На вершине Сциллы, у подножия Харибды

      Это похоже на психологическое самоистязание. Новый вид ментальной пытки.       «Серёж, я дома, всё хорошо. Сейчас в душ и спать. Увидимся завтра, целую». «Серёж, не забудь зелень, а то пойдёшь в магазин второй раз». «Я по тебе тоже соскучился, прилетай скорее, я скачал нам новых странненьких фильмов, всё, как мы любим». «Мы с Димкой закончили, скоро приеду». «Я сейчас в метро, давай позже поговорим?» «Ты же помнишь, что хотел позвонить маме? Напоминаю». «До вечера, обнимаю тебя». «И я тебя». «Спокойной ночи, Серёж».       Вообще-то Сергей приходил в бешенство от голосовых сообщений и людей, которые их слали. Арсений — фанат такого общения, он мог прислать сообщение от трёх секунд до десяти с лишним минут, и его ничего не смущало. Приходилось слушать, как Арс рассказывал разные истории: что-то бытовое или что-то очень, по его мнению, интересное. Различные внезапные открытия жизни, глупые анекдоты, забавные наблюдения. Даже зная нелюбовь Серёжи к голосовым сообщениям, он всё равно продолжал слать их, потому что, во-первых, ему позволяли, а во-вторых, он честно старался сократить их количество, но не всегда получалось: как буквами передать интонацию голоса, восторг или, напротив, бешенство?       Покинув Арсения с Антоном, Сергей в полной мере оценил эти записи. Он прослушивал их раз за разом, выучив наизусть каждую. Неважно, какого содержания было сообщение, — значение имел голос. Пока эта альтернатива помогала держаться и не звонить каждый день: как у тебя дела? Ты скучаешь по мне так же, как я по тебе? А он? Вам плохо? Вы уже забыли меня?       Фотографии Арсения (их огромное количество) шли в комплекте как ещё один способ аутоагрессии. На снимках в телефоне Арс по-прежнему оставался его мужчиной: улыбающимся или спящим, нагим или в одежде, домашним, с собранной в смешной хвост чёлкой или по-модельному одетый и готовый покорять чужие сердца. Эти грани одного человека переливались в памяти, как разноцветные стеклянные осколки на солнце.       Каждый день начинался с фотографии и голосового сообщения и каждый вечер заканчивался ими же. На работе становилось немного легче: там коллеги и проекты, пустое место рядом с Позовым и одиночество в кабинете. Там заказчики и постоянные звонки, недовольные клиенты, вечно поджимающие сроки.       Сергей снова вошёл в то состояние, которое испытывал много лет назад. То самое, которое довело его до попытки суицида и обнажило их с Антоном истинные отношения. Долгие годы ушли на попытку совладать с собой, взять себя в руки, найти способы жить нормально, перестать быть так болезненно зависимым от другого человека. Это почти получилось, пусть и не идеально, пусть они с Антоном продолжали, раз за разом, предаваться близости, и даже после их окончательного, казалось бы, разрыва, всё начало налаживаться только потому, что они продолжали оставаться рядом. С появлением Арсения стало намного легче, внимание переключило фокус, сделало чувства к Антону расплывчатыми. Они всегда оставались с ним, но благодаря титаническим усилиям перестали сжирать Серёжу изнутри… чтобы теперь снова оказаться в этой пропасти без дна и падать спиной вниз уже не в одного человека, а в двух. Зависимость, сдерживаемая долгие годы, порвала короткий массивный поводок и, звеня остатками металлических цепей, нагоняла упущенное — неслась напролом, рыча и воя, готовая вот-вот настигнуть своего хозяина и поглотить его целиком.       С каждым днём концентрироваться на работе получалось всё меньше. О череп изнутри бились одни и те же мысли об Арсении и Антоне. Зачем он вообще принял Арса на работу? Почему позволил им троим так далеко зайти? Смог бы поступить иначе? Боль избивала, и Сергей помогал ей: вместо того, чтобы перестать думать обо всём, убрать фотографии, удалить переписки, прекратить зацикливаться на одном и том же, он добровольно коптился в этом, просаливался и мариновался, заходил всё глубже, быстрее шёл ко дну (а бесконечная пропасть под ним всё свистела и свистела, подгоняя в спину порывами воздуха). Постепенно тоска вытесняла всё, из чего состоял Сергей, и вскоре он сам превратился в концентрат скорби.       Пока два любимых человека находились в Омске, Серёжа перебрался жить в квартиру Антона. Он ездил туда по вечерам, ночевал на двуспальной кровати, носил их вещи, которые стремительно теряли чужой запах. По утрам Сергей закрывал дверь чужой квартиры, обещая себе больше не приезжать сюда, но каждый вечер возвращался снова.       В один из таких вечеров Сергей наткнулся на трусы Арсения. Неудивительно — его бельё давно смешалось с бельём Антона и занимало всё верхнее отделение комода, но почему-то именно эти боксеры лежали в нижнем ящике, рядом с носками и майками. (Именно эти трусы Антон забрал у Арсения на даче в мае и до сих пор не вернул их, но Сергей об этом, конечно, ничего не знал.) А следующим утром Сергей, обуваясь в прихожей, случайно задел шкаф, и он, содрогнувшись, свалил на него ярко-лимонный кашемировый шарф. В стиле Арсения, но тот почти всю зиму проходил в чёрном шерстяном ублюдце, так не подходящим ему. (Возможно, шарф всё-таки принадлежал Арсению? Серёжа не смог вспомнить, но забрал и его, и трусы с собой, чтобы больше не возвращаться в эту квартиру: по датам Арсений и Антон должны были прилететь следующим вечером.)

