* * *
Я ведь вчера уже решилась отомстить немцам за подлый расстрел командира. Остальных пленных куда-то увели, я так до сих пор и не знаю отправили их в лагерь или тоже расстреляли. Припрятав заветную бутылку в столовой, я привычно помогла Коху раздать суп. Есть от волнения не могла — ждала удобного момента подсунуть свою отраву. Как назло, после обеда предстояли тактические учения, и значит выпивон откладывался до вечера. Я ещё раз прикинула последствия своего поступка. Ясное дело немцы все до одного не сдохнут. Значит, будут разбирательства что да как, и либо перебьют всю деревню, либо мне придётся во всем признаться. Я порылась в архивах памяти — партизаны в таких случаях с гордостью признавались в содеянном и принимали мученическую смерть. Я поёжилась, вспомнив когда-то прочитанную «Молодую гвардию» — выколотые глаза, ожоги, перебитые конечности, отрезанные части тела. Даже если Винтер и не станет маньячить, перспектива быть повешенной или расстрелянной тоже не особо радовала. Снова кольнула совесть за такое малодушие и жажду выжить, но, увы, я дитя своего времени. Поколение сороковых годов было закалено бесконечными гражданскими войнами и революциями, а чуть позже — репрессиями. Плюс грамотная пропаганда морального воспитания. И то далеко не все жаждали умереть героями. В моё же время, да, чтили подвиги дедов, но кто реально был готов их повторить? Я всегда считала, что обладаю достаточно сильным характером — поступала с людьми в соответствии со своими принципами, а не следуя общепринятым нормам. Когда коллега прикрывала косяки в работе бесконечными детскими больничными и проблемами, я заявила шефу, что те, у кого детей нет, не обязаны пахать за неё, доделывая то, что она не успевает. Уволить её, конечно, не уволили, зато здорово сократили премию, распределив между теми, кто работал, пока она убегала то на школьное собрание, то на утренник. Я отказалась материально поддерживать сестру, несмотря на мамины жалобы, что бедная Полиночка сидит в декрете, а её непутёвый муж опять вылетел с работы. Ну, я могу понять, что такое может случиться раз, ну, два. Но не так же, чтоб за год сменить семь мест работы и везде сплошные гады и сволочи, не способные оценить гения. Почему я должна на свои кровно заработанные кормить семейку взрослых безответственных инфантилов, которые, не думая башкой, наделали детей? Так что жесткости и цинизма, я считаю, у меня вполне хватало, но вот чтобы убить кого-то? Возможно, я и могла бы выстрелить, защищая свою жизнь, но втихаря травить? Бабушка рассказывала, что даже вернувшиеся с войны мужчины не любили рассказывать, как там всё было. Потому что первый раз убивать, пусть даже и врага, наверное, нелегко никому. Дело даже не в жалости, я думаю, это что-то бесповоротно меняет в человеке, остаётся с ним до конца жизни. «Так, как было, обратно уже не станет», — вертелось почему-то у меня в голове. От тяжких мыслей как ни странно помогла отвлечься ударная тренировка. Кребс, раздав мотивирующих пиздюлей, гонял нас бесконечными манёврами по пустырю. Затем был мой «любимый» час позора — стрельба. Я опять ни разу не попала даже в ближний к центру мишени круг. — Ничего, малыш, научишься, — добродушно потрепал меня по плечу Кох. — А если нет, будешь на подхвате. Я уже привык к твоей помощи. Я криво улыбнулась — сил постоянно злиться на каждого немца просто не было. Тем более этот обычно вполне добродушно поддерживал недотёпу Карла. — Смотри, что я нашёл, — из небольшой рощи за пустырём вывернул Бартель, протягивая руку. Краем глаза я увидела какие-то ягоды. Кох сразу же цапнул пару штук. — Дяденька, не ешь! — какой-то совсем мелкий пацанёнок метнулся к ним. Интересно, а в чём дело? Они ядовитые? — Дурак ты, Яшка, он же по-русски ни бельмеса не понимает, — окрикнул его мальчик постарше. Откуда