, спала краснота, но сердце всё ещё дребезжит внутри, да с такой силой, что, кажется, вибрирует грудная клетка. Антон чего-то ждёт. Чего — не знает сам, но есть стойкое ощущение, что вот-вот всё должно закончиться.       В комнате полумрак, только над плитой горит желтоватая маленькая лампочка, встроенная в вытяжку. Напротив сидит мама. Мама молчит и листает что-то в телефоне, русые волосы распущены, спадают на плечи и спину. Нет ни намёка на седину. Мама — не из настоящего. Она такая, какой была десять лет назад, может, больше. Свежая: у неё меньше морщинок, и волосы, волосы! Длинные. (Сейчас она отстригла их под каре и закрашивает седину в благородный блонд, но делает это самостоятельно, и корни всё равно продолжают отливать желтизной). Это молодая стройная женщина, ещё не располневшая с годами и без отпечатка горечи на лице. Мама и сейчас очень красивая, но красота трансформировалась. Теперь это не молодость, которая эстетична по природе своей, — теперь это глубокая зрелость, и сохранившаяся красота — результат постоянной работы над собой. Странно, но вот Антон сидит, смотрит на молодую версию мамы из воспоминаний, и её образ смешивается с тем, какой он видел её совсем недавно.       — Арсений приехал, — мама поднимает на него глаза, показывает экран телефона с присланным сообщением. Глаза зелёные, как у него самого, уже постепенно начинают светлеть, но взгляд такой уставший, совсем не подходящий внешности. Это взгляд мамы из настоящего.       Антон срывается с места, понимая: это именно то, чего он ждал. Поправляет вытянутые на коленях спортивные штаны, одёргивает вылинявшую бледно-бледно розовую футболку (когда-то она была красной) и выскакивает в прихожую. Натягивает чёрный длинный пуховик и вылетает наружу, застёгиваясь на ходу.       Спускаясь вниз по ступенькам, он вдруг осознаёт, что не поцеловал маму на прощание, — так спешил убраться из этого дома — и теперь его потихоньку карябает иррациональный страх: зачем он оставил там маму? Никакая опасность ей не грозит (физическая), но страх преследует его, подпрыгивает в мыслях с каждой минувшей ступенькой и отступает только тогда, когда он зажимает кнопку домофона и вываливается на улицу, тут же попадая в крепкие тёплые объятия.       Антон обнимает Арсения в ответ — это точно Арсений, ярко-жёлтое пятно под тёмно-синим небом — и ему так спокойно. Ночь, всё кругом покрыто толстым слоем снега, как в детстве, и благодаря этому белому полотну на улице кристально светло. Они стоят на крыльце. Антон — в не застёгнутом до конца пуховике и кроссовках на босую ногу, Арсений — замотанный в шарф по самый подбородок. Оба крепко держат друг друга в руках, ощущая, как волнами спадает тысячелетняя тоска.       Как будто Антон ждал Арсения всю жизнь.       Он отстраняется, смотрит в синие глаза, и говорит (вместе со словами из его рта вылетает пар, растворяясь в морозном воздухе):       — Хорошо, что это сон.       — Почему? — улыбается Арсений, не убирая своих рук с шеи Антона.       — Потому что я могу сделать так.       Антон наклоняется (Арсений, конечно, высокий, но редко кто мог дотянуться до него — двухметрового и худого, как шпага), обнимает ладонями лицо напротив, и его длинные тёплые пальцы моментально чувствуют холодную кожу. Арсений легко улыбается, он знает, что произойдёт в следующий момент, поднимает подбородок (холод тут же пробирается под шарф, кусает шею) и тянется навстречу.       Они целуются долго. Дольше, чем обнимались. Кажется, даже дольше, чем ждали друг друга. Антону так невообразимо легко, как может быть только во сне. Его ноги не чувствуют веса тела, его ничего не держит — ни физически, ни морально. Он позволяет себе то, что не мог позволить долгое время: целует Арсения, ощущает его влажный упругий язык, закрывает глаза и поднимает ладони чуть вверх, окунает пальцы в каштановые волосы, спускается к загривку и притягивает ближе к себе.       