Моя чужая новая жизнь

      POV Фридхельм       Прошли бесконечно долгие полгода, а войне похоже ещё далеко до конца. Никто больше не смеётся, что русские дикари пачками сдаются, и не собирается прогуливаться по Красной площади. Все убедились, что русские так просто не отдадут победу. Они готовы биться за каждую деревню, каждый метр своей земли. Мы почти вышли на Москву, но победы даются слишком дорогой ценой. Мы постепенно теряем человечность и страх тоже. Прав был Юнгер — гибель товарищей приводит в ужас только поначалу. После нескольких месяцев приходит фатализм — возможно ты будешь следующим. Жизнь слишком коротка, и в полной мере понимаешь это только сейчас.       Поначалу хотелось быть справедливым к этому народу, но сейчас я уже не уверен в целесообразности гуманности. Я по-прежнему не смог бы расстрелять толпу гражданских, но вот жалости к хитрым расставляющим на каждом шагу ловушки партизанам у меня больше нет. Они ведь ненавидят нас и желают смерти захватчикам своей страны. Они быстро учатся от нас жестокости. Либо я позволю себя убить, либо буду убивать сам. Я вспоминаю, как не хотел ехать на фронт именно потому, что понимал — война вытащит из каждого самое плохое. Бороться с политикой собственной страны мне не по силам. Я пробовал единственно верный, как мне казалось на тот момент, выход — покончить с этим всем. Позволить русскому бомбардировщику беспрепятственно совершить налёт. Не было бы больше этих мучительных сомнений и ломки собственных принципов. Однако я всё ещё жив. Парни тогда здорово избили меня, но я не держал на них зла — из-за моей выходки могли погибнуть многие. В том числе и Карл. Именно он помог мне прийти в себя и найти силы жить дальше. Мои чувства к нему не стёрлись, лишь крепли с каждым днём, но я больше не страдал от осознания своей извращённой убогости. Ведь уже пару месяцев я знаю его секрет. Знаю, что Карл — это переодетая девушка.       Выяснил я это совершенно случайно. В один из тех вечеров, когда, мучаясь от ревности к русской девке, решился проследить за ними. Мне не верилось, что Карл, который трепетно замирал в моих неловких объятиях, будет обжиматься с этой русской. Слабая надежда, что он такой же как я, заставила пойти на этот низкий поступок. Девица потащила Карла на сеновал, и я услышал как она бормочет отнюдь не ласковые глупости. Я так и знал, что всё непросто — она ненавидит его, как и любого немца. Наверное решила задобрить, чтобы получить поблажки. Я слышал, многие девушки именно из этих соображений заводили отношения с солдатами. Немного порадовало, что Карл без всякого энтузиазма реагировал на её попытки соблазнить. Я уж было облегчённо улыбнулся, и тут эта дрянь полезла его целовать, а потом я услышал её вопль: «Так ты девка!» Этого просто не может быть, но тут я вспомнил некоторые странности Карла. Да и ошибиться с переводом такой простой фразы я не мог. «Это же меняет всё дело!» — радостно подумал, чувствуя, как накрывает облегчение. Хотя ради «Карла» готов был смириться и с нетрадиционной ориентацией.       Я едва успел отскочить от дверей, как мимо вихрем пронеслись обе девушки. Уж не знаю как «Карл» выкрутился, да только русская промолчала о своём открытии, таскалась к нему как ни в чём ни бывало. А я не одну неделю ломал голову, пытаясь разгадать, кто же «Карл» на самом деле. Почему-то даже в голову не пришло сдать её Вильгельму. Я хотел сам во всём разобраться. Через пару дней мы с парнями угодили в госпиталь, а когда вернулись, узнали, что партизаны напали на село, и Карл пропал. Я места себе не находил. Даже думал, что девчонка сбежала сама, учитывая, что однажды она уже пыталась. Но когда увидел её в лесу, чудом избежавшую расстрела, понял, что её обман не связан со шпионажем.       Конечно я подстраховался и следующие недели внимательно наблюдал, но она не делала ничего подозрительного, даже писем никому не писала. Это было тоже странно — должна же быть у неё семья, друзья в конце концов? Также я окончательно отмёл версию, что она сбежала на фронт, желая послужить стране. Она же словно в насмешку упрямо повторяла заученные речи, которые совсем не соответствовали её поступкам. Странно, что остальные не замечали, как она с жалостью смотрела на русских. Уловки, к которым она прибегала, избегая участия в боевых действиях. Разгадать её тайну оказалось не так и просто. Я измучился ещё больше чем в те дни, когда подозревал в себе извращённые наклонности. Всё чаще я чувствовал злость, видя, как она каждый день бессмысленно рискует собой. Она могла погибнуть под пулями. Могла, забывшись, выдать