***
Пожалуй я погорячилась, поверив, что всё обойдется. К вечеру меня снова начало знобить, а ладонь простреливало резкой болью. А ещё меня пугало то, что краснота всё больше распространялась. Блядь, чувствую, оттяпают мне рученьку по самое не балуйся. И ещё очень повезёт если не добьёт сепсис. Это собственно подтвердил на вечернем обходе и доктор. Тихо отдал распоряжение Чарли: — Следите за его температурой. Хотя тут картина вполне ясная. Если через пару дней не будет улучшения, придётся ампутировать. Нет уж, я не буду лежать бревном и дожидаться приговора хирурга. Выждала время и кое-как собрав себя в кучу, слезла с койки. Дотащилась к двери и выглянула в коридор, убеждаясь, что всё тихо. Хотя это дело ненадёжное — в любой момент могут привезти раненых, или дежурная медсестра нарисуется. И вообще госпиталь, наверное, охраняется солдатами. Надо быть предельно осторожной. Я примерно помнила, где находится смотровая, и уверена, там есть шкафчик с лекарствами. Пороюсь, посмотрю, что у них вообще есть. — Карл, — услышала я знакомый голос за спиной. Оглянулась. Синеглазка чуть ли не по стеночке полз, а всё туда же. — И какого же хрена ты встал? — шикнула я. — Тебе после сотрясения лежать надо ещё как минимум дней пять. Фридхельм смотрел на меня знакомым упрямым взглядом и усмехнулся: — А сам куда собрался? — В сортир, ясно? — резче, чем хотела, рявкнула я. Ну, а как ещё мне реагировать, если он обламывает все планы? Вряд ли ботан поддержит мою идею порыться в местной аптечке. — Ну вот вместе и пойдём. Да он что издевается? Деваться некуда, придётся говорить всё , как есть. Не дожидаясь, пока на нас наткнется кто-нибудь ещё, я как могла, быстро пошла к смотровой. — Куда ты идёшь? — бедняга едва поспевал. Сам виноват, что увязался. — Карл, что ты задумал? — Что-что? — я остановилась перед нужной дверью. — Стой тут и дашь мне знать, если кто-то будет идти. Объясню всё потом. — Но, — попытался возразить он. — Если «но», вали в палату и забудь, что меня здесь видел, ладно? Не до сантиментов мне, когда на горизонте маячит инвалидность. А объяснять ему так, чтобы поверил, откуда я соображаю в лекарствах, сейчас нет времени. Я занырнула в комнату и бросилась к вожделенному стеллажу. Ну-ка что тут у нас? Йод, морфий, аспирин. Всё не то. Так, а что это за ампулы? Я всмотрелась и едва не заорала от счастья, обнаружив знакомое название: «Стрептоцид». Не Бог весть что, но хотя бы проверенный антисептик. И неплохо борется с инфекциями. Помню в детстве, когда ещё не было всяких леденцов вроде «Стрептилса», мама при ангине давала нам с Полей рассасывать эти противные горькие таблеточки. И раны он неплохо залечивает. Нужно захватить побольше чудо-порошочка. Не знаю почему немцы тупят и не пользуются — ведь пока нет более сильного антибиотика, хорош и стрептоцид. Кривясь от забытого противного вкуса, я проглотила содержимое ампулы и быстро сунула в карман ещё несколько штук. — Ну вот и всё, а ты боялся, — с напускной лёгкостью кивнула я Винтеру. — Ты можешь мне объяснить, что происходит? — рассерженно косился он, пока мы возвращались в палату. Я присела на свою койку, размотала бинт и достав ампулу протянула. — Помоги разломить. — Пока не скажешь, что ты вытворяешь, я и пальцем не пошевелю, — упёрся он. — Это лекарство, которое поможет мне не сдохнуть от заражения крови, — нехотя пояснила я и попыталась забрать ампулу обратно. — Ладно, я сам. — Откуда ты так уверен? — Фридхельм с сомнением смотрел на меня. — По-моему доктор лучше знает, как надо лечить. — Доктор просто почистил рану, а мне явно хуже. Кончится тем, что мне покромсают руку, — я едва не перешла с шёпота на возмущённый ор. Благо, соседи по палате крепко спят и им не до наших выкрутасов. — Давай сюда порошок. Пока твоя подруга не засекла, я хочу успеть забинтовать всё обратно. Фридхельм снова окинул меня внимательным недоверчивым взглядом, и это немного нервировало. Он же вроде как всегда на моей стороне, неужто сейчас сдаст? Винтер протянул мне вскрытую ампулу, молча наблюдая, как я распределяю порошок по ладони. Вот только бинтовать одной рукой не совсем удобно. — Давай помогу, — он перехватил бинт, довольно умело продолжив перевязку. Я всё-таки снизошла до придуманных наскоро