Сергей медленно повернул голову. Наволочка оглушительно зашуршала, тихий звук впился в уши, наждачкой прошёлся по нутру. В закрытые веки бился яркий холодный свет. Тихий вдох, попытка зарыться в подушку лицом, вновь провалиться в темноту. Тело словно чужое: тяжёлое и неуклюжее, не отвечает на команды (потому что разум затуманен и подёрнут мутной вязкой пеленой). Серёже казалось, что он, как бесполезный камень, бултыхался на поверхности грязевого источника, не уходя ко дну, но и не всплывая. Его то качало на упругих коротких волнах, то куда-то несло; то он как будто замирал на месте, пытаясь вслушаться в тишину, и звуки доносились до него в искажённом виде, смазанные и неровные, как первые буквы, написанные ещё неумелой рукой первоклассника.
Чья-то ладонь, ласковая и тёплая, гладила по голове. По распущенным волосам, по выбритым вискам, спускалась чуть ниже, к шее, и снова поднималась наверх. Это рука мамы — Серёжа понял сразу, как только снова повернул голову. Попробовал открыть глаза, сощурился, сжался. Мама тут же закрыла собой лампу, на лицо упала тень.
— Мам…
Что вообще происходит? Где он? Почему так ярко? Почему он ничего не помнит? Почему тело и разум такие тяжёлые?
— Я здесь, — мама огладила его щёку, склонилась чуть ниже.
— Мам… они… где? — тихо и неразборчиво просипел Сергей.
— Они тоже рядом. Всё хорошо. — Голос тихий и успокаивающий, как самый нежный шёлк.
Серёжа выдохнул и закрыл глаза: слишком сложно контролировать своё тело, запасы энергии давно ушли в минус. Он снова провалился в сухое ничто, не осознавая себя, но и не помня боли. Маргарита, сидящая на стуле возле его кровати, тоже прикрыла глаза. Она всё это время надеялась и молилась Богу, чтобы ей больше не пришлось видеть своего сына в больничной палате, и вот снова она смотрела на своё счастье и горе, утопленное в проблемах и белых простынях, спрашивающее уже не только про Антона, а про
них.
Маргарита уже давно перестала понимать, что происходит. Не лезла в личные жизни сыновей, всеми силами старалась помочь и каждый день осознавала: нельзя помочь, не зная всего, как нельзя помочь тем, кто этого не хочет. Может, стоило, как делают это другие матери, лезть в душу? Может, не нужно было предоставлять такой свободы? Теперь уже поздно об этом думать, мальчики выросли и едва ли скажут больше, чем посчитают нужным. Ни Антон, всегда рассказывающий о себе и своей жизни, ни тем более Серёжа — скрытный и молчаливый, как немой шпион.
Арсений и Антон действительно сидели в коридоре. Час поздний, посетителей почти нет, длинные лавочки в приёмной пусты и нелюдимы. Арсений, которого Маргарита видела впервые, сидел, положив голову Антону на плечо и закрыв глаза. Оба измученные и усталые, тихие, сжавшиеся в пространстве. Маргарита знала, что они пара, знала, что в скором времени Антон собирался их познакомить, но понятия не имела, почему Арсений выглядел таким же бледным, как оба её сына, почему, по всей видимости, попадание Серёжи в психиатрическую больницу волновало и его тоже. Страннее эту ситуацию делал ещё и тот момент, что Антон, всегда рьяно охранявший спокойствие Серёжи (и всячески отрицающий это), позволил Арсению присутствовать. Если Маргарита и могла быть уверена в чём-то на сто процентов, так это в том, что Антон не подпустил бы к Серёже и себе постороннего человека.
Всю жизнь она подозревала, что Серёжа и Антон ближе, чем братья. Приезжая в Санкт-Петербург (пока Серёжа жил там), она укрепилась в своих подозрениях, хотя ни один, ни второй не давали ей повода и тщательно скрывали правду. Порой уборка, выполняющаяся с дотошной методичностью, вызывала много подозрений: если убирают кажущуюся чистоту, значит, было что скрывать. К тому же, Маргарита знала: у Серёжи, даже раньше, чем у Антона, появился мужчина. Он упомянул об этом вскользь, в телефонном разговоре, не называл имён, не говорил подробностей. Как бы поставил перед фактом и перешёл к другой обыденной теме. Вскоре мужчина появился у Антона. И всё эти вечные совпадения, по крупицам собираемые годами, уже давно лишили Маргариту покоя. Она жила с мыслью, что не знает ничего важного о своих выросших детях, как не знает того каждая мать на Земле.
Маргарита подошла ближе, присела с краю, по другую сторону от Антона, поставила на колени свою дамскую сумочку и вздохнула.
— Как он? — спросил Антон. (Задремавший Арсений встрепенулся от его голоса и поднял голову).
