***
Было ещё темно, когда в нашу палатку ворвался Кребс, рявкнув: — Подъём! У вас две минуты, чтобы умыться и собраться на площадке для тренировки. Процесс одевания я благополучно пропустила, ибо завалилась спать одетая. Как бы уже конец сентября и холодно, и по-моему, не я одна такая умная. Всей толпой мы бодро ломанулись на другой конец лагеря к так называемым душевым. Наскоро сколоченный барак, скупо отапливаемый печкой-буржуйкой, и ряды железных корыт. Вода в вёдрах ледяная. Умываться пришлось в темпе — ещё один взвод толкался в дверях, покрикивая, чтобы мы ускорились. Конечно, никому не охота получить люлей за опоздание. Зарядку проводил Кребс — уже знакомые отработанные отжимания, прыжки, наклоны в стороны. То ли я втянулась, то ли обрела наконец нужную форму, но как-то вроде полегче пошла зарядочка. Так я думала пока не поняла, что нас гоняют без передышки минут уже как двадцать. Причём тяжко не мне одной — даже самые выносливые смотрю начали страдать отдышкой. — Смирно! Перед нами маячил вчерашний фельдфебель. Видок у него — полный отпад. Мало того, что при полной форме, так ещё и хлыст в руках покручивает. Неужто будет лупить нерасторопных солдат? — Вы должны понимать, что дело, которому вы себя посвятили, требует полной отдачи сил. Боевой дух и умение обращаться с оружием — это ещё не всё. Вы должны проявить настойчивость, храбрость и решительность. Уметь противостоять врагу в любых условиях. Рейху нужны настоящие мужчины с быстрой реакцией, а не хлюпики-новобранцы. Ну и как воспринимать эту речёвку? Мне уже хочется удавиться. Чувствую, этот кровосос с нас живых не слезет. — Всем на землю! — заорал он, подтверждая мои худшие опасения. Мы послушно растянулись по периметру, а этот гад расхаживал между нами, наступая сапогами — а весил он между прочим под сотню — кому на руку, кому на ноги, кому на спину. Я едва успела подвинуть головушку, избегая встречи с его конечностью. — Сейчас проверим, на что вы годны, — Гальс разделил нас на две группы. Как-то неравномерно он это сделал. Интересно почему? — Вы, — он кивнул меньшинству. — Будете изображать раненых. Ну, а остальные покажут, как умеют тащить друзей с поля боя. Раненые на землю! — повернулся к тем, кому не так повезло и скомандовал: — Разделиться по двое и подобрать раненых! Мы с синеглазкой оказались в числе тех, кому не повезло. Причём вдвойне — «раненый» нам попался Кох. Носилками для «раненого» служили наши руки, а гад-фельдфебель гнал нас вперёд километра с два. Кох, скотинка, любящая пожрать, весил немало, и мы с Винтером под конец совсем выдохлись, но бросать было нельзя. Тех, кто не выдерживал и отпускал «раненого», заставляли тащить его уже в одиночку на спине. — Парни, простите, я бы и рад идти сам, да нельзя, — извиняюще бормотал Кох, глядя на наши перекошенные физиономии. — Молчи уже, Винни-пух, — выдохнула я, пытаясь справиться с одышкой. Руки онемели так, что я их уже не чувствовала. — Это всё твои шницели и пироги, что присылает мамочка из дома, выходят нам боком. — Карл, — тихо вмешался Фридхельм. — Отпусти ненадолго руки, я смогу понести его один. — С ума сошёл? — огрызнулась я. — Эта образина в погонах нас тут же и прикопает. Нет уж, так легко мы ему не сдадимся. Бартель, смотрю, бросил своего товарища и теперь корячился, пытаясь взвалить его тушку на спину. Каспер и Шнайдер тоже пыхтят волоча практически по земле нашего Халка, то бишь Хайе. Наконец Гальсу надоело развлекаться, и он с обманчивым сочувствием пообещал: — Похоже я переоценил ваши возможности, смотрю, вы изрядно утомились. Следующее упражнение будете выполнять в лежачем положении. Представьте, там за холмом очаг большевистского сопротивления, — а до холмика ещё не меньше километра между прочим. — Вам надо уничтожить этих гадин, но если вы пойдёте в открытую атаку, они вас перестреляют. Значит, что мы делаем? — он радостно осклабился. — Правильно — сливаемся с землёй и ползём по-пластунски, а я выдвинусь на позицию и буду стрелять в каждого, кого замечу. Он что совсем ебнулся? Это уже ни в какие ворота! Разве он имеет право стрелять в нас? Мы ползли, изо всех сил стараясь быть незаметными, а этот козёл, когда мы достигли указанного места, развлекался, паля в нас из маузера. — Больная на всю голову скотина, — простонала я, когда Кох придавил мне руки, резко отпрянув назад. — Малыш, прости, — отозвался он. — Но сам понимаешь, неохота мне получить пулю. — Да не ты. Я едва успела перехватить синеглазку и резко отдёрнуть. Он тоже вынужденно проехался по моей тушке, но зато успел увернуться от очередной пули. — А-а-а! — взвыл где-то рядом Бартель, которому всё-таки задело выстрелом ногу. У меня нет слов, цензурных по крайней мере точно. Организаторы, отзывайте вашего чокнутого аниматора!***
