На вершине Сциллы, у подножия Харибды

      Антон не отличался терпеливым характером: он часто дрался что в детстве, что в юношестве, а когда подрос, научился драться словами и при необходимости орал так, что его слышали даже те, кому этот вопль не предназначался. Своих людей Антон любил, но это не мешало ему часто пылить по пустякам и так же быстро отходить; он не старался всем понравиться и не делал ничего в ущерб себе, оставаясь искренним с собой и окружающими. Возможно, именно поэтому у него не так много друзей, как могло бы быть, но те, что есть, рядом уже долгие годы.       К Сергею Антон никогда не испытывал отрицательных чувств. Даже когда Сергей сам (а это случалось часто, особенно в детстве) провоцировал окружающих на негатив, Антон не умел по-настоящему злиться на него: сколько бы ни было поводов — желания не возникало. Всё плохое оставалось внутри и томилось, ожидая своего часа, чтобы обрушиться гневным потоком брани на других.       Сергей и Антон столько всего прошли вместе, что им попросту глупо считать друг друга врагами. Мать Антона приняла Серёжу как собственного сына, и Антон никогда её не ревновал: Маргарита всегда показывала, что любит их одинаково, и никого не выделяла. Не было ни одной причины, на почве которой могла бы пустить корни ненависть к названному брату, зато Борис сыпал эти причины, как дождевые капли, пока Антон не понял, что стоит по горло в воде, ещё чуть-чуть — и он захлебнётся.       Борис всегда подчёркивал, что Антон лучше, делал это даже (и особенно) тогда, когда слышал Сергей. Он, как глава семьи, вызывал уважение своим статусом, тихим твёрдым голосом, дисциплиной и тёмным суровым взглядом. (У Серёжи его глаза.) Как и все, Антон любил похвалу, но только не в тех случаях, когда она была от Бориса. Его похвала, всегда незаслуженно приумноженная, стала оружием унижения сына, а не искренней попыткой гордиться чужим ребёнком.       (Антон до сих пор не мог понять, как этот кусок не то камня, не то льда мог хоть у кого-то вызвать любовь? Тем более у его мамы. Как они вообще сошлись, такие разные, навсегда останется загадкой. Маргарита: добрая и тёплая, как майский цветок, и Борис, который всем своим поведением и видом напоминал засохший чертополох с торчащими во все стороны мелкими колючками: такой же неказистый и впивающийся во всех, кто пытался к нему приблизиться.)       Отношения с Сергеем, ни в один из периодов их жизни, нельзя описать словами: это не дружба, но и не братские чувства (для братьев они, как это любили говорить посторонние, слишком близки). Это нечто среднее, между любовью и ненавистью, промежуточное звено. Хроническая болезнь. Привязанность. Преданность, как у голодного пса к первому встречному, бросившему кость. Зависимость, только усиливающаяся с каждым годом.       Антон понял, что Сергей влюблён в него, тогда, когда привёл домой Лиду: хорошую девушку, немного шумную, весёлую, как сам Антон, и чем-то похожую на маму. Лида ему нравилась: то ли как подруга, то ли как девушка — сейчас уже об этом поздно судить. Зато она не понравилась Серёже, и, как позже понял Антон, тот отверг бы любого постороннего человека рядом с ним. После неудачной попытки самоубийства Сергей уже не скрывал ни того, что испытывал к Антону, ни ненависти, направленной на весь мир (и в первую очередь на себя).       Да, Антон знал об этом, но своё настоящее отношение к Серёже осознал тогда, когда смертельно перепугался, увидев его, бледного и полумёртвого, на кровати. Когда вызывал скорую, звонил маме, ехал в неотложке рядом с кушеткой и ощутил, что мир вокруг начал в прямом смысле кружиться перед глазами: давление упало так низко, что фельдшерам пришлось оказывать первую помощь ещё и ему.       Тогда, когда мама, сорвавшись с работы, приехала в больницу, такая же перепуганная и нервная как Антон, она, наверное, едва не поседела, увидев своих сыновей таких: одного полубессознательного, мало понимающего, что происходит, второго — только вытащенного «с того света» и спящего тревожным сном. Она ехала, чтобы поддержать одного сына, а в итоге поддержка потребовалась обоим. Возможно, тогда она и сама начала что-то подозревать, но её счастье от того, что с Серёжей всё обошлось, затмило все остальные мысли.       После этого Антон боялся оставить Серёжу одного. Он ездил к нему в больницы — сначала в одну, потом во вторую — и постоянно брал обещания больше не повторять этого. По возвращению Серёжи домой он уже не мог уснуть первым: лежал напротив и вслушивался в размеренное дыхание, часто просыпался среди ночи в том самом ошеломляющем, оглушающем страхе, садился на кровати и долго всматривался перед собой, пытаясь вытащить из темноты и тишины признаки того, что Сергей жив. Порой ложился с краю и обнимал его, пытаясь успокоить собственное сердце.        Серёжа всегда был небольшим. В мире маскулинных стереотипов он даже считался маленьким, и когда Антон только начал понимать это, вступая в подростковый возраст, то решил, что уж он-то, вымахавший под два метра, просто обязан быть всегда рядом с Сергеем. К тому же, сложно думать иначе, когда мама всю жизнь твердила ему: «Ты старший, присматривай за Серёжей». Разве просят присмотреть за человеком, который способен и сам постоять за себя? Антон был старше всего на год, но в глазах мамы, наверное, на целых пять, а то и десять лет.       Примерно об этом и думал Антон, ложась рядом со спящим Сергеем, всегда сжимающимся во сне, идеально помещающимся в его объятиях. Обвивая его тело руками и ногами, Антон сразу же засыпал.       Чувство вины, такое же сильное, как страх, оккупировало его навсегда.