они вообще взялись? — Чего это они? — насторожился Кох. Мелкий выразительно кивал на ягоды в руке немца и качал головой. Тут даже я догадалась, что в его лапище явно не земляника, но до немцев доходило туго. — Да чего он прицепился? — проворчал Бартель, собираясь попробовать находку. Пацанёнок додумался изобразить пантомимой, что им хана, если сожрут ягодки — схватился за шею, закатил глаза. Ну не знаю, если и сейчас до этих придурков не дойдёт, пусть жрут отраву. — Что за чёрт, ягоды ядовитые? — дотумкал наш шеф-повар. Они с Бартелем выбросили чудо-ягодки, и мальчишка довольно закивал. — Ты получается нам жизнь спас? — Кох потрепал его по макушке. — Держи. Никогда бы не подумала, что у него, как у маньяка-педофила, всегда в кармане конфетка, но похоже, толстячок сам любил сладкое. Я чуть задержалась, подслушивая разговор пацанов. — Эх, Яшка, ну зачем ты ему сказал? Пусть бы жрали волчьи ягоды, тебе-то что? Ну, сдохли бы, так и хорошо, — причитал старший. — Меня мамка учила, что никому нельзя желать смерти, даже врагам, — пацан, к моему удивлению, выбросил конфету в траву. — Что, не будешь есть конфетку фрица? — усмехнулся его дружок. — А чего так? — Не надо мне ничего от них, — сплюнул малой. — Я его не за подачки спас. — Ну, я и говорю, дурак ты, — упрямо бубнил его товарищ. — Да только что с тебя взять? У тебя ж батька попом был, а мамка всех жалела, а толку? Вон, забрали в лагерь, ты сиротой растёшь. И тут я задумалась. Нет, конечно, такую христианскую покорность, как возлюбить врагов своих, мне не понять. Зло должно быть наказано, в это я свято верила. Я просто взглянула на то, что задумала, немного под другим углом. Вспомнила, что не зря проходила в институте курс ботаники. Волчья ягодка навела на мысль, что можно провернуть всё по-другому. Я никого не подставлю и даже не лишу жизни. Выведу из строя боевых солдатиков на энное количество дней и то хлеб. Взгляд зацепился за давно уже примеченное растение, которое особенно буйно росло в заброшенных палисадниках и за пустырем. Борщевик — безобидный на вид, похожий на укроп-переросток, а на самом деле та ещё дрянь. Я помнила, у нас на работе даже проходили по городу рейды с проверкой нет ли очагов цветения этой гадости. Его сок, попав на кожу, вызывал настоящие ожоги. Причём не сразу, а побывав под солнечными лучами. Какая-то сложная химическая реакция с ультрафиолетом. Даже если по неосторожности испачкать одежду, после попадания солнечных лучей почти стопроцентная гарантия, что будешь маяться от ожога. Хм, а ведь всё довольно просто — ночью выйду, вроде как, пописать и спокойненько обработаю форму немчиков. Как раз сегодня постираю, повешу сушить. До вечера я всё ещё колебалась, что выбрать: попортить им шкуру или действовать более радикально. Наверное, всё-таки не рискну я пачкать руки в чужой крови. В чём-то мелкий был прав — зло, оно ведь прилипчиво. В голове крутилось затёртая фраза из «Звёздных войн»: «Как только ты сделаешь первый шаг по тёмному пути, ты уже не сможешь с него свернуть». — Эй, Карл, я там вижу, во-о-он на той полочке кто-то припрятал бутылку шнапса, — лениво окликнул меня Бартель. — Тащи его сюда, тебе тоже нальём. Вот же чёрт, с этими учениями и стирками я забыла про отравленное бухлишко. Фрицам прямо не терпится сегодня отправиться к праотцам хоть так, хоть эдак. Какая-то карма. Но нет, не сегодня. Не готова я играть в творца. Кому суждено, того и так найдёт шальная пуля. Я позволила пальцам разжаться, и бутылка с грохотом полетела с полки. — Да ты не только косоглазый, но и криворукий! — завопил Шнайдер. — Иди теперь и как хочешь достань нам русский шнапс. Самогон, идиот, это называется самогон. Но с другой стороны что с него взять. — Пойдем, я знаю у кого всегда можно достать выпить, — увязался за мной Фридхельм. Я покосилась, но