Адов пиздец обучения растянулся на две недели. Чего мы только за это время не делали. Например, учились обороне при танковой атаке. Гальс заставил нас вырыть окоп размером с братскую могилу и загнал туда оба взвода. Мы орали от ужаса, когда многотонные монстры медленно позли над нашими головами, обваливая землю. Что я там говорила насчёт Кребса? Что он безжалостный сухарь и зверюга? Да он оказывается просто милашка по сравнению с садистом, что гонял пару сотен солдат почем зря. Такое ощущение, что он решил избавиться от слабаков, прикрываясь обучающими манёврами. Чего стоило одно то, что здесь не было тренировочных снарядов. Метали мы настоящие гранаты. Каждый раз держа в руках эту хрень, способную разорвать меня в клочки, если не впишусь в положенные секунды, я обмирала от страха. Гальс не стеснялся награждать нас тычками, пинками, а порой и пускать в ход хлыст. Не избежала его тяжёлой руки и я. Однажды проверяя мишени и увидев мои позорные результаты, он грозно навис рядом, с садисткой усмешкой заявив: — И как же интересно ты до сих пор сражался в штурмовой пехоте, а? Ну всё, мне конец. В том, что он сейчас начнёт жестить, я не сомневалась. — Будешь стрелять до тех пор, пока не попадёшь хотя бы в один из ближних кругов. За каждый неудачный выстрел этот гад хлестал меня по рукам. Тихо зверея, я палила снова и снова, вздрагивая от резкой боли после каждого неудачного выстрела. Ох, чувствую, останусь такими темпами без рук. — Не пойму, в чём дело, вроде бы косоглазием ты не страдаешь, значит прицелиться нормально можешь. А раз можешь и не попадаешь, значит, не стараешься. И снова обжигающий болью хлёсткий удар по пальцам. Проклиная всех немцев и этого в особенности, я со злостью прицелилась и сжала курок. Да подавись ты, гад усатый! Внутренне приготовилась к очередному удару и услышала самодовольное: — Я же говорил, что сделаю из каждого неумехи настоящего солдата. Твою же, я наконец попала, пусть и не в яблочко, но довольно близко. Что мне получается нужно было как в банальном блокбастере хорошенько разозлиться? Вряд ли, скорее это чистой воды случайность. Как говорится можно и зайца научить курить, если долго перед этим бить. Наши занятия длились двадцать четыре часа, после которых полагались восемь часов отдыха. С точки зрения военной подготовки всё логично, но вот организм бунтовал как мог за такое обращение. Первую неделю я проглатывала ужин, даже не замечая, что в котелке, и валилась замертво на койку. С мытьём тоже было всё печально. Нормально помыться мне удалось раза три и то, выждав, пока освободится примитивная душевая, и практически холодной водой. Да ещё и трясясь, что кто-то наткнётся на меня в неурочный час. Чтобы моё отсутствие при общей помывке не бросалось в глаза, я тянула время, добровольно нагрузив себя стиркой формы. Повезло синеглазке и Коху с бесплатной прачкой. — Майер, а мою форму постираешь? Шнайдер вышел из душевой и вот нет бы пройти мимо. Видно мало напрягает Гальс, раз ещё остались силы на подъёбы. — Прачечная закрыта, — я со злостью отшвырнула его форму, которую он бросил передо мной. — А ну, подними, — сразу зашипел он. — Сам бросил, сам и поднимай. Ну, кто бы ещё так разбавил унылую атмосферу своим фирменным оскалом? Спасибо тебе, блондинчик, за то, что держишь в тонусе. — Карл иди в душевую, я закончу со стиркой сам, — мне на помощь спешили верные «рыцари». Фридхельм всё время теперь крутится рядом, и Кох тоже незаметно взял на себя обязанность приглядывать за мной. Вот с ним-то Шнайдер точно подумает дважды прежде чем связываться. — Пойдём, нам ещё надо написать письма пока не вырубили свет, — позвал Бартель дружка. Это он верно заметил — после отбоя не разрешали даже зажечь свечу. Терпеть драконовские правила и этот кошмар нет уже никаких сил. Я поморщилась, когда холодная мыльная вода коснулась израненной кожи. На боку и плечах у меня полно царапин от колючей проволоки, под которой нас бесконечно заставлял проползать изверг Гальс. Вообще за время учений пострадало немало парней: кого-то задело пулей или шрапнелью, на кого-то наехал учебный танк, в тренировочном штыковом бою мы вообще едва не перебили друг друга по-настоящему. Главное — никого не отправляли в госпиталь, во всяком случае до тех пор, пока солдат мог держаться на ногах. Бартель вон прихрамывал, у Каспера воспалилось пара глубоких царапин от колючки, Хайе вообще умудрился во время учений свернуть шею и теперь болезненно кривился при малейшем движении. Я чувствовала себя выжатой, как лимон, тело всё чаще наотрез отказывалось куда-либо двигаться, усиленно вопя, что не может и не будет ничего в подобных условиях делать. Впрочем, постоянный недосып и физические перегрузки подкосили многих. Порой нас вырубало на ходу, на что Гальс реагировал всегда быстро и эффективно — пара увесистых затрещин, — и суперсолдат снова в строю. Не