объяснений: — У моего дяди была аптека. Собственно поэтому я с детства люблю химию и немного разбираюсь в ней. Не знаю, почему местный доктор не применяет стрептоцид, но это хороший антисептик. Убивает микробы, а у меня, как видишь, начинается заражение. Я знаю, что делаю, поверь. Не знаю, верил ли синеглазка, но судя по огромным, как блюдца, глазищам что-то не очень. Да в чём дело? У меня что, голова вторая выросла? — Карл, — неуверенно прошептал он. — По-моему, с тобой что-то не так… Да ладно, родной, что со мной может быть не так, кроме того, что я младше тебя лет на семьдесят и свободно могу подрабатывать местным экстрасенсом? Но что-то правда мне нехорошо. Кожа словно горела и, по-моему, температура подскочила ещё больше. Чёрт, ощущения точь-в-точь как те, когда меня ужалила пчела, и я выяснила, что у меня аллергия на укусы. — У тебя тут… пятна, — пригляделся Фридхельм к открытой шее. Блин, если даже в полумраке он углядел, что я выгляжу как Франкенштейн, значит дело плохо. Вывалившись в коридор, где было больше света, я с ужасом увидела действительно красные пятна, расползающиеся по рукам и скорее всего по всему телу. «Твою же, у девчонки, в чьём теле я застряла, аллергия на лекарство!» — наконец-то осенило меня. Ну хоть в чём-то везёт — вместо медленной смерти от заражения крови я быстро скончаюсь от анафилактического шока. Вон уже по-моему и нос начинает закладывать. И я напрочь не помнила, придумали ли уже антигистаминные. Но ничего другого, кроме как вернуться в смотровую и снова рыться шкафчике, мне не остаётся. — Ты куда это? — цепко ухватил меня за локоть Фридхельм. — Постараюсь найти что-нибудь. Тьфу, ну как объяснить человеку из прошлого века, что такое аллергия? Для него это наверное из области фантастики. Конечно аллергики были всегда, просто гораздо меньше, чем в моё время. — Нет уж, хватит экспериментов, — он потащил меня назад в палату. — Тебе стало хуже после этого порошка. Я найду Чарли или доктора, и не вздумай спорить. — Фридхельм, подожди, — теперь уже я намертво уцепилась за его рукав. — Лекарство нормальное, просто иногда у людей бывает… ну, вроде как побочный эффект. Может болеть голова или живот, а может вот так как у меня. Это называется аллергическая реакция. — Зачем же ты взял этот порошок, зная, что будет плохо? — вполне логично поинтересовался синеглазка. Да откуда я могла знать, какие сюрпризы преподнесёт мне новое тельце? — Фридхельм, это что такое? — ахнула от возмущения позади нас Чарли. — Тебе надо лежать и Карлу конечно тоже. Почему вы среди ночи бродите по коридорам? Мы обернулись к ней, и она испуганно вскрикнула, заценив мою мордаху: — Марш в постель, я сейчас найду доктора! — Подожди, не надо доктора, — чувствую, мужик за такую самодеятельность с удовольствием отпилит мне обе ручонки сразу. Как минимум серьёзно озадачится, откуда у мальчишки такие познания в медицине. Как можно доходчивее я постаралась объяснить девушке, что натворила и чего теперь хочу от неё. — У нас были пару раз больные, у которых было похожее, — неуверенно сказала Чарли. — Правда у парня была такая реакция на укус пчелы. — Ты помнишь, что ему кололи? — блин, ещё пара минут разговорчиков, и я точно задохнусь. — Кажется, да, — она всё ещё с сомнением смотрела на меня. — Чарли, вколи ему, что требуется, — неожиданно вмешался Фридхельм. — Обсудим, что дальше делать, потом. Она поколебалась, но кивнула: — Идите в палату и ждите меня. После укола ощутимо полегчало. Оставалась другая проблема — и Винтер, и Чарли по-прежнему смотрели на меня, ну так… с подозрением смотрели. — И всё-таки кто тебя надоумил выпить стрептоцид? — наконец спросила Чарли. — Я уж молчу, что ты попросту стащил лекарство. И ты, Фридхельм, куда смотрел? Ладно он ещё ребёнок, но от тебя я такого не ожидала. — Ну, а что мне было делать? Ждать гангрены? — устало ответила я. — А чем тебе поможет этот порошок? — удивилась девушка. — Его ведь используют при ангинах и дизентерии. — Правильно, но ведь он же работает и при других бактериальных инфекциях. Чарли снова окинула меня внимательным взглядом, мол, откуда я такой умный взялся. — Я часто помогал своему дяде, а все фармацевты — немного врачи. Вот уж точно. В аптеке возле моего теперь бывшего дома работала милая тётенька, которая на раз-два подбирала лекарства не хуже любого доктора. — Ладно, умник, ложись давай спать, — Чарли поднялась и выразительно посмотрела на Винтера. — А ты, милый мой, возвращайся в свою палату.***
