«Наряду с операциями по окружению советских армий на востоке было начато наступление на столицу Украины — Киев. После отважного прорыва сильных укреплений на западном берегу Днепра наши войска вошли в город. Над цитаделью Киева с сегодняшнего утра развевается немецкое военное знамя».
«Наступательные операции на восток от Днепра неудержимо идут вперёд. В боях за укрепления Ленинграда имеем крупные успехи…»
«Сотни бомб сброшены на порт Одессы».
Из радиоточки постоянно доносились ободряющие вести, но с каждым днём мне всё больше не по себе. Всё и по всем фронтам идёт не так, и впервые я не чувствую уверенности в том, что делаю. Схема «получил приказ-выполнил» как-то незаметно перестала работать. Будто мало мне проблем с Фридхельмом, так ещё и этот мальчишка откуда-то взялся на мою голову. С самого начала я хотел вернуть сбежавшего малолетку домой, чувствовал ведь, что фронт — это не для него. И что мы имеем сейчас? От Карла одни проблемы: то самовольно сбежал, преследуя русскую партизанку, то умудрился попасть в плен. Как только русские идут в атаку, Кребс или я чуть ли не на руках его в окопы сносим. Я уж молчу о тех отвратительных слухах, которые ходили о них с моим братом. Я сам однажды застал их в довольно двусмысленной ситуации — пьяный в дымину Фридхельм обнимал мальчишку и вроде как даже поцеловал. Разнос я брату устроил страшный. До сих пор остаётся под вопросом, действительно ли он по-дружески привязался к Карлу, или он всё же из тех больных, которые предпочитают однополые отношения. Карл правда настолько искренне отрицал такую версию, когда я всё же решился с ним поговорить, что стало немного стыдно. Мальчишка действительно мог даже и не подозревать, что существует такая мерзость. А после того, как он, смущаясь, стал уединяться с ладной русской девицей на сеновале, мои подозрения окончательно развеялись. Фридхельм всегда был немного не от мира сего. Мне хватает и того, что он ведёт себя на войне, как перепуганная девица, и не следит за языком, болтая лишнего. Я конечно люблю его, но как же надоело следить, чтоб он никуда не встрял в то время, когда должен сосредоточить всё внимание на боевых операциях. Но с другой стороны, что с ним было бы, если бы он попал по распределению в другую часть? Таким как он вообще по-хорошему не стоило отправляться на войну. Но как бы он смог избежать обязательного призыва? Фюреру сейчас нужен каждый солдат, и я всё ещё хочу надеяться, что Фридхельм проникнется своим долгом Родине и перестанет валять дурака. Что касается Карла, я решил настоятельно добиваться его отправки в Германию. Пусть пройдёт квалифицированную подготовку в каком-нибудь военном училище. Если Кребсу не удается обучить его даже правильно держать винтовку, ему здесь нечего делать. Когда-нибудь рядом не окажется никого, кто его прикроет, и мальчишка погибнет бесславной смертью. Я был уверен, что проблем не возникнет, особенно после нехорошей истории с его пленом, но этому мелкому засранцу удалось предстать в глазах Файгля чуть ли не героем. Мальчишка каким-то образом толково ответил на все каверзные вопросы гауптмана и с таким искренним смущением каялся в интрижке с русской, что тот не поддержал моё решение. Тем более Карл, оказывается, неплохо водит машину, спас моих парней. Может с него и будет толк. Мальчишка, если отбросить его отвратительные успехи в стрельбе, довольно выносливый, и я по-прежнему вижу его рвение служить Родине. А вообще давно пора уже выяснить, кто он такой. Парни болтают, что он сирота, и ведь действительно за столько времени ему не приходило ни одного письма. Да собственно, и он не писал никому. И вот ещё что странно — откуда такое рвение досрочно идти в армию, если он боится