не стала прогонять. Пусть идет, мне-то что. — Знаешь, я решил хотя бы бегло выучить русский. Лишним не будет, раз уж мы воюем в СССР. Не хочешь со мной? Ха-ха очень смешно. Нет, спасибо, мои уши не выдержат корявой, с акцентом русской речи в твоем исполнении, умник ты хренов. — Да не, на кой-оно мне надо? — привычно огрызнулась я. И не удержалась от скрытого троллинга. — Мы же через несколько месяцев разобьём русских. — Карл, неужели ты не понимаешь, что война — это не только лёгкие победы? — Фридхельм снова смотрел на меня пристально-изучающе. — Нам тоже придётся нести потери. Неужто на десяток человек у вас, немцев, мозги работают хотя бы у одного? — Русские же отсталые дикари, — я с вызовом встретила его взгляд. — Мы легко победим их. — Ох, Карл, ты действительно ещё ребёнок, — вздохнул Фридхельм. — Ну, сам подумай, разве можно считать чью-либо нацию лучше или хуже? Люди везде прежде всего люди. — Не боишься болтать такое? — я оценивающе прищурилась. — Наш фюрер ведь считает иначе. — Карл, не стоит повторять за кем-то не очень-то умные вещи, — спокойно ответил он. Я ответила провоцирующим взглядом да-ладно-нам-же-одинаково-промывали-мозги. — Я видел, как ты смотрел на тех русских, — тихо сказал Винтер. — Не отрицай, что тебе было их жалко. Проорав в душе: «Да заебал ты со своим психоанализом», — я буркнула: — Хорош по ушам ездить, показывай, в каком доме живёт фея-самогонщица. Вот не пойму, на что рассчитывает синеглазка? Что мы будем вместе огребать за пацифизм и почитывать на досуге стихи? Да, он поумнее некоторых будет, с неохотой пришлось признать, но я из принципа не собираюсь заводить ни с кем близких отношений. Мы враги и это не изменится от того, что он, вроде как, понимает, какую хероту творит их страна. И чего его так тянет общаться с мальчишкой, который только и делает, что бурчит, шипит и крысится? Не понимаю. И наверное, не надо. Может, ботану действительно тяжко без родственной души вот и кажется удачной идея скорешиться с таким же слабаком.***
Ночью всё прошло идеально — я щедро размазала сок из раздавленных листьев борщевика с изнанки формы, действуя наугад. Завтра увидим, кому из немцев повезло, кому нет. Прямо русская рулетка. Тщательно вымыла руки, зная, что пока на кожу не попало солнце, сок растения не причинит мне вреда. С утра всё было как обычно, все при деле — часть парней уехала куда-то с фельдфебелем, часть занималась чисткой и смазкой оружия. День на мою удачу был такой жаркий, солнечный. Ближе к обеду и началось. К чему я оказалась действительно не готовой, так это близко увидеть последствия своего возмездия. Сейчас уже не помню, кто из них первый тяжело осел на крыльцо, постанывая от боли и торопливо расстегивая куртку. Почему-то я не чувствовала никакого злорадного удовлетворения, лишь смутное брезгливое отвращение ко всему: к ним, к себе. Словно в тошнотворном калейдоскопе смешались испуганные крики «Господи, что это?», тихие стоны, грязная ругань и багровые пятна ожогов на бледной незагорелой коже. Их было много разной степени красноты и величины, у некоторых надулись прямо пузыри, жуткие даже на вид. Я хотела уйти куда глаза глядят, но не сделала ни шага. Благо рефлексировать не было времени — оперативно подоспел наш лейтенант, оценил обстановку и отдал приказ грузиться в машины всем без разбора и дуть в больничку. Там уже будут разбираться, что за это за неведомая хрень, заодно проверят всех. Ну круто. Похоже, эпичное фиаско уже радостно сигналит, обещая вот-вот меня догнать. — Фридхельм, ты не пострадал? — к нам направлялась миловидная медсестра, приветливо улыбавшаяся нашему ботану. У-у-у, я что недооценивала его, и он всё-таки успел покувыркаться до армии с девушкой? — Нет, я в порядке, — тоже разулыбался он. — Чарли, скажи, как Вильгельм? Что говорит врач? — Врач в