Моя чужая новая жизнь

— Полагаю, герр лейтенант будет счастлив узнать, что вы живы и здоровы, — продолжал издеваться Херман. — Уже сутки ваши рыцари места себе не находят, прочёсывают окрестности, гадая, куда же вы подевались.       Я наполовину пропускала этот стёб мимо ушей, отчаянно думая, что же мне делать. Самым удачным вариантом было, конечно, застрелиться самой, но проклятая трусость и желание жить естественно перевесили. Теперь уже и поздно. Херман забрал мой парабеллум. — Вы же не против, если это пока побудет у меня? — он снова одарил меня издевательской усмешкой. — До выяснения обстоятельств, почему вы сбежали вместе с русской девкой. И, кстати, куда вы всё же направлялись?       Так и хотелось ляпнуть: «Я ничего не буду говорить без моего адвоката». Хотя зря я надеюсь, что Вильгельм поможет мне оправдаться. У меня не хватит ни времени, ни фантазии придумать сейчас железобетонное алиби. Максимум на что я смогу рассчитывать, что он не станет меня изощрённо пытать. Но опять же, есть такая хрень как Штейнбреннер, а я уже знала, что Вилли не будет пререкаться с ним. — Я не обязана отчитываться перед вами за свои действия, — как можно спокойнее ответила, стараясь не показывать свой страх. — Разумеется, у меня были веские причины оказаться здесь с этой девушкой.       Может сказать, что я попёрлась на встречу с двойным агентом, а Нина — посредница? Эта идея самая удачная, которую смог родить мой мозг в приступе паники. В принципе до возвращения в Ершово у меня есть немного времени мысленно обыграть парочку внятных версий. Вот что эти упыри забыли именно здесь? Мы же ушли довольно далеко. — Прошу вас, фройляйн.       Эта снисходительная вежливость била по нервам куда больше, чем если бы меня погнали как Нину пинками. Все всё понимали. Я в полной заднице, и предвкушение отсроченной, но неминуемой расправы надо мной видно доставляло ему особое садистское удовольствие. — Шевелись, тупая корова, — блондинчик в очередной раз подтолкнул девушку прикладом. — Мы и так из-за вас болтаемся уже вторые сутки на морозе.       Молодец, Винтер, сам облаву устроил ещё и этих гадов подключил. — Штурмбаннфюрер крайне обеспокоен вашим исчезновением, фройляйн, и охотно предоставил лейтенанту людей в помощь, — пояснил Херман, словно читая мои мысли. — У вас должна быть действительно веская причина, чтобы объяснить побег. — И она есть, не сомневайтесь, — процедила я.       Нина видно была в такой же панике, как и я. Девушка не смогла удержаться от сдавленных рыданий. — А ну заткнись, дрянь, — солдат снова пнул её в спину. — Надо было думать дважды прежде, чем бежать. — Не трогайте её, — вряд ли у меня ещё есть право голоса, учитывая, что скоро я вполне вероятно окажусь на её месте, но молчать я тоже не могу. — Тише, Мориц, успеешь ещё, — усмехнулся Херман. — Почему мы вообще возимся с этой русской? — спросил второй солдат, равнодушно поглядывая на Нину. — Раз она нарушила приказ, пристрелим её прямо здесь. — Она пока нужна нам живой, — Херман смотрел при этом на меня. — Мы её тоже допросим. Безусловно, штурмбаннфюреру будет интересно услышать обе версии.       Я почувствовала, как сердце камнем ухнуло куда-то вниз. Уговорить Нину подыграть я уже при всём желании не смогу. В том, что она расколется, я не сомневалась. Вспомнив вчерашнюю расправу, я сама отбросила всякую надежду выстоять на допросе. Да ебись оно всё провались! Не буду я больше трусливо увиливать. Раз уж помирать, так с музыкой. Так что «порадую» их для разнообразия правдой. Всё выложу! И что я попала из будущего, и что их ждёт полный разгром, и что их ненаглядный фюрер под конец будет трусливо отсиживаться как крыса в бункере и застрелится. Ничего не забуду: Нюрнберг, бомбёжки городов, контрибуцию, советские танки у стен Рейхстага.       Ясное дело после такого признания мне точно не жить. Никогда в жизни я ещё не испытывала настолько сильного страха. Конечно, я рискую буйной головушкой вот уже почти полгода, но оказывается, это были цветочки. Слишком уж я расслабилась с Вилли, считая, что в случае провала мне светит максимум расстрел, что иголки под ногти и ломать кости мне никто не будет. Я почувствовала ком в горле, попытавшись представить, как я сегодня умру. Неужели Вильгельм позволит этим отморозкам оторваться на мне по полной? А как тогда? Расстреляет лично? Или отдаст кому-то приказ? Я неделями жила бок о бок с этими парнями, и теперь кто-то из них станет моим палачом? Нужно поручить это дело Шнайдеру, вот уж кто с удовольствием пустит пулю мне в затылок. А Фридхельм? Скорее всего, он будет пытаться меня спасти. Естественно безрезультатно. Но возможен и другой вариант. Узнав всю правду, он может и не простить мне обман. Есть предел всему, и очередная ложь может стать той самой последней каплей. Оба варианта скажем так хреновые. Я почувствовала, как в уголках глаз замерзают слёзы. Неужели ничего нельзя сделать? Если я сейчас резко побегу, куда глаза глядят, они же должны стрелять, так? По крайней мере, это будет быстрее и безболезненнее, чем допрос. Херман, словно учуяв мой настрой, резко притянул меня за локоть и с той же спокойной ласковой интонацией сказал: — Не стоит ещё больше всё усложнять, фройляйн. Есть приказ доставить вас живой, но ничего не говорилось о том, чтобы невредимой. Попробуете бежать или сопротивляться, и мне ничего не помешает прострелить вам ноги или сломать руку.       Сука, а ты только и ждёшь отмашки, чтоб поиздеваться над новой жертвой, да? Естественно переходить эту тонкую как паутина черту я не решилась. Даже если я через несколько часов умру, ни к чему давать повод калечить себя.       