На вершине Сциллы, у подножия Харибды

      Кожаная обивка скрипела каждый раз, когда Арсений, сбросив обувь, забирался в кресло с ногами. Подтянув колени к груди, сидел в тишине, закрыв глаза, несколько десятков минут. Иногда полчаса, иногда меньше. Знакомый запах проникал через нос и колыхался внутри приятными воспоминаниями, и, наверное, именно они, эти утренние моменты, в большей степени помогали справляться с хандрой, готовили к рабочему дню. Серёжа дал ему ключ от кабинета вместе с парочкой ключей от квартиры — на всякий случай. И теперь Арс каждое утро молчал в этом небольшом (раза в три меньше, чем у Антона) личном пространстве, силясь прийти в себя.       Нужно увольняться. Антон и Серёжа наверняка напишут хорошие рекомендации, безработным Арс не останется, а вот приходить каждое утро в то место, которое неустанно рвало тонкую плёночку на гноящейся ране, идея не из лучших. Так забыть не получится, да Арсений ничего для этого и не делал: продолжал упиваться своей тоской, прокручивать в голове одни и те же мысли, от которых уже физически начинало тошнить.       Димка снова временно занял должность Серёжи: ему не впервой, руководил он неплохо и не создавал вокруг себя никакой напряжённой атмосферы. К нему могли спокойно подойти за советом, не боясь быть обласканным лезвием иронии или сарказма. (К Серёже обычно обращались в самом крайнем случае, когда выхода уже не оставалось.) Димка старался помочь каждому, при этом говорил спокойно и никогда не подшучивал — он не обладал и сотой долей той чёрной харизмы, которая окутывала Сергея Борисовича, но при этом умел общаться с людьми.       Из-за временной должности Димка приходил на работу раньше: за двадцать-тридцать минут до начала рабочего дня и спустя полчаса после прихода Арсения. Именно он служил Арсу сигналом: пора закрывать кабинет до следующего утра и возвращаться к работе. Обычно Поз не заходил внутрь — нарочно громко шагал по основному офису, двигал стул, кряхтел и ронял ручки. Если Арсений даже после всех этих ухищрений всё никак не выходил из своего убежища, он стучал в закрытую дверь и снова возвращался к своему столу.       Эгоистичное начало в Димке постыдно радовалось, когда Арсений с Антоном, пробыв в Санкт-Петербурге чуть больше месяца, вернулись обратно: он скучал по друзьям, пусть и понимал, что другой город и смена обстановки делали ситуацию чуть более сносной. Не учёл одного факта: оба изменились.       Антон сделался нелюдимым, срывался на своих втрое больше (бледная Настя то и дело отиралась у них на этаже, пережидая бурю), не шёл на контакт. Такое случалось и раньше, но очень давно: ещё несколько лет назад, когда умер Борис Матвиенко и они втроём начали заниматься делами студии. Вот тогда Антон жил какими-то волнами: то находился на самой вершине, и тогда у него всё ладилось и получалось, в такие дни он оставался спокойным и брызжущим энергией, улыбался бесконечно и любил весь мир. Длилось это состояние недолго, а после волна шла на спад: бюрократический отдел постепенно уходил в тень от грозовой тучи, то и дело Антон жаловался, какие все бесполезные и никчёмные бездари, и как ему тяжело руководить всем этим срамом. Достигая низшей точки, Антон задерживался в ней на несколько дней и снова, резко, без переходов, оказывался на самом гребне, чтобы повторить цикл. После того случая с Никой Дима стал подозревать, что Антон с Борисычем если и не встречались, то как минимум регулярно спали (только ли друг с другом или ещё с кем-то?). Тогда он присмотрелся повнимательнее и понял, что эти бешеные циклы синхронизированы: в одно и то же время Борисыч становился более сносным — Антон фонтанировал энергией.       Арсений, который с самого начала знакомства ходил весёлый и энергичный, всегда умело маскирующий свои чувства от других, обманывающий всех своими яркими тряпками и частыми улыбками, тоже изменился. Он перестал вываливать на всех свой бесконечный водопад каламбуров и шуток, перестал смеяться со всеми, и в студии старался отсиживаться как можно тише, делая всё для того, чтобы его никто не трогал. Неужели это он громко смеялся, звеня на всю студию, над мемами и приколами, зачитываемыми вслух? Разве именно его все полюбили, когда он только пришёл работать? Совсем другой человек.       