каждой атаки? Можно было бы конечно заподозрить, что он подосланный шпион, но уж слишком мал по возрасту. Чтобы грамотно маскироваться и незаметно передавать данные нужен, как ни крути, опыт, а он всего лишь подросток. Может, я и неоправданно снисходителен к нему. К чему отрицать — за это время по-своему к нему привязался. Карл с таким искренним восхищением всегда смотрит на меня. Да и опять же действительно старается всему учиться. По крайней мере, если даже и боится идти на передовую, то в отличие от Фридхельма борется со своими страхами. И постоять за себя может, это я тоже понял. Я нашёл взглядом Карла, сидевшего на бревне, словно нахохлившийся воробышек. Сегодня, когда увидел его связанного под прицелом у русских, думал только об одном — успеть перестрелять этих чертовых партизан до того, как они убьют мальчишку. Он вообще чудом не погиб в этой перестрелке. Что же мне с тобой делать, Карл? Домой бы я его отправил охотно, но вот передать в другую часть? Не уверен, что какой-нибудь суровый командир будет снисходителен к слабенькому пареньку. Мне же не привыкать — вон за Фридхельмом глаз да глаз нужен. Ну что ж, буду присматривать за обоими. По крайней мере, хотя бы что-то полезное на войне делать он умеет. Пойду, пожалуй, обрадую Кребса, что он получает своего подопечного на усиленное обучение. — Разве можно вот так расстреливать гражданских? — Я слышал, евреи должны жить в специальных гетто… — Сначала мы расстреливаем военнопленных, теперь уже и детей… Каждое слово тяжёлым ударом отзывалось внутри меня, но я не мог подойти к парням и заставить их молчать. Ведь они правы — эта война перестала подчиняться любым правилам и законам. Что я должен сказать им? Что не смог сегодня остановить более высокого по званию командира, который расстрелял десятилетнюю девочку? Что я снова и снова отправлю их выполнять гнусные приказы? Я даже не мог обсудить это с Файглем. Подозреваю, что это бесполезно. Помнится, именно он приказал расстрелять пленного комиссара. Поэтому я молча слушал обсуждения наших дальнейших передвижений. — До Москвы осталось пятьсот километров. Русские предпринимают последнюю попытку остановить атаку армии «Центр». Сейчас затишье, и у вас есть время подготовиться к наступлению. Офицеры, отдав честь, начали расходиться. Я тоже повернулся, чтобы уйти, как вдруг услышал спокойное: — Лейтенант Винтер, задержитесь ненадолго. Вы с ума сошли? — укоризненно спросил гауптман. — Разве можно говорить такое штурмбаннфюреру СС? — Он на моих глазах расстрелял ребёнка, — вряд ли Файгль поймёт меня, но всё же я до последнего отказывался верить, что офицеры могут позволить себе подобную бесчеловечность. — Все евреи — партизаны, и мы сейчас на войне, — вкрадчиво сказал он, подходя ближе. — Это уже нельзя назвать войной, если убиваешь всех без разбора. — Вы не правы, это война. И притом очень важная для фюрера. — Если мы её проиграем, то никогда не сможем оправдать всё, что совершили. Теперь он стоял совсем близко, глядя мне в глаза, словно пытаясь прощупать насколько далеко я зайду в своих выводах. Я решился продолжить: — От нас отвернётся даже Бог. И тем более нас не спасёт фюрер. Лёгкое смятение промелькнуло в его спокойном взгляде, и после небольшой паузы он ответил: — Значит, мы не должны её проиграть. Вы мой лучший командир. У вас есть все возможности пойти дальше. Не портите свою карьеру. Что ж, всё предельно ясно — ещё одну промашку мне не простят. Я кивнул и повернулся, чтобы окончательно уйти. Мне в спину донеслось: — Вильгельм, того мира, который вы знали, больше нет. Теперь всё будет по-другому. Не все народы имеют право на будущее. Евреев в новом мире быть не должно. Я вышел из штаба, испытывая бессильную