Я не сразу поняла что происходит. Услышала крик Нины, отборную ругань и сухие щелчки выстрелов. Херман резко толкнул меня в ближайший сугроб и, перекатившись за поваленное дерево, начал стрелять в ответ. Мелькнула слабая надежда, что мы попали в засаду русских. Мне, конечно, предстоят неприятные разборки, но по крайней мере жить буду.       Как только стрельба прекратилась, я осторожно высунулась из сугроба. Блондинчик и Херман вроде живы, Нина тоже, а вот их товарищу не повезло. Херман поднялся, отряхивая снег, подбежал к неподвижно лежащему телу, склонился, проверяя пульс: — Он мёртв, — затем прислушался. — Если бы это были партизаны, в нас бы продолжали стрелять. — Возможно стрелок один, — недобро усмехнулся Мориц. — Или у русских мало патронов. Мы сейчас его быстро выловим. Он ответит за смерть Отто. — Я пойду один, — Херман кивнул на меня. — Доставишь их в штаб и быстро. — Блондинчик явно предпочёл бы остаться и отомстить за смерть товарища, но Херман жёстко повторил: — Это приказ. В конце концов, обершарфюрер пока что я.       Похоже расстановка сил меняется. Мориц один, а нас двое. Я пока не понимала, как переиграть в свою пользу эту ситуацию. Охотнее всего я бы сбежала, попутно отбив ублюдку всё что можно, но, блин, его даже оглушить нечем. Даже если мы с Ниной разбежимся в разные стороны, ясен хрен, ловить он бросится меня. Тогда я точно имею все шансы не досчитаться пары пальцев или зубов. Завалить же мужика голыми руками… Ну, на такое я даже под адреналином пока не способна. — Что ты делаешь? — нахмурился Херман, глядя, как Мориц копается в своем ранце. — Я не доверяю этой сучке, — он достал верёвку и шагнул ко мне. — Если окажется, что мы ошибаемся, я обязательно извинюсь.       Вот же гад. И как интересно я должна идти со связанными за спиной руками? — Будешь помогать ей, — он подтолкнул ко мне Нину. — Идти на пару шагов впереди и без фокусов, ясно?       Не обращая внимания на его «шнелле», я тащилась как можно медленнее, в надежде потянуть время. Что там творилось позади вообще непонятно. Выстрелы были скорее одиночными, непохоже, что на нас вышел целый отряд. Даже если неизвестный боец сейчас один на один с Херманом, есть шанс, что он завалит этого гада. Мне нужно как-то задержаться, тогда возможно он пристрелит и Морица. Знать бы ещё насколько мы далеко от дороги. — Проклятая страна, — злобно бормотал блондин. — Проклятая нация. Эти деревенщины не понимают, что мы хотим их избавить от коммунистической чумы…       Я в очередной раз поразилась удобной политике двойных стандартов. Промыть воякам мозги, мол действуем ради правого дела и вперёд. А то, что по факту это геноцид и захват земель и ресурсов, оставим в скобках, да? И хотя прошло больше семидесяти лет, мир особо не меняется. В моём времени примерно тоже самое пытаются провернуть Штаты. Прикрываясь благими мотивами, лезут везде, где только можно, насильно несут в мир справедливость, мать её. Я никак не стала комментировать эту ересь. А смысл? Они сейчас всё равно ничего не поймут, да и подтверждать подозрения насчёт себя я тоже не хочу. Получив передышку, я заново пересмотрела свои шансы выкрутиться. Ехать в Ершово неблизко, может, успею по-тихому предупредить Нину, что нам говорить. Это может прокатить. Я пока что ни в чём не признавалась, и всё-таки надеюсь, что Вилли поверит в мои сказки. Самое сложное — это уговорить Нину. Девушку, которая воспитана в пионерско-комсомольском духе из серии умри, но не солги. С другой стороны что ей терять? Одно дело если бы она знала какие-то планы партизан, но ей не придётся никого предавать. Всего-то покривить душой и подтвердить, что она вела меня на встречу с перебежчиком-красноармейцем. Хотя и тут херова туча нестыковок. Во-первых, Нина автоматически подписывает себе приговор за связи с партизанами. Во-вторых, я тоже получается вытворяю херь несусветную — прусь незнамо куда вместо того, что бы передать инфу своему командиру. Нет, выход для меня только один — любой ценой не попадать в штаб. Я прислушалась. Стрельба прекратилась, снова стояла мёртвая тишина. Мориц тоже, видимо, заподозрил неладное, настороженно оглянулся и пробормотал: — Херман наверняка пристрелил этого ублюдка…       А вот и не факт. Иначе бы давно уже к нам присоединился. — Ну что ты еле плетёшься?       Он несильно подтолкнул меня в спину, и я, не удержавшись, полетела в который уже раз фейсом в снег. Нина бросилась мне помогать, однако вставать я не спешила. Шестое чувство посещает меня довольно редко, но сейчас интуиция активно подсказывала тянуть время любыми путями. — Вставай давай, не придуряйся, — раздраженно прошипел блондинистый гад. — Я никуда не пойду пока не развяжешь руки.       Терять мне уже нечего, а постоянно барахтаться в сугробах беспомощным колобком — то ещё удовольствие. Мориц отпихнул Нину и присел рядом. — Не пойдёшь?       Ох, не нравится мне его улыбка. Вылитый маньяк из низкосортного ужастика. Ещё и глазки загорелись, словно сорвал джек-пот. — Уверена?       Блядь, да когда он нож-то успел достать? Я испуганно дёрнулась в строну, почувствовав у своей щеки обжигающее холодом прикосновение металла. — Продолжай в том же духе, и я с удовольствием подправлю твою мордашку, — мне стало дурно от этой радостной улыбки, ведь точно так же он веселился вчера, когда ебашил из огнемёта в живого человека. — Не посмеешь, — уверенно глядя в глаза, ответила я. — По крайней мере пока не доказано, что я в чём-то виновна.       