раз и не два мелькала мыслишка пойти к Вильгельму с чистосердечным, но я вовремя напоминала себе, где нахожусь и какие в принципе суки все вокруг. Боюсь даже представить, как отреагировал бы на мой обман тот же Гальс. Так что терпим до последнего, должен же этот кошмар когда-то закончиться. — Интересно что сегодня нам приготовил этот зверюга? — пробормотала я, когда Гальс согнал нас к болоту. — Я считаю, ничто так не улучшает тактику ведения боя, как максимально приближенные к реалиям условия, — осклабился в «добродушной» усмешке фельдфебель. — Видите эту рощу? Оттуда вас будет обстреливать враг. Ваша задача попасть в установленные мишени. Он что рехнулся? Изобретательный мудак расписал под хохлому деревья так, что попасть в его мишени сможет разве что профессиональный снайпер. — В нас что будут стрелять по-настоящему? — рискнул подать голос Бартель. — А как ещё бы в вас стреляли русские партизаны? — иезуитски продолжал улыбаться Гальс. — Чем быстрее вы попадете во все мишени, тем меньше вероятности, что вас подстрелят. Мы едва успели рассредоточиться, прячась за чахлой растительностью, как в нас принялись палить со всех сторон. С уже привычным: «Да вашу ж мать, вы что творите, ушлёпки?» — я попыталась заползти в более-менее тихий уголок. Ибо попасть в чёртову мишень мне не светит ну никак. — Карл, спрячься лучше, — услышала я тихий голос Фридхельма. — Они же стреляют боевыми. — А ты куда? Я не поверила глазам — никак синеглазка решил меня прикрывать? Смело высунулся из камышей, вскинул винтовку и сосредоточенно целится. А как же пацифизм и прочее? — Тише, я не хочу ни в кого попасть, — не оборачиваясь, ответил он. — Будь осторожнее. Я пригнулась, проклиная в очередной раз чёртовых немцев, организовавших этот «тимбилдинг». Над болотом стоял грохот выстрелов, и изредка доносились команды Гальса. — Есть, в одну я попал, — прошептал Фридхельм. — Сиди здесь, я немного проползу влево. — Охота под пули? — у меня чесались руки схватить его за шиворот и притянуть обратно в более-менее безопасные камыши. — Неохота, — он слегка улыбнулся. — Но чем быстрее мы попадем во все мишени, тем быстрее Гальс прекратит всё это. — Так-так, что я вижу, мой лучший стрелок пытается отсидеться в камышах? Вот же сука, ещё издевается. И главное, как этот медведь умудрился незаметно к нам подкрасться? — Никак нет, герр фельдфебель, — попытался отмазаться Фридхельм. — Мы оба отстреливались. Гальс окинул нас леденящим взглядом и кивком заставил перейти на самый открытый участок болота. Парни смотрели можно сказать с сочувствием, подозревая, что Гальс готовит нам особенно «сладкий» сюрприз. — Ты покрываешь трусость своего товарища, — он кивнул на Винтера. — А давай проверим, сможет ли он тебя прикрыть на поле боя? Видишь во-о-он ту мишень? — Гальс обхватил пальцами-сосисками мой подбородок, разворачивая в нужную сторон. — Пока не попадёшь в неё, их будут обстреливать со всех сторон. Он подтолкнул к Фридхельму Каспера, и ребята в лёгкой панике посмотрели на меня. Всем же известно, какой я херовый стрелок. Нет, ну он что, действительно позволит перебить нам друг друга, не дожидаясь, пока это сделают русские? Гальс отошёл в сторону, давая отмашку солдатам, а я чувствовала уже знакомую беспомощность. Убить-то нас может и не убьют, но вот подстрелить это запросто. Как только пули снова засвистели над головой, парни без раздумий попадали в воду, пытаясь хоть немного замаскироваться. Я же целилась в эту проклятую мишень и особо не верила в успех. Ну не моё это совершенно! Винтовки, мишени, пули и прочее. В лоб кому-нибудь ещё попаду, но вот на такие расстояния я точно не стрелок. — Мимо! — торжествующе озвучил мой провал Гальс. — Будь сейчас в роще русские, от тебя бы уже ничего не осталось! Давай соберись уже, размазня! Снова сжимаю винтовку чуть подрагивающими от злости и бессилия пальцами, гипнотизирую взглядом маленький нарисованный белой краской среди веток кружочек. Стреляю и едва замечаю боль от отдачи. По насмешливому голосу немца понимаю, что опять промазала: — Сколько ещё твоих товарищей застрелят, пока ты научишься хоть какой-то меткости, солдат? Я оглянулась, не понимая, о чём он. Плохо дело — Каспер, кривясь, зажимает предплечье, зелёный камуфляж потемнел от крови. — Не извиняйся, малыш, — попытался он пошутить. — Продолжаем, — Гальс пригнал к нам в команду малость перепуганного Коха. Я оглядела своих товарищей по несчастью — все всё понимают. Ну, то есть, что я их не спасу, и в конце концов мы все окажемся подбитыми «вражескими» выстрелами неудачниками. Хотя парни честно пытались меня подбодрить. — Давай, малыш, соберись и покажи, что ты чего-то стоишь. — Держи прицел немного левее цели и не торопись с выстрелом. Фридхельм молча смотрел мне в глаза с таким выражением, словно мы действительно идём в