Ночью меня снова накрыло. Знобило так, что не спасало даже одеяло. Я мужественно утешала себя, что лекарству нужно время, чтобы подействовать. — Карл, — на мой лоб легла чья-то ладонь. — Ты опять весь горишь. Ну надо же, синеглазка вернулся. Сил разговаривать не было. Видать первобытное антигистаминное, что вколола Чарли, неплохо действовало. Хотелось согреться и спать. Фридхельм отошёл, и затем я почувствовала как на мой лоб опустилось что-то мокрое. — Мама всегда так сбивала нам жар, — он расправил влажную марлю. Знаю, бабуля моя тоже так лечила. Прохладные капли воды неприятно холодили кожу, и я, почувствовав, как он обтирает уже шею, перехватила его пальцы: — Не надо. Мне холодно. Фриджельм послушно убрал мокрую ткань и натянул повыше одеяло, но меня продолжал бить озноб. Я почувствовала, как он осторожно примостился рядом и притянул меня к своему боку, но возмущаться не стала. Пусть остаётся. Он тёплый, как печка. Мелькнула правда мыслишка, что это довольно опасная затея, ибо конспирация же, но синеглазка вёл себя вполне целомудренно и я, махнув на всё рукой, постепенно расслабилась, проваливаясь в сон.* * *
Я растерянно открыла глаза, пытаясь понять, где нахожусь. Серая предрассветная мгла смутно подсвечивала довольно просторную комнату с высокими окнами. И зачем здесь столько кроватей? Блин, да кто там так раскатисто храпит? Вспомнила, что угодила в госпиталь. Стало быть, это мои соседи по палате. Потянувшись, я упёрлась ногами во что-то мягкое. Недоверчиво всмотрелась: — Синеглазка? Фридхельм, морщась от боли, приподнялся, пытаясь сесть поудобнее: — Прости, я собирался немного побыть с тобой и уйти, но видимо заснул. Да ладно, я даже рада, что не одна здесь. По крайней мере, он мне вроде как верит, значит прикроет любую выходку. — Это что ещё такое? — с порога начала возмущаться пожилая медсестра. — Вы почему не в своей палате? — У моего друга ночью был жар. Я всё равно уже не сплю, вот и зашёл убедиться, что с ним всё в порядке, — ответил Фридхельм. Но дракон в юбке не впечатлилась столь трогательной дружбой и отчеканила: — Возвращайтесь в свою палату. И в следующий раз я сообщу доктору о нарушении больничного режима. И что? Выгоните больных на улицу? Синеглазка поплёлся на выход, а тётка сунула мне градусник и подкатила, громыхая на всю палату, штатиф с капельницей. — Что там? — я подозрительно покосилась на внушительный бутылёк с лекарством. — Тебе какое дело? — отбрила она. — Твоё дело лечиться и побыстрее вернуться на фронт, а не задавать ненужные вопросы. Не знаю, пока что загадывать рано, но вроде мне полегче. Правда я не видела, что там с раной, но температура днём не поднималась. Подгадав время перевязки, я тайком выпила ещё один порошок и можно сказать вынудила Чарли снова уколоть мне тот укол. — Карл, нехороший ты мальчишка, натворил дел, — она всё-таки присыпала стрептоцидом рану и теперь сосредоточенно бинтовала мою ладонь.— И я не лучше, вместо того, чтобы всё рассказать доктору, краду для тебя лекарства. Ничего, Чарли, будет плюс тебе в карму. — Ты спасаешь мою руку, считай, делаешь доброе дело, так что никакая это не кража. В смотровую медленно вошёл Фридхельм: — Чарли, там Линдерсу совсем плохо. Не посмотришь? Я заметила, как он всё время сдержанно кривится явно от боли, и не смогла молчать: — Кто-нибудь проверил, нет ли у тебя переломов рёбер? — Может они и есть, — ответила за него Чарли. — Но здесь же нет рентгеновского аппарата. Всё ясно, дают отлежаться по принципу — если сломано, само срастётся. Ещё бы подорожник приложили, ей-богу. — Наложи ему хотя бы тугую повязку, — Чарли явно не понимала, зачем бинтовать те повреждения, которых не видно. — Зафиксированные рёбра срастутся быстрее. — Откуда ты всё знаешь? — недоверчиво прищурилась она. — Мой отец как-то упал с лестницы и сломал при этом пару рёбер. Я запомнил всё, что делал доктор. Чарли нашла чистое полотно и теперь с энтузиазмом кромсала его ножницами. — Ну давай попробуем сделать, как говорит твой друг, — она подошла к Фридхельму. — По крайней мере вреда точно не будет.* * *
