На вершине Сциллы, у подножия Харибды

      В понедельник Арсений приехал в студию за полтора часа до начала работы. Это примерно на сорок минут раньше обычного, но сидеть дома ему стало совсем невмоготу: два дня выходных, проведённых наедине с собственными мыслями — не самое приятное времяпрепровождение, учитывая тот факт, что вместо этого он мог наслаждаться жизнью с Серёжей, не испытывая чувства вины и обиды (к тому же, его пятничное сообщение так и осталось непрочитанным). План везде успеть провалился, чего ещё можно было ожидать от жизни? Каждый знает: за двумя зайцами погонишься — обосрёшься сам. По итогу Арсений имел испорченные отношения с Серёжей и совершенно запутанные с Антоном.       С Серёжей нужно мириться. С ним хорошо и спокойно, они максимально совпадают по мироощущению, их отношения (до этой ссоры) можно было назвать максимально приближенными к идеальным. Лучшими, чем все те, что остались у Арсения в прошлом. Он действительно любил Серёжу, и терять его из-за своей глубокой симпатии к Антону, который сам не знал, чего хотел (в долгосрочной перспективе), со стороны Арсения было очень глупо. Он счастлив сейчас, и лучше уже не станет, а вот плохому всегда есть к чему стремиться.       Проблема в том, что Арсений не мог точно определиться, заканчивались ли его чувства к Антону глубокой симпатией, но он предпочитал не думать об этом. Просто не думать, потому что в субботу попытался поддеть этот неподъёмный пласт, подсмотреть, что прячется в нём самом за глыбой самовнушения и самообмана, и как только он начал ковыряться в этом, то сразу понял, что делает хуже. Возможно, это влюблённость. Но, Арсений, соберись и забудь. Прекрати развивать эту тему в голове, налаживай отношения с Серёжей и держись подальше от Антона, потому что иначе ты не сможешь игнорировать то, что происходит между вами каждый раз, когда вы остаётесь наедине.       Охранник на КПП, сидящий в своей стеклянной будке, скользнул по Арсению равнодушным взглядом. Тот приложил пропуск-карту к считывателю турникета и двинулся к лестнице. С приездом в Москву Арсений совсем забросил занятия спортом, поэтому ходить пешком вверх-вниз и топать лишние остановку-две (при хорошей погоде) — это его обещание, данное самому себе, чтобы продолжать вмещаться в красивые вещи и объектив камеры смартфона.       На многих офисных этажах стояли стеклянные ящики с дверцами. Справа от каждой дверцы — чёрный прямоугольник считывателя карт, внутри — связка ключей от помещения. Считыватель каждой дверцы настроен на всех членов офиса, но чаще всего открывать студию приходилось Арсению. Этим утром он привычно забрал ключи, отпер студию, и, щёлкнув одним выключателем (загорелся ряд ламп у окна), прошёл к своему месту. Скинул на стул рюкзак, снял куртку, повесил её на вешалку, стоящую в углу. Прошёл к окну.       Всё вроде как обычно, но в то же время совсем не так: сегодня без беседы с Антоном на крыльце, без его улыбки и запаха сигарет, забивающего нос. Сегодня ты, Арсений, соберёшься и станешь держаться от этого человека подальше, если хочешь сохранить отношения с Серёжей. А ты, мой хороший, этого хочешь, потому что успел полюбить, и в кои-то веки попытайся не испортить себе жизнь. Я в тебя верю.       Арсений прошёл к маркерной доске. Она по-прежнему облеплена магнитиками и открытками из отпусков, вон там, между Дубровником и «Галариной», всё ещё висел его кот в мундире с зелёными глазами Антона. На «Стене счастья» записей вдвое меньше, чем на «Стене плача». Последняя запись смотрится единым целым, но написана разными почерками и цветами. «Во всём виноват Волан-де-Морт» — чёрным цветом, почерк пляшущий, похож на завитки Артёма. Ниже приписка «и недосып» — синим маркером, печатные буквы, которые могли бы принадлежать кому угодно. Сразу под этой фразой ещё одна, заключающая, написанная толстым ярко-красным капсом: «И НЕДОТРАХ!!!».       Как же, если и писать известные мемы, то только в переделанном виде и только на «Стену плача». Хотя какой уже это мем — там должно быть смешно и весело, а это грустно, потому что жизненно до слёз.       