Ну что там, меня будут расстреливать или как? Хуже самого расстрела только его ожидание. Выстрел прогремел — да не один — одновременно со знакомой до боли командой:
— Майер, ложись! Уходи с линии огня!
Я недоверчиво распахнула глаза, увидев, что Громов с шипением зажимает раненое плечо, а двое парней, стоящих рядом, упали, как подкошенные. За деревьями явно шла какая-то движуха. Не дожидаясь, пока наши сообразят, что немцы сейчас вот-вот отобьют своего «паренька», я плюхнулась за траву, стараясь слиться с ней. Вот же чёрт — руки связаны за спиной — и как мне передвигаться? Невольно вспомнив учения Кребса, я где ползком, где перекатами вроде немного сместилась подальше. Громов на моё счастье первой задачей поставил отбить атаку фашистких гадин.
— Мельников, бросай гранату! Резников, Малышев, отходите к танку! Встретим фрицев как полагается! Остальным стоять до последнего!
Я кое-как заползла за дерево, надеясь, что на меня никто не наткнётся. От наших понятное дело милости ждать не стоит, но и у немцев по идее ко мне будет парочка весьма неловких вопросов. Например, откуда у них взялся загадочный приступ диареи? Каким образом я оказалась здесь с партизанами?
«С кем-то из них по-любому придётся иметь дело», — обрубил мои мечты тихо отсидеться в сторонке здравый смысл.
Так, попробую-ка я встать, чай не совсем уж безнадёжная. Знала бы, что мне приготовила жизнь, училась бы подниматься с пола без помощи рук, быстро бегать и профессионально развешивать спагетти по ушам. Я рискнула выглянуть, что там на полянке делается. Там как раз шла активная перестрелка и было непонятно, на чьей стороне победа. Немцы, которых я успела разглядеть, были не из пехоты Винтера. Ещё я помнила, что Громов увёл часть своих людей. Значит, сейчас с любой стороны придёт подкрепление.
— Малыш! — кто-то сгреб меня в медвежьи объятия. — Живой! — ну надо же какой сентиментальный нацик.
— Да хорош меня тискать, руки лучше развяжи, — пробурчала я, хотя конечно тронуло, что кто-то рад, что я жива.
Кох без напряга справился с верёвкой, а я рассмотрела, что и остальные тоже здесь. Вот они родимые, почти в полном составе: Шнайдер, Бартель, Каспер, Штейн и Фридхельм.
— Мы прижали этих фанатиков с тыла, пока гауптман с нашим лейтенантом отвлекали их прямой атакой, — похвастался Бартель.
— Повезло тебе, Майер, что мы успели, — насмешливо оглядел меня Шнайдер. — Небось обделался, когда они собрались тебя расстрелять? Как ты вообще умудрился попасть в плен к русским?
— Как, как? Они напали на село, пока вы были в госпитале, — что я ещё могла, кроме как привычно врать запоем? — Меня оглушили и сцапали прямо из-под носа Кребса.
— Так обычно и бывает, когда думаешь не головой, а членом, — хмыкнул Шнайдер. — Девка твоя оказалась тварью, подосланной партизанами. Я уверен, это она нам что-то подсыпала. Наш лейтенант ещё побеседует с тобой по этому поводу.
Вот что называется из огня да в полымя. Значит, опять мне светят допросы, и не факт, что Вилли будет всё время верить пареньку, который постоянно влипает в какое-то дерьмище. Сложит два плюс два — что как-то часто в его части случаются повальные болячки. Даже если выкручусь, Винтер теперь точно выпнет меня из пехоты. Восторженно хлопать глазками больше не прокатит.
— Ладно тебе, в плен попадать страшно всем, — примиряюще сказал Кох. — И Карл не виноват, что попался. Русские умеют выбрать момент.
Пока мы тут чесали языками, бой похоже закончился победой немцев. К нам подошёл Кребс, как всегда «нежно» сообщив:
— Приказ прочесать ближайшую территорию и ликвидировать русских. Всех до единого, — Без всяких сантиментов сунул мне в руки винтовку. — Надеюсь, теперь ты вспомнишь, для чего солдату оружие?
Что ж, объективно он прав — ведь тогда в деревне я должна была в оба глаза смотреть по сторонам и стрелять на поражение при малейшем шухере. Не объяснять же ему, что моё «похищение» было делом сугубо добровольным. Во всяком случае в начале.
Я на автомате плелась в конце отряда, стараясь не думать о том, что вижу. Красноармейцы конечно обошлись со мной не самым лучшим образом, но я не желала смерти никому из них. Было жутко видеть окровавленные тела, постоянно попадающиеся на глаза. Правда немцев они в ответ тоже положили прилично. Отвернуться мешало только то, что я надеялась найти Маришку. Отец вряд ли далеко её унёс. Мне хотелось верить, что она каким-то чудом спаслась, ведь среди убитых я её так и не увидела.