себя. Но больше всего я боялся, что ошибаюсь, и она всё-таки окажется сбежавшей преступницей. Ведь порой её рассуждения выходили за рамки кругозора подростка, едва закончившего школу. Чего стоило одно то, что она цитировала запрещённых писателей. А откуда у неё умения профессионально водить машину и познания в медицине? Но когда в очередной раз она слегка приподнимала маску и позволяла чуть более откровенный разговор, или когда я видел неподдельную грусть в её глазах, я моментально забывал о своих подозрениях. Она могла быть резкой, насмешливой, даже грубой, но я видел и её уязвимость и боль, которую она старательно прятала от всех и не верил, что она опасна.       Отчасти я хотел, чтобы это время не заканчивалось. Девушка, которую я люблю, рядом, но я прекрасно понимал, что каждый день, проведённый на фронте, даётся ей нелегко. Во-первых, такие нагрузки тяжело вынести девушке, во-вторых, постоянно изворачиваться, сохраняя свою роль — это нужно постараться. Я всё больше удивлялся, что никто ничего не заподозрил. У неё ведь нежные правильные черты лица, но это ладно, ведь парни тоже бывают смазливые, но когда её волосы начали отрастать, она ведь всё меньше походила на мальчишку. Наверное, наши просто привыкли и не заостряли внимания. Всё, что я мог сделать — это незаметно присматривать, чтобы вовремя прийти на помощь. «Карл» конечно в состоянии и сам постоять за себя, но мне было спокойнее, когда она под моим присмотром. По возможности защитить её на учениях, проследить, чтобы не доставал Шнайдер, с которым они вечно цапались. Не такой уж я оказывается бесполезный слабак. К тому же снова вылезла ревность. Нелепая, бессмысленная. Я ведь понимал, что парни воспринимают её как мальчишку, но порой казалось, что она специально дразнит меня, позволяя Коху трепать волосы или тепло улыбаясь Касперу. Я сам связал себе руки и теперь мучился догадками — а я хоть немного нравлюсь ей? За эти месяцы мы сблизились, я знал её лучше чем кто-либо другой. Всё упиралось в то, что она по-прежнему считала меня геем. — Опять ты подкрадываешься как… в общем незаметно, — рассерженно шипит «Карл», когда я нахожу его сидящим на заднем дворе казармы. — Как всегда один? — я присаживаюсь на грубо сколоченную скамейку, снова отмечая острую тоску в её глазах. — Не самый плохой вариант, — усмехается «Карл», и мне хочется укрыть её от этой жестокой реальности. — Ну куда ты опять тянешь ручонки? — дёргается от моего осторожного прикосновения.       Чувствуя раздражение от этого затянувшегося маскарада, я решаюсь поддразнить: — По-моему, ты уже особо и не против, когда я обнимаю тебя.       В её глазах мелькает смятение, и она отвечает фразочкой из арсенала задиристого Карла: — Вот вломлю всё-таки пару раз, увидишь, против я или нет.       Я убираю руки, но сдаваться так легко не собираюсь. — Интересно, а если бы один из нас был девушкой, что-нибудь могло получиться, как думаешь? Чисто теоретически.       «Карл» смотрит немного удивлённо, но быстро берёт себя в руки и насмешливо отвечает: — Ну если чисто теоретически, то я чур парень. Ты создание нежное, трепетное за девчонку сойдёшь, — окидывает меня смешливым взглядом и продолжает: — Хм-м… Мордашка у тебя смазливая, целуешься ты неплохо… На пару свиданий я бы тебя пригласил… Доволен?       Дурацкая счастливая улыбка ещё долго в тот вечер не сходит с губ.       Всё рухнуло, когда я обнаружил её возле трупа какого-то полицая. Заметив, что «Карл» смылся из кинотеатра, я решил проследить. Больше из любопытства и привычного желания уберечь от очередной глупости. Я ожидал увидеть всё, что угодно, кроме этого. Неужели девочка, которая с отвращением держала в руках винтовку, смогла хладнокровно застрелить человека? Можно было не спрашивать почему она это сделала — из переулка испуганно выбежало несколько русских женщин. Этот полицай, застреливший ребёнка, был конечно последней мразью, но безусловно не стоил, чтобы из-за него идти под трибунал. Девушка при всём этом не выглядела напуганной. На какое-то мгновение мне стало страшно, когда я посмотрел ей в глаза. Неприкрытая ненависть заставила замереть. Такой взгляд мог бы быть у человека, который испытывает удовлетворение от свершившейся мести. Я ждал хоть каких-то объяснений, но она молчала, не делая даже попытки уговорить меня промолчать. Выругавшись про себя перенятыми у неё словечками, я принял единственное верное решение — избавиться от трупа. Она недоверчиво смотрела на меня, а я решил сегодня же вытрясти из неё правду.       