замешательстве. По виду это сильные ожоги, но откуда они могли взяться? — покосившись на меня, тихо ответила девушка. — Если это отравление, то почему пострадали всего несколько человек? Я сейчас приведу русскую медсестру, может, она сможет подсказать что-то. А вы готовьтесь, скоро всех осмотрят. Солдатики уже замаялись, томясь в ожидании, ещё нагнетала неизвестность, что произошло с остальными. Какая-нибудь заразная болезнь или всё-таки отравление? Бартель тоскливо заныл: — Скорее бы уже выяснить, что произошло, и слинять отсюда. — Я слышал, что это русские нас отравили. Как думаешь, что с ними сделает наш лейтенант? — спросил Штейн. — Да тут и думать нечего, — злобно ответил Хайе. — Спалить всю деревню к херам собачьим, — я пожалела, что ему не досталась форма, удобренная борщевиком. В смотровую прошёл вымотанный подчистую доктор, грозно бросив на ходу: — Заходим по одному, одеваться-раздеваться максимально быстро, дурацких вопросов не задавать, всё ясно? По ходу, резко-сволочной тон присутствовал у врачей любой национальности и так было наверное от самого сотворения мира. Ну правда, словно в районную поликлинику в сезон эпидемии гриппа зашла. Я в тоске смотрела, как парни один за другим заходили в кабинет, и понимала, что никакого путного объяснения, почему я девушка, мне так и не зашло в голову. Я и до этого периодически озадачивалась этим вопросом на всякий случай, но все версии не нравились, всё не то. В смотровую шустро забежала та самая медсестра. Исходить на нервы в ожидании неминуемого уже порядком надоело, и я подкатила к синеглазке. Хоть потроллю его напоследок: — А она ничего, симпатичная, да? — Ты о Чарли? — обернулся он, невинно хлопая глазками. — Наверное да. — Да брось, вы же с красоткой явно близко знакомы. Ой, а покраснел-то как. Ну и чего так засмущался? — Это просто подруга, — пояснил Винтер. — Мы выросли на одной улице. — Дружить можно по-разному, — во мне перед смертью проснулся не то тролль, не то шиппер. — Организмами в том числе. — Маленький ты ещё о таких вещах судить, — неожиданно показал зубки ботан. — Сам-то, наверное, ещё ни одну девушку на свидание не приглашал. — Может и приглашал, — усмехнулась я. — Да ладно, чего ты так распереживался? Подруга так подруга. А очередь между тем медленно, но верно двигалась вперед. Я прикинула, удастся ли мне вроде как потеряться, но нет. Фельдфебель велел оставаться на месте и шансов избежать осмотра при таком раскладе чуть больше, чем нихрена. — Майер, иди, ты последний остался, — подпихнул меня в спину Бартель. Я на ватных ногах шагнула в кабинет, застыв на пороге. — Быстрее, не стой столбом, — хамоватый доктор что-то писал в тетради, даже не посмотрев на меня толком. Чарли, или как там её, ободряюще улыбнулась: — Раздевайся. Я медленно двинулась к кушетке. — А ну-ка посторонись, парень, — меня бесцеремонно отпихнула невысокая, плотно сбитая тётка, у которой на морде было написано «старшая-злобная-сучка-медсестра». Я от греха подальше шагнула в сторонку. — Доктор Йен, там раненых привезли с передовой, — тётка пёрла, как танк. — Вас ждут в операционной. — Проведите осмотр солдата сами, — мужик резко отодвинул стул, на ходу отдавая распоряжения подруге Винтера. — Вы уже знаете, что делать, если у него обнаружатся ожоги. Они вышли, а я решила срочно переиграть свои планы. — Ну, чего стоим? — девушка подошла ко мне поближе. — Раздевайся, я тебя не съем. Я постаралась изобразить крайнюю степень смущения и низко опустила голову. — Ты меня стесняешься? — мило улыбнулась Чарли. — Брось, я медсестра, тут нет ничего такого, обычный осмотр. Я крепко сцепила руки на животе и покачала головой. Пусть думает, что пацан пытается скрыть от неё здоровую реакцию тела на привлекательную девушку. — Я здоров, правда. У меня нет ожогов, я бы знал, — пробормотала я, не