— Уснул.
Антон ответил:
— Врач сказал, что он снова на нейролептиках и какое-то время будет много спать.
Маргарита, перебирающая в нервных пальцах кожаные лямки тёмно-коричневой сумочки, кивнула. Когда Антон только позвонил ей, она тут же сорвалась с работы и примчалась в больницу. Толком не расспросив о произошедшем, сначала пошла в палату, чтобы убедиться: всё не так плохо, как было в первый раз, что Серёжа хотя бы не пытался снова покончить с собой.
— Что произошло? — Маргарита повернулась к сыну, заглянула ему в глаза.
— Я опять не доглядел.
— Я хочу знать причину.
— Мам, не хочешь, — Антон сжал её руку, покачал головой. Он ещё не сказал матери о том, что привёз сюда Сергея субботним вечером, а не сегодняшним (в понедельник).
— Конечно. Ты всегда знал, как лучше. И чем это закончилось? — Маргарита резко встала с лавочки, сжимая в руках сумку.
— Мамуль, не надо. Пожалуйста. — Антон тоже встал, крепко обнял её, прижался щекой к макушке. — Не всё зависит от меня.
Маргарита обняла Антона в ответ, она вот-вот готова была расплакаться, но не могла выдавить из себя и слезинки: истощённый переживаниями организм блокировал сильные эмоции. Спустя десять минут, так и не добившись от сына внятного ответа, она собралась ехать домой. Антон предложил её довезти, но получил отказ. В итоге Маргарита, сказав Арсению, что ожидала знакомства при более приятных обстоятельствах, покинула стены больницы: растерянная и прибитая горем к собственному телу.
Дежурный врач, проходя мимо, предупредил, что часы посещений заканчиваются через пятнадцать минут. Арсений с Антоном переглянулись. Оба не видели Серёжу с субботы и теперь сидели, не зная, стоит ли им вообще заходить внутрь? Достаточно ли у них для этого храбрости? Арс встал первым. Нахмурился, кивнул в сторону палаты:
— Пойдём хотя бы посмотрим. Если Серёжа спит, то всё не так страшно.
— А если нет? — Антон снова поднялся.
Арсений ничего не ответил — потянул его вперёд, чтобы через несколько секунд оказаться в светлой одиночной палате. Серёжа действительно спал, укрывшись тонким пододеяльником (из распахнутого настежь окна сквозь решётку дышал жаркий сентябрьский сумрак). Они постояли на пороге, боясь разбудить, потушили свет и вышли обратно в коридор.
∞ ◆ ∞
В студии Дима снова замещал Сергея Борисовича. К этому он уже привык, пусть и не особо обрадовался снова выросшему объёму обязанностей. Привык он и к потускневшему Арсению, уже давно утерявшему огонь, которым он полыхал несколько месяцев после переезда в Москву. Смотря на нового Арса Дима испытывал то душащее сочувствие, то глухое раздражение (сколько можно убиваться по Борисычу?), то приступы понимания, то острое сожаление. Он скучал по глупым шуткам, смешным каламбурам, совместным дружеским обедам, вечерам и прогулкам. Теперь Дима ощущал себя отцом взрослого ребёнка, которого приходилось постоянно тормошить, чтобы убедиться, что он жив — настолько Арсений оставался статичен и безучастен ко всему происходящему.
Антон стал не лучше: продолжал срываться на своих, всё время ходил раздражённый и угрюмый, пару раз Дима ловил его за курением (и пообещал не говорить об этом Арсению). По всему выходило, что отсутствие этой неадекватной занозы делало двоим только хуже. Диме даже с трудом верилось, что из-за такого, как Борисыч, могут страдать два хороших человека, не заслуживших этого. В то же время он понимал: вина Сергея только в том, что его любили, а потому переживали. Но как можно было его любить? Чем он заслужил одновременную любовь и Антона, и Арсения? Возможно — нет, совершенно точно! — Дима знал не всё, но неужели эта часть скрытой от него истины так важна и обширна для понимания всего происходящего? Неужели именно это делало Борисыча, в глазах Антона и Арса, лучшим человеком? Кем-то, кто достоин их чувств?
∞ ◆ ∞
За год с небольшим Арсений успел полюбить Серёжу. За год с небольшим Арсений успел полюбить Антона. За этот же год отдал сердце зимнему Санкт-Петербургу и возненавидел этот город в его летней ипостаси. В то же время Арсений так и не сумел полюбить паршивую Москву — она стала чуть более привычной и знакомой, обнажила свои острые зубы преимуществ, впустила в него свои когти, схватила покрепче, жёстче давя на беззащитное горло.
