На вершине Сциллы, у подножия Харибды

      Как же всё-таки приятно возвращаться домой. Раньше Арсений, уезжая куда-то, часто звонил маме или папе, и в конце обязательно спрашивал: «Что нового?». Он, находясь далеко, уже предвкушал скорейшую встречу с родными стенами и всегда радовался, когда что-то действительно менялось: пусть даже эти перемены заключались в новой кружке или прибитой в коридоре полочке для обуви. Теперь же, став старше и по-прежнему звоня домой, Арсений продолжал спрашивать у семьи тот же вопрос, но больше радовался ответу: «Да ничего, Арсюш, у нас нового. Всё по-старому». Это самое прекрасное: зайти в квартиру, где даже запах остался такой же, как в детстве, увидеть старую прибитую полочку, кружку с уже отколотым краем, те же обои и мебель. Ремонт в последний раз родители делали ещё когда Арсений жил в Омске, так что облик квартиры, конечно, отличался от того, который был в детстве, но всё равно уже въелся в сердце и стал дорог. Иногда статика — это чудесно, она дарит спокойствие и тепло.       Комнату Арсения тоже отремонтировали, но в ней никто не жил — иногда ночевали гости, иногда сам Арсений, но в основном часть небольшой спальни уже превратилась в кладовую: за дверью стоял большой шкаф, занимавший чуть ли не половину пространства, а в нём — всё, что требуется редко или жалко выбрасывать. С годами люди всё больше привязываются к вещам, и жилое пространство вокруг них обрастает мусором, грань между необходимостью и бесполезностью стирается практически в ноль.       Арсений лежал на спине и думал обо всём этом, рассматривая белый натяжной потолок с люстрой, напоминающей глаз. Тонкие тёмно-синие шторы задвинуты, но и без них понятно, что на улице до сих пор пасмурно и прохладно. Антон, обнимающий его поперёк груди, тёплый, завернувшийся в лёгкий плед, грел кожу своими касаниями. Арсений чуть повернул голову, рассматривая русую макушку, утонувшую лицом в подушке, — и как ему дышится вообще?       Нужно показать Антону город. Сводить по любимым местам. Может, познакомить его с Захарьиным и компанией? Если они, конечно, соберутся — почти все женаты, у некоторых есть дети. Как так получается, что многие к его годам уже знают, чего хотят от жизни, решаются на брак, живут вместе, забирают детей из садиков и секций, проводят короткие вечера вдвоём и радуются тому, что у них намечен вектор жизни, что ближайшая зона роста — это уже не про завести отношения, а про повышения на работе и заботу о близких. Как так получается, что Арсений в его возрасте пришёл только к тому, что влюблён в двоих мужчин, и в этом случае больше — значит хуже. Ему бы не знать Антона или Сергея, но теперь их невозможно представить по отдельности. Ему бы лучше не знать, что такое любовь: жилось же все эти годы спокойно, решил себе сделать подарок к подступающему кризису среднего возраста, влез чёрт знает во что, и его метания, его отношения и чувства такие далёкие от тех серьёзных чувств, которые связывали семейные пары (так ему казалось).       В квартире совсем тихо. Отец наверняка уже ушёл на службу: он перестал ездить по командировкам ещё лет десять-пятнадцать назад, но и в родном Омске работы всегда оставалось много. Мама, наверное, тоже уже ушла (она — главный бухгалтер на хлебозаводе и всю жизнь провела с цифрами). Оба на пенсии, но пока никто из них не собирался сидеть целыми днями дома перед телевизором.       Сердце снова сжалось. Скукожилось, как виноградина на палящем летнем солнце, покрылось сухими морщинами. Как же паршиво. Хватит ныть, возьми себя в руки, Арсений! Еблан сентиментальный. Внутренний голос не помогал — свежий, невидимый физическому миру, порез снова начал кровоточить, и вот уже Арсений лежал, отвернувшись к стене, свернувшись, как замёрзший котёнок. И чувствовал себя так же жалко, снова ощущая, как слёзы щекочут щёки и скатываются по переносице вниз, впитываясь в подушку.       