Я был близко к её капитуляции, если бы не чёртов Шнайдер, который как всегда не вовремя появился с привычными насмешками. Потом маленькая хитрюга мастерски меня избегала, всё время крутилась среди парней. Ничего, я всё-таки решусь надавить на неё. — И долго ты думаешь избегать меня? — наконец-то умудряюсь перехватить девчонку у колодца.       Она невозмутимо опускает верёвку с ведром и хмыкает: — Издеваешься? Разве в этом муравейнике такое возможно? — Карл, я прошу тебя, объясни, что происходит. Я в любом случае на твоей стороне, просто я должен понимать, кто ты и зачем делаешь такое.       Она устало вздыхает:       — Поверь, ты не хочешь знать мою историю, — в голубых глазах явно читается сожаление и молчаливая просьба остановиться. — Карл, однажды это может зайти слишком далеко. — Расслабься, синеглазка, в одном я могу тебе точно признаться. Я не партизан и не шпион, — «Карл» грустно улыбается, а у меня перехватывает дыхание от ощущения, что мы сейчас находимся по разные стороны… но чего? — Не буду скрывать, что война это совсем не моё. Скажем так, я оказался в неудачное время в неудачном месте. — Но ты же убил вроде как союзника.       Мне почему-то важно выяснить, что мы по-прежнему на одной стороне. Я тоже был против войны, но я не стреляю без разбора в тех, кто мне не нравится. — Я убил мразь, которая не заслуживала как ни в чём ни бывало ходить по земле после того, как погубил столько невинных. Мы все здесь лишь солдаты, выполняющие приказ, а тот мудак имел выбор! Он мог защищать свою Родину, мог затаиться и не вмешиваться, но он выбрал предательство.       Она выжидающе смотрит, и я перебарываю искушение дожать и выяснить её тайны. Пусть понемногу, но я завоёвываю её доверие и не хотелось бы всё испортить. Зная «Карла», если начну настаивать и давить, снова замкнётся в себе и будет огрызаться. Я давно уже перестал сомневаться и ждать подвоха. А убийство… Я по-прежнему считаю, что война меняет людей и в большинстве случаев в худшую сторону. Если я не хотел убивать и со временем сдался, не в силах идти на открытый бунт, то с ней всё сложнее. Вынужденная также не вмешиваться, день за днём наблюдая за бессмысленной жестокостью, она сорвалась. Решила, что может хотя бы немного остановить геноцид, который происходит на наших глазах. Война так быстро не кончится. Во всяком случае на это Рождество попасть домой нам точно не светит, а значит мы оба не сможем остаться прежними. Я молча киваю, уступая и остро чувствую, как тоска по неуловимо исчезающей невинности колет изнутри.

* * *

       "Сколько ещё это будет продолжаться?" - я в очередной раз мысленно зарычал на эту невозможную девчонку. Благодаря дурацкому маскараду сегодня она едва не погибла. До сих пор всё внутри холодеет, когда вспоминаю, как она беспомощно барахталась в проклятом болоте. Потом естественно ходила кругами, тянула время до последнего, чтобы без помех уединиться в бане. Я же не смогу всё время присматривать за ней, рано или поздно кто-нибудь из наших на неё наткнётся. Я успел выкурить пару сигарет, поболтать с Каспером, но она по-прежнему не объявилась. Может, пока я носил на кухню вёдра с водой, она как-то успела пройти? — Ты не видел Карла? — спросил я Бартеля, который вышел из казармы. — Я за ним и иду, — он направился прямо к бане, и я поспешно перехватил его локоть: — Подожди…       Что бы такого придумать? Он же сейчас застанет её в самом неподобающем виде. — Винтер, мне некогда, — он отстранился. — Герр лейтенант приказал привести к нему Карла немедленно. — Что? — я непонимающе смотрел на него.       Девушка не могла успеть ничего такого натворить, чтобы мой брат на ночь глядя вызвал её к себе. Или успела? — Ты не знаешь зачем? — Да откуда мне знать? — пожал он плечами. — Ворвался в казарму и велел привести мальчишку. Ты же знаешь своего дружка. Небось опять дерзить начал или…       Но я уже не слушал его, побежал в штаб. Нетрудно догадаться, что Вильгельм скорее всего не вовремя зашёл помыться. Я ещё с порога заметил, что брат в ярости — расхаживает по комнате, периодически поглядывая в окно. — Зачем тебе понадобился Карл? — я прикрыл дверь. — Карл? — иронично переспросил он, подкуривая сигарету, и окинул меня злым испытывающим взглядом. — Ты разве не знал, что твой ненаглядный дружок — девчонка?       