Валяться на койке и тихо истерить мне быстро надоело, и я решилась снова навестить Винтера. К тому же было тяжело находиться в палате, где один валяется после ампутации ноги, другой тихо загибается от перитонита. Впрочем, у ботана в палате было ничем не веселее. Когда я проходила к его койке, меня схватил за руку забинтованный по самый нос солдат. — Сестра, пожалуйста напишите моей семье. — Но я не медсестра, — я безуспешно пыталась выдернуть руку и старательно убеждала себя, что мне не жалко никого из них. Ну кроме разве что синеглазки. — Они ждут от меня новостей, но я не могу сейчас написать сам. Вы сами виноваты в том, что сейчас валяетесь здесь как растения. И кто напишет русским матерям и жёнам о том, что их близкие сгинули в лагерях, убиты, расстреляны каким-нибудь ублюдком? «Даже на войне можно оставаться человеком», — бесстрастно нашептывала совесть. Ну что за хрень? Я обнаружила, что сижу, примостившись у тумбочки, и корябаю под диктовку: «Мои любимые, со мной всё хорошо. Мы уверенно идём к победе, но в ближайшее время я не смогу приехать в отпуск. Магда, передай Фридриху, что я обязательно научу его складывать дроби, а Марте скажи, что я привезу ей ту куклу, о которой она мечтает с Рождества. Тебя же, любимая, я мысленно обнимаю и жду дня, когда смогу вернуться…» Все письма с фронта одинаковы — они обнажают сердца, уравнивая солдат по разные стороны баррикад, делая людьми, которых дома ждут близкие. Каждое письмо может оказаться последним, и между строк читается тоска. — А ты давно писал матери? — я пристроилась в ногах койки. Фридхельм отвёл взгляд и тихо ответил: — Я не могу писать матери успокаивающую ложь, а отцу, я знаю, всё равно. Вот значит оно как. Впрочем, я давно подозревала, что не всё там у них гладко. — Ты наверное думаешь, что так не бывает. Ну почему же? Наоборот всё очень знакомо. — Бывает, — вздохнула я. — Ты можешь быть каким угодно: плохим, хорошим, идеальным — но всё равно не станешь тем, кто нужен. Не все родители любят своих детей. Ну вот, не к месту припомнилась собственная, давно уже выстраданная боль. К понимаю этой истины я шла долго. Девчонкой ещё старалась во всём угодить папочке, но получала лишь вечно недовольные взгляды. В ответ на все детские проблемы он лишь презрительно кривился и не утруждаясь говорить тише, высказывал матери как ему не повезло получить сразу двоих дочерей. Я постоянно спрашивала у мамы, почему он нас не любит. Она неизменно отвечала, что конечно же любит, просто всегда хотел сына, а мы с Полей должны стараться не разочаровывать его ещё больше. Что ж, я делала и это. Одно время я пыталась доказать, что я могу быть круче любого сына. Поступила в хороший институт, начала подрабатывать чуть ли не со школы. Потом, дура, поняла, что не нужна папику ни с красным дипломом, ни без него. И даже моя работа не в самой последней организации его не впечатлила. Понимая, что я довольно успешна, он пытался бить с другой стороны. Однажды заявил, что главная заслуга женщины стать хорошей женой и родить мужу детей, но тут уж я не повелась на провокацию. Вон Полька вышла замуж и нарожала мелких, а толку? К ней отношение не лучше — мол, дура без работы и приличного образования. Так что, увы, есть такие мудаки, которым детей иметь просто противопоказано. Жаль, что ботану попался такой папаша. — Матери всё равно чувствуют, когда с детьми беда, — я всё ещё не могла без боли думать, что сейчас чувствует в далёком две тысячи девятнадцатом моя собственная мама. — Так что давай доставай ручку и блокнот, напишем хотя бы, что ты жив. — Ручку? — медленно переспросил Фридхельм, недоверчиво смотря на меня. — Ты хочешь сказать карандаш? Вот же чёрт, я так старалась фильтровать речь, чтобы не ляпнуть чего не надо, и прокололась на какой-то несчастной ручке. Ещё бы мобилу попросила достать. Естественно в это время были ручки, но перьевые, пишущие чернилами. На фронте солдаты обычно пользовались карандашами. Отмазаться, что я оговорилась насчет ручки, было делом несложным, но меня тревожило, что синеглазка последнее время проявлял чудеса дедуктивного мышления.***