последний бой. Причём с заранее известным летальным исходом. Ну, в общем-то отчасти так и есть. Что там ещё придумает Гальс в наказание, лучше даже не гадать. Я снова прицелилась, не без удовольствия представляя, что целюсь в филейную часть фельдфебеля. Так, что там мне советовали парни, не торопиться? Ох, попробую, и что там может ещё сработать? Точно, попробую представить, что судьба всего человечества зависит от моей меткости. Не обращая внимания на редкие звуки чужих выстрелов, я выбирала нужный прицел, затем плавно нажала на курок. — Ты это сделал, малыш, поверить не могу! — радостно завопил Кох. — Да уж, неплохо было бы конечно, чтоб ты попал в неё до того, как мне продырявили руку, — Каспер потрепал меня по голове здоровой рукой. — Отставить! — заорал позади нас Гальс. Окинул меня взглядом людоеда — в его маленьких глазках светилось какое-то свирепое торжество. Неожиданно «дружески» он приложил по плечу своей здоровенной ручищей: — Ну вот видишь, всё оказывается ты можешь, если захочешь!***
Вечером я на удивление удачно выбрала момент перед отбоем и спокойно помылась. С лёгкой усмешкой вспомнила, как раньше одевалась с неторопливой ленцой, долго зависая перед зеркалом, придирчиво меняла что-то в последний момент. Ха! Сейчас я натягиваю эти осточертевшие шмотки со скоростью звука. Прикрыв стратегически важные места, я уже более спокойно стала натягивать носки, как вдруг услышала тихий стук. Ну и кто там скребётся? Среди этой оравы простых, как сибирские валенки, солдат я знала только одного человека, заморачивающегося подобной деликатностью. — Заходи уже, — позвала я синеглазку. Какой-то он весь вечер слегка пришибленный что ли. Оно то понятно, сегодня нам досталось как никогда. Фридхельм протопал поближе, и я слегка опешила от его взгляда. Такая будоражащая воображение смесь из тревоги, усталости и тёплой нежности. — Паршивый выдался денёк, — грустно улыбнулся он. Вот удивил, Капитан Очевидность. — По-моему, здесь каждый денёк паршивый, — согласно покивала я, засовывая в ранец мыльно-рыльные причиндалы. Ботан аккуратно перехватил мою ладонь, и я только вздохнула — сейчас мои ручки явно далеки от совершенства. Кожа местами содрана, сплошь чернеют синяки, которые мне наставил Гальс, половина ногтей безжалостно ободраны под корень. Он нежно погладил пальцем эти отметины и тихо сказал: — Ты совсем не годишься для войны, Карл. Маленький, хрупкий… — Кто бы говорил? — я беззлобно поддела его. — Сам-то тот ещё цветочек. Он не спешил выпускать мои пальцы, и я слегка зависла, пытаясь понять в чём дело. Неужто снова решится на целовашки-обнимашки? — Ну что, идём? — беззаботно предложила я, предпочитая не доводить дело до греха. Точнее, хрен бы с ним с тем грехом, а вот разоблачение мне явно ни к чему. Вместо ответа он притянул меня к себе, обнимая вроде пока по-дружески. — Иногда я совсем не понимаю тебя, — тихо прошептал он. Да я тебя, собственно, тоже. — Ну вот что ты опять творишь? — устало выдохнула я. Вместо ответа он потянулся к моим губам. Я утонула в осторожной нежности. Он мягко разжал мои губы языком и плавно скользнул внутрь. Честно говоря, всю жизнь я предпочитала более решительных партнёров. Сейчас мои губы никто не терзал, не сминал, не прикусывал. Фридхельм целовал в меру пылко, медленно, не спеша, но так нежно, что я почти забыла о том, кто мы и где находимся. Почему-то опять не смогла от него отбрыкнуться, возразить. Не смогла ничего вообще — поддалась, отвечая на эти ласковые нежные прикосновения. Ухватилась пальцами не за дверь, а за приносящие странное успокоение ладони Фридхельма, мягко поглаживающие мою талию. Видимо его сумасшествие было заразным, потому что я сейчас думала не о том, как всё это прекратить, а о том, что его поцелуи словно вплавляются в биение обезумевшего пульса. Он всё теснее прижимался ко мне. Я снова ощутила бедром его стояк и как-то быстро спустилась с небес на землю. Так, всё, пора прекращать этот изврат. Если поначалу я и считала, что ботан подурачится да перестанет, то сейчас понимала — а хрена с два. Отрезвляюще пришли мысли о том, что будет, если мы попалимся. А если это будет продолжаться, то мы попалимся. — Фридхельм, да послушай же ты, — я всё-таки нашла в себе силы отпихнуть этого горячего финского парня. — Ты хочешь, чтобы нас обоих засунули в места гораздо похуже этого? Ладно я толерантнее некуда, а если бы сейчас кто-то зашёл и увидел эту порнографию? — То есть в принципе ты не против, что я… — он словно и не слышал предупреждений, лыбился, словно дитё, которому купили ящик киндер-сюрпризов. — То, что я тебе сразу не прописал в челюсть, ещё не значит, что я гей и буду крутить с тобой романы, — наконец-то ко мне вернулась привычная уверенность и ясность мыслей. — Ты не виноват что… такой, но я не по этой части, ясно? — А