∞ ◆ ∞
Каждое утро Арсений принимал вызов и включал громкую связь: рядом сидел Антон, по голосу пытаясь определить психическое состояние Сергея. Растерянность и непонимание завладело обоими, и в итоге Антон не выдержал: в четверг позвонил Серёже сам и сказал, что тому нужно как можно скорее вернуться в Москву. Сергей его звонок принял относительно холодно, с прежним панцирем ненависти, глухим и крепким, почти не пропускающим вовне любовь и тепло. Сказал, что вернётся не раньше вторника, потому что нужно уладить вопросы с госзаказом и предложить перевести прошение в их головной офис. Антон немного успокоился: Серёжа, пусть и неохотно, но на контакт пошёл, значит, пока ещё более-менее в своём уме и не опасен (для себя в первую очередь). Мысли о странном поведении Серёжи вытеснили из головы многие другие. В том числе и те, что двенадцатого сентября у Димы день рождения, и Антон, как обычно, предложил всем вместе собраться на даче, чтобы отпраздновать (двенадцатое число как раз выпадало на субботу, сентябрь, подходивший к середине, выдался ветреным, но сухим и тёплым). Вспомнили об этом только в пятницу, когда уже не успели заранее арендовать машину и собрать вещи. От машины пришлось отказаться, уходить с работы пораньше, чтобы успеть заскочить домой и покидать в рюкзаки всего необходимого. Через полчаса за ними заехала Оксана с Позовыми. Потеснив на заднем сидении минивэна Димку (Катя снова ехала спереди), Арсений с Антоном выдохнули: слава богу, все на месте, все уместились и даже осталось место в ногах для пакетов из продуктового, потому что в маленький багажник поместилось не всё. Макаровы обещались приехать в субботу утром на электричке: они, в отличие от остальных, собраться не успевали, потому что работали допоздна и не попадали даже на последний рейс, а так как Антон в этот раз машину не брал, чтобы захватить их по пути, то и на дачу они не попадали тоже. Давно стемнело. Арсений, Антон и Дима сидели на веранде, перед ними на длинном столе следы чаепития: несколько полупустых чашек, ополовиненный чайник с заваркой, сахарница с длинной торчащей посередине ложкой, синяя полупрозрачная ваза из толстого стекла в форме плоского бутона фиалки Рейхенбаха, заполненная нежнейшими ракушками рассыпчатых мадленок, и разбросанные шуршащие фантики. По блестящим обёрткам от конфет плавно, из складки в складку, извиваясь в медленном танце, мерцали языки пламени — перед беседкой Катя с Оксаной развели огонь в мангале и теперь сидели друг рядом с другом на принесённой скамье, устланной толстым слоем мягкого тёмно-бордового пледа. Арсений наблюдал. Оксана, подогнув под себя ногу, прижалась вплотную к Кате, положив на её плечо голову. Распущенные волосы, развеваемые жаром, лоснились по спине и в мигании углей подсвечивались красновато-оранжевым цветом. Весь вечер Оксана, как хвост, не отходила от Кати, она всё трогала и трогала её, сжимала кисть с обручальным кольцом, поправляла спадающие на глаза волосы, целовала в щёки. Оксана так влюблена, что не видел этого, пожалуй, только сам Дима, ослепший от собственной измены и уверенный в верности жены. Тем печальнее становилось Арсению: он знал, что Позовы, даже изменяя друг другу, никогда не расстанутся, что их любовь уже давно потеряла материальное обличье, растворилась в духовности и самых чистых чувствах, достигла момента, когда секс не равнялся любви, когда физическая близость сменилась крепчайшими узами. Знала ли об этом Оксана? Наверняка знала, и всё же продолжала мучить себя, из раза в раз наслаждаясь Катей: своей неразделённой любовью, которая никогда не будет принадлежать ей и на которую она никогда не имела права. Катя зашевелилась, и Оксана нехотя отстранилась от неё. Они встали и, пожелав Арсению, Антону и Диме хорошо посидеть, ушли в дом греться. Вероятно, чтобы под покровом темноты снова уединиться в комнатке под лестницей и в который раз убедиться, что ночь нежна. Арсений проводил их взглядом и повернулся к Диме. — Поз. — Чего? — Дима, педантично сворачивающий фантик от очередной конфеты, лениво посмотрел на него: в тот тихий вечер перед днём рождения сытость и спокойствие ласково обнимали его. — Как там у тебя с Натальей дела? Арсений с Антоном быстро переглянулись. Давно решившие не лезть в чужой монастырь со