∞ ◆ ∞

      Возможно, навещая Серёжу в Питере, Антон совершал грубую ошибку, но он об этом не жалел. Страх никуда не пропал, он змеиными кольцами давил на шею, заставлял каждый вечер брать телефон и звонить в другой город. Неважно, о чём говорить и сколько — ему было достаточно услышать голос, чтобы испытать лёгкое счастье и облегчение. Однако самое приятное — наступление праздников или каникул, потому что тогда Антон без промедлений собирался и сразу же ехал к Сергею.       Им нужно было поговорить о произошедшем. Нужно было, может, хотя бы попытаться, но никто из них этого не сделал, и чувства нашли другой выход.       Всё началось с того, что, когда оба закончили первый курс своих университетов, Антон прилетел в Санкт-Петербург к Сергею на съёмную квартиру. Спустя несколько дней обещала приехать Маргарита (она тоже часто навещала второго сына), и оба понимали: у них мало времени, чтобы побыть друг с другом наедине. В день прилёта Сергей потащил Антона в клуб. Они напились, Антон познакомился с красивой девушкой, а потом представил её Серёже. Спустя полтора часа Антон и Серёжа уже трахали такую же пьяную девушку, и каждый из них троих в тот момент получал удовольствие.       Это стало странной дикой традицией. Каждый раз, когда Антон прилетал или приезжал, оба шли в какое-нибудь подобное место. Искали человека, устраивали групповой секс, а после, уже под утро, сажали человека в такси и оставались вдвоём, засыпали рядом, и сон, наступающий с рассветом, был самым сладким воспоминанием о тех днях.       За девочками пошли мальчики — пол человека между ними не имел никакого значения, различалось мало что. Значение имела близость, которую Антон и Сергей позволяли себе только в такие редкие разы: соприкосновение плоти в чужом человеке, поцелуи, никогда не выходившие за рамки постели, касания, объятия, обмен жидкостями, полная открытость. В те моменты оба мало понимали, кто перед или под ними находился, важны исключительно они сами. Незнакомцы стали им проводниками (или, может быть, переходниками), ключами друг к другу; они как будто снимали негласный запрет, и вся накопленная боль, тоска, нежность и тяга вырывались наружу, обрушивалась на них двоих смертельным потоком.       Один не мог без второго, но и вместе никак не получалось. Так им казалось. А потому они ни разу не попробовали: ни отношений, ни секса, в котором присутствовали бы только двое. Так шли годы. Закончился университет, началась работа — Антон по-прежнему летал в Санкт-Петербург, живя ожиданием этих встреч, а после, уезжая, прокручивал их в голове и начинал ждать следующих. Он много раз хотел предложить Серёже отношения, но решился только однажды и получил отказ.       Антон хорошо помнил тот день. Пятница, середина мая, раннее утро, несколько часов перед отлётом в Москву. Они сидели на кухне, не спали всю ночь. Говорили. Курили. Пили. Антон тогда совсем немного — для храбрости, Серёжа — чуть больше. После предложения Антона Серёжа сказал, что тот двинулся.       — Если мама узнает, я себе не прощу. Она будет винить меня, ты же единственная гордость в семье.       — Как она узнает? Я перееду к тебе. Откажусь от компании. Серёж, нельзя всю жизнь трахать левых людей. Я не запомнил ни одного имени из всех них, а ты?       — И я нет.       — Тогда почему нет?       — Мама уже догадывается. Ты придурок, Шаст. Мы с тобой никогда никому не показывали нашей привязанности друг к другу, а потом ты резко сходишь с ума из-за того, что я могу сдохнуть. Плачешь в приёмной, таскаешься ко мне каждый день в больницу, проводишь всё свободное время в палате с человеком, который всю жизнь тебя ненавидел. И теперь, когда у нас есть возможность не видеться друг с другом, ты мотаешься ко мне, потому что мы не можем, блядь, не можем друг без друга, и мама это знает! Ты проклятье, я так ненавижу тебя. Всё перемешалось, это я должен был стать сыном мамы, а Борис по-настоящему был бы рад кому-то вроде тебя. Если — ха! — если, конечно, ты бы не убил свою мать при родах. Тогда бы он и тебя ненавидел, потому что он больше ничего не умеет испытывать, и меня научил только этому.