Мориц гаденько захихикал: — С удовольствием послушаю, как ты будешь выкручиваться, — он едва заметно провёл по моей щеке пока что тупой стороной ножа. — Особенно после того, как этот иван вчера сказал нам, что ты слишком хорошо знаешь русский. — Штурмбаннфюреру отлично известно откуда я «хорошо знаю русский», — интересно, что за тварь перемывает мне кости с немцами? — Пусть ты прожила какое-то время в Союзе, но невозможно за такой срок избавиться от акцента, — ухмыльнулся Мориц. — Я второй год учу русский и знаю, о чём говорю. Этот варварский язык очень сложный. — Значит, плохо учишь.       Почему я раньше не подумала, что меня может вот так слить кто-то из своих же, из русских? Помнится, я больше переживала, как бы не спалиться с моим уровнем немецкого, но слава богу обошлось. — Ну-ну, веселись пока мо… — он с глухим хрипом замер и медленно стал заваливаться на меня, окончательно впечатывая в сугроб.       Не веря своей удаче, я попыталась вылезти из-под придавившего тела. Нина там что от радости превратилась в соляной столб? — Пётр Васильевич, родненький… — ну слава Богу, значит, неизвестный снайпер наш, русский.       Крепкий мужичок наконец-то отпихнул Морица и цепко скользнул по мне взглядом: — А это кто такая? — Пётр Васильевич, она наша, русская, — зачастила Нина, помогая мне подняться. — Мы с ней сбежали. В Москву вот хотим добраться, а тут эти гады выловили.       Я перехватила недоверчивый взгляд — какая мол ты русская в одежке немецкого дизайна? — Это же ихняя переводчица, — я только сейчас заметила, что рядом крутится ещё один мужик. — Давайте я потом всё объясню.       Я мысленно приготовилась к очередной тягомотной и тяжелой беседе, но главное сейчас — свалить отсюда. А то досидимся, что встретим ещё один поисковый отряд. — Развяжите руки.       Нина попыталась распутать затянутые на совесть узлы: — Пётр Васильевич, помогите мне.       Он неохотно достал нож и резанул по верёвке, зацепив при этом и рукав шинели. Я не стала огрызаться, понимая, что все трудности ещё впереди. Они мне не доверяют, и что бы я ни сказала в своё оправдание, это будет встречено в штыки. А вообще почему они не воюют сейчас на фронте? Ладно второй мужик явно пенсионер, но этот Пётр Васильевич вполне себе призывного возраста и ружьём вон пользоваться умеет. — Значит, в Москву уходить будете? — переспросил он. — Да, — Нина умоляюще вцепилась в его рукав. — Пётр Васильевич, миленький, помогите. Проводите немного, вдруг здесь ещё кто-то из немцев бродит. — Пойдём, — коротко кивнул он.       Я подхватила её под руку, пропуская мужиков чуть вперёд, и прошептала: — Кто это такие? — Из нашей деревни, — простодушно ответила девушка. — Почему они не на фронте?       Я пыталась собрать всё в единую логическую цепочку, но получалось не очень. Конечно хорошо, что они вовремя перестреляли немецких супостатов, но почему они отсиживаются в тылу, раз такие смелые? — Пётр Васильевич у нас учитель, — торопливо зашептала Нина. — Он вроде не прошёл комиссию по здоровью. Дядька Михей уже пожилой, а в добровольцы не пошёл.       Так, вот не помню, да собственно и не знаю, в каком порядке и до какого возраста призывают на фронт, но по-моему, когда такая масштабная война в окопы идут все, кто способен держать винтовку в руках. — Твой отец значит пошёл, а эти нет?       Нина покосилась на идущих впереди мужиков и неодобрительно поджала губы: — Говорят, Пётр Васильевич из семьи раскулаченного помещика, вот и недолюбливает Советскую власть. А Михей… Тот своего не упустит. Как немцы пришли, так и начал чуть ли не в ногах у них стелиться. Это в его хате гуляют эти сволочи.       Интересно получается. Если эти двое столько времени отсиживались, с чего сейчас такое геройство? Хотя тут не мне судить. Сама недалеко ушла. — Пётр Васильевич, по-моему мы идём слишком близко к дороге, — встревоженно осмотрелась Нина. — Нормально, — обернулся он. — Сейчас безопаснее идти тут. В лесу могут быть немцы. — Нинок, ну с тобой-то понятно чего сбежала, — Михей чуть задержался и пошёл с нами. — А этой чего с немчурой не жилось?       И тут меня перемкнуло. С хера ли я должна перед каждым встречным оправдываться? — Значит не жилось, — огрызнулась я.       Какое-то время мы шли молча, и я даже начала прикидывать свою новую историю на случай, если мы благополучно доберёмся. Нину как-нибудь уговорю, чтоб не болтала. Раз она всё-таки помогает, скорее всего не станет публично разоблачать меня.       Так, а чего это наши мужички расселись на брёвнышке? Я конечно тоже устала, но прекрасно понимаю, что не время устраивать привалы. — Обождите немного, девчата, — суетливо подскочил Михей. — Посидим трошки и дальше пойдём.       Что-то не нравится мне, как у него глазки бегают. Вот же хрень, я уже не знаю кому верить. Они тоже можно сказать отступники, вряд ли сдадут меня с рук на руки особистам, так ведь? — Нельзя нам задерживаться, — вздохнула Нина, но всё же присела рядом с ним. Пётр достал из мешка топор и невозмутимо начал кромсать здоровенное бревно. — Вы что ещё и костёр распалить решили?       Ну да, давайте устроим дружеские посиделки, может, ещё зайца какого подстрелим на шашлык. Действительно куда торопиться? — Не волнуйся, мы тебя проводим, — игнорируя мой вопрос, он продолжал махать топором.       Я только сейчас заметила, что уже наступил рассвет, и пожалела, что не избавилась по-тихому от военника. Почему-то не хотелось, чтобы эти товарищи видели, куда я его зашвырну. Ну ничего, ещё успею, главное не попадаться с этой книжицей красноармейцам, иначе точно линчуют. Я перехватила взгляды которыми обменялись Пётр и Михей и почувствовала, как сердце нервно заколотилось в груди. Неспроста они тут торчат, а Михей так вообще по-моему нам заговаривает зубы своими байками. На одних инстинктах я подскочила, рванувшись в сторону. Михей налетел на меня, сбивая с ног, и крикнул: — Тащи верёвку, я её долго не удержу.       