— Как вы догадались, что девушка из партизан? — поравнявшись с Фридхельмом, спросила я.
Мы вроде как не общались последнее время, но сейчас пиздострадания на пустом месте были самым последним, что меня заботило. Кто ещё нормально сможет мне рассказать, что за херота происходит вокруг, и не будет с подозрением задумываться, для чего я веду расспросы.
— И ты, и та девушка пропали после того нападения, — Винтер замедлил шаг, явно желая, чтобы остальные не грели уши. — Вильгельм, вернувшись, вызвал подкрепление. Файгль допросил мать девушки, — я помрачнела, представляя в красках, как именно он это делал. Фридхельм не стал щадить мою психику, продолжая. — Конечно она сначала молчала, ему пришлось пригрозить, что убьёт остальных её детей. Файгль считает, что раз девушка оказалась партизанкой, она причастна к нашему отравлению, тем более именно в ту ночь русские и напали. Местный мужик выдал, где находится их лагерь.
Я боялась спросить, чем кончилось дело, ведь в прошлый раз от расстрела людей спасло только то, что мою диверсию получилось выдать за случайность. Синеглазка, видимо, прочитал в моих глазах немой вопрос и добил:
— Гауптаман сжёг деревню и приказал расстрелять русских, всех до одного.
Сказать, что мне стало тошно, — ничего не сказать. Получается, что ни делай — всё бесполезно. Даже если бы я реально замочила всю часть Винтера, на смену им пришли бы другие немцы и провели карательные мероприятия. Чтобы партизанить оказывается мало смелости не бояться пыток и геройски погибнуть. Нужно быть готовым повесить на свою совесть смерти других людей. Хотя сидеть, сложа лапки, и смотреть, как враги орудуют на родной земле, тоже неправильно. Как же оказывается легко стираются и перемешиваются на войне грани добра и зла.
Мы дошли до бывшего лагеря. Я напряглась, ожидая увидеть Олесю или кого-то ещё из выживших при бомбежке. Но похоже, не мы первые сюда дошли — везде лишь мёртвые тела. Пожилой мужчина пытался, видимо, сдвинуть дерево, придавившее Степана, а рядом с ним женщина, привалившаяся к телу матери Маришки. Какой-то паренёк пытался убежать, да так и остался лежать раскинув руки. Олеся нашлась рядом со Степаном. Господи, её же прямо изрешетили — кровавые потёки на виске, груди, шее… Густой острый запах крови и дыма вызывал тошноту. Я привалилась к дереву в надежде, что меня попустит. Фридхельм задержался рядом и встревоженно спросил:
— Ты в порядке? Тебя не ранили?
Я помотала головой, в очередной раз возблагодарив судьбу, что до пыток дело не дошло.
— Они точно больше ничего с тобой не сделали? — синеглазка смотрел красноречивым взглядом давай-поговорим-об-этом.
Психолог ты мой доморощенный, на что это намекаешь? Ведь я «парень». Что, кроме пыток, со мной могли сделать пуритане-русские? Не насиловать же.
— Даже не били особо, — лучше успокоить его нездоровое любопытство, а то мало ли чего нафантазирует. — Допросили, но я ничего им не сказал. Их командир хотел меня передать для усиленного допроса в какой-то военный штаб, но когда прошёл налёт, решили просто расстрелять.
Чего-то, друг, ты мне не договариваешь — примерно такой хештег читался в его глазах. Не пойму, с чего такое недоверие. Он же раньше вроде особо не задумывался, насколько правдоподобна моя ложь. Ладно, спишем на его недогейские чувства, да и вообще по-человечески мог же он испугаться за друга.
Да уж, если бы не предатель-проводник, долго бы наверное немчики блукали по лесу, а так мы довольно быстро вышли к дороге. В лучах восходящего солнца, после полумрака леса я щурилась, как крот. Вся толпа, посланная на зачистку партизан, теперь бодро грузились в машины, собираясь сваливать. Ну правильно! Пришли, перебили народ, что ещё тут делать.
— Вы последние, — недовольно проворчал Кребс. — Давайте быстрее!
— Ох, чёрт, — наклонившись, присвистнул Штейн — у машины оказалось пробито колесо. — Придётся задержаться, парни!
— Это без меня, — сразу скривился Шнайдер, высмотрел отъезжающий мотоцикл и закричал: — Стойте, я с вами!
Ну и пожалуйста. Всё равно много в легковушке не поместится. Не совсем конечно легковушке — машина по типу нашего «Уаза», но опять же не резиновая.
— Я тоже не хочу здесь торчать, — Бартель подошёл к военному грузовику.— Двигайтесь!
— Ну и ладно, нам места больше будет, — добродушно усмехнулся Кох. — Или кто-нибудь ещё хочет быстрее уехать?
Не знаю, кто как, а я точно не хотела. Чем больше у меня будет времени морально подготовиться к беседе по душам с Вилли, тем лучше. И кстати, может, беседовать со мной будет не только он, раз уж Файгль влез в этот замес.