по-моему, только что тебе всё нравилось, — снова разулыбался он. — Да приди же ты в себя, кретин! — вот теперь уже я разозлилась по-настоящему. — Война идёт полным ходом, за гомосексуализм чуть ли не на костре сжигают, а ты тут мне не пойми что задвигаешь! Мы можем быть только друзьями, и если действительно что-то ко мне чувствуешь, прекрати эти тайные свиданки, ясно? Жёстко конечно, учитывая, что сначала я особо не протестовала, но лучше вовремя включить мозги и предотвратить эпичное фиаско. Тем более я действительно злилась на него. Я была уже готова на многое закрыть глаза и замутить лёгкий романчик, а тут такое обломище! Сомнений в том, что он самый что ни на есть голубой гей, у меня больше не было. Ну и ладно, как говорится, не жили красиво и нечего начинать.***
Самое смешное, что к концу второй недели почти все искренне восхищались Гальсом и мечтали стать таким же брутальными мужиками и супер-солдатами. Ещё гордились, что смогли чему-то научиться. Слушая разговорчики в казарме, я едва сдерживалась чтобы не завопить: «Да мы едва не погибли от его «отеческой» заботы!» — Идиоты, — всё-таки пробормотала я, правда очень тихо. — Ты не прав, Карл, — неожиданно прорезался синеглазка. — С точки зрения военной подготовки Гальс прав. Солдат должен быть настоящим мужчиной, сильным и крепким духом. — Да ладно? — я невольно повысила голос, не ожидая такой перемены. — Неужто это говорит мне мальчик-нежная ромашка? Ты же вроде у нас пацифист? — Я считаю, что война это в первую очередь зло, — тихо продолжал он. — Но если бы действительно пришлось защищать свою страну, то такие учения дают неплохой опыт. — Всё равно я считаю идиотизмом всеобщее поклонение такому солдафону, как этот горилла фельдфебель. Я недовольно подвинулась ближе к краю койки. Мало того, что не вижу его лица, так ещё приходится прислушиваться. — Один из моих любимых писателей считает, что на войне мужчина обретает силу и величие, учится бесстрашию и мужеству. Так что кое-чему может научить даже такой, как Гальс. — Это кто ж такой умник? — хмыкнула я. Все книги на военную тематику — от Ремарка до Толстого, — которые читала я, явно не романтизировали войну. — Эрнест Юнгер воевал в первую мировую, был ранен четырнадцать раз. Получив сквозное ранение в грудь, смог спасти свою роту из окружения. Они единственные не сдались в плен, — воодушевлённо рассказывал синеглазка. Хм-м, как-то слишком уж позитивненько у мужика всё складывается. — Хочешь сказать, ему не было страшно разгуливать под артобстрелами? — Он считал, что постепенно любой страх притупляется, а жизнь и смерть есть бесконечный и естественный круговорот. Смерть сама по себе не такое уж значительное событие. Всегда считала себя читающим человеком, но тут мы с синеглазкой почему-то мало в чём совпадали. Какой-то засранец-фанатик понтанулся, мол война это круто, и ты смотри, даже убеждённые пацифисты от него в восторге. — Я не знаю, кто бы ещё писал о войне также пронзительно-правдиво, как Ремарк. Я давно уже подзабила на конспирацию. Всем нам нужен кто-то, перед кем можно приподнять маску. Для меня уже давно этим кем-то стал пусть до конца и непонятный, но чем-то близкий Фридхельм. — Война навсегда меняет людей, и даже если останешься жив, найти своё место заново в мирной жизни и примириться в призраками в душе сможет не каждый. — Ремарк? — настороженно переспросил он. Тьфу ты, всё время забываю сопоставить данные из своего времени с нынешними. Моё любимое «Время жить и время умирать» он естественно ещё не написал, но ведь книгу о первой мировой уже издавали? По-моему, даже фильм сняли. — Но ведь он со скандалом покинул страну. Его запретили издавать, а книги принародно сожгли. Ох, ты ж блин, я и не в курсе таких горячих фактов. Ну то есть знала, что Ремарк не фанат режима усатого психа, ещё читала его переписку с Марлен Дитрих, утирая сопли, и на этом всё. Даже не рискну спрашивать, видел ли он одноимённый фильм — скорее всего при таком раскладе нет. Ботан притих, и я чуть не задремала под мерное сопение своих соседей, как вдруг услышала тихое: — Карл… И всё-таки кто ты? Если ты попал в беду и, не подумав, сунулся в армию, мы что-нибудь придумаем. Н-да, он похоже решил, что я какой-нибудь подпольный революционер, сбежавший на фронт, чтобы избежать ареста гестапо. Вот только что тут придумаешь? Бежать в другую страну без денег и документов мы не сможем, а скрываться в Союзе на пару с ним я по-прежнему считала безнадёжной идеей. — Спи давай, побегушник, — я раздражённо подтянула повыше одеяло, укрываясь с головой. — Зря что ли тебя в суперсолдата готовили?***