∞ ◆ ∞

      Возвращение Антона и Арсения стало глотком чистейшего воздуха для человека, всю жизнь отпахавшего на химическом заводе. Сергей уже не думал о том, что им всё ещё рано близко контактировать, что прошла всего неделя и ничего не забыто. Рано утром он гнал машину по шоссе вперёд, нервничая в каждой пробке, предвкушая личную встречу. Так торопился, что два раза едва не наехал на впередиидущие автомобили. Приехал рано, первый открыл студию, подготовил рабочее место и вышел в общий офис, начиная нервно ходить вдоль окна, время от времени посматривая вниз — не видно ли знакомых силуэтов? Он одинаково желал увидеть как Антона, так и Арсения, но вот уже в студию постепенно начинали прибывать другие дизайнеры. Пришёл Зуфар, за ним Лида, Дима, Маша и Кирилл, вечно ходящие парой… пришёл даже Макс, вечно опаздывающий и приходящий позже всех. Арсения всё не было.       Сергей вернулся в свой кабинет. Сел за рабочий стол, нервно посмотрел на экран компьютера — текущий проект не воодушевлял — и сжал пальцы. Сердце колотилось как загнанный шакал, припёртый волком к стволу трухлявого дерева. Картинка перед глазами расплывалась, в ушах звенело. Каждые пять минут Сергей незаметно выглядывал из своего кабинета: появился? Ещё нет?       Опоздав на полчаса, Арсений всё-таки пришёл. Сергей, увидев это, с трудом подавил в себе желание сорваться к нему сразу же — вместо этого весь день просидел в своём кабинете, не сделав ничего полезного. Время от времени принимал звонки и переписывался с клиентами, отвечал невпопад, думал только о том, что Арсений совсем рядом, а, значит, и Антон тоже — всего на этаж выше.       К концу рабочего дня возбуждённо-тревожное состояние Сергея достигло своего предела. Студия начала постепенно пустеть, гасли лампы на рабочих столах, но в окна продолжало ломиться тёплое летнее солнце. Серёжа вышел из своего кабинета и замер у двери. Никто не обратил на него внимания, но Арсений, почувствовав на себе взгляд, поднял голову. Между ними — несколько десятков метров и зияющая дыра.       Арсений не мог опустить головы. Всё смотрел и смотрел на Серёжу, умом понимал, что совершает ошибку, но тело его голос разума будто не слышало. Он медленно встал — Дима, почувствовав шевеление сбоку, схватил его за руку, глянул холодно (он до сих пор не знал, что конкретно между всеми тремя произошло, но предполагал, что другу явно не нужно сейчас оставаться с Борисычем наедине). Арс сбросил его ладонь и медленно вышел из-за стола под неодобрительное цоканье и бормотание.       Сергей, видя, что Арсений идёт к нему, незаметно скрылся в кабинете, чтобы спустя несколько секунд снова увидеть его, подойти ближе, обнять крепко, вжаться друг в друга, стиснуть чужие рёбра, найти губы напротив и целовать их несколько долгих минут.       — Нам не стоит этого делать, — тихо сказал Арсений, отстранившись настолько, чтобы иметь возможность говорить. Он держал Серёжу в своих руках, и ему впервые за эти дни стало невыносимо хорошо и вместе с тем отвратительно совестно. — Мы так никогда не сможем отпустить друг друга, Серёж.       Сергей молчал. Он, подняв голову, смотрел в светлые голубые глаза, подёрнутые стеклянной плёнкой, и ни о чём больше не думал: звенящий шум в голове наконец-то стих, оставив после себя полный штиль.       Никто из них троих, погружаясь в служебные отношения, конечно, не думал о том, почему люди стараются избегать подобных романов. Обычно что-то при таком раскладе будет обречено: либо рабочее место, либо внезапно вспыхнувшие чувства. И что делать, если отношения закончились, а вам снова нужно стать друг другу просто коллегами? При этом, смотря на другого человека, в голове каждый раз будут всплывать картинки из вашей совместной жизни, интимные сцены, близость, разговоры, позы, слова, жесты… Почти все служебные романы заканчиваются чьим-то увольнением или уходом. У них троих ситуация ещё более запущенная, но последствия примерно такие же: видеть друг друга каждый день — значит так и жить, разрываясь, на два поля, а ведь они что-то там даже решили, пришли к выводу, что нужно переждать и научиться жить заново…       Сергей ум отключил полностью — он всё стоял и целовал Арсения, снова и снова, и ему казалось, будто всё так, как прежде, что они снова вместе, и его тяга к Антону пока ещё управляема.       Ночью Арсений снова плакал. Он лежал в тишине, у стены, в своей съёмной однушке. Рядом спал Антон — так чутко, что почти сразу же проснулся, снова повернул его к себе, вздохнул. Это начало превращаться в ритуал: слишком часто приходилось успокаивать Арса, и себя вместе с ним.       — Антон, — в темноте Арсений не видел его лица, и чувствовал некоторое облегчение от того, что и его не видно тоже.       — М? — Антон гладил его своими ладонями по плечам и макушке, прижавшись губами к горячему лбу.       — Я не могу работать с ним. Ещё рано. Не сдержался, пришёл к нему в кабинет. И так будет всегда. Мне тяжело. Может, нужно уволиться? Я не знаю…       Горло сковало спазмом, воздух застрял в трахее, распирая изнутри. А чего ты хотел? Это ожидаемо. Даже месяца не прошло. Теперь думай, что делать.       — Не злись на меня, — прошептал Арсений.       — Я не злюсь, — честно ответил Антон, продолжая целовать чужой лоб. — Я подумаю, что с этим делать, хорошо? Потерпи ещё немного.       (Много. Терпи, сколько сможешь.)