Они не готовы друг друга отпустить.       Смартфон заорал во всю свою электронную глотку. Антон раскрыл глаза, потянулся к телефону, провёл пальцем по экрану и, широко зевнув, снова утонул в подушках. Любимый вопрос с утра: какого хрена? Пока он пытался успокоиться, в сознание просачивались воспоминания о сне. Сначала это только ощущение обволакивающего спокойствия, но Антон продолжил рыться глубже в памяти, ассоциативно цеплять похожие чувства и постепенно вспомнил сон полностью. Немного странный, но оставивший после себя такой мощный шлейф тепла, что это мартовское утро с просачивающимся сквозь облака и занавески солнцем сразу же теряло всю яркость.       Антон медленно сел на кровати, потёр пальцами подбородок (немного колючей щетины), зевнул ещё раз и окончательно встал. Постель осталась незаправленной, с мятой простынёй и комом тонкого одеяла посередине.       Антон подключил смартфон к колонке, нашёл подходящую песню и нажал «play». Тут же квартиру заполнил голос Васильева. Песня хорошая и подходящая для этого утра («Прочь из моей головы! Здесь и так кавардак…»*), но малоэффективна. Антон всё равно продолжил думать об Арсении.       Антон думал об Арсении пока включал чайник, пока шёл в ванную, пока стоял под душем, игнорируя всё, что ниже пояса; пока брился, глядя на своё лохматое лицо в зеркале; пока смывал с щёк пену, смотря, как она уходит в слив; пока расчёсывался и чистил зубы; пока завтракал заваренной овсянкой из пакетика со вкусом химозной клубники и жалкими кусочками «ягод»; пока доедал свой йогурт с тропическими фруктами; пока заливал завтрак разбавленным чаем из пакетика-пирамидки; пока переключал песни; пока искал последний чистый костюм и подбирал к нему рубашку; пока гладил эту рубашку на скорую руку, оставляя низ мятым (потому что всё равно заправит эту часть в брюки, какая разница); пока повязывал галстук…       В то утро Антон почти ненавидел. Он пытался не думать об Арсении и подпевать песням. Он слушал и Агату Кристи, и Би-2, и Zero People и много чего ещё, но в каждой песне как будто пелось о нём, и это бесило ещё больше. Чёртовы костюмы бесили не меньше, чем галстуки и рубашки. Он бы с радостью напялил бомжеватого вида треники и первую попавшуюся байку, с радостью бы не брился каждый день, потому что раздражение на щеках заебало. Он бы, может, ходил на работу как пугало, и ему при этом было бы уютно и удобно. Вместо этого он стоял по вечерам (но чаще всего по утрам) за гладильной доской и в спешке выглаживал на брюках стрелки. За любимую работу нужно чем-то платить.       Антон думал: зря он предложил Арсению остаться друзьями, это полная хуйня. Арсений ему нужен. Так сильно нужен, что даже странно: почему? По каким причинам? Что в этом Арсении такого особенного, раз Антон помешался на нём, как невзаимно влюблённый на своей жертве? Наверное, если бы Вселенная знала ответы на все вопросы, люди бы ей только мешали и вскоре перестали существовать. Некоторым вещам есть объяснения, а чему-то так и суждено навсегда остаться риторическими вопросами.       Порой люди сами себя заводят в такие ебеня, что, придя в них на своих двоих, выбраться без помощи уже не могут. Антон сам виноват: это он сказал Арсению «стоп», это он решил, что не готов снова полоскать свою душу в боли, испытывать в очередной раз его терпение. Он снова забыл, что живёт для себя, а не для кого-то, и что ему очень хочется целовать Арсения так же крепко и долго, как он делал это во сне. А ещё он забыл, что его боль рано или поздно, но чаще всё-таки рано, оказывалась и болью Антона; что, вдарь он по чужому сердцу, и по его собственному тут же расползётся огромная трещина.       