Ещё одна фишка их коллектива, которую Арсений просёк не сразу, но быстро понял её механизм: смотришь на рабочем месте смешнявочку — зачитывай её всем. Квест, развивающий навык смеяться втихаря над самыми специфичными вещами. А если уж засмеялся и начинаешь зачитывать — высшая удача, если в этот момент Сергей Борисович не решит провести «столовый рейд», иначе делиться шуткой придётся ещё и при нём, а у босса с юмором туговато. Максимум — нахмурит брови и сделает вид, что не слышал этой высшей глупости человечества. Таким вот образом самое жизненное тоже частенько выносилось на «Стену» и могло висеть там неделями.       Обычно надписи стирали по одной или все сразу, чтобы начать неделю с «чистого листа». Арсений этим не занимался: он уже не чувствовал себя совсем новичком (его приняли и довольно тепло), но ещё не ощущал за собой права стирать чьи-то записи. Однако этим утром, стоя перед доской, исписанной маркерами и строго поделенной на две части, он почувствовал себя маленьким анархистом: взял губку для стирания и вытер всё, оставив только «Стена плача» и «Стена радости» сверху да вертикальную черту между ними. А потом подумал, мол, какого чёрта, и стёр черту, потому что всё на свете чёрно-белое, нет ничего абсолютно хорошего, как нет ничего абсолютно плохого. Соотношение разное, но делить всё только на «добро» и «зло» — неправильно, пусть и удобно (так же, как вешать на людей ярлыки, да, Арсений?).       Стерев черту, Арсений взял в руки толстый чёрный маркер. Он никогда ничего не писал на доску, но сегодня, забавы ради, мог бы это сделать, тем более что ещё никто не пришёл в студию, и он успеет это стереть. Сняв пластиковый колпачок, Арсений прямо посередине доски, в самом её центре, написал небольшими печатными буквами: «Меня трахнула любовь». (Причём, нагнула его основательно и сразу с двух сторон.) В целом, это правда, и отнести к плохому нельзя, потому что любить Серёжу приятно. Зато испытывать что-то к Антону — крайне неудобно. Почему любое чувство, даже самое хорошее, всегда всё усложняет?       Открылась дверь в студию. (Минуту назад Сергей, не ожидавший так рано увидеть кого-то в офисе, с удивлением обнаружил, что бокс с ключами пуст). Арсений почувствовал себя так, будто его поймали с поличным: стоящего в одиночестве около «Стены» с маркером в руках и записью посередине. Их разделяло несколько метров, и вряд ли Серёжа сумел бы прочитать надпись, но этого расстояния хватило, чтобы понять: они смотрят друг на друга. Арсений положил маркер на держатель, сделал шаг вперёд.       — Доброе утро.       Сергей засунул руку в карман расстёгнутого пальто, достал личный ключ от кабинета, направился к двери, на ходу покачивая своим кожаным портфелем.       — Доброе, — ответил Сергей уже у самой двери. Всё ещё в обиде.       Дверь кабинета только закрылась, как Арсений тут же открыл её снова, преодолев разделяющее их расстояние за несколько секунд. Сергей, явно не ожидавший, что за ним ломанутся так откровенно, замер у стола, успев только поставить на него портфель.       Сергей приехал раньше обычного, чтобы спокойно побыть в офисе одному и собраться с мыслями. Два дня он варился в самоуничижении, обиде и горечи, два дня не переставая накручивал себя, довёл образ Арсения до такого абсурда, что вернуться в понедельник к нему и работе стало похоже на моральное испытание. Нужно снова научиться вести себя спокойно, как-то пережить холод в отношениях, отсутствие утреннего короткого разговора с кофе и привычного поцелуя, дающего силы вступить в рабочую колею.       Сергей даже решил, что впервые за многие месяцы не станет сидеть в машине, издалека наблюдая за Арсением и Антоном, но каково было его удивление, когда он, подъезжая к парковке, увидел, что Арсений заходит внутрь. И никакого Антона. С одной стороны, конечно, хорошо, с другой — подозрительно. Что такого могло произойти между ними, что разорвало привычную традицию? Сергей больше склонялся к недоверию, потому что всегда ждал худшего. (Надежды на лучшее имели свойство не сбываться и приносить ощущение потери. Не надеешься на лучшее — плохое не станет неожиданностью.)       — Серёж, — Арсений, закрывший за собой дверь, застыл перед Сергеем, как нашкодивший ребёнок, стоящий перед матерью и просящий прощения. Осталось только сказать: «Я больше так не буду» и услышать в ответ: «А больше и не надо» (хотя мама Арсения чаще спрашивала: «Как именно ты больше не будешь?»).       — Чего? — Сергей неторопливо снял классический, идеально отглаженный, бежевый плащ, повесил его на плечики и зацепил их за крючок вешалки. Он старался не смотреть на Арсения, чтобы показать всю степень своей обиды, но на деле столько всего надумал, что был бы рад услышать простое «прости» и забыть эту ссору, закрыть глаза на её обстоятельства и не вспоминать об этих мутно-тягучих днях вернувшегося одиночества.       — Мы с тобой оба виноваты, но давай как-то извлечём из этого урок и помиримся? — Надо же, какой ты умный стал сразу, а где же психи и разбор полётов? Как только дело коснулось чего-то важного — сразу же забоялся. Продолжай. — Я соскучился.       Сергей вздохнул. Опустился в кресло, почесал свою бороду (щетиной это уже не назвать). Всё внутри содрогалось от счастья: конечно, давай уже забудем всё это, сделаем вид, что ничего не было. Иди и поцелуй меня срочно, я тоже соскучился по тебе! Но обида свежа, да ещё это неожиданное нарушение традиции. Когда что-то (даже то, что тебе не по душе) происходит стабильно, всегда знаешь, чего ожидать, но когда это внезапно прекращается, то вместо облегчения приходит непонимание и настороженность. Спросить бы у Арсения напрямую, как тогда, в Питере, когда они не скрывали своих намерений и говорили всё прямо. Но чем сложнее отношения, тем чаще серьёзные разговоры похожи на пересечение реки вплавь без знания дна и подводных течений: где нога достанет до дна? А где лучше этого не делать? Унесёт ли тебя, если попробуешь сменить курс? Как сложно разговаривать о простых вещах. Скажи прямо: ты сделал мне больно, но я люблю тебя и готов простить.       — Давай, — наконец ответил Серёжа.       Арсений робко улыбнулся. Он забрал со стола ключ, подошёл к двери и запер кабинет изнутри, оставив ключ в замке. Лишние свидетели и неудобные моменты им не нужны. После подошёл к креслу, в котором сидел Серёжа, и опустился на колени между его ног. Ему хотелось это сделать с тех самых пор, как они вернулись из Питера. Сама мысль о том, чтобы отсосать своему начальнику на рабочем месте, казалась ему такой избитой и порнушной, что вместо отвращения возбуждала ещё больше.       Сергей ничего не сказал. Только раздвинул пошире ноги и погладил скулу Арсения, пока тот расстёгивал его ремень, вытаскивал из петельки пуговицу и тянул вниз язычок ширинки. Он знал, что у них ещё достаточно времени до прихода людей, а значит, нет никаких причин запрещать Арсению сделать то, что он собирался.       Арсений редко делал Сергею минет — в их отношениях если чей-то член и находился во рту другого, то это был рот Серёжи и член Арсения. Не потому, что Арсений не хотел, — скорее потому, что Сергей редко это позволял. Для него Арсений — ожившая красота, и в постели он старался по большей части угодить ему, собственное удовольствие отходило на второй план, было достаточно и того, что он, такой неказистый и несовершенный, имел право находиться рядом с Арсением (до сих пор немыслимо).       Арсений сосал неторопливо, не стараясь достать головкой члена до глотки, не сворачивая язык в три узла — он делал это так, как ему всегда хотелось: ласково и мягко. Сергей почти всегда действовал быстро, как будто подталкивал Арсения к тому, чтобы тот не нежничал, брал Серёжу грубостью и силой, потому что так привычно и (как казалось Сергею) правильно. Это то, чего он заслуживал.       Но этим утром Арсений делал всё по-своему. Он не спеша облизывал головку, кружил кончиком напряжённого языка вокруг уретры, едва-едва толкаясь внутрь, ощущая горьковато-солёный вкус, слизывал капли прозрачного предъэякулята, помогал себе одной ладонью, придерживая небольшой крепкий член у основания, второй оглаживал мошонку, нежно перебирал пальцами яички, периодически спускаясь к ним языком, лаская тонкую кожу губами, облизывая ровный шов вдоль и поперёк.       Арсений любил Серёжу, и пытался это показать. Пусть даже таким, самым доступным и понятным, способом.       Серёжа гладил его волосы, зная наверняка, что потом Арсений начнёт сокрушаться по поводу своей испорченной укладки, но сейчас ему плевать — переживёт, зачешет чёлку вбок и всё равно останется самым прекрасным мужчиной, потому что какие-то там волосы и их направление никак не могли повлиять на красоту Арсения.       На самых острых пиках удовольствия Сергей сжимал пальцы в волосах крепче, довольно ощутимо и больно, но Арсению нравилось. Он стоял на коленях перед кожаным креслом и наслаждался процессом. Собственный член упирался в ширинку и ныл, будь у Арсения три руки — он бы обязательно спустил одну вниз, чтобы приласкать себя, но у него всего две, и обе заняты делом.       