своими уставами, они по-прежнему молчали о Кате с Оксаной, изредка всё-таки чувствуя голос просыпающейся совести. — Да как… — Дима отложил утрамбованный в крохотный квадрат фантик и пожал плечами. — Да никак. Надоело. — Расстались, что ли? — Арсений сидел вполоборота, лицом к Позу. Он чуть подался вперёд, упёрся локтем в стол и щекой облокотился на ладонь. — Да вроде пока не ясно, но я уже давно подумываю прекратить это. Не из-за совести, а просто смысла нет. Секс и с ней скучным каким-то стал, да и беседы вести лень — приятно дома с Катей молчать. Раньше же как? Винишко там, сыр, фрукты, туда-сюда да чтобы потом поболтать о высоком, а в последнее время вообще ничего не хочется. Помолчали. Дима вроде и хотел было что-то добавить, да сам не знал, что. Арсений в душу больше не лез, сидел возле Антона, наслаждаясь его тёплыми руками у себя на талии и поцелуями в загривок, думал о Серёже, о Петербурге, о Димке с его Натальей, о Кате и несчастной Оксане, за которую сжималось сердце; думал о текущем проекте на работе, о завтрашнем дне, о том, как утром приедут Макаровы, о том, как поживают родители; о случившемся переезде к Антону и новых привычках, которые он за собой повлёк; о желании Антона познакомить его с Маргаритой; и снова о Серёже, о Петербурге... Засыпая в ту ночь, укутанный в руки Антона, как в колыбель, Арсений изо всех сил прислушивался к звукам спящего дома: из комнаты под лестницей доносилось тихое бормотание телевизора.∞ ◆ ∞
Макаровы приехали как раз к обеденному завтраку на веранде. Все суетились: накрывали на стол, доставали подарки, настраивали музыку, мельтешили туда-сюда, галдели и смеялись. На фоне этого всего Арсений конечно не слышал, как надрывался его смартфон, оставленный где-то в доме. Всех захватил праздник. Ближе к вечеру, когда солнце только начало садиться, снова развели костёр, и пока угли расходились, готовился праздничный стол. Арсений вместе с Оксаной, Катей и Настей нарезал лёгкие салаты, Антон с Ильёй сторожили костёр (трепались и ничего не делали), Дима ходил между ними, как надзиратель, проверяя работу и помогая то тут, то там, но в основном стоял рядом с мангалом, потряхивая полупустой бутылкой пива, и болтал с друзьями. Антон крикнул, что угли готовы, и Арсений, сгрудив шампуры в огромную тарелку, больше походившую на таз, понёс их к мангалу. Илья взял у него из рук мясо и вместе с Антоном они быстро распределили металлические пруты в пазы. На огненные головёшки, шипя, начали стекать первые капли жира — они мгновенно распространили по участку аппетитный запах, смешивающийся с запахами свежих овощей и салатной зелени. Никто за общим шумом разговоров и громкой музыкой из радио не услышал, как к глухому забору подъехала машина. Не заметили и открывающейся калитки, которую забыла закрыть Оксана, встречавшая с утра Макаровых. На незваного гостя обратили внимание только тогда, когда он, взъярённый, как голодный больной зверь, упустивший быструю добычу, подлетел к стоящему рядом с Антоном Арсению. — Арс! Какого хрена я тебе названиваю, а ты не берёшь трубку? Совсем уже? Почему ты не сказал мне ничего! — Серёжа схватил Арсения за грудь левой рукой, притянул к себе. — Почему ты опять с Антоном? Мы разве не говорили с тобой об этом? И ты продолжаешь гулять у меня за спиной? Такова цена твоих слов? — Серёж, — Арсений мягко положил кисть поверх руки Сергея, глубоко вдохнул, а у самого в глазах — паника и немая просьба о помощи, направленная на Антона. Антон, по инерции шагнувший ближе к Арсению, положил руку на плечо Сергея, попытался отцепить его от Арса, но Сергей, даже не поворачиваясь, грубо смахнул его. — Отвали, Антон. — Сергей, прекрати, — спокойно сказал Антон, пытаясь встать между Арсением и Сергеем. — Что ты несёшь? — Почему ты так поступил, Арс? — Сергей продолжал сжимать кисть на футболке Арсения, натягивая тонкую хлопковую ткань на кулак. — Почему не сказал мне? Я бы понял тебя. Я бы дал тебе всё, что ты хочешь, сделался бы таким, как тебе нужно. Я бы изменился, ты бы никогда ни в чём не нуждался. Я же люблю тебя. Арс, я так сильно тебя люблю, почему ты этого не видишь? Арсений на секунду прикрыл глаза. Твою мать. Кругом столько посторонних людей, выслушивающих всё то, что для них не предназначено. Илья с Димой подошли