В шоке от такой рокировки я орала дурниной, не задумываясь, что вопли могут привлечь немцев. Нина слаженно голосила со мной в унисон: — Что вы делаете? — Не лезь, — оттолкнул её Пётр. — Да пусти меня, псих!       От мысли, что моё чудесное спасение накрывается медным тазом, я озверела. Пиналась, кусалась и царапалась, в отчаянии понимая, что как ни изворачивайся, смерть настойчиво бродит постоянно где-то рядом. Я не для того сдохла и всё потеряла, чтобы сгинуть здесь. Раз уж кто-то подарил мне вторую жизнь, так просто я с ней не расстанусь! — Что я вам сделала?       Мне почти удалось вырваться. Михей похоже испугался такого отпора, но с двумя мужиками мне не справиться. Пётр тяжело навалился, скрутив мне руки. — Вяжи, — выдохнул он, продолжая меня удерживать.       Я по-прежнему брыкалась что есть силы. Сомнений в том, что меня сейчас убьют больше не было. Если бы хотели сдать особистам, могли бы подыграть и спокойненько довести до Москвы. У Михея дрожали руки, но это не помешало ему накрепко затянуть узлы. — Ты донесла на мою жену! — Пётр грубо дёрнул меня за плечо, поднимая из сугроба. — Из-за тебя её жгли из огнемётов и пытали эти мрази! Я их всех выловлю и уничтожу. И ты тоже ответишь за смерть Любы. — Я не выдавала её.       Он протащил меня к бревну и грубо толкнул в снег. Блядь, что они задумали? Накинув на толстый сук верёвку, Пётр затягивал на втором конце петлю. Михей подтащил несколько толстых наскоро порубанных деревяшек. Они что собираются повесить меня? — Ты крутилась вместе с тем немцем и каким-то образом пронюхала про раненого, — в светлых глазах не было даже ненависти — лишь холодная пустота.       Такой взгляд бывает у тех, кому нечего терять, кто до конца идёт к своей цели. Ни переубедить, ни разжалобить его не получится. Ещё неизвестно кто хуже — ярый патриот или вот такой волк-одиночка, которого ведёт месть за любимую женщину. — Я пыталась предупредить её, чтобы получше его спрятала, — попробую хоть немного достучаться. — Если бы я хотела её выдать, я бы сразу сказала солдатам, чтобы проверили сарай.       Логично же? Я вспомнила, как Конрад говорил, что её выдал кто-то из местных. — Её могли выдать соседи, — продолжала я свою оправдательную речёвку. — Пётр Васильевич, она говорит правду, — отважно заявила Нина. — Не может она быть настолько подлой, ведь мне и Наде она помогла и не раз. — Она вместе с этими тварями стояла и смотрела, как издевались над Любой, — жёстко отрезал Пётр. — Значит, умрёт так же, как и эти псины. — Их ты застрелил, а мне что пули жалко? — не выдержала я.       Помирать конечно страшно в любом случае, но почему-то мне кажется, что от пули было бы быстрее. Не внушает мне доверия эта хлипкая самодельная конструкция. Да и вряд ли у деревенских мужиков рука набита правильно вешать людей. С моей-то везучестью чувствую, быстро я не отмучаюсь. Буду хрипеть и болтаться, растягивая агонию. — Предатели не заслуживают пули, — он грубо сдёрнул с меня шарф и рванул пуговицы шинели, распахивая ворот. — Твои друзья так любят вешать наших парней и девчат, вот пусть теперь и на тебя любуются. — Пётр Васильевич, ну так же нельзя, — Нина бросилась ко мне, нашаривая пальцами узлы верёвки, пытаясь развязать её. — Даже если она и виновна в пособничестве фашистам, пусть её судят как полагается. А это самое настоящее убийство. И чем мы тогда лучше немцев? — Отойди, дура, — он грубо отодвинул девушку. — Толку мне с того что её отправят в Сибирь шпалы таскать?       Ну всё. На этот раз точно можно прощаться с жизнью. Убежать или отбиться я не смогу. Звать на помощь бесполезно, да и некого. После моего побега немцы разве что прикопать мой хладный труп помогут. Просить же этого поехавшего кукухой от горя мужика не убивать меня тоже бесполезно. Я старалась думать, что может быть моя смерть в этом мире вернёт всё как-то обратно. Ну, а вдруг я очнусь в больнице, и окажется, что это была кома? Помнится, ещё фильм такой замороченный был. Люди проживали неотличимые от реальности жизни, пока валялись на койках, опутанные трубочками и проводочками. Сердце царапнула тоской. Только сейчас я осознала, что больше никогда не увижу Фридхельма. — Можно я заберу это? — я заметила, как Михей примеривается к моему ранцу. — Совсем совести нет? — не выдержала Нина. — Как так можно? Устроили самосуд, так ещё и вещами её разжиться хочешь. — Хочешь, бери, но если немцы найдут у тебя её пожитки, не поздоровится, — равнодушно предупредил Пётр.       Михей закивал: — Да я только самое нужное возьму, её шмотки мне без надобности.       Пётр подтолкнул меня к шаткой конструкции из пары пеньков и накинул петлю на шею, туго затягивая. Мне уже даже не было страшно. В такие мгновения приходит осознание, что все мы смертны и что этот рубеж просто нужно перейти. Куда больше я боялась пыток и допросов Штейнбреннера, а сейчас всё закончится намного быстрее. Пётр подхватил меня под мышки и поставил на импровизированный помост. — Арина… — голос Нины предательски дрожал. — Мне жаль… Я могу… могу написать твоей семье…       Что ж благородный порыв, ведь будь у меня родные было бы жестоко заставлять их годами надеяться, что их дочь жива. — Некому писать.       Я скользнула взглядом по Михею, который уже вовсю копался в моём ранце. Сто пудово на Любу настучал этот крысёныш. Знаю я такой типаж. И для немцев хочет выслужиться, и —мало ли как всё пойдёт — своим хорошим быть. Почти как я. — Ты держись подальше от Михея. Любу сдал скорее всего он и тебе ещё после войны припомнит эти вечеринки в его хате. — Всё сказала? — как я и ожидала, для Пётра мои слова не имели никакого значения.       