∞ ◆ ∞

      Борис умер спустя два месяца после того разговора. Сергею пришлось вернуться в Москву. Первое время все силы уходили на компанию, но постепенно всё налаживалось. Теперь, в своём любимом городе, Серёжа был рядом с мамой и Антоном. Больше никакого ожидания редких встреч, жизни от отпуска до праздников, вместо этого пришлось заново знакомиться с прошлым, искать квартиру, привыкать к близости родных людей.       Претерпев изменения, вернулась и традиция. Теперь она стала повторяться каждый раз, когда оставаться один на один с собой становилось невозможно (раз в месяц, порой чаще). Схема та же: клуб или бар, алкоголь, секс втроём, такси, долгий сон. Перед этим заранее выбирали, на чью квартиру поедут. Так продолжалось ещё несколько лет, до того случая с бедной Никой.       Всё началось как обычно. Антон привёл совсем молоденькую девушку, лет на десять младше них. Возможно, ей только исполнилось восемнадцать. Смелая, легко согласилась на секс втроём (Антон и Сергей всегда предупреждали всех заранее), поехала непонятно с кем и непонятно куда посреди ночи, за что и поплатилась в итоге.       Ничего плохого с ней делать не хотели, это правда был несчастный случай. Они втроём переспали, и Серёжа начал заказывать такси, чтобы спровадить Нику, та заупрямилась, полезла к Антону с поцелуями. Сергей приревновал, взял её за плечи, она встала коленями на самый край кожаного дивана, застеленного простынёй, ткань заскользила, Серёжа неудачно толкнул Нику, и она, взмахнув руками, упала на пол, стукнувшись затылком об острый угол низкого кофейного столика.        Всё произошло так быстро, что Антон с Сергеем не сразу поняли: Ника не спешила вставать. Она лежала навзничь с распахнутыми глазами. По ковру медленно растекалось густое тёмно-красное пятно. Антон спохватился первым, вскочил с дивана, проверил пульс сначала на запястье, потом на шее — ничего. Медленно повернулся к Серёже. В голове — поток паники и ругательств.       — Звони в скорую, — от страха у Антона сел голос. В последний раз он так боялся, когда нашёл Серёжу, а рядом упаковку таблеток и полупустую бутылку коньяка.       — Это я её убил…       — Не неси хуйни! Она сама упала, это несчастный случай, — Антон встал с коленей, схватился за голову. — Бля-я-я-ядь…       — Ей хоть было восемнадцать?       — Серёж, заткнись.       — Меня посадят.       — Серёжа! Завали! Ебало! — проорал Антон и начал метаться по комнате. Отобрал у Сергея телефон и швырнул его об стенку, нашёл их одежду, заставил себя и его одеться. Сел рядом. Потом встал и снова сел. Выдохнул, чувствуя, как от злости по щекам текут слёзы. Его не столько сжирала паника и страх последствий, не столько волновала жалость к мёртвой девочке, наверняка чьей-то дочери, сколько волновала судьба Серёжи. Он никуда и никогда больше не отпустит его.       Просидели так несколько часов или минут. Старались не смотреть на труп посреди одной-единственной комнаты. Потом Антон позвонил Диме, и тот приехал. Сильно помог им тогда, хоть и не обязан был. Сохранил всё в секрете. Стал Антону ещё ближе.       Смерть Ники сплотила дружбу Антона и Димы ещё больше. Смерть Ники связала Антона и Серёжу навсегда, окончательно лишив их шанса попытаться жить друг без друга. Эмоции, которые они разделили в ту длинную ночь, вечно с ними, как память о мёртвом бледном лице, которое осталось симпатичным даже с посиневшими губами и тусклыми глазами; как память о первом человеке, имя которого они запомнили, жизнь которого случайно прервали только потому, что никто не смел стоять между ними после секса.       Тот раз был последним, когда Антон и Серёжа занимались с кем-то сексом. Последний раз их близости. Они решили, что им нужно держаться друг от друга настолько далеко, насколько позволяла компания. Сергей хотел уволиться, Антон сказал, что это плохая идея: нас всё равно притянет друг к другу.       Долгие месяцы и не один год ушли на то, чтобы та ночь постепенно начала забываться. Многие часы, проведённые в одиночестве, уходили на попытку научиться жить со своими чувствами, чтобы не поддаться им, не вернуться к старой схеме, не въебаться друг в друга с такой силой, что от столкновения после них остались бы только шматки мяса и лужи крови.       Антон только начал постепенно учиться жить без близости с Сергеем. Только научился вести себя с ним так, будто они — обычные знакомые. Он даже пытался наладить свою личную жизнь (конечно, безрезультатно).       Сергей даже не пытался ничего забыть, он знал, что прошлое навсегда останется с ним, как и чувства к Антону. Он жил сегодняшним днём, постоянно оглядываясь на вчерашний.        Всё как будто налаживалось. Оба пытались как-то жить, пока не появился Арсений. Он, как неодимовый магнит, тянул их к себе и — снова, как оказалось, — друг к другу.