Антон позади него завозился, придвинулся ближе, зашуршал.       — Арс, — Антон приподнялся. Плечи Арсения под его рукой подрагивали. — Арс, ты плачешь?       Арсений молчал. Он прикусил губу, пытаясь не застонать в голос. Ещё не хватало, чтобы Антон его утешал — ему тоже тяжело, но он держится, а ты совсем размяк.       — Арсюш, — Антон развернул податливое тело к себе, погладил по волосам и плечам, прижался лбом к высокому лбу напротив. — Любимый, родной мой, у меня сердце кровью обливается, я сейчас сам зареву вместе с тобой, — ласковые слова, которые никогда не удавались Антону, теперь лились из него также стремительно, как из Арсения слёзы. Если ради того, чтобы научить его проявлять любовь вербально, требовалась боль близкого человека, то заберите всё обратно, он и до этого неплохо справлялся.       Арсений всё-таки застонал в голос, сжал футболку Антона и перестал сдерживать себя. Его накрыла настоящая истерика, он всё рыдал и рыдал, не мог остановиться, и слёзы, уже вышедшие полностью, высыхали на щеках, солью стягивая кожу, а чёрная желчь продолжала выходить наружу сухими рыданиями, спазмами живота, подрагивающей челюстью и сжимающимися в судорогах лёгкими. Звука не осталось — немые рваные потоки воздуха и тишина.       Антон потерял счёт времени: минуты тянулись как часы, Арсению не становилось лучше. Он метался по кровати, ворочался, сбивая постельное бельё вбок, то вырывался из его рук, то прижимался так сильно, что между их телами не оставалось ни единого зазора. Это продолжалось слишком долго, и Антон уже начал беспокоиться, припоминая, взял ли с собой хоть какие-нибудь успокоительные. Арсений в его руках постепенно затихал. Антон и сам не заметил, как начал давиться тихими слезами вместе с ним. От всего сразу: от боли Арса, от своей тоски по Серёже, от всей ебаной ситуации в целом. Правильно ли они поступили, что позволили Серёже уйти, если им двоим теперь так плохо? А каково Сергею — он вообще снова, в который раз, остался наедине с собой.       Слишком мало времени прошло. Нужно перетерпеть, и тоска сгладит свои углы, время поможет, слижет соль с их щёк, омоет душу. Нужно только терпеть и ждать.       В тишине, сжимая друг друга, они пролежали ещё несколько минут, и снова, измученные, забылись поверхностным сном.       Весь день снова шёл дождь, и Арсений не хотел никуда выходить из дома. Они с Антоном засели в зале, подключив ноутбук к телевизору, смотрели какое-то кино. Арсений в основном спал, укутанный пледом, лежащий почти полностью на Антоне. Ему нравился сон, он каждый день ждал с нетерпением ночи, чтобы забыться, уйти из реальности и перестать что-то испытывать. Сон стал наркозом, приятным и доступным выходом.       К вечеру вернулась мама, начала что-то готовить на кухне. Арсений запоздало подумал, что они с Антоном, сидящие целый день дома, могли бы накрыть стол к ужину, но оба так основательно увязли в собственном болоте, что даже не подумали об этом. Мама не злилась — она до сих пор радовалась приезду сына и была готова простить ему что угодно. Под размеренные звуки из-за стены Арсений снова уснул. Антон поцеловал его в щёку и встал с дивана, отправляясь на помощь Кристине Сергеевне.       