∞ ◆ ∞

      На следующий день Антон с Арсением приехали в офис рано, но машина Серёжи уже стояла на парковке, студия оказалась открытой. Арсений заходить не стал — остался в коридоре возле окна, в луже солнечного света, согревающего лицо. Антон же проскользнул мимо столов в незапертый кабинет. Сергей стоял возле окна и курил. Он бросил ещё в университете, относительно легко справился с этим, так неужели снова вернулся к старым вредным привычкам?       — Ты ёбу дал? — ошалело спросил Антон. Он подошёл к Сергею и грубо отобрал у него сигарету, выкидывая её в окно — любимая привычка.       — Сам-то давно бросил? — также грубо ответил ему Серёжа, недовольно поворачиваясь. Глаза блестели: он радовался встрече.       — Я-то бросил, а ты не начинай опять.       — Ты нахуя припёрся? Ничем хорошим это не закончится.       — Знаю, мне Арс рассказал о том, что было вчера.       — Если ты не уйдёшь — всё повторится, я не могу это контролировать. Мне без вас хуёво.       — Я знаю! — повысил голос Антон. Он по-прежнему стоял рядом с Серёжей, боролся с собой, но всё-таки протянул руки и обнял его, прижался щекой к макушке. — Я так переживал за тебя, думал, как бы ты чего не натворил, у меня сердце в жопу свалилось, блядь.       — Я же пообещал тебе, что не буду, — Серёжа обнял его в ответ. Сердце заныло: он уже не был уверен, что выдержит это, что его слово сильнее происходящего. Ему уже хотелось прекратить всё это, лишь бы ничего не чувствовать больше, лишь бы больше не видеть их двоих по отдельности.       Весь день снова прошёл вхолостую. Никто из них троих не смог нормально поработать.

∞ ◆ ∞

      В первый раз Сергей заехал кулаком по стене неосознанно. Боль взорвалась в костяшках, освободила волну адреналина и эндорфинов, затуманивших разум. Физические ощущения притупились. С каждым ударом внутри становилось легче. Кожа рвалась, собираясь в бело-красные ошмётки и комки, закапала яркая кровь, пачкая стену, стекала по руке вниз, к запястью.       В квартире темнота и тишина, прерываемая глухими звуками ударов. Сергей уже не отличал физическую боль от душевной — разворочённая рука ныла и пульсировала, кровь продолжала течь, образуя лужицу на кухонном столе. Сергей зажмурился, потянулся здоровой рукой к пачке сигарет, кое-как прикурил одну, убил её в две глубоких затяжки, выдыхая дым перед собой (наверное, нужно было открыть окно). Вдавил всё ещё тлеющий бычок в центр блестящей кровоточащей раны, зарычал от боли.       Если Сергей умрёт, что будет с Ним? Станет ли Ему легче? Или Он проклянёт их любовь навсегда? Стоит ли и дальше жить во имя Его, терпеть эти невыносимые мучения, день изо дня умерщвляя себя всё больше? Нужно ли и дальше держать данное слово, если сил на это уже нет? Может, Он простит и поймёт, а может, осудит и возненавидит, но это уже не будет иметь никакого значения.       Покалеченная плоть ныла, и Серёжа с наслаждением и слезами принимал эту боль, потому что она освобождала его от душевной муки и мытарств. Он зажигал спички одну за другой — вспыхивающие огненные головки освещали темноту комнаты — и прижимал их к обнажённому розовато-красному нутру. Ещё и ещё, пока почти полный коробок не закончился полностью, пока в кровавой лужице на столе не утонули все истлевшие деревянные угольки.       Спёртый воздух пах сигаретами и палёным мясом.       Всю ночь Сергей баюкал больную правую руку, слоняясь по квартире из стороны в сторону. Он рыдал насухую и стонал, подвывал — то коротко, то длинно, с придыханием — и тихо заикался, пытаясь выговорить одно слово (произносить Его имя — всё равно что дотрагиваться до Него губами, целовать Его образ).       Уснул под утро, когда нашёл в холодильнике непочатую бутылку коньяка. Часть её вылил на руку, смывая ту кровь, которая ещё не успела запечься. Всё остальное выпил, ощущая, как прохладная жидкость драла глотку металлическими шипами.       Засыпая, мечтал о том, чтобы не проснуться. Или о том, чтобы утром осознать себя новым человеком, с другими проблемами и чужой жизнью, но даже сквозь сон понимал: само по себе ничего никогда не образуется (кроме раковой опухоли, да и у той зачастую имелись свои причины), он сам виноват во всём, что было в прошлом и в том, что происходило сейчас. Боль — справедливая и заслуженная расплата за всю его никчёмную жизнь.