— Садись вперёд, — предложил нашему толстячку Каспер. — Штейн, долго ещё?
— Заканчиваю, — отозвался тот. — Залезайте.
Я всё ещё не могла прийти в себя от того, как быстро жизнь меня загнала обратно к немчикам. Получается, действительно хрен куда скроешься, раз народ наш такой подозрительный. Нет, пожалуй, изначальный план затеряться в Первопрестольной самый оптимальный вариант.
— Что за чёрт? — вскрикнул Каспер.
Штейн, который, закончив с колесом, решил устроить перекур, вдруг осел на землю.
— Кто-то из партизан уцелел! — догадался он.
В подтверждение его слов, мы услышали глухой звук пули, рикошетом пролетевшей по боку машины. Стреляли явно из леса.
— Быстро за руль! — рявкнула я.
Обычно, когда вокруг летали гранаты и снаряды, я была тем ещё тормозом, но в машине было как-то надежнее что ли. По крайней мере, хоть какой-то выход я четко видела — валить отсюда, никуда не сворачивая.
— Кто, я? — затупил Кох.
— Ну, не я же, — они же все по идее прошли обучение вождению, а мне под пули лезть ох как не с руки. — Давай, не тормози, пересаживайся! — Кох правда послушно перелез, но почему-то продолжал тупить. — Чего сидишь, заводи, — я заподозрила, что он малость далёк от машин и всего связанного с ними. — Если забыл, напоминаю — выжимаешь сцепление, потом давишь на газ.
Кох вроде завозился, но мы продолжали стоять. Краем глаза я заметила в зеркале заднего вида смутное движение. Я обернулась и про себя выдала семиэтажную матерную конструкцию — сзади медленно выруливал из леса… танк. Громов, конечно, умничка и молодец, но сейчас я меньше всего хотела его победы. Танк пока что довольно далеко, но если пальнёт в нас снарядом, мало не покажется. Каспер тем временем подстрелил снайпера, который нас расстреливал. По крайней мере, выстрелы из-за деревьев прекратились. Я перегнулась, чтобы поближе рассмотреть, в чём там загвоздка у горе-водителя, и заорала благим матом:
— Кох! С какого чёрта ты насилуешь тормоз? Тебе же было сказано, жми сцепление и газ!
— Я уже на всё подряд жму… Тут столько этих рычагов, — взволнованно бормотал тот. — Что-то не получается…
— Да твою же мать! Там всего три несчастных педали! Если жмёшь на одну, на другую, и машина ни хрена не катится, то третья скорее всего та. Это так сложно понять?
— Нас сейчас размажут по дороге тонким слоем, — причитал Каспер. — И отстреливаться бесполезно, они же в танке!
— Перелазь обратно и поживее! — если Кох не способен газ от тормоза отличить, далеко мы не уедем.
Никогда ещё не приходилось заниматься такой акробатикой, как перемещение с заднего сидения на водительское, но всё когда-то случается в первый раз. Не заботясь, отдавила ли я своим соседям ноги и прочие части тела, я шустро полезла к рулю. Моя ласточка из прошлой жизни ездила на автомате, но на права я училась в районной задрипанной школе вождения. Ездили мы там на таких древних ископаемых, что, я думаю, я легко справлюсь и с этим зверем.
Йу-у-ху-у! Когда б я ещё так вот покаталась, не заморачиваясь об ограничении скорости и прочих подводных камнях правил дорожного движения. Правда я всё время боялась, что мы лишимся колеса или, не дай бог, ещё чего-нибудь важного. Дороги ведь на матушке Руси это что? Либо полужидкое месиво с глубокими колеями, либо выбоины да колдобины. И эта грунтовка не была исключением.
— Ты, оказывается, умеешь водить? — Кох смотрел на меня примерно как на заговорившую кошку.
Я много чего умею, ребята, только вам обо всём знать необязательно.
— Карл, русские разворачивают башню танка прямо на нас, — вот молодец синеглазка, умеет, когда надо, смотреть по сторонам.
— Понял, — я резко газанула, уводя машину влево. Блиин, тут же поле. — Держитесь, потрясёт.
То, что нас безжалостно трясло на рытвинах, это всё херня, а вот то, что по траектории, где мы только что ехали, пронёсся со свистом снаряд, взрывая воронку посреди дороги, это уже чистой воды экшн. Я вообще ни разу не танкист. Вроде и смотрела военные фильмы, но прикинуть, с каким временным отрезком должен полететь следующий бронебойный, не могу.
— Они меняют разворот башни! — теперь уже и Каспер подключился в штурманы.
Я вспомнила, как по дурной молодости угораздило меня связаться с полным беспредельщиком. Не суть сейчас, чем дело кончилось, главное — парень неплохо научил меня делать полицейский разворот. Посреди поля оно конечно экстрим вдвойне, но а какой ещё выход? Ответом на мои выверты стали какие-то невнятные звуки. Коха похоже малость укачало, Каспер нервно хихикал:
— Даже не знаю, кто нас быстрее угробит, малыш, ты или эти танкисты.