Несмотря на всю браваду сохранять спокойствие, когда верёвка туго затягивается на твоём горле, было трудновато. Я закрыла глаза. Во-первых, нет большого желания смотреть, как они на меня пялятся, а во-вторых, скорее всего от удушья глаза у меня в прямом смысле на лоб полезут. Неохота мне совсем уж пугалом висеть незнамо сколько.       Помнится, когда-то я слышала, что в минуту твоей смерти всё вокруг затихает. Это уже оно, да?       Тишину разорвал звук выстрела. И ещё. И ещё. Пётр ничком упал на снег, потянулся за ружьём. Михей, быстро смекнув, с какой стороны стреляют, схватил Нину и, прикрываясь ей, бросился за дерево. Далеко впрочем не убежал. Я увидела, как они оба тяжело рухнули на снег. Я всмотрелась вперёд, увидев уже знакомую немецкую форму. Чёрт, солнце светит прямо в глаза, ни хрена не видно кто это. Винтер или Штейнбреннер? У меня сейчас была другая задача — удержаться на шаткой конструкции из пеньков. — Эрин! — кажись всё-таки Вилли. — Не делай резких движений, стой спокойно! Слышишь меня, главное не дёргайся!       Ну да, это как сказать кому-то «не думай о белой обезьяне». Мне тут же стало мерещиться, что брёвнышки медленно уходят из-под ног. Подавив порыв стать поудобнее, я медленно вздохнула. Спокойно, сейчас меня вытащат, нужно продержаться буквально несколько минут. Твою ж мать! Пётр оказывается ещё жив. Оставив попытки дотянуться до ружья, он с хрипом втягивал воздух, двигаясь рывками в мою сторону. Тут даже гадать не надо для чего. Выбить пеньки у него явно сил хватит, а Винтер ещё довольно далеко.       Время словно остановилось. Я как в замедленной съёмке смотрела на приближавшиеся фигуры немцев и Пётра, который упорно полз ко мне. Нет, не успеют, он сейчас довершит начатое. Стиснув зубы, он сделал последний рывок и толкнул деревяшки. Чей-то выстрел на этот раз более точно попал в цель — он наконец-то застыл, но мне это уже не поможет. Почувствовав, как опора уходит из-под ног, а верёвка ещё туже впивается в горло, я захлебнулась криком, который скорее походил на предсмертный хрип. И почувствовала, как чьи-то руки подхватывают меня, не давая повиснуть: — Рени, всё хорошо, мы успели. — Потерпи, я сейчас, — Кох осторожно пытался разрезать затянутую петлю.       Я судорожно закашлялась — они ведь успели в последний момент. Фридхельм подхватил меня, повозился, распутывая остальные верёвки, сжал меня в осторожном объятии: — Всё кончено, ты в безопасности…       Не знаю, что там испытывают люди, которые в последний момент избежали смерти, а я была в полной прострации. Словно со стороны наблюдала, как парни суетятся вокруг меня. — Ты не ранена? — Фридхельм настороженно пробежался взглядом, и я лишь помотала головой. — Давай, малышка, сделай хотя бы пару глотков, — Каспер как всегда подсунул мне фляжку с какой-то крепкой дрянью.       А, ладно хуже уже не будет. Я отхлебнула, не поморщившись, похоже, самогона. Кох распричитался, увидев мои посиневшие руки. Рукавицы я давно где-то благополучно посеяла. — Так и обморожение получить можно, — он протянул мне свои перчатки.       Мои мальчики как всегда заботятся о непутёвой подруге, а вот господа офицеры явно всю душу вытрясут. Хотелось, что бы или уже добили совсем, или оставили в покое. Винтер подбежал, быстро окинул взглядом место несостоявшейся казни и резко прикрикнул: — Сколько их ещё здесь? — Больше никого нет, — хрипло ответила я. — Там на дороге брошенная машина, — смотрю, наша рота в полном составе и эсэсовские гады тоже. — Херман и остальные мертвы, — честно ответила я. — Проклятые ублюдки! — эсэсовец в сердцах пнул тело Петра, ещё двое перетащили тела Михея и Нины и небрежно бросили рядом. — Надо было кого-то оставить в живых, чтобы допросить.       Ну, класс. Я единственный свидетель и допрашивать, судя по всему, меня будут основательно, но поскольку мои слова опровергнуть уже некому, я могу плести всё, что душеньке угодно. — Идите в машину, — приказал Вильгельм.       В машине было чуть теплее, но меня до сих пор трясло и от холода, и от нервов. Фридхельм успокаивающе притиснул меня к себе: — Прости, что не могу оградить тебя от всего… Я так боялся, что ты погибла… — А ты не думал, что я сама сбежала? — всё-таки самогон в сочетании со стрессом убойная штука, ну чего вот мне молча не сидится? — Конечно нет, — в ясных как у ребёнка глазищах были лишь тревога и бесконечное доверие. Которое подкосило моё и без того шаткое самообладание. — Ты бы не бросила меня вот так, не оставив записки, не поговорив. Да и куда тебе бежать?       Это какой-то нереальный сюр. Немец, который убивает моих предков, стал для меня ближе своих же русских. Свои уже дважды пытались меня казнить без суда и следствия, а враги постоянно спасают мою задницу. Фридхельм прав. Наверное мне уже закрыты все дороги назад в СССР. Не в силах остановить истерику, я разрыдалась. Благо хоть без бабских подвываний. Я чувствовала себя полной гадиной, причём со всех сторон. Нашим особо не помогаю, немцы мне верят как своей и не подозревают, что в глубине души я о них думаю. Вчера я без колебаний сбежала именно так, как и сказал Фридхельм — без прощаний, а он верит, что у нас всё хорошо. Вот и сейчас он не стал допытываться, как я оказалась посреди леса вместе с русскими, а сгрёб в охапку, успокаивающе зашептав: — Тш-ш, главное ты жива, всё остальное можно пережить…       Остаток пути я молчала, благо ко мне никто не приставал с расспросами. Бесконечно повторять откровенную дичь — то ещё удовольствие. В голове до сих пор какая-то каша из мыслей и эмоций, а мне бы нужно предусмотреть все детали и ответы на каверзные вопросы. Скорее всего Штейнбреннер присоединится к допросу. Хоть я вроде как пострадавшая от злодеев-партизан, не стоит строить иллюзий, что Вильгельм закроет глаза на моё исчезновение. По крайней мере спросить-то должен, каким хреном меня занесло в лес, да ещё так далеко от Ершово. — Пойдём, тебе нужно выпить что-то горячее, — Фридхельм помог мне выбраться из машины, подхватив мой ранец. — Быстро в штаб, — перехватил нас Вильгельм.       