горечь. Против существующего режима нельзя выступать — я конечно понимал это, но впервые столкнулся с необходимостью ломать усвоенные принципы. А ведь на мне лежит ответственность за солдат. Я должен как-то донести до парней, что им придётся забыть законы военного Кодекса и стать убийцами. Одно дело, когда сражаешься с равным врагом, другое — расстреливать беззащитных. Я направился к ним, собираясь с мыслями, продумывая, что сейчас скажу. Многие потрясены бесчеловечным поступком штурмбаннфюрера. Если не переменить этот настрой, там и до бунта недалеко. Как бы ни было тяжело признавать, но для солдат лучшее — поменьше думать о приказах. Я должен убедить их исполнять без колебаний всё, что приведёт нас к победе. Мимо меня медленно проехала машина, остановившись у штаба. И что здесь делает этот ублюдок? Да ещё и явно желает со мной пообщаться. — Лейтенант, извините за вчерашнее. В ледяных глазах штурмбаннфюрера я не видел ни капли раскаяния. Скорее всего, Файгль постарался заочно пригасить конфликт между нами. Продолжать бунт я естественно не собирался, поэтому молча продолжал слушать. — Это было лишним. Видите, какая коварная еврейская кровь? Она распространяется быстро, как зараза. Поэтому евреи так опасны. Намёк был более чем ясен. Если я позволю себе ещё раз обсуждать решения Вермахта, разделю участь тех, кому посочувствовал. Я развернулся, не в силах больше смотреть на этого самодовольного козла. Краем глаза увидел, что Фридхельм, бросив недоеденный суп, резко поднялся. Как бы ни было сейчас мне тошно, я должен в первую очередь поговорить с ним, убедиться, что он не собирается наделать глупостей. — Стой, — я едва успел перехватить его. — Ты куда? — Я что, не имею права шагу ступить без твоего разрешения? — неожиданно огрызнулся он, посмотрел мне в глаза и нехотя добавил: — Пойду пройдусь. Я не могу спокойно слушать дерьмо, которое несёт Шнайдер. — Нравится нам это или нет, но фюрер поставил цель очистить пространство от неугодных народов и политических режимов, угрожающих Германии. — То есть ты спокойно позволил убедить себя в том, что произошедшее сегодня — это абсолютно нормально? — с горечью спросил он, продолжая укоряюще смотреть на меня. — Ты тоже готов стрелять в женщин и детей? — Да! — рявкнул, понимая, что не могу ответить по-другому, и чуть не отшатнулся от пронзительной боли в родных глазах. — Если мы начнём оспаривать приказы, станем предателями. Этого я точно не допущу ни для себя, ни для тебя. — Пусти, — как-то сник он и сбросил с плеча мою руку, невесело усмехнувшись. — Не бойся, я не собираюсь дезертировать. Я отступил. Пусть пройдётся, придёт в себя. Меня ждала другая задача — я так и не поговорил со своими солдатами. Они как раз закончили обедать и пока были все в сборе. Я не стал тянуть и подошёл к ним: — Внимание.* * *
Нет, он меня точно сведёт раньше времени в могилу своими выходками! Сначала я даже не понял, в чём дело. Когда русский бомбардировщик открыл огонь, я был занят тем, как отбить атаку. Благо Каспер и Шнайдер не зря учились обращаться с пулемётом. В этот раз никто не пострадал, русские лишь разнесли пару своих же изб. В суете, отдавая приказы усилить наблюдение, максимально быстро потушить пожар, я не сразу понял, на кого так возмущённо орут парни. — Ты, сволочь, едва нас всех не угробил! — Если выйдешь после такого сухим из воды, я лично врежу тебе и не один раз! — Тебе не место в нашей роте! Что за чертовщина происходит? Почему они обвиняют Фридхельма? Ко мне подошёл Кребс, докладывая, что Фридхельм был в карауле и, как утверждает Каспер, специально не потушил сигарету, когда они заметили кружащий в небе самолёт. Каждое слово фельдфебеля каменной тяжестью ложилось на