Один Фридхельм помалкивал. Невольно забеспокоившись, как там наш неженка, я быстро посмотрела в зеркальце и встретила его спокойный взгляд. Не совсем конечно спокойный, но во всяком случае панику он не поднимал. Ох, не думала, что когда-нибудь скажу такое немцам, но на автомате вырвалось:
— Не ссыте, пацаны, прорвёмся!
Кох покосился вбок — новый снаряд уже взметнул комья земли по сторонам. А я вошла в раж, продолжая дальше петлять зигзагом по полю. Сейчас я никого не предаю, а спасаю свою жизнь, поэтому с чистой совестью оставлю Громова в пролёте.
— Малыш, мы оторвались! — Кох в порыве радости едва меня не придушил.
Да уж, толстячок, ваше счастье, что мы сейчас вынужденно в одной лодке.
Когда мы, покрытые пылью, с дурным азартом в глазах ворвались в деревню, куда перенесли штаб, меня уже поджидал Кребс. Пока Каспер докладывал о наших приключениях, его лицо мрачнело всё больше и больше.
— Майер, своей смертью ты точно не умрёшь, — этому прожжённому вояке я была, как заноза в заднице. Только отвернется — Карл уже встрянет куда-нибудь по самые ушки. — Пойдём, с тобой хотят побеседовать гауптман и наш лейтенант.
Н-да, положение у меня мягко говоря не айс. Не хватает только таблички: «Отдайте меня под трибунал, я дебил». Связался с русской, которая чуть не угробила всю часть, позволил захватить себя в плен… Счетчик грехов у Карлуши намотал прилично.
— Как русским удалось захватить тебя в плен? — Файгль пристально елозил глазёнками по моей физиономии.
Так, никаких милых гримасок. Это не доверчивый Винтер. Держим покер-фейс.
— После взрыва гранаты у меня на какое-то время пропал слух. Кто-то из русских подкрался сзади и оглушил меня, — пусть лезет проверять, на затылке у меня до сих пор красовалась небольшая шишка. — Очнулся я в лесу.
— Тебя допрашивали?
Вот же чёрт, у Файгля такой же покер-фейс. И Кребс с Вильгельмом тоже стоят, как истуканы. Блядь, да как же достало всё!
— Допрашивали.
Я пыталась припомнить, как у немцев обстояли дела с побывавшими в плену солдатами. Насчёт позиции наших я знала, что, если попался в плен, лучше сразу застрелиться, ибо по возвращении на родину НКВДшники всю душу вытрясут. Эти товарищи по-моему лояльнее, а там не знаю.
— Я ничего им не сказал. Даже своего имени.
— Имя и звание скрывать не было необходимости, — слабая улыбка скользнула по тонким губам гауптмана.— Но ты молодец, показал, что мы можем держаться не хуже их партизан. Ты смог узнать что-то полезное?
— К сожалению нет. Меня связали и держали в какой-то берлоге из веток. Когда прошёл налет, их главный сказал мне, что я приговариваюсь к расстрелу, — без колебаний выдала я.
— Ты знал о том, что девчонка, с которой вы кувыркались на сеновале, партизанка? — прищурился Файгль. — Может, заметил что-то подозрительное и не хотел её выдавать?
— Нет, — не отводя честного взгляда от его лица, уверенно ответила я. — С чего бы мне так делать? Так уж получилось, что мы… — я вроде как стыдливо замялась. Блин, мужики, догадайтесь сами, что я имею в виду. — …но если бы я её уличил, то молчать бы не стал.
— Что скажете, Винтер? — Файгль кивнул на меня.
— Скажу, что вы поторопились с решением оставить мальчишку на фронте, — ровным голосом ответил Вильгельм. — У него абсолютно нет реакции, в бою он впадает в ступор. Связался с русской девчонкой и даже не заметил, что она замыслила диверсию. Я бы отправил его на обучение, здесь ни у кого нет возможности всё время с ним нянчиться.
— Вы несправедливы к мальчишке, — улыбнулся Файгль. — Насчёт русской надо было вовремя ему подсказать, что не следует воспринимать их как равных. Кстати, не один Карл проморгал её вылазки к партизанам. А что касаемо его навыков — я думаю, он научится. Ведь сегодня он как-никак спас жизнь троим солдатам.
— Почему ты не сказал раньше, что умеешь водить машину? — неожиданно вякнул до этого молчавший фельдфебель.
— Да собственно прав-то у меня нет. У отца была авто мастерская, и я немного пробовал ездить. Так, пару раз. Не думал, что это так важно, вот и не говорил, — чувствуя, что вроде мне в очередной раз худо-бедно поверили, дальше врать пошло как-то полегче.