Ты теперь со мной, ты — часть меня и больше никогда не вернёшься жить в Омск, потому что распробовал вкус зажиточного города, потому что не только свыкся с ролью прихлебателя, но и загордился ею, начал считать себя одним из кормильцев. Я подарила тебе самое большое счастье на свете, им же убила тебя — ни один другой город не смог бы дать тебе таких острых чувств. Я укротила тебя, выжала всю энергию, забрала её себе.
Арсений и Антон больше не навещали Серёжу в больнице: не были уверены, что им можно видеться после всего произошедшего. По крайней мере, не так скоро: требуется ещё время. Ещё много-много времени, целое полотно, которое укроет их раны, отшлифует остроту эмоций и даст возможность подумать о том, что делать дальше.
Рано или поздно Серёжа выйдет из больницы, им троим снова придётся встретиться, и что будет тогда нужно решать уже сейчас. Арсений думал об этом постоянно. Каждую ночь, засыпая рядом с Антоном, он знал наверняка, что мысли лежащего рядом человека вторили его мыслям. Они оба любили друг друга, со стороны выглядя идеальной парой без ссор, с распределением домашних обязанностей и пониманием друг друга на уровне взглядов и жестов… только оба отлично осознавали, как сильно им нужен Серёжа: каждому по-своему, и в то же время различалась только природа их любви, но не её качество.
∞ ◆ ∞
В конце сентября Антон, после телефонного разговора с мамой (он, конечно, спрашивал о самочувствии Серёжи и примерных прогнозах на выздоровление), выключил свет и вернулся в постель к Арсению. Он так радовался в первое время, когда Арс только переехал к нему, но теперь каждый раз, выключая свет, мог думать только о том, как в конце июня (всего каких-то пару месяцев назад) они втроём провели на этой кровати совместную ночь, и что та ночь светилась ярче всех прочих воспоминаний.
В жизни каждого человека есть события, которыми удобно измерять течение своей жизни. Первым таким отрезком Антон назвал бы всё детство вплоть до попытки Серёжи убить себя, вторым — их первый секс с третьим посторонним человеком, третьим — несчастный случай с Никой, четвёртым — свою влюблённость в Арсения, пятым — их ночь втроём, шестым — второе попадание Серёжи в психиатрическую больницу. Так Антон дробил свою судьбу, отмеряя годы и десятилетия. Из всех этих этапов по-настоящему счастливыми он мог назвать только два из них, и если мир подчиняется каким-то законам логики, то они сулили Антону одно: продолжение несчастья.
Антон с Арсением любили друг друга. Не идеально, но крепко и нежно. А ещё Антон с Арсением любили Серёжу, и если считали себя парой, то разве что парой инвалидов.
— Арс, — прошептал Антон. В наступившей полутьме он видел только блестящие глаза напротив.
— Что?
— Как думаешь, мы смогли бы?..
— Жить втроём? — перебил его Арсений.
— Да.
— Не знаю. Но я хотел бы этого. Я мечтал об этом с тех пор, как Серёжа ушёл. Я думаю, что был готов к отношениям втроём, если бы вы оба не…
— Ушёл Серёжа, а не я, — теперь перебил уже Антон.
— Ты позволил.
Антон замолчал, соглашаясь. С разумной точки зрения он понимал, почему Серёжа решил, что так будет лучше, что их больной любви лучше прерваться. (Но была ли эта любовь такой уж больной?) Главное то, почему он позволил Сергею решить это за всех троих, и почему они снова, вместо того, чтобы сесть и поговорить по душам, выбрали, как думалось, правильный путь (а вместо этого оказалось, что всё время зря испытывали судьбу).
— Антон, — Арс огладил его лоб, поцеловал в переносицу сухими губами и прикрыл глаза (блеск напротив исчез).
— Чё?
— Я тут вспомнил, что Бог любит троицу.
— Верующий, блядь, нашёлся, — почти ласково ответил Антон. — Я как-то сомневаюсь, что у этой фразы такое значение.
— Да мне похуй, — парировал Арсений. — Что мне мешает ввести свою интерпретацию?
Антон мысленно согласился. Немного помолчав снова заговорил:
— Знаешь…
— Что? — тут же отозвался Арс.
— Думаю, я не был готов к отношениям втроём тогда, но сейчас мне это не кажется ебанутой идеей, хотя вопросов в башке меньше не становится.
— Я знаю, — шепнул Арсений в ответ. Он ощутил, как руки Антона притянули его ближе, вдохнул знакомый запах, сжал в ответ пальцы на тёплой сухой коже, обтягивающей острые лопатки. Их ноги сами собой сплелись в какой-то адский морской узел, образуя мешанину из простыни и лёгкого одеяла. Арсений и Антон вслепую нашли губы друг друга, поцеловались, замолкая.
Каждый, не сговариваясь, подумал об одном и том же: имели хоть какой-нибудь смысл все эти месяцы в разлуке и боли?
Завтра нужно навестить Серёжу в больнице.