сердце. Если бы брат сделал такое по дурости, ещё ладно, я бы пережил. Но он что, действительно решил погибнуть? Не думал, что тянет за собой и остальных? И как я должен на это реагировать? Разговоры бесполезны — ничего нового я сказать ему не мог. Всё было сказано днём, да и не дурак он, всё ведь понимает. Какого же тогда чёрта вытворяет такие идиотские поступки? Если мозги не встанут на место, что будет следующим? Сорвётся и перестреляет своих же? И как я должен его защищать? Пока что знал одно — трибунала я допустить не могу. — Этот инцидент не должен отразиться ни в одном рапорте, — я понимал, что Кребс может сейчас много чего мне возразить. — Я приму меры, и такого больше не повторится. Кребс молчал. Сейчас всё зависит от того, смогу ли я убедить его. — Он ещё глупый мальчишка. Он не осмелится по-настоящему устроить бунт. Это был срыв. — Вы же понимаете, герр лейтенант, даже если я буду молчать, в роте будут недовольны тем, что он останется безнаказанным, — веско ответил фельдфебель. Теперь молчал я. Понимая, к чему он клонит, я не решался прямо озвучить свой ответ. — Вам придётся закрыть глаза ещё на один инцидент, — уточнил Кребс. Я смог только кивнуть. Ведь выхода другого-то и нет. Или я официально дам делу ход, или закрою глаза на то, что парни по-свойски проучат брата. Фридхельм никогда не умел особо драться, значит, получит пару тычков и затрещин. Может, тогда поймёт, что не всегда старший брат сможет прикрывать последствия его идиотских поступков. Как же я пожалел, что позволил эту сделку с совестью. Лучше бы унизился и просил снисхождения у гауптмана. Я думал, парни пару раз врежут и припугнут Фридхельма, но всё зашло намного дальше. Никто не признается, что там вышло, но они словно с цепи сорвались. Особенно Шнайдер. И неизвестно, чем бы закончилось эта драка, точнее избиение, если бы не Карл. Я всё же решил вмешаться после того, как испуганный мальчишка нашёл меня, наивно полагая, что я накажу виновных. Когда я увидел Фридхельма — без сознания лежащим на полу, в крови, — почувствовал себя предателем. Я же годами привык защищать его от всех, а сегодня позволил сделать такое. Карл, который имел все основания злиться, — ведь он тоже мог погибнуть вчера ночью — и то, не раздумывая, бросился на помощь. А я, родной брат тянул до последнего. Но что сделано, то сделано. Фридхельма надо отправить в госпиталь, и в первую очередь я распорядился отнести его в машину. Со злостью посмотрел на Шнайдера. Как боец он хорош, но никогда не может вовремя остановиться. Ведь Фридхельм вряд ли бил в ответ, а у него руки чуть ли не по локоть в его крови. И я даже не могу никак его привлечь, если не хочу дальнейших ненужных разбирательств. Перехватил красноречивые взгляды, которыми обменялись Карл со Шнайдером и почувствовал новую волну злости. О драке этих двоих я тоже слышал, хотя Карл и не стал жаловаться. Я не допущу, чтобы взрослый мужчина избивал мальчишку. — Чтоб я больше не слышал о подобных инцидентах, ясно? — я выразительно смотрел на Шнайдера, давая понять, что больше послаблений не будет. Немного успокаивало одно — Фридхельм скорее всего в том госпитале, где работает Чарли. Она проследит, чтобы с ним всё было в порядке. Но всё равно ночью я спал плохо. Да и утро было не лучше — поступил приказ снова ехать в город для помощи СС. Как же не хочется опять сталкиваться с этим штурмбаннфюрером. Я даже удосужился выяснить его имя — Химмельштос. Очень надеюсь, в дальнейшем наши пути больше не пересекутся. Но мы хотя бы знали, как будет проходить операция. От нас требуется заблокировать переулки, не давая евреям ускользнуть. Но видно судьбе нравится посылать мне испытания в виде своенравных мальчишек. На этот раз