Первый раз я слышала в его голосе настолько жёсткие интонации, да и смотрел он на меня без особого сочувствия. Возможно, в этот раз мои сказки и не прокатят. — Вильгельм, ей нужно немного прийти в себя, — синеглазка шагнул вперёд, загораживая, словно меня и вправду потащат сейчас в гестаповские застенки. — Потом поговорите. — Вернитесь в казарму, рядовой, и ждите приказов фельдфебеля! — рявкнул Вильгельм.       Твою ж мутер, никогда не видела его таким злым. И вся эта роскошь сейчас судя по всему обрушится на мою многострадальную головушку. — Ты что не видишь, в каком она состоянии? — не сдавался Фридхельм. — Твои вопросы могут подождать. — Мне напомнить, чем грозит неподчинение прямым приказам командира? — чуть спокойнее спросил Вилли, продолжая продавливать младшего взглядом. — Или я должен отчитываться перед своими солдатами за каждое действие? — Успокойся, — я влезла между ними, сжав руку Фридхельма. — Нам действительно нужно поговорить. Какая разница сейчас или потом.       Не дожидаясь, пока Вильгельм за шкирку потащит меня, сама потопала в штаб. Не раздеваясь, плюхнулась за свой стол, пытаясь настроиться на сложный разговор. Штейнбреннер обнаружился у телефона. Короткими рублеными фразами сообщал, что в Ершово творится полный беспредел, и русские наверняка затевают очередную пакость. Закончив разговор, медленно окинул меня взглядом и сдержанно сказал: — Рад видеть вас в добром здравии, фройляйн Майер. Но, как и лейтенант Винтер, жду от вас подробных объяснений вашего исчезновения.       А вот и он, лёгок на помине. Всё ещё ощутимо злой, грозно протопал к моему столу. — Рассказывай, — коротко бросил Вилли, усаживаясь напротив.       Ну, погнали. Тут и к бабке ходить не надо, всё предельно просто. Мужички, что хотели меня отправить на тот свет, — пособники партизан. Получили задание «раздобыть языка» и выбрали беззащитную жертву — меня, ведь остальные солдаты кучкуются в казарме. Ворвались среди ночи к Нине, вытащили меня из тёплой постельки и утащили, как упыри, в лес. Связной красноармеец ждал гоп-компанию в условленном месте. Меня долго и безуспешно допрашивали о секретных планах, но естественно я не раскололась. Ну, а раз взять с меня нечего, вот и решили повесить в назидание подлым вражинам. — Как они смогли незаметно вывести тебя из села? — подозрительно прищурился Винтер. — А это нужно у часовых спросить, как они проморгали такую толпу, — вот правда интересно, кто тогда был в карауле. — И неужели вы думаете, что я не стала бы звать на помощь если бы могла? Но с кляпом во рту особо не покричишь, да и когда тебе тычут в спину собственным пистолетом пойдешь куда угодно. — Кстати об этом…       Я почувствовала не ко времени подступающее раздражение. Сидит понимаешь ли следователь, дымит как паровоз. Я бы сейчас тоже от сигаретки не отказалась. — Почему твой парабеллум нашли рядом с телом Хермана?       Этот вопрос к счастью я продумала заранее. Действительно выглядит подозрительно, тем более там должна быть полная обойма. То есть сказать, что его обронили при перестрелке, я не могу. — Мужики были со своим оружием, — спокойно ответила я. — На кой им пистолет, к которому потом не подберёшь пули? Вот и бросили демонстративно рядом с убитым врагом.       Штейнбреннер сверлил меня пристальным взглядом и наконец спросил: — Простите за бестактность, Эрин, но почему вас не застрелили вместе с моими солдатами? Согласитесь, это выглядит странно. Они теряют время, возятся с импровизированной виселицей.       Я устало вздохнула: — Один из мужчин — это муж девушки, которую недавно казнили. Он хотел отомстить, уничтожить всех, кто имел отношение к казни. Он знал, что я переводчица, и решил, что именно я допрашивала её, — не признаваться же немцам, что меня окрестили предательницей. — Честно, не знаю, почему он хотел меня именно повесить.       Штейнбреннер невозмутимо курил, продолжая сканировать меня вдумчивым взглядом. — Девушка, у которой вы жили, тоже оказалась партизанкой? — это конечно был риторический вопрос.       После того, как Михей с Петром едва не угробили меня, я без малейших угрызений совести использовала их для своего прикрытия, но с Ниной так поступать мне не хотелось. — Наверное, нет, — осторожно ответила я. — Она просто хотела сбежать. Многие девушки готовы пойти на всё, чтобы избежать насилия. — Да, я помню, вы их защищали, — лёгкая ирония промелькнула в его голосе. — И как? Убедились, что русские — неблагодарные твари? — Безусловно, я сделала нужные выводы, — сейчас мне даже не пришлось притворяться.       Я настолько была морально раздавлена непримиримостью наших, что мой жалкий вид убедил даже этого коварного змея. — Молодость на то и дана, чтобы приобретать жизненный опыт, — снисходительно улыбнулся он. — К сожалению, обычно при этом мало кто избегает ошибок. Эта ситуация послужит вам уроком, что на фронте не место неуместным эмоциям. Сегодня ты пожалел противника, а завтра он всадит нож тебе в спину.       