Наше обучение в «Великой Германии» закончилось, а вот мои хрен пойми какие отношения с синеглазкой становились всё непонятнее и запутаннее. Он похоже либо обиделся, либо действительно включил мозги, но больше не делал попыток как-то сблизиться ни физически, ни как-либо вообще. И нет бы мне порадоваться этому факту, но я почему-то чувствовала смутное раздражение. Хотя думать мне бы стоило совсем не о том. Мы снова были под крылышком у Вилли и Кребса и жить стало в разы спокойнее. Без особых происшествий догнали роту гауптмана и теперь зависли в какой-то деревеньке, дожидаясь приказов куда и когда выступать. Благодаря учениям мы благополучно проебали все битвы за Смоленск, и, насколько я помню историю, теперь немцам требуется очистить дорогу на Москву. Значит вот-вот должны разыграться нешуточные бои. К сожалению, я знала, что Красной армии придётся отступить и, увы, изменить историю не могла никак. И вот как назло именно сейчас и вспоминался наш с Винтером поцелуй и прочие романтичные шалости. То ли недотрах начал достигать полного объёма, то ли ещё что, но при взгляде на синеглазку в голову лезли весьма фривольные фантазии. А предательские мурашки исправно маршировали по мне табуном, стоило вспомнить его горячие руки на своей коже. Такие страсти и пропадают зря — технически секс между нами невозможен, раз он всё-таки мальчик-гей. В общем, мои эмоции нашли выход — я приметила, что он настороженно присматривается, когда я слишком уж тесно общаюсь с парнями, и вовсю этим пользовалась. Некрасиво и не очень умно, согласна, но пусть тоже помучается, не одной же мне страдать. — Эх, Карл, даже как-то жалко стричь твои волосы, — Кох с грубоватой лаской взъерошил мои критически отросшие локоны. — Такие мягкие, словно у девушки. — Ты давай стриги, а не лапай, — прикрикнула я на этого сентиментального дурика и снова перехватила ревниво брошенный взгляд Фридхельма. Ух, как смотрит, словно действительно Кох собирается подкатить ко мне. При трезвом раскладе можно было бы заподозрить нехорошую и крайне нездоровую ревность. Надо поосторожнее дразнить. Я же не хочу, чтобы доведённый и подогретый гормонами ботан реально нагнул меня на ближайшем сеновале? Ум-м, не представляю его в такой роли, но фантазия интересная. Хотя нет, учитывая, что он гей и считает меня парнем, нагибать будет, скажем так, нетрадиционным способом. Но если серьёзно, я иногда думала, а если бы я рассказала ему правду? Ну, ту её часть, что я девушка. Сбежал бы он тогда со мной или напрочь забыл бы о своём предложении? Но проверять естественно не буду, слишком рискованно. Утром я встала в отвратном настроении — синеглазка по-прежнему держался на пионерском расстоянии, даже поболтать не подходил. По нашему общению я тоже скучала, но что поделать — я же сама оттолкнула его. Я выползла на утреннюю тренировку и поискала глазами ботана. Похоже муштра Гальса пошла кое-кому на пользу. Вон с каким рвением отжимается и выполняет команды Кребса. День выдался тёплый и кое-кто из парней поскидывал форменные куртки, щеголяя в беленьких «алкоголичках». Нет, ну, это форменное издевательство — на дворе война полным ходом, а я, как последняя озабоченная малолетка, пялюсь на полуодетых мужиков. Убедившись, что Винтер по-прежнему отжимается, я с преувеличенным восхищением вздохнула, глядя на мощные бицепсы Каспера: — Мне бы такие, но сколько ни отжимайся всё бесполезно. — Ничего, малыш, со временем догонишь, — усмехнулся тот, пощупав мои, надо сказать уже довольно подкаченные ручонки. — Уже не похоже на тот кисель, который был летом. Я бросила незаметный взгляд на Винтера, во-о-от опять этот ревниво-испепеляющий взгляд. Чего я планирую этим добиться, пока не знаю. Неуютное злое раздражение от осознания факта, что меня привлекает этот замороченный ботан, которому не пойми что от меня нужно и нужно ли вообще, вело на такие вот детсадовские выходки. Ой, а чего это он топает ко мне с таким решительным видом? — Пойдём, — хмуро кивнул Фридхельм. — Кребс поручил привести в порядок оружие. Скоро выступаем в бой. — Да нет, я лучше на кухне подежурю, — с безмятежной улыбкой ответила я. — Мне проще с Кохом картошку чистить, чем в железках ковыряться. — У Коха на сегодня есть помощник, — ботан, осмелев, цапнул меня за руку, явно не собираясь отпускать на кухню. — Мы с тобой перечистим винтовки. И чего это мы так раскомандовались? Но с другой стороны моей целью было немного его подразнить и привлечь внимание, а не довести до раннего инфаркта. Как говорила моя подруга, мужика надо бесить грамотно. Так, чтоб ему хотелось наказать тебя в постели, а не скормить твой труп белочкам в лесу. Как скажешь, родной, винтовки, так винтовки. — Какой-то ты сегодня странный, — капризно выдала я, прерывая затянувшуюся паузу. — На рассвете мы вместе с артиллерией Файгля выступаем на Ярославль. Хотя и принято считать, что русские быстро сдаются, бой будет и серьёзный, — мрачно поведал Фридхельм. Все игривые мысли разом улетучились из головы. Это же полный аллес, отсидеться в окопе