Валяться в палате и слушать чужие стоны было муторно, и я частенько ускользала, несмотря на запреты медсестёр, к Фридхельму. Хоть поболтать есть с кем, пока выжидаю окончания курса подпольного лечения. Сегодня доктор наконец-то удовлетворённо закивал, осматривая рану, и снизошёл бросить мне: — Твое счастье, что мы вовремя спасли твою руку. Через пару-тройку дней вернёшься в свой полк. Фридхельм тоже постепенно поправлялся. Доктор, кстати, оценил мою идею с повязкой, которую пришлось присвоить себе Чарли. Ну и ладно мне не жалко, лишь бы не спрашивали, откуда я так много знаю. Если Чарли, будучи в общем-то довольно наивной и добродушной, смотрела сквозь пальцы на мои странности, то Винтер продолжал под меня копать. — И всё-таки Карл, где ты поранил руку? — не знамо который раз настойчиво спросил он. — Да не помню, — я с досадой бросила ему принесённое яблоко. Пусть лучше жуёт, чем задаёт въедливые вопросы. — Ты же знаешь мою координацию. Навернулся и разрубил ладонь о какую-то хрень в земле. — А это наверное от того, что наткнулся лицом на дверной косяк, да? — я вздрогнула, почувствовав его тёплые пальцы, осторожно гладящие синяк на щеке. А я уже и забыла, что меня приложил его братец, но уж точно не буду ничего говорить синеглазке. Как бы там ни было, ему лучше помириться с братом. Я много думала о последних событиях и не могла отрицать, что по-своему прав и Вильгельм. Во всяком случае он действительно любит этого идейного дурика. — Угум. Я вгрызлась в сочный бок яблока, надеясь, что Фридхельму надоест и он сменит тему. Стихи с ним почитать, что ли? — Карл, во что ты опять вляпался? — проницательно спросил он. Тревога в голубых глазищах была такой искренней, что сердце нежно мурлыкнуло. Но я привычно окрысилась, понимая, что ни при каком раскладе не рискну позволить узнать ему всю правду. — Да что ты меня пытаешь, как гестаповец шпиона, — вырвалось не очень уместное сравнение. — Своих проблем что ли мало? Ты вообще чем думал, когда размахивал огоньком, приглашая русских сделать из нас шашлык? Да-да я могу быть той ещё стервой. Нечего меня доставать дурацкими вопросами. Ведь хорошо же общались. Вон как две школьницы чуть ли не на чаепития друг к другу в гости ходим. Всё-таки вид поникшего Винтера с каких-то пор вызывает не самые приятные эмоции. Странно. Никогда не считала себя матерью Терезой, а чтоб мужика жалеть — это вообще нонсенс. Мужик должен быть сильным или хотя бы равным. Сопли вытирать — это не ко мне. Но тут что-то другое, не презрительная жалость, но что тогда? — Прости, — нехотя выдала я, предпочитая не залезать в дебри самоанализа. — Нет, это ты прости, — к моему удивлению ответил он. — Из-за моей глупости могли погибнуть многие. И ты тоже. Хотя я все чаще думаю, что мы обречены на гибель, и неважно выиграем или проиграем войну. — Когда мир вокруг летит к херам, сорваться может каждый, — даже я этим грешна, признаю. — Но ты это дело брось. Смерть и так теперь всё время рядом. Ни к чему ещё специально её искать.* * *
Теперь, когда рука почти не болела, я могла подумать и о других проблемах. Ясно же, что ничего хорошего меня не ждёт. Вилли скорее всего теперь точно избавится от меня. А если и оставит то - что? Продолжать разыгрывать юного фаната Гитлера? Как-то херовенько это у меня последнее время получается. Надо линять и желательно в самое ближайшее время, пока наш лейтенант не вернулся за непутёвыми бойцами. Хотя госпиталь мне видно послал добрый Боженька в качестве временной передышки. Лежи себе отдыхай, мыться вон можно сколько угодно. К тому же я удачно пережила очередное ежемесячное женское наказание. Наловчилась по ночам, как енот-тихушник, тырить из заветного шкафчика на этот раз бинты и вату. Но такое везение естественно когда-нибудь должно было махнуть мне ручкой. — Ах ты мелкий паршивец! — послышался за моей спиной визг, потрясённой до самого копчика такой наглостью, медсестры. — Ты что же это творишь? Вот чёрт. Я попалась, да ещё не абы кому, а самой противной девице из местных медсестёр. Начнём с того, что имечко у неё без смеха не выговоришь: «Хильдегард». Какое-то оно жутко пафосное в стиле средневековых баллад. Девица вся из себя ухоженная, в моё время быть бы ей инста-няшей. Но характер дрянной. Злая, в черепушке никаких мыслей, кроме как закадрить очередного