Как говорится, без комментариев. Если бы все жили по принципу «человек человеку волк», человечество бы давно уничтожило себя. Я всё равно верю в то, что нельзя предавать свои принципы и становиться бездушной сволочью. Не все такие как Пётр или Громов. Паша мне поверил, Нина, отец Олеси… Пусть и осуждали, но по крайней мере не желали мне смерти. — Герр штурмбаннфюрер, у меня срочное донесение, — прервал нас Конрад.       Штейнбреннер тут же поднялся, видимо не желая, чтобы важные новости слышали чужие уши.       Вилли похоже особо не проникся мои рассказом. Смотрел всё с тем же недоверчивым прищуром. Я чувствовала себя паршивее некуда. До сих пор потрухивало то ли от нервов, то ли от холода. Горло пекло и саднило — а ну-ка столько орать на морозе. Чаю с плюшками он мне явно не предложит, придётся самой о себе позаботится. — Мы ещё не закончили, — резко сказал он. — Я двое суток болтаюсь на морозе, можно хотя бы чаю попить?       Вконец обнаглев, я поставила на спиртовку чайник и подцепила из открытой пачки какую-то печеньку. Оказывается как мало нужно человеку для счастья — чашка обжигающе-горячего чая. Вот теперь пусть допрашивает дальше. — Говоришь, тебя насильно увели партизаны, — спокойно продолжил Вильгельм. — Но ранец с вещами был при тебе. Выглядит так, словно ты ушла сама. — На то и был расчёт, — уверенно глядя ему в глаза, ответила. — Если бы вы нашли брошенные вещи, сразу бы догадались, что это явное похищение, а так мало ли, может, я дезертировала. К тому же они хотели ещё раз всё тщательно обыскать, хотя я говорила, что у меня нет ни карт, ни каких-либо документов.       Вилли вроде бы согласно кивнул, а затем выдал очередную плюху: — Что-то мне это напоминает. Тогда тоже партизаны выкрали именно тебя. Сейчас ситуация практически один в один повторяется. Тебе самой не кажется это странным?       Ну надо же, родной, ты наконец проснулся и включил мозги! Поздравляю. Ну, а мне не привыкать отмазываться. — Нет, не кажется. Девушки более слабы физически и нас легче запугать, чтобы выбить информацию. — И ты опять ничего не сказала, так? — чуть насмешливо спросил Вильгельм. — Хочешь сказать, русские так легко сдались? Не стали настаивать? На тебе ни царапины. — И что? — вот тут меня накрыло. — Не у всех такая богатая фантазия, чтобы часами издеваться над пленными! И что я могла сказать? Итак очевидно, что мы движемся на Москву! Я ничего не понимаю в военных стратегиях, так что как информатор абсолютно бесполезна. — Всё равно странно, почему тебя не забрали в лагерь для военнопленных, — Вилли закурил очередную сигарету. — Если русские, как ты утверждаешь, достаточно гуманны. Неужели не пожалели молодую девчонку, которая всего лишь переводчица?       Он был прав в своих подозрениях, и в другое время я бы даже зауважала такую дотошность, но, блин, он же сейчас припрёт меня к стенке во всех смыслах. Ну, а как известно, лучшая защита — это нападение. Тем более моё терпение уже давно самоубилось и сгинуло под напором подступающей истерики. — Я должна оправдываться за то, что меня не прижигали калёным железом и не ломали пальцы?! Откуда я знаю, что в голове у этих русских! Что, так не терпится избавиться от меня, что не можешь подождать, пока я поговорю с Файглем? — я с психу шандарахнула чашку об пол. — Меня чуть не повесили, а ты ещё в чём-то подозреваешь! Считаешь, мало допрашивали? Ну так вперёд, огнемёт подать? — Замолчи! — вскочил Винтер. — Ну нет! — ещё пара стаканов звонко разлетелись об стену.       Имею я в конце концов право на полноценную истерику или как? Вилли перехватил мои руки, прорычав: — Иди к себе и, пока не успокоишься, не смей здесь появляться!       Вот это я понимаю довести человека до белого каления. У него, по-моему, опять руки чешутся съездить мне по фейсу.       К себе… А куда? Не собираюсь я возвращаться в чужую хату, хозяйка которой больше никогда не вернётся. Я сейчас не доверяла никому. Вдруг ещё кто-то из местных явится за сатисфакцией? Или эсэсовские гады захотят выяснить подробности, что там случилось в лесу? — Я никуда отсюда не пойду! — Вилли грозно навис надо мной, и я отпрянула подальше, практически усевшись на собственный стол. — И вообще если кому и нужно успокоиться так это тебе! — Вам обоим стоит успокоиться, — оказывается, наши вопли уже какое-то время слушает Штейнбреннер. — Лейтенант, у вас остались какие-то вопросы? Лично мне картина вполне ясна. Эрин оказалась самой лёгкой мишенью для нападения. Вы сомневаетесь в том, что русские настолько нас ненавидят, что готовы были повесить безобидную девчонку? — Нет, конечно вы правы, — отступил Винтер. — Эрин, вам действительно стоит вернуться к себе и постараться отдохнуть, — почти заботливо сказал он.       Я помотала головой: — Я… я не могу вернуться в тот дом. Если вы не против, я останусь здесь. — И как вы себе это представляете? — улыбнулся он. — Вам надо нормально выспаться. — После ночёвки на морозе мне уже ничего не страшно.       Штейнбреннер прошёл к своему столу, повернул ключ в ящике, порылся, доставая какой-то пузырёк. Я отстранённо смотрела, как он наливает в стакан воду, размешивает порошок. — Выпейте это, — он протянул мне стакан. — К сожалению, снотворного у меня нет, но морфий тоже сойдёт.       Чего-о-о? Я не собираюсь пить эту дрянь. — О, не стоит, я… я уже успокоилась. — Не спорьте, пейте, — он настойчиво подтолкнул стакан. — Конрад проводит вас в мою квартиру. Это рядом со штабом, так что можете спокойно спать, зная, что вы в полной безопасности.       Так, ну от одного раза привыкания не случится, тем более в это время морфием что только не лечили. И снотворное, и обезболивающее, и даже средство от кашля. Бр-р-р, мерзость похуже любого самогона. — Герр штурманнфюрер, я не могу позволить, что бы вы терпели неудобства. Эрин может остаться у меня, — перехватив мой скептический взгляд, он добавил: — Я всё равно собирался патрулировать село. Если русские пойдут в атаку, по крайней мере мы будем готовы.       