явно не прокатит и бегать по лесу с винтовкой наперевес тоже. Меня поставят полноценным бойцом, ожидая, что я завалю не один десяток русских. Нет, такого я допустить не должна. Нужно срочно что-то придумать. Причём такое, что не предполагает послать Вилли к ебеням как в прошлый раз. — Кто сегодня помогает Коху? — Мориц, — Фридхельм изучающе смотрел на меня, словно ожидая, что я поведаю ещё что-нибудь, но я уже мысленно прикидывала, что с этим тихоней справлюсь в два счета. Никто не любит чистить картошку, так что без проблем уговорю его со мной поменяться. Мне нужна не опасная, но достаточно серьёзная травма, чтобы отмазаться от стрельбы. — Ох, Карл, ну как же тебя так угораздило, — распричитался Кох, с жалостью глядя, как я рычу от неподдельной боли в обожжённой ладони. Блядство, рука только зажила, но чего не сделаешь ради своей совести. — Котелок… сука…тяжеленный… — я действительно чуть не плакала от боли. Ничего, перетерплю, главное у меня теперь есть железная отмазка. Ну, посмотрим, что там получилось. Ладонь красная, и на тыльной стороне наливается приличных размеров пузырь. По-моему, мне прямая дорога сейчас в госпиталь, а не на передовую. Что и подтвердил наш лейтенант, не забыв правда одарить меня красноречивым взглядом это-когда-нибудь-закончится-или-как? Знаю-знаю, я та ещё головная боль, но сейчас тебе будет малость не до того. Несмотря на то, что немцы отвоюют дорогу на столицу, им придётся тоже нести потери. Всё-таки Красная армия не так уж безобидна, как им казалось вначале. В госпитале меня встретили как родную. По крайней мере Чарли точно. Поохала, обрабатывая мой ожог, и умоляющим шепотом попросила не совершать больше безумных эскапад как в прошлый раз. За это можно было не волноваться — я как мышка просидела всю неделю, что заживала рука. Мысли бродили в головушке самые невесёлые. У меня было ощущение, что я увязла в этом дурном маскараде уже по шею. Ну хорошо, в этот раз я отмазалась, но что буду делать перед следующим боем? А с другой стороны бежать в самый разгар немецкого ига, зная, что вот-вот мы выйдем на Москву, тоже как-то глупо. Я же столько перетерпела ради своей цели, осталось совсем немного. Без синеглазки в госпитале было совсем мрачно. Каждый день привозили десятки раненых, и теперь вместо относительной тишины отовсюду неслись топот сапог, стоны, крики. Ещё и какой-то «гениальный» придурок, желая, видимо, заглушить эту какафонию, врубал радио с милыми немецкими песенками и маршами. Тут бы совсем кукухой не поехать. Чарли частенько забегала ненадолго меня проведать. Милая, всегда приветливая, немного застенчивая девушка в моей прошлой жизни вряд ли стала бы моей подругой. Почему-то я предпочитала всегда дружить с себе подобными. У нас была вполне милая компания. Все как на подбор: красивые, яркие, уверенные в себе стервочки. Пошопиться, повеселиться, пореветь, коллективно обсудить план мести очередному козлу, поддержать друг друга в стиле «не смей раскисать, он того не стоит» — все это ушло далеко и безвозвратно. Здесь куда важнее вовремя прикрыть чью-нибудь спину, поддержать простыми без инстаграмного пафоса словами. И сколько бы я не твердила про себя, как ненавижу немцев и всегда буду помнить, что все они гады распоследние, в реальности выходило что-то совсем другое. Пусть и не все, но многие из «моей» части давно перешли эту условную грань ненавидимых врагов. Мы жили несколько месяцев бок о бок, поддерживали друг друга на этих грёбаных учениях, меня постоянно прикрывали при атаках. Как ни старалась, я не могла больше чувствовать ненависть к ним. Хотя нет, Шнайдера я ещё уделаю за то унижение, это лишь вопрос времени. Но я больше не изводила себя внутренней борьбой, когда всматривалась в лица тех, кого санитары уносят в операционную. Каждый раз перехватывая мои взгляды, Чарли едва заметно качала головой. Я молча отводила глаза, зная, что она чувствует такое же облегчение — все, кого она знает, пока что живы. — Почему ты решила работать в госпитале? — однажды напрямую спросила я, глядя, как она выползает из операционной белая, как стенка. — Хотела послужить своей стране, — ух, и колбасит её, как бы не вывернула мне под ноги сегодняшний обед. Вот интересно, стал бы человек, который настолько боится крови, заставлять себя ежедневно ассистировать при операциях? Явно же она отправилась на фронт из-за Вильгельма. Надеюсь, он оценит такую преданность.***