Я поспешно отвёл взгляд. Он всегда умел по глазам читать меня, как раскрытую книгу. Ни разу, даже в детстве мне не удалось обмануть его. — Поверить не могу, ты всё знал и молчал! Молодцы, сговорились за моей спиной! — Вильгельм, успокойся, ни о чём мы не сговаривались. Она не догадывается, что я знаю её секрет. Ну, а то что тебе не сказал. Я хотел…       Я запнулся. Оправдания звучали глупо и жалко. — Нет ничего нормального в том, что молодая девушка лезет в самое пекло войны. Конечно, я должен был тебе рассказать, но я боялся навредить ей. Хотел сначала разобраться сам, что она скрывает. — Ну и как, много узнал? — Вильгельм со злостью ткнул окурок в переполненную пепельницу и продолжил орать на меня. — Пока ты тайком вздыхал по незнакомой девице, она могла успеть натворить что угодно! Или ты даже не задумывался, для чего она морочит нам всем головы? Из горячего патриотизма и желания послужить нашей стране? Но тут уже и последнему идиоту понятно, что она не может и не хочет ни в кого стрелять! И зачем тогда нужен этот маскарад, а? — Она не шпионка, — уверенно ответил я. — Сам всё время думаю, зачем ей это нужно, но она точно не враг. Я не одну неделю следил за ней. Она не писала писем, не пыталась пролезть в штаб и выкрасть бумаги или встретиться с кем-то тайком.       Вильгельм лишь покачал головой: — До чего же ты наивный. Ну так знай, что твоя загадочная фройляйн скорее всего прекрасно понимает русский. Бартель сказал мне, что ночью видел, как внимательно прислушивался Карл к этим иванам, да и я кое-что припоминаю.       Я не верил в эту чушь, к тому же прекрасно помнил, как русские партизаны едва не расстреляли её. — Этого не может быть, Бартель просто терпеть не может… Карла… Вот и не знает как ещё насолить.       За дверью послышались шаги, и Вильгельм холодно сказал: — Ты совсем потерял голову, если считаешь, что она невинная овечка. А теперь выйди, я должен её допросить.       Бартель приоткрыл дверь, подталкивая «Карла»: — Я привёл его, герр лейтенант. — Можешь идти. Ты тоже, — кивнул он мне.       Я перевёл взгляд на девушку и понял, что не оставлю её. Кем бы она ни была, мы не раз прикрывали друг друга. Она-то конечно никогда не теряется и обычно с лёгкостью выкручивается из каверзных ситуаций, но на этот раз всё действительно очень серьёзно. — Я никуда не пойду.       Мы с Вильгельмом сверлили друг друга тяжёлыми взглядами. Брат знает, что я, если надо, могу быть очень упрямым. Сдавшись, он повернулся к девушке: — Ну, рассказывай, кто ты такая и как сюда попала. И не вздумай лгать, я теперь буду очень тщательно проверять всё, что ты скажешь.       Она больше не притворялась наивным мальчишкой, но и особо напуганной, что выдавало бы её вину, тоже не выглядела. — Меня зовут Эрин Майер. Я попала в ваш полк по ошибке. Я собиралась добраться до Эстонии и дальше плыть в Швецию. Из-за войны поезд несколько раз задерживали, а потом мне удалось присоединиться к медсёстрам, ехавшим на фронт. Я говорила правду — по пути наш поезд подорвали русские, и когда вы меня нашли, я пыталась добраться до какой-нибудь станции. — Ничего не понимаю, — Вильгельм окинул её ледяным взглядом. — Почему ты сразу не рассказала, что ты девушка? К чему весь этот маскарад? — На вокзале меня ограбили, и я осталась без документов. Мне показалось безопаснее выдавать себя за солдата. — А почему, например, не за медсестру? — недоверчиво прищурился брат. — Вы бы отправили меня в госпиталь, а там первым делом запросили бы из Германии подтверждение моей квалификации.       Я в очередной раз поразился тому, с какой лёгкостью она меняла маски. С парнями она умело поддерживала образ грубоватого и задиристого мальчишки. Сейчас она скорее всего больше не притворялась. Этот серьёзный взгляд и сдержанная немногословность были мне хорошо знакомы. — И долго ты собиралась морочить нам головы? — Вильгельм снова закурил.       Лицо его оставалось бесстрастно-холодным, но я то хорошо его знал. Он сейчас зол как никогда и явно не верит ей. Плохо дело. История Эрин конечно звучит дико, и даже я понимаю, что она многое не договаривает, но я верю ей. Верю, что она не шпионка и не собиралась предавать нас. Она по-прежнему оставалась спокойна, и я мысленно порадовался. Начни она сейчас как все девчонки запинаться от страха и плакать, это бы ещё больше убедило брата, что она лжёт. — Я собиралась сбежать сразу же, но попалась. Потом поняла, что в военное время без документов далеко не уйду, а бежать с военником в кармане — это прямая дорога под трибунал. Я хотела дождаться конца войны или отпуска и тогда уже добраться до Прибалтики. Мне жаль, что пришлось вас обманывать, но у меня не было другого выхода. — И ты думаешь, я поверю? — потихоньку начал звереть Вильгельм. — Логичнее было сразу рассказать правду и тебе как подданной Германии естественно бы помогли. Может, всё дело в том, что ты — засланная коммунистами шпионка? Ты знаешь русский и не отрицай!       