Мне не хотелось пользоваться гостеприимством ни одного из них. Вилли, потому что бесил невероятно, Штейнбреннера, потому что… Да потому что не верю в его бескорыстные мотивы. Мало ли, ещё явится утешать, но решать что-то нужно. — Герр Штейнбреннер, я безусловно благодарна вам за заботу, — скромно проблеяла я. — Но выгнать вас из дома мне не позволит совесть. Раз уж лейтенанту всё равно предстоит бессонная ночь, я, пожалуй, приму его предложение.       Этот змей вроде как понимающе улыбнулся: — Как хотите.       Мне пришлось подождать ещё наверное с полчаса, пока Вилли натрендится по телефону и отправит на позиции парней. — Пойдём.       Ну наконец-то, а то я уже готова уснуть прямо здесь. — С чего такая забота, герр лейтенант? — усмехнулась я, закрывая дверь. — Мы же оба знаем, что ты меня терпеть не можешь. Надеюсь, не надумал придушить меня по-тихому подушкой? — Я стараюсь справиться с этим соблазном, — в тон мне ответил он.       По ходу морфий меня догнал — вроде идти всего ничего, а ощущение будто я разряжена в ноль. Голос Вилли то становился неестественно громким, то куда-то удалялся. — … это не ненависть, Эрин. Я безумно устал… Ни с одним солдатом я столько не возился… Тебя не в чем обвинить, но ты постоянно встреваешь в какую-нибудь беду… Надеюсь, ты не передумала перевестись из моей части…       Моя злость постепенно перегорала. Он в общем-то прав. И в том, что меня подозревает, и в том, что мне не место на фронте, да и насчёт Фридхельма тоже. Вильгельм остановился перед крыльцом, нащупывая в кармане ключи, а я словила неслабую карусель. Ощущение было как в тот единственный раз когда я перепила и всю ночь ловила вертолёты. — Что с тобой? — нахмурился Вилли. — Тебе плохо?       Не-е-ет, мне хорошо. Штырит так, что наверное скоро радужных единорогов из волшебной страны видеть начну. Может быть всё-таки последние месяцы — это одна большая галлюцинация, и я однажды проснусь в своем мире?

* * *

      …Автоматная очередь, удушливый дым клубится между разрушенных домов. Тела… Так много окровавленных тел, беспорядочно лежащих на снегу. Солдаты продолжают расстреливать всех, кто пытается убежать, скрыться. Крики, стоны, хохот. Я держу в руках пистолет и тоже стреляю — молодой парень падает как подкошенный. Я медленно перевожу взгляд на свои руки, словно не веря, что только что застрелила беззащитного человека, и вижу, как с пальцев струйками стекает кровь. Я отбрасываю пистолет, давясь немым криком, пытаюсь вытереть кровь хотя бы об снег, но её все больше. Кровавые ручейки пачкают шинель, стекают на белоснежный снег, а дикая вакханалия продолжается.....       Сон был настолько реальным, что проснувшись я какое-то время тупила, пытаясь понять, где нахожусь. Последним, что я запомнила, была обалдевшая мордаха Вилли, когда я без предупреждения отключилась у него на пороге. Ну чё, молодец. В постельку уложил, одеялком укрыл. Представив, как он чертыхался, стягивая с меня шинель и сапоги, я улыбнулась.       Я поискала глазами часы. Ничего себе, проспала почти сутки! Пить хочу дико, да и поесть бы не помешало. Не говоря уже о том, что бы умыться и как-то привести себя в порядок. Мой ранец обнаружился на ближайшем стуле, и по пути к умывальнику я заметила на столе пол-булки хлеба и кувшин с молоком. Да уж, ответственность у Винтера видимо идёт встроенным девайсом.       Снова укутавшись как капуста, я выползла на крыльцо. Наверное надо явиться в штаб, узнать, что в мире делается, но в штаб я не дошла. Замерла на пороге, не в силах сделать ни шагу. Главная улица деревни была усеяна телами. Мужчины, женщины, дети. Что здесь произошло, и где все? Я медленно пошла по истоптанному окровавленному снегу и отшатнулась, наступив на тряпичную куклу. Чуть дальше лежала женщина, прижимая к себе маленькую девочку, а рядом тяжело привалился к забору старик. На его груди виднелись кровавые пятна, взгляд открытых глаз был устремлён в небо. Вскрикнув, я заметила подружек Нины. Девушки обнялись в напрасной попытке защититься от пуль. — Фройляйн? — я вздрогнула, почувствовав, как на плечо легла чья-то рука. — Что здесь случилось? — прохрипела я. — Почему всех гражданских расстреляли? Тут же дети. — Успокойтесь, фройляйн, — незнакомый солдат подхватил меня под руку. — Давайте пройдём в штаб.       Штейнбреннер хмуро кивнул мне. — Что происходит, герр штурмбаннфюрер? Где лейтенант Винтер? — Ночью русские пересекли линию фронта, — коротко ответил он. — Мы готовимся к масштабной атаке. — А эти люди? — не выдержав, спросила я. — Здесь каждый второй связан с партизанами, я больше не могу рисковать, — он пожал плечами. — И потом, как там говорится… Око за око? Хотя конечно даже сотня этих жалких крыс не стоит моих лучших солдат.       Я молча смотрела, как он надевает шинель, фуражку, убирает в ящик бумаги. Теперь я ясно слышала где-то вдалеке залпы орудий. А вот наверное и историческая битва за село. — Оставайтесь в штабе, Эрин, это пока самое безопасное место.       Он вышел, а я снова едва не разревелась. Это же какой идиоткой надо было быть, чтобы считать, что я смогу смыться «под шумок»? Если я сейчас сунусь в самый замес, меня пристрелят свои или немцы. Да и плутать по лесу, как показывает практика, чревато. Нарваться можно на кого угодно. Снова рискнуть и в случае неудачи расстаться с жизнью? Или сидеть, дожидаясь, пока Красная армия погонит отсюда немчиков, и сгинуть с ними?