Вдвоём они управились быстро, и к приходу Сергея Кирилловича всё было готово: в духовке плавилась сырная шапка на мясе с овощами, на плите томился любимый рассольник Арсения. Кристина Сергеевна с благодарностью приняла помощь, в процессе завязался лёгкий разговор, и Антон, всегда легко находящий общий язык с людьми, радовался этой черте своего характера. Болтали, конечно, об Арсении: как он там в вашей Москве? Нравится ли ему работа? Как они сошлись, всё ли у них хорошо? Антон отвечал, что всё хорошо (и пиздел — за что стыдно), что работа Арсу правда нравится, а вот Москва не очень. Сошлись… пришлось несколько подтасовать факты из их настоящей истории (надо будет потом рассказать эту версию Арсу), вышло очень даже прилично и романтично — Кристина Сергеевна поверила в полуправду и улыбнулась.       Позже пришёл Сергей Кириллович, и все снова собрались на тесной кухоньке, подвинув стол от стены в середину, чтобы уместиться. Арсений изо всех сил старался вести себя как обычно: шутил, улыбался, разговаривал с родителями, но ел мало — в основном ковырялся в тарелке — и отправлял еду в рот только после того, как Антон под столом легонько толкал его колено: давай ешь, не вызывай подозрений.       Удивительно, но никакой неловкости между ними тем вечером не наблюдалось: Сергей Кириллович, конечно, продолжал присматриваться к Антону, но Кристина Сергеевна приняла его совсем. Совместная готовка и непринуждённый разговор расположил её к мужчине сына, она всегда считала, что умеет отличать хороших людей от плохих. Антон хороший и, похоже, правда любит её Арсюшу: весь вечер подкладывал ему еды в тарелку, ухаживал за ним, наливал чай, поправлял волосы, искал тактильного контакта. Смотрел тем самым взглядом, которым она смотрела на Сергея даже спустя столько лет. И Сергей — она видела — тоже постепенно свыкался с мыслью, что у их сына мужчина, и что на этот раз всё, видимо, правда серьёзно, потому что Антон первый, кого Арсений познакомил с родителями лично, а не заочно. Раньше о его парнях они узнавали случайно и никаких знакомств даже не ждали.

∞ ◆ ∞

      На следующее утро Арсений заставил себя собраться. Они с Антоном снова проснулись после обеда. На кухне их ждала горка блинов, накрытая тарелкой, и короткая записка от мамы: «Завтракайте, молодёжь! Сметана в холодильнике, в коридорной кладовке есть абрикосовый джем и варенье из фейхоа». Рядом пририсовано сердечко. Арсений улыбнулся: он уже и забыл, как приятно получать такие записки — воспоминание прямо из детства, оно такое тёплое, как янтарный свет, согрело душу, отодвигая тоску на второй план. Любимый абрикосовый джем — тоже экспрессом из ностальгии — сделал утро ещё более сносным. Антон рядом, целующий его в сладкие губы, и выглянувшее солнце (неужели вспомнило, что сейчас лето?) почти вытолкали желчь на самый край сознания — ещё хреново, но уже не так остро, как вчера.       На улицах Омска ничего не изменилось: это всё тот же город, архитектурой и людьми застрявший в Советском Союзе, такой же, каких по России десятки (если не сотни). Никаких красивых домов в спальных районах — только квадратные серые коробки многоэтажек со стандартной сеткой окон. Что-то уже давно пора сносить как аварийное жильё, но если мыслить такими категориями, то город сам по себе аварийный. Троллейбусы и трамваи, тарахтящие предсмертными вдохами, пересекали дороги вместе с такими же автобусами и маршрутками. Улицы серые и грязные, холодные после дождя настолько, что все эти дни пришлось ходить в тёплой кофте. Солнца снова почти не видно, зато на фоне серого неба чернели трубы виднеющихся заводов, некоторые из которых даже не вынесли за пределы жилых кварталов. Из труб вихрились, темнея, ядовитые пары.       