Ну всё, сейчас она окончательно засыпется, ведь если брат прав, то знание вражеского языка ей будет трудновато объяснить. И этого я кстати не понимал — зачем скрывать то, что было бы полезно на войне? Вывод напрашивался один, но был слишком уж неправдоподобным — она русская? Но сейчас мне на это плевать, я должен как-то её защитить. Эрин молчала, и он грубо встряхнул её за плечи: — Ты понимаешь, что мне придётся выдать тебя штурмбаннфюреру? А там уже тебя заставят говорить.       Я перехватил взгляд Эрин. Вот сейчас ей действительно страшно. В её глазах мучительным холодом разливалось обречённое отчаяние. — Прекрати её запугивать.       Я отодвинул Вильгельма и осторожно обнял её, тихо шепча на ухо: — Скажи ему что угодно. Если тебя отправят к СС, я точно не смогу помочь. — Что ты тут устроил? — рявкнул брат. — Будешь мешать, выставлю отсюда в два счёта!       На лице Эрин мелькнуло какое-то бесшабашное выражение, вроде того, когда я застал её летом у речки. — Я действительно немного знаю русский. Скрывала, чтобы не вызывать ненужных вопросов. Мне хватало и того, что пришлось поддерживать образ мальчишки-подростка, а за помощью я не могла обратиться, потому что сбежала из Германии.       Я недоверчиво уставился на неё. Что же ты творишь? Зато Вильгельм довольно усмехнулся. Видимо то, что она стала говорить что-то связное и близкое к правде, слегка успокоило его. — Я не преступница. Дело в том, что, — Эрин слегка запнулась. — Я наполовину русская. Точнее на четверть. Моя бабушка родилась в России, вышла замуж за немца и почти всю жизнь провела в Германии. Я никогда не была в Союзе, все бабушкины родственники погибли во времена Революции. Русский я выучила от своей няни. Мой отец вращается в довольно известных кругах и боялся, если кто-нибудь узнает, что его дочь не чистокровная немка, это погубит его карьеру. Когда фюрер принял решение отправить войска в Союз, он убедил меня бежать на нейтральную территорию, поднял старые связи. В Швеции мне бы помогли устроиться и получить новые документы.       Чёрт, даже я не могу угадать, правду она говорит или наскоро сочинила очередную историю. А вот Вильгельм похоже склонен поверить. — В наше время русская кровь это действительно не то, чем стоит гордиться. Твой отец принял верное решение. Я надеюсь, он подтвердит твою историю, если я напишу ему? — Вряд ли, — Эрин презрительно усмехнулась. — Отец, можно сказать, от меня отрёкся. Он отослал меня не из желания защитить, а чтобы не пострадала его репутация и положение. — Но а как же твоя мать? Она же наполовину русская?       Лицо Эрин застыло, она отвела глаза и с тихо сказала: — Моя мать… Она умерла.       А я почувствовал, как её боль горячими иголочками задевает что-то внутри. Ненужная родному отцу, как это знакомо. Невольно вспомнился тот разговор в госпитале — такую горечь и разочарование в близком человеке сыграть невозможно. — Есть ещё кое-что, чего я не могу понять, — Вильгельм закурил не помню уже которую по счёту сигарету и снова подозрительно прищурился. — Что на самом деле тогда произошло с той девчонкой-партизанкой? Ты ведь не могла крутить с ней роман не будучи узнанной, так? А если ещё припомнить, что ты оказывается знаешь русский, то совсем тёмная история получается с твоим пленом. — Откуда мне было знать, что девушка окажется партизанкой? Она с самого начала планировала соблазнить молоденького солдата и выдать своим, но я ничего не подозревала, когда она стала заигрывать, — лёгкая улыбка скользнула по её губам. — Мне это было на руку. Все ведь уже начали думать, что мы…       Она кивнула на меня, и брат, поморщившись, остановил её жестом. Н-да уж, эту историю с моим псевдо-гомосексуализмом лучше при Вильгельме не упоминать. — Конечно она обнаружила, что я не парень. Пришлось припугнуть её, чтобы молчала. Девчонка же, когда напали русские, под шумок меня оглушила и сдала своим. Неужели после того, что вы видели в лесу, подозреваете, что я с ними заодно? Я даже не стала им говорить, что у меня русские корни, это бы мне не помогло. Партизаны люто ненавидят всех и всё, что связано с немцами, и изначально были настроены меня расстрелять, а после допроса тем более, я ведь ничего им не сказала.       Вильгельм снова окинул её подозрительным взглядом и задал очередной коварный вопрос: — Если ты предана Германии, почему не призналась в знании языка? Ты ведь несколько дней провела в партизанском укрытии. Неужели не узнала ничего полезного? А сегодня получается снова прикрывала этих иванов. Ты ведь слышала, о чём они говорили?       