забывая бросать на неё смущённо-восхищённые взгляды. Похоже, перестаралась. Девушка сама уже покраснела, но всё-таки настаивала: — Я должна убедиться, что так и есть. Поколебавшись, я задрала куртку, обнажая живот: — Видите, всё чисто. Она, воспользовавшись моей капитуляцией, отодвинула воротник, осмотрев шею. — Ну, чего ты так разволновался, глупенький? Чёрт, надеюсь, раздевать она меня не полезет, а то уж совсем стёб получится. Медсестра гоняется по кабинету за юным девственником, приговаривая: «Ну иди же ко мне, непослушный мальчик». Ой, чего это она вытворяет? Девушка ловко перехватила мои руки, чуть сдвинула рукава вверх, осматривая кожу. Всё, хорош уже, Чарли. — Хватит, говорю же я здоров, — я чуть сдвинулась назад. — Ну ладно, раз ты такой стеснительный так и быть отпущу, — усмехнулась Чарли. — Можешь идти. Не веря своей удаче, я чуть ли не галопом припустила к двери. Оглядевшись, обнаружила, что толпа куда-то чудесным образом испарилась. Без меня уехали, что ли? — Иди на улицу, — Чарли вышла следом за мной. — Ваши, наверное, помогают выгружать раненых. Ага, отлично. У меня как раз есть на примете ещё одна афера. Надо пользоваться такой удачей, пока есть возможность. В смотровой я видела целые стеллажи, забитые лекарствами, бинтами, ватой и прочими стратегически важными вещами. Лекарства, пожалуй, тырить не буду, а вот ватно-марлевой продукцией грех не разжиться. Пока что меня судьба баловала в этом плане, но рано или поздно критические дни, надеюсь, меня посетят. Приятного, конечно, мало, учитывая плачевное состояние ассортимента «прокладок», но если мне досталось беременное тело, это куда как хуже.***
В нашей импровизированной казарме было непривычно тихо — основная масса народа сейчас пребывала в больничке. Я быстренько прошмыгнула в свой угол, скинула одежку и занырнула под одеяло. Бартель, Хайе и Штейн, похоже, дрыхли, синеглазка же сидел в обнимку с фонариком и какой-то книгой. Уснуть никак не получалось. Я крутилась на неудобной койке, пытаясь спрогнозировать, как оно пойдёт всё дальше. Догадались ли немцы, что сегодня произошло? Будут проводить дознание или действительно сожгут деревню? — Винтер, — тихонько позвала я, решив попытаться раскрутить его на последние новости. Ну, а что, может, навестил любимого брата в палате и ненавязчиво узнал, что он об этом всём думал и главное — чего планировал делать дальше. Оглох ботан что ли или полностью погрузился в вымышленный книжный мирок? Пришлось добавить децибел: — Фридхельм! Ну точно на своей волне сидел — нехотя оторвал от книженции задумчивые глазищи и без восторга перевёл их на источник шума. То есть меня. — Так что у нас сегодня всё-таки случилось, не знаешь? — Наши получили ожоги, как сказала русская медсестра, от местной травы. Оказывается, есть растение, сок которого, попадая на кожу, вызывает ожоги, — Фридхельм как-то вяло рассказывал, не выпуская из рук книгу. — Ничего себе, — «удивилась» я. — А есть предположения, откуда эта дрянь могла попасть на парней? — Ну, тут всё просто, — с какой-то злой иронией ответил он. — Или случайность, или же русские нам дают понять, что не согласны с вторжением на их землю. Да что ты говоришь! Вот неожиданность, правда? — И что теперь? Я слышал кое-кто предлагает сжечь деревню вместе с населением, — осторожно поинтересовалась я. — Когда Вильгельм вернётся из госпиталя, будет разбирательство, — нехотя ответил Фридхельм. — Я знаю далеко не все его решения. Что правда, то правда. Вилли скорее опять пошепчется с гауптманом, обсуждая, как наказать русских диверсантов, чем будет обсуждать такие вопросы с мягкотелым братом. — Может, это всё-таки случайность, и местные не при чем, — понимая, что вряд ли моё слово имело вес, всё же заявила я. — Не думаю, — меланхолично отозвался Винтер.