мужика, не наблюдается. Набивается в подруги к нашей Чарли. Та конечно же, добрая душа, не видит, какой змеюке поверяет сердечные тайны. Как только я смогла осилить прогулки, я частенько слышала разговоры закадычных подружек. — Здесь столько молодых офицеров, можно завести не один роман. — Смотри, не попадись сестре Гертруде, а то вылетишь в два счёта, — предупредила Чарли. — Да я и не собираюсь здесь прозябать, — фыркнула Хильдегард. — Как только найду подходящего мужа, уеду, чтобы заботиться о нём, а не подавать судна солдатам. Она презрительно скривилась, заметив, как тепло поздоровилось со мной Чарли. — И чего ты возишься с этим мальчишкой? Он конечно смазливый, но всего лишь зелёный солдат. И этот твой друг тоже какой-то слабак, на лице же всё написано. В моей жизни так мало развлечений, прям соскучилась по «милому» женскому трёпу. Пусть и не могу поучаствовать, так хоть послушаю, чем живут и дышат немецкие девушки сороковых годов. Я плюхнулась на соседнюю лавочку. — Ты не права, — встала Чарли на защиту друга. — Фридхельм очень умный и тонко всё чувствующий юноша. Какой-то девушке очень повезёт с таким романтичным и верным мужем. Ох, чувствую, что всё-таки повезёт не девушке, а парню. До сих пор сомневаюсь насчёт ориентации синеглазки. — А вот твой другой знакомый, офицер — очень интересный мужчина, — это она о Вилли? — Познакомь нас. Ну давай, Чарли, скажи этой крыске — мол, занят мужик и точка. Но Чарли безбожно тупила: — Вильгельм — он замечательный. Храбрый, добрый и отличный командир. Тьфу ты, ну как так можно? Ведь я знала, что она к нему неравнодушна. Сама видела, с какой тоской она смотрела на чёрно-белую фотку, где радостно лыбились в кадр братья Винтеры, она, и ещё какие-то девушка с парнем. Конечно же они все до войны жили как и сотни, тысячи обычных парней и девушек. Влюблялись, куролесили, учились, строили планы на жизнь. — Посмотри, Шарлот, что вытворяет этот мальчишка! — продолжала вопить Хильдегард, вытаскивая меня из смотровой. — И зачем ему понадобились бинты и вата? Чарли с упрёком посмотрела на меня и тоже спросила: — Зачем, Карл? — Затем, что вот так случись чего, у нас в части и перевязать особо нечем, — ляпнула я наскоро придуманную отмазку. — Аптечки уже почти все использованы, а очень важно обработать и перевязать раны сразу же. Теперь я это знаю. Чарли мягко улыбнулась и потрепала меня по щеке. — Можешь оставить бинты, но больше так не делай, ясно? У этой девушки просто безграничный запас терпения. Я такой простодушной и добренькой быть никогда не могла. Уже бы прижала к стенке и расколола, если бы кто-то в больничке постоянно тёрся у стеллажей с препаратами. Всё, ночью постараюсь улучить момент и по-тихому слинять. Переодеться правда особо не во что — немецкая форма медсестры немногим лучше солдатской. За ужином я сидела как на иголках, мысленно витая уже далеко отсюда. — Ты сегодня какой-то тихий, Карл, — Фридхельм смотрел на меня своим фирменным изучающим взглядом. — Устал, — пожала я плечами. — Ещё думаю, что скоро нам придётся возвращаться к своим. Синеглазка сразу помрачнел, и я подбодрила: — Веди себя как ни в чём ни бывало и не бойся ты дать иногда по морде этому Шнайдеру. Даже если и огребёшь, так хоть немного будут уважать. Хотя кому я это всё говорю? Почему-то мне кажется, что Винтер так и останется по жизни нежной ромашкой. Я ведь, если всё получится, больше его не увижу. Внутри что-то тревожно-тоскливо заныло. Пропадёт ведь, как пить дать. Даже если Вилли будет прикрывать, где можно, слишком он неприспособленный для жестокостей войны. — Карл? — чутко уловил он мой настрой. — Всё нормально, — я постаралась улыбнуться. — Я пожалуй лягу сегодня пораньше. Я вернулась в палату и стала ждать глубокой ночи. Медсёстры обычно тихо дремлют на посту, санитары тоже особо не шарятся. Госпиталь находится в стороне от линии фронта, значит, я смело могу двигаться в сторону Смоленска. Документов у меня конечно нет, теперь даже и немецких. Но буду пробовать версию: чудом выжила, форму стащила с убитого солдата, помогите, люди добрые. В конце концов могу вон в больницу устроиться работать. Крови я особо не боюсь, в лекарствах по меркам этого времени разбираюсь шикарно. Вероятность, что кто-то из «моих» немцев, даже если окажется в городе, нарвётся на меня, есть, но ничтожна. Обычно госпитали эвакуируют прежде всего, так что куда-то да вывезет меня кривая. Рюкзак мой так и остался в казарме, так что уходила я налегке. Никем незамеченная я добралась до выхода и услышала позади знакомое: — Карл, подожди. Ну откуда ты взялся, Винтер? По хорошему мне бы стоило огреть его по башке чем-нибудь, что под руку подвернётся, и бежать, как и собиралась. Но рука не поднимается на это и так битое жизнью чудушко. — Соскучился? — ядовито прошипела я. — Так виделись вон недавно. Что, будешь со мной за ручку везде ходить, да? — Что ты здесь делаешь? — он пристально смотрел на меня, подходя всё ближе. — Воздухом захотел подышать. Не, ну кем-кем, а вот идиотом он всё-таки не был. Так бездарно отмазываться… Я бы себе точно не поверила. — Я иду с тобой, — просто ответил он. Что-о-о? Вот это поворот. Наверное, непередаваемая словами гамма эмоций отражалась на моей физиономии, поскольку Фридхельм вдруг улыбнулся: — Вильгельму будешь рассказывать, как пламенно жаждешь воевать. Я не знаю, зачем ты это делаешь, ведь ты боишься идти в бой. И ты так же как и я жалеешь всех этих людей, — я молчала, не зная, как буду сейчас выкручиваться. — Я не знаю, от чего ты бежишь и почему вообще попал к нам, но один ты никуда не пойдёшь. Если решил снова сбежать, я с тобой. Отлично, и как ты себе это представляешь, хороший мой? Это мы в Германию должны тикать, что ли? Без меня — я однозначно туда не сунусь в разгар гитлеровского режима. Здесь ныкаться будем? Опять же, как? Тут бы себя как-то спрятать и пристроить в реалиях этого времени. Синеглазка конечно научился сносно лопотать по-русски, но акцент выдаёт с головой. Да и вряд ли он согласится оставаться в государстве, с которым воюет его страна. И конечно самый интересный вопрос — с чего это он так жаждет идти со мной вот так в никуда? — Старая грымза требует немедленно развесить эти простыни для просушки, — услышала я из коридора. Прежде, чем как-то успела среагировать, Фридхельм резво затолкнул нас в какую-то кладовку. Я слышала совсем рядом ленивые шаги и сонные голоса санитаров, которые попёрли через облюбованный мной выход во двор. Не везёт мне, хотя с какой стороны посмотреть. Зато теперь можно не объясняться с ботаном, почему я отказываюсь удариться с ним в бега. Что, кстати, он опять творит? В тесной кладовке пришлось стоять застыв аки статуя, во избежание грандиозного шума. Пару раз я натыкалась локтями и коленками на швабры и вёдра. Так вот Винтер стоял подозрительно близко, прижав меня к своей груди. Затылком я даже чувствовала заполошный стук его сердца. Нет, ну что за облом, я только начала надеяться, что он всё-таки натурал. Оказалось, показалось. Солнечный мальчик видимо до сих пор мечтает нагнуть Карлушу. Щека Фридхельма мазнула меня по макушке. Он что там обтирается об меня, как мартовский кошак? Нашёл, конечно, время. — Что ты творишь? — зашипела я, выворачиваясь из его рук. — Тише, если нас обнаружат доложат сестре Гертруде, а это, знаешь ли, очень чревато, — почему-то мне казалось, что говоря это, он довольно лыбится. От моих трепыханий кофта, которую я бы назвала местным вариантом свит-шота, неловко задралась на животе, и я почувствовала, как его горячие пальцы скользнули по обнажившейся коже. Почему, интересно, я позволяю ему почти безнаказанно жамкать себя? Да вот же, непонятно с каких это щей,но меня всё это завело. Чёрт, не будь он геем, я бы может и подумала насчёт горячего свидания. Понятное дело, что война и не до секса особо, но мне ведь в конце концов семнадцать, а не семьдесят. Да и раньше я всегда считала, что при стрессе хороший секс помогает неплохо снять напряжение. Хотя он самый неподходящий для меня партнёр. Мало того, что девственник и увидеть небо в алмазах мне явно не светит, так ещё и тащится от мужских задниц. — Поверить не могу, что ты всё-таки собрался добраться до моей задницы, — оскорблённая в лучших чувствах прошипела я. — Да не переживай ты за свою… задницу, — Фридхельм развернул меня так, что теперь я упиралась носом в его грудь. Горячее дыхание опалило висок, и я услышала сбивчивое: — Мне ты нужен… Не пытаясь больше оттолкнуть, я пыталась понять, что за хрень сейчас мы оба творим. Тесно прижатое горячее тело вызывало вполне однозначные хоть и неуместные сейчас желания. — Ты же понимаешь, это невозможно, — прошептала я, замерев в его руках, позволяя покрывать невесомыми поцелуями виски, скулы, веки. — Думаю, нам следует на этом и закончить. — Тш-ш-ш, — успокаивающе прошептал он, осторожно оглаживая затылок. — Просто позволь мне быть рядом, Карл.***