Тем утром, в двадцатых числах августа, спустя неделю после отлёта Борисыча, Дима всё-таки решил зайти в кабинет и поздороваться с Арсением. Они так ни разу нормально не поговорили с тех пор, как Арс вернулся, так, может, пора? Поз приоткрыл дверь, потоптался на пороге и зашёл внутрь: Арсений сидел в кресле, повернувшись лицом к закрытому окну. Жалюзи опущены до конца, но ламели повёрнуты ребром, и солнечные лучи полосками ложились на серое красивое лицо, росчерками делили его на ровные горизонтальные полосы. Арс оставался красивым даже теперь: с мешками под воспалёнными от частых слёз глазами и болезненно-пергаментной кожей. Димка не хотел бы оказаться геем, чтобы ненароком влюбиться в это создание Зевса и Лето — столько боли приносит миру красота. Едва ли не больше, чем люди, её создающие.       Арсений прижимал ладонь ко рту — снова беззвучный плач? Как хорош он в сокрытии своих чувств, если, вопя внутри, физически у него получалось почти незаметно рыдать? Подойдя ближе, Дима увидел, как Арс, заметив его, неторопливо вытер слёзы, не открывая глаз — значит, услышал шаги.       В робком солнечном свете пыль на тёмном столе плясала хоровод: уборщица здесь не появлялась с самого отъезда Борисыча, Арсений, имея ключ, не впускал её. Дима понял это только сейчас. Он подошёл совсем близко, встал сбоку, не решаясь что-то сказать: в голове вакуум, ноль подходящих слов. Что он мог сделать? Думал ли, что к своим почти тридцати семи ему придётся успокаивать мужика с разбитым сердцем?       Арсений долго не двигался. Ранее динамичный, как языки пламени, он оброс ледяной коркой, замер в своей статике, застыл, как крохотное соцветие в куске янтаря: изящный, но уже не живой. Диму начала напрягать эта неподъёмная тишина, он открыл было рот: сказать хоть что-то, но Арс повернулся к нему и упёрся своим высоким лбом в мягкий живот.       — Бляха-муха, Арс… — от неожиданности Дима и сам замер на несколько секунд, а потом, очнувшись, обнял друга, положив свои небольшие ладони на его плечи. Никогда до этого Арсений не позволял себе чего-то подобного, но даже так никто из них не испытывал неловкости от подобной близости. — Нельзя так убиваться, ты себя с ума сведёшь.       «Скорей бы, — подумал Арсений. — Сойти с ума и забыть обо всём этом».       Дима сделал чай. Сходил на кухню, принёс уже полные горячего напитка кружки. Поставил их на стол и сел в кресло напротив. Арсений к этому моменту уже успокоился. Потянул к себе через стол одну из кружек и сделал небольшой глоток. В Омске Арсу так и не удалось встретиться с друзьями — он оставил свой приезд в секрете, не найдя в себе желания на общение. Что удивительно, люди, которых он считал очень важными в своей жизни, с переездом в Москву стали для него практически чужими. Арсений не скучал по старым друзьям так, как успел соскучиться по Димке за этот короткий период.       — Знаешь, Дим, может, мне уволиться? — отпив ещё немного чая, Арсений серьёзно посмотрел на друга.       — В смысле, ты хочешь уйти от Антона?       — Да это тут причём? Не могу работать здесь. Сколько раз придётся меняться местами с Серёжей? Летать туда-сюда из Питера в Москву? Это глупо.       — Тогда, может, проще уволить Борисыча? — Дима увидел, как Арсений поджал губы и добавил: — Слушай, без работы он точно не останется. А Шаст директор компании, он уволиться не может. Вас с ним двое, а Борисыч один.       Арсений покачал головой. Припёрся, блядь, в столицу. Мало того, что ввязался в отношения, так ещё и начал какие-никакие, но всё же устоявшиеся судьбы искривлять. Жили Антон с Серёжей без него, может, и не счастливо, но во всяком случае многим лучше, чем с ним.       — Ладно, не гони пока, — Дима тоже отхлебнул горячего чаю, обжигая кончик языка. — Тю, блин… Так… время у вас двоих пока есть, насколько я знаю, Борисыч свалил аж на два месяца. Может, он и останется со временем там?       Арсений пожал плечами. Дима тяжко вздохнул: вот у некоторых, конечно, проблемы. То ли дело он: жену обожает, любовницу потрахивает (правда, в последнее время всё реже) и почти не грузится ничем, но обязательно в окружении каждого найдётся такой человек, с жизни которого можно начать писать сценарий очередного бразильского сериальчика.       — И вообще, — Дима почесал щетинистый подбородок (кое-где короткие кучерявые волоски уже начинали седеть). — Не бросай тут меня одного, я уже отвык обедать без тебя. Это ж снова придётся с кем-то трещать во время еды, поддерживать пустую болтовню и всё такое…       — Как будто с тобой мы всегда говорим о высоком, — Арсений приподнял уголки губ, улавливая в голосе Поза шутливо-серьёзные интонации.       — Нет. Но ты же Арс, с тобой любой разговор превращается в путешествие по Стране чудес.