— Я надеюсь, мой мальчик, ты сделал правильные выводы, — менторским тоном задвигал Файгль. — Никому из русских нельзя доверять. Ни мужчине, ни женщине, ни ребёнку. Это война идеалов, двух политических систем. Мы предоставляем им возможность принять новый уклад, но все несогласные должны быть уничтожены. Просто делай то, что от тебя требуется и будь всё время начеку. Ты меня понял?
— Да, герр гауптман, — покаянно закивала я.
Я стала можно сказать героем дня — парни заценили мой форсаж, только как-то это не радовало. Нет, сожаления, что спасла этих чудиков, меня не посетили, но раздрай на душе царил знатный. По совести оно выходило так, что я должна была позволить Громову поджарить нас в машине. Ну ладно, геройское самоубийство совсем не моя тема. Но как можно не желать смерти фашистким тварюгам это уже вопрос интересный. Приходилось признаться, что я всё-таки немного привязалась к этим чудищам. Не ко всем конечно — Шнайдера, например, до сих пор терпеть не могу и вряд ли что-то поменяется. Но вот синеглазка, Кох, Каспер, да даже Вилли — им я смерти точно не желала. Также не могло радовать весьма туманное будущее. Как жить-то теперь? То, что мне придётся ещё какое-то время ломать среди немцев комедию, это понятно. Но вот не хотелось бы начинать всё заново в другой роте. Я ведь так и не знала, оставит ли меня Вилли или сплавит гауптману. Файгль вон от меня в полном восторге, непонятно правда почему. Всё равно я мысленно упиралась всеми руками и ногами против того, чтобы перейти под его командование. Господи, мне всего и нужно каким-то чудом продержаться, если я ничего не путаю в исторических датах, ещё пару месяцев.
***
— Зачем нас везут в город? — недоумённо спросил Каспер.
Да какая тебе разница? Обычно вы прёте, куда прикажут, не думая, как толпа зомби.
— Войска СС запросили помощь основной армии, — кратко ответил Кребс.
Что, не справляются? Столько приходится убивать, что нужна помощь? Мы въехали в Кричев. Я так скоро стану знатоком Белоруссии. Когда-то мечтала съездить в Брестскую крепость. За малым не попала и там в центр событий. Как всё-таки жутко выглядят города в оккупации. Деревни, где мы останавливались на постой, всё же особо не трогали, а здесь повсюду стёсанные бомбежками стены зданий, зияющие пустотой проемы окон. На улицах груды щебня, битого кирпича, осколков шифера. Люди, которые изредка встречались, выглядели ужасно — запуганные, лица отмечены той болью, когда теряешь кого-то близкого. Наверное, у многих на фронте отцы, мужья, братья. А ведь это только начало войны. Откуда у наших людей было столько мужества держаться, не сдаваясь долгие годы?
Нас привезли на городскую площадь.
— Вытряхивайтесь и поживее! — поторопил нас Кребс.
Я чуть ли не первой спрыгнула и в ожидании дальнейших приказов залипла на старую афишную тумбу. Точнее на объявление, наклеенное поверх красочных афиш ещё с того, счастливого довоенного времени. На грубой бумаге было отпечатано по-русски и по-немецки:
«Все жиды города Кричева и его окрестностей должны явиться в понедельник 29 сентября 1941 года к 8 часам утра на угол Мельниковской и Докторовской (возле кладбищ). Взять с собой документы, деньги, ценные вещи, а также тёплую одежду, бельё и прочее.
Кто из жидов не выполнит этого распоряжения и будет найден в другом месте, будет расстрелян. Кто из граждан проникнет в оставленные жидами квартиры и присвоит себе вещи, будет расстрелян».
Я заметила что Кребс по два-три человека рассовывает бойцов в близлежащие переулки. Что за херота здесь готовится?
— Здесь будет проводиться операция СС, — Кребс что ещё и мысли умеет читать? — Майер, Винтер, Каспер, сюда! Стойте здесь, приказ никого не впускать и не выпускать.
Ничего не пойму, зачем в каждом переулке расставлять часовых, если боевых действий в городе не проходит?
Мы стояли, так и не поняв толком, что от нас требуется. Каспер со скучающим видом целился в крадущуюся по крыше сарая кошку. Синеглазка как всегда выглядел так, словно невинное дитяко, заброшенное в самый разгар разгульной вакханалии. Я же задницей чуяла очередную крипоту.
Эсэсовские ублюдки появились внезапно — подъехала пара военных грузовиков. И если бы только они — с ними приехали знаменитые полицаи. Похоже, действительно хохлы. По виду полуграмотные хитрожопые мужики и болтают на характерной национальной мове. Помощнички шустро ломанулись в подъезд дома и, когда они стали выгонять оттуда перепуганных жителей, я догадалась, что здесь творится. Это те самые жуткие зачистки евреев. Мужики гнали всех подряд: женщин, детей, стариков — причем не скупились на пинки и зуботычины. Парни надо сказать прифигели от такой картины.
— Что они делают, это же гражданские, — растерянно спросил Каспер.