отличился Карл. Попытался возражать, увидев, как украинский полицай тащит какого-то мальчишку, и конечно же привлёк внимание этого куска дерьма при погонах. Химмельштос с показной заинтересованностью уточнил, действительно ли мальчик является евреем. Узнав же, что он каким-то чудом спасся после вчерашней бойни, с изощрённой жестокостью приказал его расстрелять. Мы вынуждены были смотреть, как шестеро эсэсовцев изрешетили ребёнка. Будто мало было убить его одним выстрелом. Штурмбаннфюрер невозмутимо приказал доставить пленных за город к оврагу и отправил своих солдат обыскивать квартиры евреев. Интересно получается, пока они ищут ценности, мы должны выполнять за них грязную работу? Меньше всего я хотел, чтобы моих парней привлекали к массовым расстрелам, но связываться с этим козлом себе дороже. Так что придётся перетерпеть, стиснув зубы. Со дня на день я жду приказа выдвигаться на Смоленск. Вот там уже придётся сражаться с настоящим врагом. Стоп, что же делает этот мелкий засранец? Карл демонстративно не сдвинулся с места, игнорируя полученный приказ. Ответил на мой окрик презрительно-вызывающим взглядом, а потом и вовсе развернулся и пошёл к ближайшему переулку. Не заботясь о том, как это выглядит со стороны — офицер, гоняющийся за мальчишкой, — я быстро нагнал его. — Ты что творишь? Как смеешь игнорировать приказ? — чтобы его остановить, пришлось крепко перехватить за руку. Да что случилось с покладистым мальчишкой, у которого горели глаза от перспективы участвовать в войне? Смотрит чужим колючим взглядом в ответ на мои уговоры, хотя я смело мог сразу тащить его в штаб и писать рапорт. Потом вообще швырнул винтовку мне под ноги: — Это без меня. — Ты вообще соображаешь, что несёшь? — я поверить не мог такой разительной перемене. Карл криво усмехнулся и грубо ответил: — Ещё как. Повторяю, вытворяйте эту хероту без меня. Чувствуя, что бунт Карла становится последней каплей в чаше моего терпения, я крепче стиснул его руку, припечатав: — А ну живо поднял винтовку и вернулся назад, иначе… — Что? — в его глазах плескалось презрение. Я совсем не узнавал прежнего подростка. Сейчас он выглядел на добрый десяток лет старше. Не по внешности, нет. Какой-то слишком взрослый, жёсткий взгляд. — Ударишь меня? — ярость начинала потихоньку нарастать. Как он смеет «тыкать» своему командиру? Ну нет, я не позволю ему так с собой разговаривать. С меня хватило угодливого молчания в последние дни. — А-а-а, нет, ты же у нас не станешь пачкать руки, прикажешь избить своим бойцам. Прежде, чем я успел остановить себя, рука взметнулась, отвесив ему увесистую пощёчину. Он заслужил и не одну, но я всё же постарался взять себя в руки. Меня немного пугала собственная ярость, да ещё и Карл продолжал смотреть волчонком. Похоже, затрещина не отрезвила, а лишь подогрела его злость. — Да кто ты такой, чтобы судить мои действия? — рыкнул, припечатывая упёртого мальчишку к стене. — Я забочусь о нём, как могу. Может, теперь он поймёт, что пора взяться за ум. И вообще почему я перед ним оправдываюсь? Бросить мальчишку под замок и отдать под трибунал за открытое неповиновение командиру. На этот раз я не стану проявлять снисхождение. — Если бы у меня был брат, который по жизни пацифист и вообще нежная ромашка, я бы в жизнь не позволил ему попасть на фронт, — со злостью процедил Карл. — Напоминаю, если ты вдруг забыл, что уклонение от службы в армии карается законом. Думаешь, в тюрьме бы было лучше? Или надо было его искалечить, чтобы оставить дома? — Да лучше бы ты переломал ему ноги, чем сейчас ломаешь морально. Кости, если что, срастаются намного быстрее. Циничная жестокая правда из уст почти ребёнка звучала как-то дико. Я сгрёб Карла за шиворот и