Я давно знала, что всё хорошее имеет свойство быстро заканчиваться, так что к возвращению в полк была морально готова. Кребс насмешливо спросил, не нужна ли мне персональная нянька, которая проследит, чтобы я больше не поранился и не обварился, а наконец-таки начал выполнять свою основную задачу. Парни добродушно посмеивались, мол, я везунчик отлежался в госпитале, заигрывая с хорошенькими медсестрами, пока они тут сражались с русскими дикарями, а вот синеглазка, улучив момент, тихо предупредил: — Это не выход, Карл. — Что? — я невинно захлопала глазками. — Обварить руку, — в его глазах блеснули недоверие и тревога. — Если такое будет происходить слишком часто, они поймут, что ты избегаешь сражений. Блядь, а то я не знаю, не нагнетай. Придётся в следующий раз обойтись без селфхарма. Пока что я знала одно — вряд ли я смогу в кого-то выстрелить и буду придерживаться этой позиции, чего бы мне это ни стоило. Немцы отогнали Красную армию к Вязьме, и, насколько я помнила, ближайшие недели там будут ожесточённые сражения. Но я снова получила от капризной леди Удачи небольшой бонус — обе стороны пока что держали паузу, а наш командир расщедрился на денёк отпуска. Бродить по оккупированному городу, любуясь на разрушенные здания, еврейские погромы и прочие «радости» особого желания не было, но с другой стороны меня особо никто и не спрашивал. Привезли, напомнили, что сбор в шесть у комендатуры, и свободны, ребята. Даже не знаю, куда податься. Партизанить в этот раз я не собиралась, так, если только попадётся уцелевшая аптека, куплю себе нужные мелочи. Парни ухитрились затянуть меня в местный кинотеатр, уверяя, что фильм там идёт классный. Тут я сильно сомневалась, но, глядя на их довольные мордахи, решила не выпендриваться. Любому осточертеет постоянный напряг, вот и они сейчас радуются, ненадолго вернувшись к радостям обычной жизни. Поход на «блокбастер» лишний раз напомнил мне, что я была и остаюсь чужой на этом празднике жизни. Отсутствие поп-корна и колы я пережила, но во-первых, чуть не задохнулась от сигаретного дыма. Да-да сюрприз — оказывается можно курить прямо в зале. Ну, а во-вторых, их фильмы же невозможно смотреть. Где прекрасные шедевры с Марлен Дитрих и прочими звёздами? Нам крутили какой-то пропагандистский антисемитский фильм. Даже не стала напрягаться и вникать в перевод, думая только о том, как бы незаметно смыться? Покосившись на расслабленные лица своих соседей, я осторожно поднялась — благо сидела с краю — и тихо проскользнула к выходу. Пройдусь немного, а через полчасика вернусь как ни в чём ни бывало, авось никто не заметит. Среди разношёрстной толпы солдат, настороженных местных, хихикающих девушек, стаек оборванных детей внезапно я наткнулась взглядом на высокую знакомую фигуру. А этот мудила что здесь делает? Хохляцкий полицай куда-то вёл трёх женщин, подталкивая их штыком винтовки. Как загипнотизированная, я медленно пошла за ними. Перед глазами стоял светловолосый мальчишка с измазанным землёй и кровью лицом. Детский рот беззвучно открывался в протестующем крике, а в голубых глазах обвиняющие горел упрёк. Горячая обжигающая ненависть к этому гаду вспыхнула с новой силой. Скольких ещё он погубит просто так, ни за что, желая выслужиться перед новой властью? Полицай свернул в какой-то переулок, и я услышала тихий плач: — Ну, будь ты человеком, отпусти нас. Вот возьми, — одна из женщин торопливо вынимала из ушей серёжки. — Больше давайте, — грубо ответил он. — А то я не знаю, сколько вы, жиды, в кубышках золота прячете. Откуда-то пришла мысль, что он их всё равно не отпустит — заберёт всё, что есть, и загонит в гетто. Я оценивающе осмотрелась — переулок тупиковый. С одной стороны пустое здание с выбитыми окнами, с другой — глухая кирпичная стена. Я не очень понимала, что творю. Руки словно действовали отдельно от моего сознания. Трусоватая, осторожная я, не желающая пачкать руки в чужой крови, сейчас медленно расстегнула кобуру, доставая маузер, и щёлкнула предохранителем. Полицай, видимо, что-то почуял — медленно обернулся и, пока ещё ничего не понимая, услужливо заговорил: — Я вести этих жидовок в комендатуру. Быть приказ поймать всех, кто ускользнул… Это было легко. Нажать на курок, и в то же время свинцовая тяжесть от неотвратимости совершённого заставила опустить руки. Я не почувствовала ничего, кроме этой тяжести и пустоты, глядя, как медленно стекленеют глаза убитого мной человека. Неважно плохой он или хороший, я стала убийцей, безвозвратно перейдя невидимый рубеж. Сдавленные всхлипывания словно переключили какой-то тумблер, возвращая меня к реальности. — Уходите и быстро, — по-русски приказала перепуганным женщинам. — Вы… Нас отпускаете? — недоверчиво спросила одна из них. Другая же подбежала ко мне и бухнулась на колени, порываясь поцеловать руку, бормоча: — … Храни тебя бог, сынок… — Не надо, — я попыталась поднять тётеньку. — Вам нужно уходить как можно быстрее… И мне кстати тоже. В принципе отмазаться, если даже попадусь, я попробую. Всегда можно сказать, что полицай был двойным агентом. По идее должны поверить солдату вермахта, но всё же лучше не рисковать. — Карл? Что тут произошло? «Мать твою, — мысленно выругалась я. — И чего теперь?»