Бёдра Серёжи начали подрагивать, пальцы сильнее сжались в волосах Арсения, дыхание сверху участилось и стало прерывистым. Арсений понял: скоро, буквально вот-вот, ещё несколько движений. Он был готов, но вместо этого Сергей резко встал с кресла и поднял ничего не понимающего Арсения с колен.       — Серёж?..       Сергей прижал бёдра Арсения к столу, дёрнул на себя пуговицу ярко-красных штанов в чёрную клетку и рванул их вниз. Арсений от неожиданности опёрся руками о стол позади себя, пытаясь понять, что происходит. Серёжа грубо сжал возбуждённый член Арсения через бельё (крохотная влажная капля там, где проступал рельеф налившейся кровью головки), вырвав короткий стон. Левой рукой он оттянул кромку белых боксеров Арсения и, подойдя совсем вплотную, взял в свободную кисть свой член, направив головку между эластичной тканью и возбуждённым членом напротив. Спустя несколько быстрых движений ладонью тугая струя опутала член Арсения. Она, вязкая и мутновато-белая, стекала вниз по основанию, в некоторых местах отпечатываясь на белье. Сергей закусил губу, не сводя глаз с того, как его сперма мажет чужое бельё и горячую плоть.       Когда из головки медленно вытекли последние капли, Серёжа мягко вернул резинку трусов обратно на бёдра и сжал член Арсения ещё раз, распределяя собственное семя. Боксеры тут же пошли неровными влажными пятнами. Серёжа чуть нагнулся и натянул красные клетчатые штаны обратно, заботливо застегнул ширинку и только после этого привёл в порядок себя.       Арсений продолжал опираться на стол, не понимая, какого чёрта произошло. Серёжа схватил его со стола, усадил в собственное кресло и, склонившись, вылизал рот изнутри влажным основательным поцелуем, узнавая свой вкус и запах, которым пропитался Арсений (член которого по-прежнему ныл от напряжения).       — Я тебя люблю, — оторвавшись от зацелованных губ произнёс Серёжа. — Никто не полюбит тебя больше, чем я, понял?       — Конечно понял, Серёж, — Арсений поцеловал Сергея ещё раз, сжал в ладонях его покрытые густой бородой щёки, чмокнул в кончик носа.       Арсений попытался просунуть одну руку между ними, чтобы хоть как-то унять пульсацию внизу живота, но Сергей перехватил его ладонь и припечатал к подлокотнику:       — Нет. Ходи весь день так, я вечером проверю.       — Всё же засохнет нахрен…       — Мне плевать, — ответил Серёжа.       — Пометил территорию? — Арсений откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза. Его губы улыбались, но грудь подрагивала, и капля испарины стекала по виску, прямо из-под кромки взъерошенных волос. Он всё ещё возбуждён и напряжён, его светлая шея, усыпанная родинками, виднелась в вырезе тончайшего бежевого джемпера с глубоким вырезом.       Арсений не испытывал какого-то возмущения или обиды — только несвойственную ему покорность и любовь к Серёже. Если уж тот хочет, чтобы Арсений весь день промучился с последствиями их утренних ласк, то разок он способен потерпеть.       — Пометил, — не стал отпираться Сергей и потянулся к своему портфелю. Поискал во внутреннем кармане подарок Арсения к прошедшему дню рождения, нашёл и, снова склонившись, осторожно закрепил застёжку.       Арсений открыл глаза и нахмурился, пытаясь рассмотреть, что Серёжа повесил ему на шею.       — Это?.. — Арсений взял в руки кулон из двух сплетённых между собой ветвей с тонкими шипами.       Серёжа кивнул — да, это то, что ты думаешь — и добавил:       — Подарок на день рождения.       — Я надеюсь, это не стоит как крыло от самолёта? Зная тебя…       — Нет, это стоит как половина крыла от самолёта, — пошутил Серёжа (на самом деле он нашёл ювелирного мастера и замучил его своими пожеланиями того, как должен выглядеть идеальный терновый венец из белого золота, насколько острые — вполне — там должны быть шипы, какого диаметра изделие, и всё остальное… поэтому не крыло от самолёта, конечно, но зарплата какого-нибудь среднестатистического менеджера в небольшой московской фирме — точно).       — Ладно. Спасибо, — Арсений ещё раз улыбнулся. Его возбуждение волнами сходило на нет, успокаивался пульс, приходило в норму дыхание. — Правда спасибо, Серёж. Я рад, что ты у меня есть.       Они поцеловались снова, и Сергей подумал, что готов простить этому человеку что угодно, стерпеть от или ради него любую боль.