Антон хотел этих отношений, но понимал, что психологически не готов, и не мог сказать наверняка, будет ли готов хоть когда-нибудь.       Тем же утром на своём рабочем месте Антон тихонько рвал и метал. Как назло, появились проблемы с открывшимся в Питере филиалом, ему приходилось висеть на проводе и улаживать вопросы по поводу аренды студии и внезапно собравшейся в декрет его кадровички. Какого чёрта… Ему давно пора съездить туда самостоятельно, но в Москве не на кого оставить всю эту гору работы, хоть разорвись пополам. Отправлять туда третье лицо бессмысленно, потому что многие моменты очень настойчиво требовали его личного присутствия.       В дверь постучались. Антон, разговаривающий по телефону, встал из-за стола, чтобы не орать на весь кабинет, открыл дверь и посмотрел на свою секретаршу. Настя стояла с пачкой конвертов в руках. Антон забрал конверты и захлопнул перед её носом дверь. Скажите, блядь, спасибо, что не обматерил, хотя едва сдержался, когда только пришёл в офис утром, пропустив сакраментальный ритуал утреннего разговора с Арсением (только не сегодня!).       Примерно за час до обеда Сергей вышел из своего кабинета с горой папок в руках и подошёл к столу Зуфара. Арсений отвлёкся от работы. Он, не поднимая головы, замер, пытаясь подслушать их разговор (возникло одно предположение). Так и оказалось: Серёжа, пристроив гору папок на край стола, попросил Зуфара отнести их наверх «к бюрократам». Сказав это, нашёл глазами Арсения, убедился, что тот на месте и вернулся в свой кабинет.       Арсений встал со своего места. Дима краем глаза заметил его движение и повернулся:       — Куда намылился?       — Сейчас вернусь, — ответил Арсений.       Дима уже было подумал, что этот придурок снова отправился к Борисычу, но, проследив за ним взглядом, увидел, как тот подошёл к столу Зуфара и, очевидно, вызвался отнести гору бумаг от Борисыча. Зуфар пожал плечами и кивнул. Арсений улыбнулся, собрал папки в охапку и направился к коридору, чтобы подняться на этаж выше.       В целом, Сергей Борисович частенько практиковал подобное: отделы каждый день обменивались между собой чем-то подобным, и кто-то выполнял роль курьера. Обычно из их отдела это был Зуфар, потому что его стол стоял ближе всех к кабинету Сергея. С верхнего этажа к ним часто приходила Настя — молодая, худенькая и рыжеволосая, но не очень красивая на лицо секретарша Антона. Сам Антон редко спускался к ним в студию, как редко поднимался наверх Сергей. То, что эти оба друг друга недолюбливают, знали все.       Арсений поднялся наверх и зашёл к бухгалтершам, которым предназначалась вся макулатура в его руках. Что это — Арсений понятия не имел (папки были бумажными и непрозрачными). Бухгалтерши — две женщины примерно лет сорока — встретили его с радостью. Заболтали на десять минут, за которые Арсений узнал, что Антон Андреевич сегодня не в духе, что завтра обещают дождь, что кадровичка Танюшка уходит в декрет, и что одна из них (которая Лариса, имени первой он не помнил) отчаливает завтра в отпуск. Вырвавшись из их кабинета, в котором бо́льшую часть пространства занимали шкафы с толстыми картонными папками, Арсений порадовался, что его работа почти не связана с бумагами и женщинами старшего возраста.       Арсений подошёл к приёмной. От Антона его отделяла Настя и одна деревянная дверь. Ещё несколько минут, и он сможет спросить, почему сегодня утром Антон — впервые за столько месяцев — опоздал, пропустив их утреннюю беседу.       