потащил к ближайшей машине. Потом разберусь с ним, сейчас важно закончить операцию. Но почему-то всё, что он сейчас сказал, никак не выходило из головы. Самое ужасное, что в глубине души я был с ним согласен. Немного остыв, я понял, что не могу судить Карла, раз признаю его правоту, но и совсем уж закрывать глаза на неподобающее поведение тоже не буду. Я прикинул, что никто особо не понял, что там произошло между нами в том переулке. Поэтому сказал Кребсу, чтобы запер Карла в наказание, мол он опять растерялся в ответственный момент и задавал лишние вопросы. Вечером прошёл в сарай, глядя, как сразу же воинственно вскинулся Карл. Несмотря на его напускную браваду, я видел в глазах страх. Правильно боишься, мальчик, здесь тебе не школьный класс, где можно спорить и дерзить учителям. — Пока не извинишься за неподобающий тон и неповиновение, будешь сидеть здесь под замком, ясно? — с должной строгостью в голосе сказал я. — Мне не за что извиняться, — Карл упрямо смотрел мне в глаза. — Я добровольно пришёл сюда и готов служить, но не палачом. И вам я сказал правду. Будете отрицать? Вот оно значит как. Ну хотя бы сменил тон и снова обращается, как и положено подчинённому. Ладно, дам мальчишке последний шанс. Пусть посидит, подумает и если предпочтёт отправиться в штрафбат, так тому и быть. Но отправился Карл не в штрафбат, а в госпиталь. Мальчишка просто ходячая катастрофа. Я то со спокойной душой полагал, что в заключении он не натворит новых глупостей. Где он умудрился поранить руку в сарае с сеном, ума не приложу. Да ещё и молчал, как русский партизан. Естественно рана воспалилась. Через несколько дней Кох в тревоге позвал меня в сарай, и я понял, что дело плохо. Карл весь горел, воспалённая рана на ладони налилась гноем. Я подхватил лёгкого, как пёрышко, мальчишку и отнёс в машину. Лично отвезу его в госпиталь, заодно и узнаю, как там Фридхельм. Если повезёт, то увижу Чарли. Карл неразборчиво что-то пробормотал, и я нахмурился. На какой-то момент мне показалось, что говорит он не по-немецки. — Карл? — обернувшись, я коснулся горячего, как печка, лба. — Чего? — не сразу отозвался он, открывая блестящие от жара глаза. — Держись, мы едем в госпиталь, — сейчас я помнил, что он прежде всего напуганный, больной подросток. Отложим на время наши конфликты. — И что толку? — с каким-то отчаянием глухо ответил он. — Заражение крови ещё не умеют лечить. — Даже не думай о плохом, — а это уже интересно, откуда он соображает в медицине. — Тебе помогут. Сдав мальчишку на руки санитарам, я спросил у медсестры, где находится Фридхельм. Войдя в палату, почувствовал, как сжалось сердце. Брат до сих пор выглядел не лучшим образом. Багровый шрам на разбитой брови, жуткие синяки под глазами, припухшая губа, но хуже всего был его взгляд — потухший, равнодушный ко всему. Сразу вспомнились обвинения Карла, и тягостное чувство вины стянуло что-то глубоко внутри. — Как ты? — глупый вопрос, но ничего более путного сказать сейчас я не мог. — Нормально, — он отвёл взгляд и сжал губы, явно не собираясь продолжать разговор. Я потянулся привычным жестом погладить его по голове, но Фридхельм упрямо увернулся. Я почувствовал горький ком в горле. Неужели нашей дружбе конец? Я ведь ни разу не предавал его с того дня, как мама осторожно вручила мне спеленутый свёрток с крошечным братом и сказала: — Это твой братик. Смотри, какой он маленький и слабый. Ты теперь старший и должен всегда защищать его. — Я буду, — пообещал я. И держал своё слово. Сколько раз приходилось колотить мальчишек во дворе после того, как Фридхельм приходил с синяками или разбитым носом. Когда он подрос, приходилось заступаться перед отцом, который вечно был им недоволен. Да и