Эрин побледнела, в глазах горячо плеснулась едва сдерживаемая ярость. Если она сейчас потеряет контроль, может наговорить того, что окончательно погубит её. Даже если она не шпионка, Вильгельм не простит вольных высказываний о моральной стороне своих поступков. — Хотите знать, о чём они говорили? — Эрин отбросила ровно-почтительный тон. — Они вспоминали своих детей, которых больше не увидят, готовились идти на смерть. Я об этом должна была вам доложить? Каждый день я слышу одно и тоже — проклятия безжалостным врагам, молитвы, чтоб кончилась война. Да, я предана Германии, но это не значит, что я буду усугублять и без того плачевное положение этих людей. Конечно я бы не стала молчать, если бы узнала о заговоре. Кое-что я слышала тогда в лесу, но вы уничтожили их отряд, и моя информация больше не пригодилась.       В комнате повисло мрачное молчание. Вильгельм тяжёлым взглядом гипнотизировал телефон, стоящий на столе, и я запаниковал. Он что, действительно выдаст Эрин этому гаду из СС? Она напряжённо следила взглядом за каждым его движением. Сквозь маску невозмутимого спокойствия отчетливо проступала паника. Я пожалел, что не припёр её к стенке намного раньше. Если бы я знал правду и рассказал ей, что знаю её секрет, мы бы решились убежать. Нужно было убедить её довериться мне, а не выжидать, пока она сама дойдёт до этого. Теперь неизвестно, что будет. Вильгельм подошёл к девушке и протянул руку: — Пистолет.       Она послушно завозилась, отстёгивая кобуру, и вернула оружие. — Не отдавай меня этой сволочи, лучше сразу застрели прямо здесь, — никогда и ни у кого я не видел такого отчаянного взгляда и настороженно двинулся к ним.       Вильгельм невозмутимо убрал оружие в ящик стола и кивнул ей: — Идём. — Подожди, что ты собираешься делать? — я не позволю запереть её снова. — Вообще-то давно отбой, — Вильгельм без труда отодвинул меня. — Пусть отправляется спать. Утром я скажу, что решил. — Эрин, всё будет хорошо, — я погладил её пальцы, судорожно сжимающие лямки ранца. — Вряд ли, — Она скептически улыбнулась.       Несмотря на то, что Вильгельм больше и пальцем не тронул её, я с тревогой смотрел в окно. Куда он её увёл? И главное — как собирается поступить дальше? Помучившись от неуютных подозрений, я открыл дверь и увидел, что брат подзывает часового, что-то ему объясняя. — Иди спать, Фридхельм, — он устало поднялся на крыльцо и привалился к деревянной балке. — Ты думаешь, я смогу уснуть? — возмущённо повернулся к нему. — Куда ты её увёл? — А куда, по-твоему, я должен был деть твою подругу? — усмехнулся брат. — Отправить обратно в казарму, учитывая, что Бартель скорее всего уже растрезвонил её секрет? Или запереть её на ночь в холодном сарае? Я отвёл её в ближайшую избу, но естественно позаботился, чтобы она не сбежала. Бартель головой за это отвечает.       Я немного успокоился, и Вильгельм слабо улыбнулся: — Во всей этой истории есть единственный плюс — можно выдохнуть и забыть про твои сомнения в ориентации. — Это точно.       Вильгельм прошёл внутрь, и я увязался следом. Нам ещё о многом нужно поговорить. Он достал из тумбочки небольшую бутылку и взболтнул её. — Настоящий коньяк, извини стаканов нет.       Я усмехнулся — мой педантичный аккуратист-брат будет хлестать коньяк прямо из бутылки? Но поскольку самого всё ещё потряхивало от нервного напряжения, последовал его примеру. Терпкая жидкость обожгла горло, разливая успокаивающее тепло внутри, но расслабляться было рано: — Как ты собираешься поступить с Эрин?       Вильгельм тяжело вздохнул: — Ты не представляешь, как я сейчас зол на вас обоих. Я ненавижу, когда мне лгут, а она делала это не один месяц. Ты похоже забыл, что мы находимся на войне, влюблён как мальчишка и словно заразился глупостью от этой девицы. Даже если она сейчас сказала правду, ты осознаёшь, что она натворила? Да лучше бы она сразу во всём призналась. Ты знаешь, я не склонен к бессмысленной жестокости и конечно не стал бы издеваться над девушкой. Отправил бы её по-тихому, куда там она собиралась добраться.       Я сделал ещё один глоток: — Да, Эрин поступила на редкость глупо, но что ты хочешь от напуганной девушки? Ты представь, родной отец можно сказать выпер из дома, попала в эпицентр войны, ещё и ограбили. Кроме этого обмана в чём ты её можешь винить? Ну была у неё бабушка русской и что с того? Она ведь всю жизнь прожила в Германии. Человека определяет не происхождение, а среда его проживания. Она ничем не отличается от Чарли или Греты, ну то есть понятно, что они разные. Я имею в виду, она по мышлению и духу прежде всего немка, понимаешь?       