Фридхельм смотрел с неподдельным ужасом, как полицаи стали гнать дубинками людей к машинам. Их наверное собираются отправить в концлагерь? А гады из СС даже руки не стали пачкать, стояли и преспокойненько наблюдали за тем, что происходит. И всё-таки зачем вызвали ещё и нас? Краем глаза я увидела, как девочка лет восьми пытается в суматохе ускользнуть обратно к подъезду. Вот зачем — наконец-то дошло до меня — чтобы не дать ускользнуть никому из них. Здоровенный полицай перехватил её поперёк живота и, не обращая внимание на плач, потащил к остальным:
— Ах ты жидовка, тикать удумала?
— Эй, а ну стоять! — крикнул Каспер ему в спину.
Мужик никак не прореагировал, и тот сразу схватился за винтовку, прицеливаясь.
— Отпусти ребёнка сейчас же! — Винтер, продублировал приказ на русском.
Мудила полицай прикинулся бревном с глазами. Застыл, мол моя твоя не понимать. К счастью, наш Вилли всегда умел нарисоваться вовремя.
— Что здесь происходит? Отпустите ребёнка.
Мудила стоял, не шелохнувшись. Винтер кивнул братцу, как эксперту в русском, и тот повторил:
— Отпусти её!
О, а это у нас кто? К нам уверенно топал очередной эсэсовский хрен. Ну и наглая же у него самоуверенная морда. Хотя наверное и есть с чего, судя по количеству всякой дребедени на форме. Небрежно махнул рукой хохлу и зигнул Вилли:
— Герр лейтенант!
Тот, отдавая честь, ответил:
— Герр штурмбаннфюрер!
— Что тут происходит? — скривился этот гад. — Девочка, как и все остальные евреи, находится в ведении нашей части.
— Гражданские в зоне боевых действий находятся в ведении вермахта, — смело возразил Винтер.
— Это не гражданское лицо, а всего лишь еврейка, — мужик, я смотрю, без комплексов или мало что слышал об элементарном этикете. Закинул в пасть какую-то конфету и чуть ли не чавкал в лицо Винтеру. — Приказ есть приказ, сами знаете.
— Сомневаюсь, что фюрер приказывал связываться со всяким отребьем, — презрительно кивнул Вилли в сторону хохлов. — Есть же в конце концов честь офицера. Девочка остаётся у нас.
Штурмбанфюрер снисходительно слушал Винтера, нагло жуя конфеты, затем пожал плечами:
— Как хотите, лейтенант.
Он снова небрежно кивнул хохлу, и тот, словно послушная псина, выпустил девочку и побежал к своим. Винтер, уверенный, что всё удачно разрулил, снова зигнул коллеге и повернулся, чтобы идти. То, что сделал этот гад, не ожидал никто низ нас. Сначала дружелюбно протянул девочке жестянку с леденцами, дождался, пока ничего не понимающий ребёнок автоматически возьмёт конфету, и резко перехватил её за шею. Затем хладнокровно выстрелил в затылок девочки.
— Ах ты выродок, — тихо прошипела я, всё ещё не веря глазам.
Фридхельм сдавленно вскрикнул, Каспер перепугано смотрел, как немец небрежно, словно куклу, отшвырнул в сторону тельце ребёнка. Даже у Вильгельма дрогнули губы, когда он обернулся на звук выстрела.
Эсэсовская мразь, как ни в чем не бывало, отёр брызги крови с лица и, не глядя на нас, пошёл к своим. Вильгельм первый взял себя в руки. Чуть дрогнувшим голосом сказал:
— Мы сделали, что могли. Поменьше думайте о том, что видели.
Как у тебя всё просто, Винтер. Вроде и сердобольный, и справедливый, но я хорошо знала цену этой мнимой безобидности. Толку от моральных принципов, если не готов их отстоять? Ну вот как можно жить с насквозь промытыми мозгами? Хотя с другой стороны, что он бы сделал? Поднял оружие против своих и гордо отправился под трибунал, перед этим посетив подвалы гестапо? Не могу я его обвинять в том, в чём грешна сама. Вроде как выбирать не приходится, но градус мерзости от того, что мы творим, ниже не станет. В гробовом молчании мы вернулись в деревню. Я даже не хотела знать, что видели остальные.
И хотя все были немного подавлены сегодняшним рейдом, за обедом скользкая тема всплыла сама собой. Поскольку в деревне сейчас толклись несколько военных частей, и погода позволяла, парни устроились трапезничать на улице. Я протиснулась с миской к общему столу как раз к началу жаркой дискуссии.
— Это же ради чистоты нашей расы, — поучал народ Шнайдер.
— Ей было не больше одиннадцати, — в сердцах бросил ложку на стол Каспер.
Я думаю, наш блондинистый козёл просто не видел своими глазами, как это жутко, вот и повторяет заученное дерьмо:
— Евреи портят немецкую кровь.