став студентом, брат умудрялся всё время куда-нибудь влипнуть. Свежим упрёком вспомнились прощальные слова матери: «Возврати мне его живым». И вот по моей вине он лежит сейчас избитый и, кажется, теперь меня ненавидит. — Поправляйся, — я слегка коснулся его плеча и, так и не дождавшись ответа, вышел. — Вильгельм! — послышался знакомый голос. Обернувшись, я увидел Чарли и почувствовал как сердце радостно забилось от ее теплой улыбки . — Как же я рада тебя видеть. — Тебе очень идет медицинская форма. — я улыбнулся ей в ответ. — Ты, наверное, приехал к Фридхельму, — Чарли чуть нахмурилась. — Его страшно избили. Надеюсь, ты наказал виновных? Доктор Йен сказал, у него сотрясение и сильные ушибы, но он поправится, не переживай. — Хорошо, — кивнул я. — Ты присмотри за ним. — Мог бы и не говорить, — с мягким упрёком посмотрела на меня Чарли. — И ещё за одним пациентом тоже, — я тревожился и за Карла. — Мальчик из моей роты, Майер. У него загноилась рана. — Шарлот, нам нужно идти в операционную, — какая-то девушка тоже в форме медсестры подошла, с интересом поглядывая на нас. — Иду, — Чарли мило улыбнулась и обняла меня. — Береги себя.* * *
Наконец-то Файгль дал отмашку выступать на Смоленск. Заодно объявил, что наша часть будет сопровождать при переезде госпиталь. Про себя я радовался, что всё так удачно складывается. Мы наконец будем честно воевать на передовой, а не выполнять грязные приказы СС. К тому же я снова увижу Чарли. В тот раз мы толком и не поговорили. Как же я соскучился за эти месяцы. Ведь дома мы все постоянно встречались, ходили в кино, веселились в баре, где работала Грета. Мы с Чарли вроде как пока не были официальной парой, но это дело поправимое. Я уверен, что нравлюсь ей, и, когда мы все вернёмся домой, рискну предложить ей стать моей девушкой. — Гауптман Файгль, лейтенант Винтер, как хорошо, что я застал вас обоих, — в избу уверенно прошел Химмельштос. — Мы как раз обсуждали дальнейшие перемещения пехоты лейтенанта, — любезно пояснил Файгль. — Они отправляются на Смоленск. — Не так быстро, — штурмбаннфюрер протянул ему какую-то бумагу. — Я слышал, лейтенант, у вас солдаты пачками попадают в госпиталь и причём не с поля боя. Я молчал, в душе похолодев при мысли, что сейчас разом откроется вся скрываемая мной правда. — Ваши парни хороши в бою, не спорю, но могут стать ещё лучше, — коварно улыбнулся Химмельштос. — В сорока километрах отсюда находится лагерь дивизии «Великая Германия». Я настоятельно рекомендую вашим солдатам пройти переподготовку. — Но а как же приказ взять Смоленск? — Через неделю присоединитесь к артиллерии гауптмана, — невозмутимо ответил штурмбаннфюрер. Более униженным я наверное ещё никогда себя не чувствовал. Ткнули носом, как мальчишку, мол пора навести в моей роте порядок. Конечно же возражать бессмысленно. Машинально я отдал честь и проводил Химмельштоса тяжёлым взглядом. — Не принимайте близко к сердцу, Вильгельм, — примирительно сказал Файгль. — «Великая Германия» — элитная дивизия. Фельдфебель Гальс выбьет лишнюю дурь из ваших солдат. После переподготовки они станут сражаться ещё лучше, — он подозрительно прищурился: — И всё-таки что там у вас случилось? Я слышал, в госпиталь попали ваш брат и этот паренек, Карл. Я напряжённо застыл, уверенно солгав: — Фридхельм пострадал при авианалете, его контузило, а Карл вовремя не обратился с пустяковой раной, и она загноилась. Вот чёрт, и не скажешь, что там на уме у этого гауптмана. Умеет же держать абсолютно непроницаемое лицо. — Хорошо. Тогда встретимся на подступах к Смоленску. В госпитале была суматоха — медсёстры и санитары грузили вещи по машинам, помогали переносить раненых. Я обратил внимание на военного врача, который