Да, думал Арсений, пока они с Антоном ехали в центр на трамвае, это не самый прекрасный город. Он не похож на Москву — кое-где сохранившую культурный отпечаток времени, и тем более не похож на прекрасный Санкт-Петербург с его невысокими домами, каждый из которых непременно красив по-своему и радовал глаз. Омск, считаясь крупным городом, не имел достаточной ценности для того, чтобы власти как-то заботились о нём, стараясь сохранить старые постройки или хотя бы сделать пригодными к жилью (относительно) новые.       Но это его город. Его родные улицы, его малая родина. Место, где он родился и вырос, где впервые осознал свою ориентацию, потерял девственность, окончил школу и университет, где впоследствии начал снимать отдельную квартиру и работать. Место, где он жил спокойно, не зная ни Антона, ни Серёжи, зато хорошо ориентировался в локациях, наизусть знал любимые места для «погулять» и «посидеть с друзьями». И показывая этот город Антону, Арсений улыбался: ему нравилось, что Антон с интересом слушал его истории, связанные с детством и этими локациями. Они шли всё дальше, решив добраться до Центрального парка, и всё меньше думали о плохом.       Домой Арсений с Антоном вернулись как раз к ужину. Кристина Сергеевна поставила перед ними тарелки с горячей едой и спросила, как они провели день, где гуляли и что делали. Как будто они оба — ещё совсем дети. Антон вспомнил, что уже несколько дней не звонил маме, и надо бы это исправить сегодня же вечером. Никогда не поймёшь, что чувствуют твои родители, пока не посмотришь на это со стороны: мама Арсения радовалась уже тому, что сын вернулся. Её интересовала любая мелочь, она слушала их внимательно и с улыбкой. Сергей Кириллович, сидящий рядом, тоже слушал их, и постепенно его твёрдый решительный взгляд становился всё мягче и теплее.

∞ ◆ ∞

      К пятнице распогодилось: растворились тучи, и летнее солнце начало активно выпивать влагу со всех луж. В воздух поднялась духота, жара облепила Омск со всех сторон, подсыхал асфальт, грязь под ногами снова трансформировалась в пыль. Арсений наконец снял тёплую кофту, и мама с папой тут же заохали, увидев его татуировки на предплечьях. «Что это значит?», «Как давно ты это сделал?», «Зачем?», «Почему не сказал сразу?» и все остальные вопросы, на которые Арсений отвечал спокойно, в душе радуясь тому, что он достаточно взрослый и не получит от родителей пиздюлей. Расстроенные взгляды и недовольные вздохи никто не отменял, но мама с папой приняли его ориентацию однажды, уж с какими-то двумя небольшими татуировками точно cмирятся.       Вечером, когда родители Арсения вернулись с работы, все вместе собрались на дачу. Заехали на машине Сергея Кирилловича в магазин, закупились продуктами и двинули по длинному проспекту к съезду на шоссе, ведущему за город. Антон с Арсением расположились на заднем сидении старенькой чёрной «тойоты», в открытые окна на большой скорости врывался ветер, трепал волосы, сушил лицо тёплыми порывами. Радио играло зарубежные хиты восьмидесятых, Сергей Кириллович и Кристина Сергеевна иногда о чём-то переговаривались между собой. Антон особо не вслушивался, но до него долетали обрывки фраз: что-то про ужин, шашлыки и вторую комнату, которую нужно разобрать в домике, иначе им негде будет разместиться.       Арсений, сняв обувь, забросил ноги на колени Антона. Он сидел, прислонившись спиной к дверце, вытянувшись, насколько получилось, и, похоже, снова дремал. Антон поглаживал его голые щиколотки пальцами, давя в себе желание склониться и расцеловать эту белую кожу с родинками (во рту буквально скопилась слюна). Он непременно сделает это в ближайшее время, потому что Арсений целиком — его главный фетиш.       