∞ ◆ ∞

      В самом конце августа Арсений всё-таки согласился переехать к Антону. Весь вечер и ночь пятницы они упаковывали вещи в пакеты и коробки, чтобы в субботу перевезти всё за один раз. В воскресенье настал самый неприятный момент этого мероприятия: распаковка всего и присваивание ему нового места. Антон теснил свои вещи в шкафах и попутно разбирал полки, пока Арсений вытряхивал содержимое пакетов на пол и пытался осознать, что отныне он будет жить здесь: просыпаться и засыпать в спальне, ходить по этим комнатам, готовить на просторной кухне и три часа идти из одного конца квартиры в другой (это он, конечно, преувеличил). Простор новой площади, к которой он вроде как привык, уже не раз и не два ночуя в ней, будто предстал в новом свете, потому что Антон сказал сразу: теперь это и твоя квартира тоже, привыкай. А как привыкнуть, если всю жизнь провёл в небольших пространствах, и тут вдруг оказался в подобном месте?       На фоне играла музыка. Васильев тянул неторопливую песню о маковых полях, Арсений, сидящий перед комодом, складывал в нижний ящик гору разноцветных носков и думал о том, как отразится переезд на их с Антоном отношениях? Совместные счета, готовка, уборка и сотни других маленьких бытовых причин, которые раскрывают новые черты давно знакомого человека и способны убить любовь. Ждёт ли их что-то подобное?       От долгого сидения в одной позе заныла спина и затекли ноги. Арсений, сложив последнюю пару носков, задвинул ящик и растянулся на полу, зарываясь пальцами в длинный пушистый ворс светло-бежевого ковра. Кровь тут же начала приливать обратно, покалывая конечности, спина приятно расправилась и перестала болеть. Арс закрыл глаза: лампочки сверху поливали его тёплым белым светом (за окном давно стемнело). Голос Васильева сменился старой песней Земфиры (о боже, прямиком из его молодости и школьных дискотек с девочками в коротких блестящих юбках с бешеными начёсами на голове и мальчиками, как один одетых в тонкие рваные джинсовые куртки). Пока госпожа Рамазанова искала и сходила с ума, Арсений прислушивался к себе и не заметил, как из соседней комнаты вернулся Антон, — почувствовал только его тёплые пальцы на своих голых ногах и только тогда открыл глаза, щурясь от ярких ламп.       Антон сидел рядом в позе лотоса: на голой груди с редкими светлыми волосками болталась толстая цепочка, домашние шорты задрались, сверху торчала белая резинка нижнего белья. Он взял холодную ступню Арсения и притянул к себе поближе (Арс скользнул по ковру), уложил на колени и начал неторопливо массировать.       — Я очень рад, что ты всё-таки решился на переезд, — тихо сказал Антон. — Думаю, всё будет хорошо, мы ведь уже жили с тобой вместе и у меня, и у тебя, и в Питере даже.       — Это немного другое, — Арсений подвинулся ещё ближе, привстал на локтях и поднял вторую ступню вверх, опираясь холодной внутренней стороной о тёплую грудь Антона. — Теперь начнётся настоящий совместный быт, появятся какие-нибудь проблемы…       — Подумаешь, проблемы, — Антон поднял вверх ногу, которую массировал, чуть склонился и упёрся в неё колючей от щетины щекой, потёрся, прикрыв глаза. — Бо́льших проблем, чем сейчас, уже не будет. Справимся как-нибудь.       Арсений снова прикрыл глаза, откидываясь обратно на ковёр. Всегда может быть хуже. Неужели он, при всём кажущемся посторонним оптимизме, на самом деле такой пессимист? Почему он уже думает о несуществующих проблемах, если сейчас у них с Антоном всё гладко? Почти разобраны все вещи, играет любимая музыка, и Антон даже успел сготовить им ужин. Что тебе опять не нравится? Почему ты снова ищешь в жизни подвох?       Антон, всё ещё ласкающий его ноги, повернул голову и поцеловал продольный свод стопы, в самый центр чувствительной кожи. Арсений закусил губу и нахмурился: непривычно. Антон продолжил поцелуи, и каждый последующий содержал в себе больше чувственности, чем предыдущий. Через минуты Арсений сдавленно выдохнул: Антон лизнул подушечку большого пальца (на его языке осел солоноватый привкус), затем ещё и ещё, пока не погрузил палец в рот целиком, во влажное тёплое нутро, ласкающее со всех сторон, приятное и терпко-стыдное: странно-интимно, чересчур близко и очень необычно.       Антон по очереди обласкал все пальцы, погружая их в рот один за одним, придерживал ногу за щиколотку правой рукой, продолжая прижимать левой к своей груди вторую, уже согревшуюся, ногу Арсения.       Арсений постепенно начал возбуждаться, и это его необычайно обрадовало: в нём ещё осталось желание! Он рано поставил на себе крест, когда захлёбывался мутной жижей тоски и думал, что больше никогда не сможет заняться сексом — так сильно его душила печаль. Но, разрешая Антону тем вечером взять себя, он снова чувствовал внутри отголоски жизни. То ли Серёжа, уходя, выскреб не всё, то ли Антон своей любовью постепенно заполнял внутреннюю разворошённую каверну на месте сердца.