торопливо шёл к машине. — Мы будем сопровождать вас. В последнее время участились нападения партизан. Мужчина обернулся и резко ответил: — Второсортные расы только и могут нападать, прячась, как крысы, исподтишка. В последнее время я боюсь отправлять раненых. Слышали, недавно эти твари взорвали железную дорогу? Несмотря на то, что мы уверенно продвигались к Москве и захватили много стратегически важных городов, а русские сотнями сдавались в плен, до окончательной победы было ещё далеко. Партизан было сложно поймать в основном из-за того, что им мог оказаться кто угодно. Девушка, старик, мальчишка — приходилось всегда быть начеку. Может, в чём-то Файль и прав — это другая война. — Чарли! Она передала санитару коробки и подошла ко мне. — Я так и не успел тебя толком ни о чем расспросить в тот раз. Ну как ты? Что слышно от Виктора и Греты? — У меня всё хорошо, ты же знаешь, я мечтала стать фронтовой медсестрой. Грета мне часто пишет. Она теперь поет на радио, так что не удивлюсь, если действительно прославится как Марлен Дитрих. Мы оба понимающе улыбнулись. Грета всегда мечтала о славе и была пожалуй самой амбициозной из нас. — Ты расцвела, — никогда ещё Чарли не казалась мне такой красивой, как в этой скромной форме медсестры. — Наверное, у тебя здесь много поклонников? Она замялась, как-то странно посмотрев на меня, и кивнула: — Ну… Да. Задавая вроде бы в шутку этот вопрос, я ожидал немного не такого ответа. С другой стороны, она красивая и пока что свободная девушка. Конечно же за ней многие будут ухаживать. — Сигаретки не найдется? — неожиданно возникла рядом с нами медсестра, заинтересованно окидывая меня взглядом соблазнительницы. Я достал портсигар и зажигалку, попутно отметив, что такие самоуверенные девушки меня никогда не привлекали. Краем глаза я заметил, что по ступенькам спускаются Карл и Фридхельм. Оба бледные, осунувшиеся, у брата до сих пор под глазом темнеет синяк. — Фридхельм, как ты? — я не решился его обнять, слишком много вокруг крутится народу. — Хорошо, — спокойно ответил он. Я заметил, что взгляд больше не пугает равнодушной пустотой. Интересно, что так повлияло на его настрой? Уж не Карл ли? Тот, кстати, тоже выглядит успокоившимся, но по-другому. Если от брата веет каким-то умиротворением, то у Карла спокойствие похоже на обречённую усталость. Сейчас я должен окончательно решить, остаётся ли он в моей части или нет. Конечно под трибунал я его не сдам, но если он так ничего и не понял, оставлю Файглю. Пусть он добивается послушания мальчишки своими методами, а я умываю руки. — Ну что, до встречи в Берлине? — ободряюще улыбнулась Чарли, а я опять не успел сказать и малой части всего, что хотел. — Береги себя, — она обняла Фридхельма. — А ты, Карл, больше не скрывай, если поранишься, — она потрепала его по щеке и наконец обернулась ко мне. — Я буду очень ждать этого Рождества, Вильгельм. От её объятий веяло теплотой, лаской, и я решился поцеловать её. Конечно же в щёку. — Мы обязательно соберёмся на Рождество в Берлине. И мне наверное придётся воевать ещё не раз. С твоими поклонниками. Чарли покраснела и хихикнула: — Я уверена, ты одержишь победу. Я проводил взглядом её стройную фигурку, проследив, как она села в машину, и обернулся к брату: — Мы тоже уезжаем. — Идём? — Фридхельм кивнул Карлу. — Иди в машину, мы чуть задержимся, — спокойно ответил я, отметив лёгкое беспокойство в глазах брата. Карл же смотрел на меня, с насмешливым пониманием, мол, давай, сдавай меня, кому собрался. Не знаю, буду ли я жалеть о своём решении, слишком уж неоднозначные чувства вызывает этот мальчишка. Я заметил, что мы сейчас стоим, оба напряжённо подобравшись, как противники перед сражением. — Поговорим?