Загородный домик оказался совсем маленьким, двухэтажным. Первый этаж со множеством разных пристроек (душ, сарай, гараж и прочее) расплывался в длину, второй оказался одной небольшой комнаткой с раскладывающимся диваном, шкафом, огромным ковром на полу, старым комодом и тумбочкой, видимо, перекочевавшими на дачу после ремонта в квартире. Именно верхний этаж им с Арсением и предстояло привести в порядок, потому что он, как и комната Арса в городе, с его отъездом использовался как большая кладовая.       Уборка — простые механические движения, не требующие особого умственного труда, — отвлекала от тяжёлых мыслей. Сергей Кириллович вытащил из дома старый магнитофон, поставил его на веранде и сделал радио громче. Кристина Сергеевна мариновала мясо для завтрашних шашлыков. Постепенно спадала жара, солнце садилось, вплетаясь лучами в кроны высоких плодовых деревьев, растущих по бокам от подъездной дорожки к дому.       После ужина на свежем воздухе, под бормотание телевизора из домика, их всех разморило. Кристина Сергеевна заварила душистый чай с листьями малины, смородины, клубники, вишни, мяты и чабреца — Антон в жизни не пил ничего вкуснее. Вчетвером сидели в просторной беседке, прилегающей к коттеджу, к лампочке над головой слетались насекомые, обжигаясь и собираясь грязной трухой в белом шероховатом плафоне. Пахло вечером. Арсений, уставший после уборки, прислонился щекой к плечу Антона, держа в руках старую стеклянную чашку с чаем и прикрыв глаза. Ему спокойно и хорошо, не нужно прятать свои отношения, можно позволить себе расслабиться. Мама и папа рядом, Антон здесь же. Всё хорошо. Всё хорошо, Арсений. Только не хватает Серёжи.

∞ ◆ ∞

      Следующим вечером Сергей Кириллович попросил Антона помочь ему с углями. Вместе накололи дров и развели костёр, принесли пластиковые стулья и сели рядом, время от времени подбрасывая в пламя поленья, вороша их изогнутой и тонкой металлической трубкой. Постепенно темнело, солнце вторило огню, поджигая небо, разбрасывая по необъятному полотну полыхающие языки, снова начинало холодать, но рядом с мангалом жарко, и дым от каждого лёгкого порыва ветерка летел на них, пропитывая одежду запахом копоти.       — Толковый ты парень, — подбросив очередное полено в костёр, произнёс Сергей Кириллович. — Я, конечно, не могу так радоваться за вас, как Кристина, всё-таки внуков ждал, но дело здесь не в тебе. Арсений никого раньше с нами не знакомил из своих… мужчин. Мне приятно, что он наконец доверился нам.       — Спасибо, — Антон повернулся: со стороны домика, в той самой беседке, о чём-то тихо переговаривались Арс и Кристина Сергеевна. Он улыбнулся, рассматривая домашнего Арсения, с зачёсанной назад чёлкой, в лёгком костюме из светло-розового бархата в носках с авокадо и надетыми поверх ярко-зелёными кроксами (даже эти резиновые чудовища в дырочку не портили красивые ноги).       Сергей Кириллович поймал его взгляд, что-то решая для себя. Снова потёк неспешный разговор: о спорте и бизнесе, в которых Антон хорошо разбирался. Они так увлеклись, что даже не заметили, как разошлись угли и пришла пора жарить мясо.       В это же время Арсений с мамой нанизывали на одни шампуры промаринованные куски свинины, на другие — свежие душистые овощи. Время от времени мама бросала на Арсения тревожные взгляды, пока ему, наконец, не надоело. Он взял в руки красный болгарский перец величиной с кулак и с громким хрустом вонзил ему в бок острый конец шампура.       — Мамуль, что ты на меня смотришь как на покойника?       — Типун тебе на язык, — мама сжала губы, её голос похолодел. — Глупости-то всякие не говори мне тут.       — Да я же пошутил, — Арсений продолжил нанизывать перцы, чередуя красные с жёлтыми и зелёными.       — Не шути так. — Знал бы ты, какие ужасы представляет материнское сердце — рта бы не раскрывал.       — Ладно, извини.       — Арсюш, — голос смягчился. — Тебя ничего не тревожит? Ты так часто и много спишь… Что-то случилось в Москве?       О, мама, твоя интуиция снова загоняет меня в угол, зачем ты заставляешь меня лгать тебе — я только начал учиться жить без обмана.       — Просто устал. — Что же, это правда, если не уточнять, от чего именно устал. — Не переживай. Я правда рад вернуться домой, и рад, что вы с папой хорошо приняли Антона: для меня это важно. Я бы не перестал быть с ним, если бы он вам не понравился, но всё-таки хорошо, что вы меня поддерживаете. Я понимаю, как мне повезло с вами.       — Когда ты рассказывал про то, что у тебя появился мужчина, ты имел в виду Антона?       Нет, мамуль, я рассказывал тебе про Серёжу. К счастью, мне хватило ума не называть тебе имён.       — Да, про него. Я же говорил: мы познакомились с ним ещё в мой самый первый день. Уже почти год прошёл… — Арсений вспомнил историю, которую Антон придумал и рассказал его маме. Она даже содержала в себе некоторые реальные факты.       Мама смотрела с лёгкой тревогой — что-то чувствовала и пыталась успокоить себя. Она улыбнулась, поцеловала его в щёку (теперь, когда сын вырос выше неё на целую голову, ей приходилось тянуться), потёрлась лбом о плечо.       — Ты же знаешь, что я люблю тебя, и ты можешь рассказать мне всё что угодно?       — Конечно, — Арсений отложил шампур, обнял маму за плечи, поцеловал её в макушку с отросшими седыми корнями. — Я тебя так сильно люблю, мам.       — Не пропадай больше. Приезжайте вместе с Антоном к нам почаще.       — Обещаю, — честно ответил Арсений, сжимая маму в руках. И пусть теперь он выше на голову, всё равно в этот момент ощущал себя маленьким мальчиком, прибежавшим за поддержкой и помощью.       — Любимая! Несите мясо и овощи! — со стороны мангала раздался голос отца.       Мать с сыном обнялись ещё раз и медленно отпустили друг друга.       Тем же поздним вечером Арсений с Антоном лежали на разложенном диване. Из распахнутого окна доносилось стрекотание кузнечиковых, снизу раздавался звук работающего телевизора — родители ещё не легли спать. Молчали. Антон поглаживал ладонью внутреннюю сторону бедра Арсения — мягкий ворс розового бархата приминался и скользил следом за подушечками пальцев.       Арсений снова проваливался в дрёму. Он сыт и напоен чаем, почему нельзя пустоту в груди заполнить так же просто, как нишу в желудке? Антон и сам задумывался об этом. Он изо всех сил сдерживал себя, чтобы не позвонить Серёже и узнать, как он там. Вместо этого писал Позу, и тот присылал каждый раз одно и то же: «Жив-здоров, вышел на работу». Это немного успокаивало панику. Успокоить бы ещё и всё остальное.       Арсений уснул. Прямо в своём розовом спортивном костюме, поверх покрывала и подушки. Антон осторожно раздел его, приподнимая бёдра, стаскивая сначала штаны, потом носки. Аккуратно расстегнул верх, еле-еле снял рукава. Осталась только футболка. В ложбинке между ключиц, в ярёмной впадине, тускло поблёскивал терновый венец — подвеска, которую Арсений никогда не снимал с тех пор, как она у него появилась. (Только недавно он узнал, что это — подарок Серёжи на день рождения). Антон потянул покрывало на себя. Арсений заворочался, просыпаясь, сам перекатился к стенке и прошептал:       — Иди ко мне.       Антон, раздевшийся следом, потушил свет и вернулся в постель, лёг напротив Арсения, обнял его, поцеловал в лоб и мягкие расслабленные губы, погладил по плечам с родинками и накрыл их тончайшим флисовым пледом.       — Спи, Арс. Спокойной ночи.       Арсений только прижался щекой к его груди и снова провалился в своё забвение.