Настя сидела за столом и что-то печатала. Увидев подошедшего Арсения, она улыбнулась, выпрямилась в кресле — все женщины сходили по нему с ума, что поделать — и поздоровалась:       — Привет, Арсений!       — Привет, Настя. Классный платок, — Арсений кивнул на тёмно-зелёный шёлковый бант, украшающий шею девушки. Он действительно находил его красивым.       — Спасибо. Ты к Антону Андреевичу?       — Да.       — Ну попробуй. — Настя понизила голос: — Он сегодня не в духе.       — Не страшно, я справлюсь, — Арсений подмигнул ей и пошёл к двери.       В дверь постучали. Антон, только что закончивший говорить по телефону, решил, что убьёт любого, посмевшего потревожить его. Он откинулся на спинку кресла и, вцепившись в подлокотники так, будто они были способны удержать его от чьего-то убийства, громко сказал:       — Войдите.       В кабинет тут же проскользнул Арсений. Он прикрыл за собой дверь и остановился. Между ним и Антоном — длинный стол, два кресла и несколько метров свободного пространства. На столе локальный бардак, льющийся из окон сбоку солнечный свет окрашивал половину кабинета в тёплые тона.       — Привет, — Арсений осмотрел Антона, пытаясь понять по его лицу текущее настроение.       — Привет, — Антон отпустил несчастные подлокотники.       — Есть минутка?       — Проходи, — Антон кивнул ему на одно из кресел для посетителей, сам встал со своего и сел на край стола поближе к Арсению. Он не мог понять: радовало присутствие Арсения в его кабинете или раздражало. — Что-то хотел?       — Да так… ты сегодня опоздал…       — М-м… — Антон встал из-за стола, поискал под листами пачку сигарет и зажигалку. Подошёл к окну, открыл его и закурил. — Да.       — Что-то случилось? — Арсений смотрел, как Антон, стоящий к нему в пол-оборота, с наслаждением делал глубокие затяжки и выдыхал дым на улицу. Он встал с кресла и подошёл ближе. Из кабинета Антона открывался вид на тёмно-бирюзовую полоску Москвы-реки и пересекающий её мост.       Да, блядь, случилось. Теперь отвали от меня, пожалуйста, пока я не отпиздил тебя или, чего хуже, не зацеловал. Иди работай, господи, хули ты вообще припёрся, Арсений? Антон сделал ещё одну затяжку. В отражении стекла он видел Арсения, одетого в синий джемпер и клетчатые красные брюки. Смотри вперёд и успокойся уже наконец, истеричка ссаная.       Сигарета закончилась. Антон на автомате потянулся к пепельнице, стоящей на подоконнике. Затушил бычок, сделал глубокий вдох холодного мартовского воздуха (солнце временно скрылось за облаками), собрался с силами и повернулся к Арсению. Тот стоял в шаге от него, но увидев, что Антон повернулся, подошёл ещё ближе и положил руку ему на плечо:       — Что случилось?       Я устал. Я долбоёб. Ударь и поцелуй меня. Мне тридцать семь через месяц с небольшим, а я до сих пор не знаю, как нужно поступить, что выбрать, что делать. Я умею только работать и больше ничего. Я застрял в себе, в тебе, в нём, как в куске янтаря, и понятия не имею, как выбраться. Помоги мне.       Антон снял руку Арсения со своего плеча, огладил его пальцы, ровные лунки ухоженных ногтей, кольцо на безымянном, родинку сбоку на мизинце. Какое счастье, что кольцо не обручальное. Обычное серебро. Кисть такая тёплая, такая приятная, он бы целовал её и целовал всю жизнь…       Арсений замер. Он смотрел, как Антон бережно держал в руках его ладонь, и не знал, что ему делать: бежать, скорее бежать отсюда прочь, ему вообще не нужно было приходить! Или сжать руку Антона в ответ, поддержать, вернуть ласку?       Оба так и стояли несколько минут, задыхаясь от душных мыслей, пока в дверь кабинета снова не постучали.