Идиотище, да у вас в каждом пятом сто пудово есть примесь этой самой еврейской крови. Неслучайно арийская раса делилась на несколько групп по степени чистоты. От всех сразу одним махом Гитлеру не позволил избавиться элементарный расчёт. Если уж затеял крупномасштабную войну, ясен хер, нужна огромная армия.
— Заткнись, Шнайдер, — не выдержал Вербински.
— Но это написано в «майн кампф».
Вот не пойму, он действительно такой прям идейный или просто тупой? Ведь потихоньку у многих начинали сползать розовые очки с носа.
— А ты умеешь читать? — нежданчиком огрызнулся синеглазка.
Я только сейчас заметила, что он какой-то нервный, есть уселся отдельно. Что там происходит с его нежной психикой, непонятно. Подозреваю, что ничего хорошего. Подойти, что ли, побеседовать по душам? Не, сначала надо самой прийти в норму.
— Мы защищаем нашу Родину, — поддержал дружбана Бартель.
Господи, иногда мне кажется, что я единственный адекват среди психов.
— А что они делают? — усмехнулся Кох. — Тоже самое.
Я отвлеклась, наблюдая, как из штаба выходит Вильгельм. Какой-то дёрганый, с посеревшим лицом. Что там интересно с ним делали? А тут ещё по закону подлости к нам пожаловал штурмбаннфюрер собственной персоной. Уж не знаю, что он там ему сказал, да только Винтер, резко сменив траекторию движения, подошёл к нам.
— Внимание! — он присел на лавку и немного завис, видимо, собираясь с мыслями.
Подозреваю получил от начальства люлей за свою сердобольность и теперь должен как-то подать, что мы должны мочить всех без разбора, как и учат «доблестные» эсэсовцы. И, да, примерно это он нам и поведал.
— Вы должны понимать, что на этой войне мы действуем по новым правилам. Приказы не должны подвергаться сомнениям ввиду личных причин. Мы не можем подвести нашего фюрера. Назад пути нет — обеспечим победу Германии любой ценой.
* * *
Я сейчас не могла спокойно смотреть ни на кого из них. Отошла подальше за село и не заметила, как ноги принесли меня к реке. Я рассеянно брела вдоль берега и не сразу заметила назойливое жужжание над ухом. Что за чёрт, откуда здесь столько мух? Переведя глаза вниз, я вскрикнула — земля была пропитана густой бордовой кровью. Идиотка, как я раньше не заметила этот уже знакомый острый запах. Точнее что-то такое я отметила краем сознания, но списала на глюки. Слишком часто последнее время меня стал окружать запах крови и смерти. Спотыкаясь, я отступала, не смотря, куда иду. В ушах словно стоял похоронный звон. Вот что значит выражение «земля, пропитанная кровью». В буквальном смысле это запредельно жутко. В очередной раз споткнувшись, я едва не улетела в какой-то овраг и не смогла сдержать вопля ужаса. Это просто ожившая картина из моих кошмаров — мёртвые тела, очень много тел. Мужчины, женщины, дети лежат вповалку в крови. Лица искажены ужасом, болью, открытые глаза смотрят в небо застывшим взглядом. Вот оказывается куда эсэсовцы вывезли городских на расстрел. Люди, виновные только в том, что уродились евреями. Которые, блядь, проживая в другом государстве, умудрились чем-то помешать арийским выродкам! Ноги словно приросли к земле, я не в силах была сделать ни шага.
Внезапно моё внимание привлёк слабый не то вой, не то плач. Неужели кто-то умудрился выжить? Я прислушалась — звуки неслись снизу. Переборов себя, спрыгнула прямо в кучу мёртвых тел. Убедилась, что мне ничего не послышалось — плач теперь отчётливо слышался в самом низу ямы. Глубоко вдохнув, борясь с подступающей истерикой, я сдвигала уже застывшие тела, пытаясь найти этого везунчика. Никогда до этого я не касалась, да и не видела ни одного покойника. Жизнь в этом плане меня баловала. Мне всё ещё казалось, что это дурной сон, что это не я, пачкая руки чужой кровью, перекидываю мёртвые тела в стороны. Этот запах смерти наверное останется на моей коже, одежде навсегда. Дыхание подозрительно срывалось на судорожные всхлипывания, хотя до этого я не причисляла себя к людям, подверженным паническим атакам. Чую обморок уже где-то близко.
Внезапно мою ладонь крепко стиснула чья-то рука, и я снова заорала. Сообразив, что это и есть выживший человек, я потянула на себя руку. Из-за тела молодой девушки постепенно появился… мальчишка? Он смотрел на меня в таком же ужасе, как и я на него. На лице, покрытом пылью и кровью, светлели дорожки от слёз. Он тихо скулил на одной ноте и я испугалась, что ребёнок ранен.
—
Не бойся, — насрать мне сейчас опасно или нет говорить по-русски. —
Я помогу.