Ах, ты зараза, не думает он. Вроде как, пацифист, жалеешь тут всех, а теперь так, значит? — Зло всегда порождает ответное зло. Я молчала, выразительно поглядывая. Ну давай, продолжай, умник. До чего ты там ещё додумался? — Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. Если долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя. О как, мы оказывается Ницше любим? Я всем видом показывала, что совсем не врубаюсь в то, что он мелет. — Что, думаешь, если до сих пор русские безропотно сдавались в плен, так будет и дальше? — Смотрю, понесло сегодня парня по опасной дорожке. Благо никто кроме меня не слышал. — Они научатся от нас жестокости, они будут всеми способами защищать свою землю. Мы захватчики, Карл, развязали вражду и ненависть, которые теперь угаснут не скоро. Я молчала, не зная что отвечать. Не хотелось бы выбиваться из образа юного патриота-идиота ровно до тех пор, пока этот интеллектуальный сноб не протянул в бесящей меня снисходительной своей манере: — Так что зря ты больше не читаешь. Нужно постоянно стремиться к саморазвитию, тогда научишься думать своей головой. Я знала, что стала его разочарованием в этом плане — после одного-единственного томика Шекспира, я не прочла больше ни одной книги. Ну, а что, если у него в основном поэзия, которую я особо не жалую? Да и как-то немного не до чтения мне было последнее время. Но с творчеством Ницше я была неплохо знакома, сама любила цитату, которую он только что сказал. К тому же почему-то зацепило, что меня считают совсем уж примитивным. — Да читал я твоего Ницше. Лови цитату сегодняшнего для «всё, что не убивает, делает сильнее». Ой, дура я. Вот куда меня несёт из вполне себе удобного образа недалёкого малолетки? Хотя оно того стоило — судя по выражению лица, Фридхельм понял, что рано списал меня со счетов. — Да-да, трудности либо ломают, либо закаляют, — продолжала философствовать я. — Пройти через все круги ада и обнаружить, что больше ничего не боишься — это не так здорово, как ты представляешь, — медленно ответил на мою браваду Фридхельм. — Если человек больше ничего не боится, он словно мертв внутри. — Вы поспать дадите или нет, чёртовы стихоплеты? — гаркнул Хайе. — Можете оба начинать бояться меня. Если ещё раз разбудите, я обоим подпорчу мордашки, ясно? Этот тип ещё хуже Шнайдера — огромный, как орк, и абсолютно тупой. Его можно было, наверное, выпускать на поле боя с голыми руками — он бы и без оружия всех размутузил. Таких лучше обходить десятой дорогой. Молча.* * *
Через пару дней вернулся старший Винтер. Файгль к тому времени увёл свою часть дальше, так что, возможно, Вилли проявит гуманность к местным. Сейчас и увидим. Всех собрали перед штабом: и солдат, и растерянных жителей. Они бедные действительно ни сном ни духом, чего там у фрицев приключилось. Вот что я правда буду делать, если их сейчас загонят в сарай, собираясь сжечь? Признаюсь или промолчу? — Три дня назад кто-то из вас осмелился совершить подлое покушение на жизнь и здоровье немецких солдат. Те, кто это сделал, выйдите вперёд. И тогда остальные не пострадают, — ледяным тоном вещал Винтер. Чёрт, ну почему я так и не научилась обращаться хотя бы с пистолетом? Я бы, может, и рискнула эффектно признаться, попутно описав немцам весь пиздец, что их поджидал через четыре года. Но! После такого нужно быстро валить саму себя, а не идти под пытки. Смотрю, какой-то пожилой дедулька осторожно сделал пару шагов вперёд и сказал мальчишке-переводчику: — Мыкола, чего это фриц мелет? Шо мы их потравили? — Дед Павло, кто-то ихнюю одежу вымазал борщевиком. Они на солнышко, как черви, выползли, и шкуру-то пожгло. Дедулька едва заметно усмехнулся в бороду и невозмутимо предложил: — Так скажи этому псу, никто не виноват в том, шо они в траве извозюкались. Мальчонка бойко протараторил, разумеется, более приличный по смыслу