— Карл, нам надо идти, — в дверях палаты с ранцем в руках с утра пораньше уже маячил Винтер. — Госпиталь переезжает, и по-моему, я видел внизу Вильгельма. Ну отлично, а мне что теперь делать? Вчера я естественно никуда не сбежала. Сказала ему, что от трудностей бегут только слабаки. Тему запретных отношений старательно проигнорировала, понимая, что ничем его особо обрадовать не могу. Даже если закрыть глаза на то, что он солдат вермахта, как можно сымитировать однополые отношения? Вообще дичь какая-то. Хотя… Мелькнула шальная мысль, что мы с ботаном бежим от всех и всего и пережидаем войну где-нибудь в заброшенном домике в лесу, но я благополучно её похерила. Да его братец поднимет на уши всё вокруг, чтобы найти родственничка. Так что прости, синеглазка, но нет. В общем, я завалилась спать, поведясь на извечное «утро вечера мудренее». А теперь поздно мудрить — мою судьбу снова будет решать немчик. Будь я на месте Вилли, давно бы избавилась от мутного пацана. Возможно, он так и сделает. И я тоже красотка — вместо побега зажималась вчера по углам с мальчишкой, который даже не может отличить мальчика от девочки. Понимая, что приговора Винтера не избежать, я медленно спустилась вниз. Вильгельм обнаружился в живописной композиции вместе с Чарли. Я немного смягчилась, глядя на сдержанную нежность в его обычно флегматичных глазах. Но вот её подружка-поблядушка явно тут лишняя. Мало того, что с видом роковой соблазнительницы вклинилась между парочкой под каким-то левым предлогом, так ещё и строила рожицы Чарли, мол не мешай мне. И эта курица стоит хлопает глазами, глядя, как её мужика охмуряет резвая девчуля. Ну, Чарли, не тупи же. Присмотревшись, я немного выдохнула. Вилли не спешил пасть безвольной тушкой к ногам этой сучки. Потом он заметил нас с синеглазкой, и стало как-то не до чужой личной жизни. Тут бы своей ладу дать. Винтер немного неуверенно подался к брату, спрашивая банальные вещи вроде того как он. На его обычно ботоксно-спокойной мордахе мелькнул страх, что брат оттолкнёт, но Фридхельм держался так, словно ничего не было. Узнав, что мы уезжаем, повернулся, ожидая, что я пойду с ним. Бросив взгляд на Вилли, я поняла, что так просто не отделаюсь. — Иди, нам с Карлом надо поговорить, — сказал он. Вот же гадство, мне слишком знакомы этот суровый тон и холод в голубых глазах. Наверняка уже всё решил насчёт меня. Пережив очередную угрозу своей жизни, я больше не могла бездумно относиться к ней. Мне сейчас далеко не всё равно, что со мной будет. Даже если побег мой в очередной раз сорвался, всё равно остаётся реальная возможность добраться до Москвы. Ради такого шанса я наверное многое смогу перетерпеть. — Ты совершил ошибку и не одну, — без предисловий начал Вильгельм, изучающе глядя на моё лицо. — Только потому, что ты ещё мальчишка, я ещё не подал рапорт, но я не могу всё время закрывать глаза на подобные срывы. Я молча смотрела ему в глаза. Пусть скажет всё до конца. — Я готов помочь тебе стать хорошим солдатом и по возможности защищать, — продолжал Винтер. — Но если ты не будешь во всём подчиняться, тебе нет места в моей роте. Я ожидала, что всё будет намного хуже, но в общем-то от меня требовалось не так уж и много. Восторженно похлопать глазками и уверить лейтенанта, что подобное больше не повторится, и я по-прежнему преданный солдат вермахта. Перед глазами промелькнули картины из моих кошмаров: яма, полная расстрелянных окровавленных тел, худенький мальчишка, хватающий краюху хлеба из моих рук, мерзкие рожи эсэсовцев, целящихся в ребёнка. Прости меня, боженька, но я слишком хочу жить. От того, что я в мучениях сдохну, никому лучше не станет. Так что придётся засунуть гордость и прочее в известное место и найти правильные слова для Вилли. Без лишнего пафоса и не переигрывая, я принесла должные извинения и обещания быть паинькой.