Крепче перехватив его ручонку, я извлекла его из-под убитых. Мальчику навскидку лет десять, и он продолжал перепуганно дрожать. Беглый осмотр показал, что явных ран нет. Хотя чёрт его знает, он весь перепачкан в крови.
—
Послушай, в этом селе сейчас немцы, — медленно, стараясь не напугать его ещё больше, говорила я. —
Тебе есть куда пойти?
Он невнятно мотал головой и я вздохнула. Не уверена, что если приведу его с собой, тот же Файгль не добьет мальчишку. Вилли может и пожалел бы, но гауптман железобетонно придерживается гитлеровской ереси.
—
Тебе надо спрятаться, — повторила я. —
Знаешь кого-нибудь, кто может помочь?
—
Тётка… в городе, — охрипшим от плача голосом ответил он.
—
Сможешь незаметно добраться? — постепенно мальчишка успокаивался, но на меня поглядывал недоверчиво. —
Не бойся, если бы я хотела тебя убить, не стала бы доставать отсюда.
В голубых глазёнках по-прежнему ничего кроме страха. Я тебя понимаю, малыш, трудно верить кому-то после того, то с тобой сделали. Надо сыграть на чём-то понятном ему, внушающим доверие.
—
Веришь в победу Красной армии? — дождалась утвердительного кивка. —
Так вот ты тоже можешь им помочь — не дай себя сцапать фрицам. Сейчас спрячься, а ночью попробуй добраться в город.
—
А ты разве не фриц? — наконец-то задал он логичный вопрос.
—
Своя я, русская, — язык не поворачивался нести ребёнку чушь про партизанку на задании.
Мальчик, всё ещё недоверчиво глядя на меня, отодвинулся и серьёзно сказал:
—
Ежели выдашь меня, пусть не будет тебе покоя даже на том свете.
Вот уж точно сказано. Правда я понять не могу, за что получила такой «подарочек» от вселенной. Ну, значит, было за что, какая теперь разница.
—
Главное сейчас сиди, не высовывайся, — напомнила я и полезла обратно.
Как-то гадко оставлять ребёнка среди кучи трупов, но больше ничего для него я сейчас не могу сделать. Раз он местный, буду надеяться, что он сможет ночью просочиться к своей тётке.
Выбравшись и отойдя на безопасное расстояние, я столкнулась с младшим Винтером. Он видно тоже успел потоптаться по кровушке — в глазах какая-то отчаянная паника, на щеке кровавый след от прихлопнутой мухи. Его судорожные вдохи подозрительно смахивают на сдавленные рыдания. Сейчас я не чувствовала ничего, кроме горячей, обжигающей ненависти ко всем, кто причастен к этой войне, и встретила я его отнюдь не сочувствующим взглядом. Ну, а как ты хотел, мальчик, смотри, что творят такие, как ты, люди идеальной расы и высокой морали и интеллекта. Смотри и не отворачивайся. Стоит ли макаться в такую грязь по велению какой-то мрази? И тут безобидный солнечный мальчик меня удивил.
— Сегодня погиб Штейн и ещё парни из части Файгля. Они не вернутся к своим матерям, за что они погибли? Ради чего останутся гнить в чужой земле? Оставив после себя это? — судорожно кивнул на кроваво-бордовую землю. — Их будут помнить, как невинно убитых жертв, а мы останемся в истории как убийцы!
Я вспомнила своё время — война в Сирии, на Украине. Люди не учатся на ошибках.
— Так уж вышло — единственное, что за столетия истории в совершенстве освоили люди, это убивать.
С неожиданной злостью он крикнул:
— Это то, чего ты хотел, Карл? Для этого ты сбежал на фронт, да? Нравится?
О-о-о, да у кого-то похоже истерика. Кстати, мысли такие же, как и у меня. Я медленно покачала головой.
— Тогда для чего ты здесь? — срывающимся голосом снова выкрикнул он. — Хочешь превратиться в такую же бездушную тварь как те, что расстреляли мирных жителей?
— Я смотрю ты у нас добренький. Пацифист, да? — не осталась в долгу я. — И толку? Как долго ты будешь отсиживаться в стороне во время таких карательных зачисток? Кончится всё тем, что ты тоже превратишься в бездушную мразь, разве нет?
Увидев на его мордашке выражение неподдельной боли и отчаяния, меня на пару секунд кольнула совесть. Ну зачем правда было морально бить того, кто и так осознает в полной мере, какие они сволочи? Но он тоже хорош — озвучил все мои тайные мысли и переживания. Со стороны это звучало совсем уж горько-безнадёжно. Я ведь, поддаваясь трусости в стремлении спасти свою задницу, действительно рискую дойти неизвестно до каких глубин морального падения. Рано или поздно наверняка назреет такая ситуёвина, когда мне прикажут расстрелять неугодных русских или евреев. Это настолько тяжко, что в голове периодически мелькает мысль — а не нахер ли всё? Можно я больше не буду вот таким вот мерзким образом барахтаться за свою однозначно не бесконечную жизнь?