перевод. Вильгельм, смотрю, не так чтоб и поверил, всё так же холодно рявкнул: — Где и как мои солдаты могли испачкать форму ядовитой травой? Дед, прослушав перевод, снова выдал гениальный в своей простоте ответ: — Так вон же за пустырём где фрицы носятся, как угорелые, и растёт эта травка борщевик. Ты, Мыколка, расскажи ему, не таись. Скажи, ежели испачкаешь одежу, так на солнышке потом гулять нельзя. Пацан долго и обстоятельно объяснял Вилли особенности местной флоры. Вроде, до немцев начало доходить, что народ не при делах. Вильгельм, впрочем, особо не смягчился, всё так же неприязненно глядя на толпу, задал следующий вопрос: — А почему не рассказали нам, что там опасно ходить? Дед конечно красавец. Жжёт на всю. Мне бы такую выдержку. — Так ведь не спрашивали. Кто мы такие, чтобы указывать господам немцам где им ходить или не ходить? Вы же теперь тут хозяева. По мере того, как он слушал перевод, бедняжка Вилли всё больше мрачнел лицом. Ну, а что ведь по факту дед прав. Пацан неожиданно внёс свою лепту в оправдательную речь: — Недавно ваши солдаты нашли в лесу волчьи ягоды, так Яшка наш предупредил, что они ядовитые, а что вы по полю разгуливаете, так мы и не знали. Крыть сей аргумент было нечем, и немцы стояли с кислыми рожами — вот действительно загнали бедолаг в дикую страну где трава не трава, ягодки — не ягодки. Короче смерть ожидает оккупантов под каждым кустом. — Чтоб сегодня же выкосили абсолютно всю траву в округе, ясно? — припечатал Вильгельм. — И если ещё раз случится что-нибудь похожее, ответят все. Ну, что можно сказать, пронесло. Я представила, как народ весь день будет перешёптываться, кто ж им такой «подарок» сделал. Дед явно понял, что не случайно на полянке немцы изгваздались об травушку-муравушку. Но невольно мне подыграл, защищая своих. Ибо кто ещё, как не русский, мог додуматься до такого? Пока что мне везло, но пожалуй, не скоро я рискну провернуть какую-нибудь аферу снова. Уже второй раз убеждаюсь, что из-за меня могут пострадать другие люди. Винтер вернулся в госпиталь, и следующие пару недель прошли относительно спокойно — стирки и готовки в разы меньше. На фельдфебеля навалилось столько обязанностей, что стало особо не до меня. А я от обилия свободного времени наконец-то смогла немного расслабиться и ещё раз оценить чего делать дальше. Какой же я наивной дурой была, когда рассчитывала, что из госпиталя будет проще сбежать. Немцы расползлись по всей округе, как зараза. Ну сбегу я и дальше что? Во-первых, кто меня приютит без денег, без документов? Во-вторых, где гарантия, что те же немцы не угонят на принудительные работы в Германию? И вообще в личине парня оно как-то спокойнее. Возможно, стоит ещё немного, пользуясь неплохой маскировкой, покрутиться среди них. Мне бы добраться до железной дороги. Хотя опять же как я уеду, раз сейчас тут всё под их контролем? Может, стоит в Москву податься? Из какого-нибудь подмосковного села до столицы рукой подать. Там я уже грамотно прикроюсь статусом беженки, да и работу какую-нибудь найду. Главное — там безопасно. Ну то есть ещё можно, конечно, валить куда-нибудь в Ташкент, но глупо же ехать в тьму-таракань, если можно укрыться в столице? Правда смогу ли я так долго продержаться в немецкой армии? Вот в чём вопрос. Сейчас конец августа, под Москвой насколько я помню историю, битвы начнутся где-то в ноябре. Всего-то осень пережить, подумаешь. «Хитрожопая же ты, трусливая сучка», — презрительно прокомментировала моя совесть. Согласна, и что? Мир, куда я попала, враждебный и чужой мне. Я всё ещё не могла окончательно смириться с тем, что бесповоротно застряла в сороковых. Было сложно принять это как реальность, а не одну большую галлюцинацию. И решения я принимала, исходя из реалий своего времени.***