Вильгельм поставил бутылку на стол и долго смотрел на меня с какой-то жалостью: — Фридхельм, я не смогу молчать. Я обязан сообщить гауптману… — Почему не можешь? — запальчиво перебил я. — Давай что-нибудь придумаем? Ну, например, что она хотела заменить родителям погибшего сына и вопреки всему стать солдатом…       Но теперь уже брат перебил меня: — Когда ты наконец повзрослеешь? Файгль не поведётся на эти сказки. Тем более Эрин не раз обманывала нас. — Тогда просто закрой глаза на её побег, — я отчаянно пытался найти выход. — Нет, ты совсем потерял голову из-за этой девчонки! — снова разозлился Вильгельм. — По-твоему, я должен из-за неё рисковать своей карьерой? Если даже она сбежит, я обязан сообщить всё, что сегодня узнал. И как думаешь, далеко она уйдёт? Да она попадётся на ближайшем блок-посту. Если сейчас Файгль может проявить снисхождение, то после побега точно нет.       Я со злостью затушил тлеющую сигарету и поднялся. Выпитый коньяк сыграл со мной злую шутку, иначе как объяснить, что я выдал свои тайные мысли: — Если ты сдашь Эрин, то я сбегу вместе с ней.       Вильгельм сжал кулаки, и я уже приготовился к удару, но он беспомощно опустил руки и устало сказал: — Ну почему с тобой всегда так трудно? — Ты бы точно также защищал Чарли. — Ну ты нашёл что сравнивать, — в его глазах снова вспыхнули гневные искорки. — Чарли я знаю чуть ли не с детства, а ты влюбился в девицу, которую даже толком не знаешь! — Мы не властны над своими чувствами. Любить или нет решает только сердце. — Чтоб не смел даже думать о побеге! — припечатал Вильгельм. — Я подумаю, что можно сделать. Всё, иди, иначе мы ещё больше поссоримся. — Спасибо, — я коснулся его плеч в привычном объятии, но он нетерпеливо отстранился: — Иди тебе говорят. Я хочу побыть один.

* * *

      Идти в казарму и слушать, как парни строят догадки, кто такая Эрин и что с ней будет дальше, не хотелось. Я осторожно прошёл к избе, куда Вильгельм отвёл её. Заглянул в темнеющий проём окна, но конечно же ни черта не увидел. — Ты что здесь ошиваешься? — окликнул меня Хайе. — Или считаешь, раз ты брат нашего командира, так и закон не писан?       Вильгельм действительно на этот раз принял все меры — незаметно увидеть Эрин я не смогу. С досадой бросив взгляд на тёмное окно, я нехотя пошёл к нашим. Не раздеваясь, увалился поверх одеяла, прислушиваясь, как парни негромко переговариваются. Естественно они в шоке, что оказывается полгода прожили бок о бок с девушкой. Наконец Кох решился спросить: — Это правда, что наш Карл — девушка? — Да, — коротко ответил, не видя смысла больше скрывать.       Ну и гвалт же они подняли. — Ничего себе, а кто она такая? — Для чего было девчонке переться на фронт? Ведь она толком даже стрелять не научилась. — Интересно, что теперь с ней будет? Лейтенант отправит её домой? — А вдруг она проникла сюда не просто так? Ну, а что? Британская или русская шпионка… — Помолчите, — я попытался остановить этот поток догадок. — Эта девушка не шпионка, просто попала в сложную ситуацию. Я не буду рассказывать подробности, это сделает лейтенант, если посчитает нужным.       Постепенно парни притихли, я же не мог отделаться от тяжёлых мыслей. Представил, как сейчас страшно Эрин в ожидании, как решится её судьба. — Н-да, Винтер, ты наверное в себя прийти не можешь после такого, — насмешливо протянул Шнайдер. — Столько крутился, пытаясь совратить мальчишку, а он оказался девкой. — Я сто раз повторял, что не гей, — я чувствовал почти ненависть к этому гаду, который изводил всё это время Эрин насмешками. — А вот как ты себя чувствуешь после того, как тебе расквасила нос девушка? — Сама виновата. Не рядилась бы мужиком, да не лезла на рожон, я бы и пальцем её не тронул, — резко ответил он и вдруг расплылся в похабной улыбке. — А вот покувыркался бы я с ней с удовольствием. Люблю таких, с характером… — Заткнись, — противно слышать его скабрезности. — В любом случае тебе не светит с ней покувыркаться. — Я всегда подозревал, что ты неспроста таскался с ней по кустам. Ну признайся, всё-таки осмелился трахнуть девчонку?       