ближе, стояли настороженные и готовые прийти на подмогу. Испуганные и растерянные женщины замерли возле стола, наблюдая за происходящим с небольшого расстояния. — Серёж, не надо, пожалуйста, — Арсений вцепился в держащую его кисть, осторожно отнял её от себя, сжал в ладонях, с ужасом отмечая изувеченную правую руку с изуродованной воспалённо-красной плотью, покрытой толстой коркой запёкшейся крови: что он наделал с собой? — О чём ты говоришь? Мы же всё решили. Ты должен быть сейчас в Питере. Почему ты вернулся раньше времени? Что с тобой происходит? Что у тебя с рукой? — Я соскучился по тебе, поэтому и вернулся. Не знаю, что вы решили и с кем, я не понимаю тебя, Арс. Поехали домой, пожалуйста, поехали домой. Я сделаю всё, что хочешь. Умоляю, Арс. Прошу. — Серёжа, — Антон медленно и осторожно сделал шаг вбок, закрывая собой Арсения, уводя его за спину. — Тебе снова нехорошо. Давай поговорим спокойно и не при всех. — Отъебись, Антон! Отъебись, блядь! Ты всю жизнь мне испортил! Какого хуя ты вообще появился на свет, лучше бы ты не рождался! Я ненавижу тебя, ты снова хочешь у меня всё отнять, ведь ты же даже не любишь его, как я, ты никого не любишь! Ты, блядь, не знаешь, как любить! Зачем он тебе? Чтобы забрать у меня дорогое? Чтобы снова унизить и показать, что ты лучший? Я и так знаю, что ты лучший! Во всём! Всегда! Везде! Всю! Чертову! Жизнь! Арсений не успел опомниться — Сергей, секунду назад оравший так громко, что звук его голоса перекрывал громкую музыку всё ещё играющего радио, стремительно набросился на Антона. Он, невысокий и быстрый, бил кулаками куда придётся, не жалея себя. Антон быстро справился с ним, крепко, но бережно скрутил обе руки выше запястий, стараясь не травмировать правую ещё больше, загородил ото всех и насильно поволок к калитке. Арс кинулся следом. — Антон! — Арс, всё нормально! Я ничего с ним не сделаю, возвращайся обратно. Серёже нужна помощь. Я отвезу его в город. — Арс! — Сергей пинался и брыкался, как мог: оттаптывал Антону ноги, бил локтями и мотал головой из стороны в сторону. Он рычал и скулил, как раненый и перепуганный зверёк, жалея о своём росте, инертной немощности; его переполняла злость, смешанная с ненавистью и острой, дикой болью. — Арс, я убью себя, если ты не вернёшься ко мне. Антон не любит тебя. И никто не полюбит сильнее меня. Арс, ты слышишь? Арс! Антон медленно уводил извивающегося в его руках Сергея с участка. Оглушительно хлопнула металлическая калитка, раздался рёв мотора и шорох шин, вминающих камни серого гравия в дорожную пыль. Арсений так и стоял на месте, впившись ладонью себе в рот, задыхаясь от беззвучного плача. Старое, ставшее привычным страдание, бессильное и разваливающееся, снова распахнуло свою пасть с тупыми гнилыми зубами и жрало его, отрывая плоть по кускам, терзая каждый из них и перемалывая до хруста и скрежета. Первым опомнился Дима. Он пересёк разделяющее их расстояние и, взяв Арсения за предплечье, увёл в дом. Кто-то из женщин щёлкнул старым магнитофоном — музыка оборвалась, опрокидывая на собравшихся неуютную гулкую тишину. В это же время по шоссе катил дорогой автомобиль Серёжи с Антоном за рулём. Серёжа рыдал: некрасиво, сжавшись на пассажирском сидении как новорожденный ребёнок, сдирал слёзы с лица ногтями и продолжал бредить, путаясь в словах. Через скачущие ноты голоса он ненавидел и любил Антона, обожал Арсения, убивал себя и снова любил их двоих больше жизни, которой грозился лишить себя прямо сейчас, если Антон не отвезёт его обратно к Арсению. Антон, заблокировавший двери автомобиля, всё нёсся и нёсся вперёд, стараясь смотреть прямо на дорогу, но слышал каждое слово, сказанное заикающимся слабым голосом. Слышал и мечтал выкрутить руль влево, чтобы свалиться в кювет и забыть обо всём навечно. Вместо этого он продолжал гнать по сумрачной дороге, ощущая себя совсем как тогда, когда Серёжу везли в больницу. Он и сам был готов вот-вот лишиться рассудка. …и если Антон с Серёжей были звуком и тишиной, тогда Арсений являлся тем, кто способен их воспринимать; тем, без кого ни звук, ни тишина не имели бы смысла, как не имеют смысла цвета для слепого или мелодия для глухого, как язык для немого и бег для колясочника. Арсений был реципиентом, для которого одинаково важны оба элемента.