Ну что пожили немного в относительном спокойствии и хватит. Подлеченные супостаты вернулись и, желая наверстать упущенное, рвались в бой. Помогая грузить по машинам вещи, я про себя ржала с них в голосину. — Чёрт, мы потеряли две недели из-за какого-то проклятого цветка. Русские слишком быстро сдаются в плен. Мы же так не успеем получить ни одного креста, — причитал Каспер. — Надеюсь, Сталин продержится ещё хотя бы месяц, — сплюнул под ноги Шнайдер. Не переживайте, убогие вы мои, ещё плакать будете, быстрее бы кончилась война. — Не волнуйся, ты всё успеешь, — со снисходительным презрением усмехнулся Фридхельм. Немного ближе узнав их всех, я поняла, что наш ботан не такой уж безответный забитый цветочек. Всё он умел: и троллить, и слова найти такие, что и ответить нечего. Если парни подкалывали зачастую грубыми или плоскими шуточками, Винтер умел вроде бы безобидными словами дать понять, что ты полное говно по жизни. Кто совсем уж дятел тупоголовый, тот не понимал и не обижался, но вот Шнайдер дураком не был и с лёгкостью считывал все намеки. — Что ты сказал, Винтер? — сразу же ощерился он. — Будешь отрицать что хочешь получить должность ефрейтора? — невозмутимо продолжал Фридхельм.— Я и говорю — евреев ещё много, успеешь отличиться. Шнайдер за малым не вьебал ему, и только появление Кребса спасло мордашку синеглазки от встречи с чужим кулаком. Ну вот зачем он нарывается, раз не в состоянии набить в ответ морду? Сама я предпочитала обходить Шнайдера и ему подобных по широкой дуге и если уж дерзила, то в самых крайних случаях. Ровно настолько, чтоб народ меня совсем уж не списал в законченного лоха. Пока я не стала полноценным солдатом, судьба милостиво хранила меня от участия в боевых действиях. Вот и опять — в очередной деревне пока все мотались по округе, объявляя в матюгальник приветственную речь, мол отныне это немецкая территория, всем сидеть по хаткам и не высовываться, партизанам не помогать, я знай таскаю в хаты весь их обширный скарб. Не представляю ещё, как буду отмазываться дальше от участия в боевых действиях, но может, и не придётся. Может, Вильгельм поймёт, что из меня солдат, как из медведя балерина. — Карл! — не успела я выйти из штаба, нарвалась на старшего Винтера. Давно не виделись, лейтенант, я уж надеялась, ты про меня забыл. Ну крутится на подхвате бесполезный паренёк и ладно. Чё надо-то? — Через неделю новобранцы из нескольких дивизий принимают присягу. Я думаю, ты тоже готов. Мы и так затянули с твоим обучением. — Но ведь я пока стреляю хуже некуда, — слабо возразила я, забыв о своей роли. То, что я дам дурацкую клятву, меня не парило. Учитывая, что я из другой эпохи, просто поржу про себя и всё. Но ведь присяга значила то, что меня можно ставить в бой, а я точно знала, что даже ради спасения своей шкуры стрелять в своих не буду. — Ничего, научишься в бою, — «успокоил» меня Винтер. — А за тактическими учениями я давно наблюдаю. Не прибедняйся, всё не так уж плохо. Особенно метание гранаты. О-о-о, да. Метание гранаты, пожалуй, единственное, что у меня действительно более-менее получалось и что я проделывала вот прям с удовольствием. Раз за разом швыряя в цель учебный снаряд, всегда представляла, как взорву какой-нибудь немецкий танк или блиндаж. А там мало ли вдруг и пригодится когда. — Я… — пришлось сделать вид, что от волнения я двух слов не могу связать. Чёрт, ну что положено говорить в таких случаях? — Я буду стараться выполнить клятву, данную своей Родине… — И фюреру, конечно же, — строго поправил меня Вильгельм. — Возьмёшь у Кребса текст присяги и выучишь так, чтобы от зубов отскакивало, ясно? Я с готовностью кивнула, пристегнув соответствующее выражение на моську. Господи, во что я ввязалась, а? Ведь это только одна из моих проблем, а другая… Тьфу, даже думать о таком противно, но может, конечно, мне и показалось чего-то не того.