Он выбрал совершенно неподходящее время для таких разговоров. Я пытался успокоиться, придумать, как можно спасти Эрин, но эти гаденькие насмешки стали последней каплей. — Тебя только это интересует, да? — я вскочил и, подойдя к его кровати, схватил Шнайдера за грудки, хорошенько встряхнув. — Ну так остального же ты не рассказываешь, — Шнайдер без труда освободился из моего захвата и чуть серьёзнее продолжал. — Если ты утверждаешь, что она не шпионка, значит просто идиотка. Даже не собираюсь гадать, какая блажь могла прийти в голову, чтобы добровольно сунуться в эпицентр войны, учитывая, что она никчёмная размазня. Только и может что язвить да глазками хлопать. — Да ладно тебе, у девочки уже стало что-то получаться, — вступился за Эрин Вербински. — К тому же она много чего умеет, просто не обо всём говорит. Скорее всего она сбежала из дома, хотела что-то доказать родителям, а потом просто не знала, как всё это прекратить. И правильно боялась. Лейтенант небось за такое по головке не погладил? — Как бы там ни было девушке не место на войне. Теперь её скорее всего отправят домой, — задумчиво сказал Каспер. — Как отправят? — расстроенно спросил Кох. — Может, всё-таки оставят? Я привязался к Карлу, он мне братишку младшего чем-то напоминает. — А может, ты тоже запал на неё, а? — Да как бы я запал? Ведь я был уверен, что она парень. — И всё-таки, как мы раньше не догадались? Она ведь хорошенькая для мальчишки. — Да просто никому такое в голову не пришло. Хотя можно было задуматься, почему Карл избегает общей душевой. — Как ни крути, а женщины намного слабее нас. Ей туго пришлось здесь. — Поэтому лучше, если она уедет домой.       Я понимал, что они правы. Эрин должна уехать, но всё внутри протестовало при мысли, что я больше её не увижу. То есть конечно я бы искал её после войны, но во мне уже прочно проросла потребность как в воде, как в воздухе просыпаться и знать, что она рядом. Пусть у нас не было полноценной близости, я всё равно чувствовал себя счастливым. Привычно искал её взглядом, убеждаясь, что она где-то неподалёку: хмурится, пытаясь навести прицел, или чистит мешок картошки, или, задумавшись, сидит в стороне от всех. Я даже привык к её ироничным, колким словечкам, со временем разобравшись, что это всего лишь маска. Когда я всё-таки осмелился её поцеловать, понял — всё, что она бы мне не говорила, это неважно. Эрин отвечала на мой поцелуй. В привычно ироничном взгляде смутно проступала непривычная нежность. Правда потом она начинала снова повторять, что это неправильно и нам нельзя быть вместе. Но это как раз таки понятно. Благодаря моей нерешительности она считала всё это время, что я извращенец, запавший на мальчишку Карла. Но теперь, когда все выяснилось, нам ничего не мешает быть вместе.       Я ненадолго задремал лишь под утро и, проснувшись, первым делом выбежал во двор. Надо бы найти Вильгельма и узнать, что он решил, но оказывается я опоздал. Брат уже направлялся к машине, а следом шла Эрин. — Куда ты собрался? — спотыкаясь, я бросился к нему.       Вильгельм холодно остановил меня взглядом: — Поскольку Эрин приняла присягу, пусть и под чужим именем, я не имею права отпустить её на все четыре стороны. Поедет в госпиталь, поработает санитаркой, для этого не нужны особые умения.       Я слегка выдохнул — что ж, госпиталь это неплохо. Там Чарли, она вроде бы ладила с Эрин. Поможет ей освоиться. Ну и конечно уехать по-тихому у них не получилось. Парни окружили Эрин, добродушно посмеиваясь. — Уезжаешь, Карл? — А что делать? — наигранно вздохнула она. — По-моему, и ежу понятно, что солдат из меня как из боксёра балерина. — Ну ты и пройдоха, это же надо умудриться полгода нас дурить, — Каспер по привычке взъерошил Эрин волосы. — Вы, мужики, обычно в упор не видите очевидных вещей, пока под самый нос не ткнёшь, — насмешливо ответила Эрин.       Даже Кребс подошёл ближе и скупо улыбнулся: — Ещё пара месяцев, и я бы сделал из тебя настоящего солдата, Майер. — Всё может быть, — Эрин пожала плечами. — Но лучше поберегите нервы. — Жаль, что ты не можешь остаться, — Кох неловко топтался возле неё, и я снова почувствовал раздражение. — Можно обнять? — всё бы хорошо, он всегда тепло относился к «Карлу», но зачем при этом её постоянно лапать?       Эрин, улыбнувшись, приглашающе развела руки: — Иди уже сюда, медведик. — Хватит прощаться, мы должны ехать, — недовольно посмотрел на неё Вильгельм, и я торопливо отодвинул Коха.       Хотелось тоже обнять её. Вообще не отпускать. Долго и неспешно целовать, как в тот раз, когда мир остановился и в неуютной неприглядной действительности были лишь мы одни. Но сейчас для этого не время, поэтому я просто прижал её к себе, вдыхая тёплый родной запах, и уверенно пообещал: — Я же говорил, что всё будет хорошо. Поедешь в госпиталь, ты справишься там, я знаю. А как только смогу, я приеду к тебе.       Эрин мягко отстранилась, заглядывая в глаза, затем коснулась моих губ лёгким поцелуем: — Только не в качестве пациента, хорошо?