***
Два часа ночи, ну! Какого ж чёрта мне не спится? Глупый вопрос, на который я прекрасно знаю ответ. Невозможно спать, не имея чёткого плана действий на ближайшее будущее. Мозги скрипели и находить выход из тупика отказывались. Блин, что делать-то, а? Если подвести итоги последних недель, то картина выходит совсем уж гадостная. Немчиков погнали от Москвы подальше, как собственно и прописано в учебниках истории. Слава Богу, Штейнбреннер с остатками своей роты благополучно отвалился где-то в середине пути. Даже знать не хочу, куда их занесла нелёгкая. Наверное, в такую же задницу как и нас. После напряжённых недель, когда нам приходилось отступать буквально каждые два дня, наконец-то наступило относительное затишье. Ключевое слово «относительное». Мы теперь обретались в окопах где-то под Колязиным, и насколько я знала, Файгль со своими солдатами были примерно в таком же положении. Линия фронта всё ещё была где-то близко. До нас часто доносился вой зениток и гул самолётов. Разумеется, ни о каком наступлении пока не могло быть и речи. Немцы теперь сидели тише воды ниже травы, зарывшись в землю, как кроты. А я пыталась приспособиться к новым реалиям войны. Если до этого мне казалось кошмаром жить в казарме, то сейчас я поняла, что это был ещё можно сказать приличный хостел по сравнению с убогой землянкой, в которой мы сейчас оказались. Невольно вспоминалась нетленка про Белоснежку и гномов. Хотя нет, даже у неё было получше с жилплощадью. Я много раз видела в военных фильмах эти землянки-бункеры, но в реале оказалось ещё хуже. Наспех вырытая холобуда, укреплённая деревяшками, грубо сколоченные двухъярусные нары-лежанки, печь-буржуйка, которая постоянно чадила, ибо окон сей архитектурный проект не предусматривал. Причём топили её через раз, чтобы не выдать своё месторасположение врагу. Про удобства я промолчу, это отдельная боль. Сортир примитивнее некуда, а о такой роскоши, как элементарная гигиена, можно было забыть. Я чувствовала, как медленно, но верно зарастаю грязью, и даже вспоминать не хотелось, к каким ухищрениям приходится прибегать, чтобы хотя немного привести себя в порядок. А ведь были вещи куда хуже неприглядной бытовухи. Новая жизнь и так не баловала меня, но никогда ещё я не чувствовала такого беспросветного отчаяния. Меня колбасило от гремучей смеси безысходности и чувства вины. Ну что мне стоило быть чуть посмелее раньше? Ведь были подходящие моменты, чтобы убежать. Сейчас я это ясно видела, но я же, блин, хотела попасть в Москву, боялась тягот войны. А теперь получите и распишитесь — торчать мне в немецкой армии видимо ещё долго. Я не знаю чёткой линии фронта. Если бежать наугад — пристрелят, не разбираясь. Свои же или немцы-побегушники, которых полно вокруг, неважно. Можно было, конечно, попробовать затеряться в одной из тех деревень, через которые мы проходили, отступая, но теперь я боялась уже не только немцев, но и своих. Меня запросто могли слить местные, и как отреагируют советские солдаты, я угадать не могла. Неужели мне отрезаны все пути к нормальной жизни? Увязнув по уши в своей депрессии, я едва замечала, что происходило вокруг. Вроде как, парни тоже хандрили. Ещё бы, вместо торжественного марша по Красной площади получить такую плюху. Ну что, родимые, навоевались? А это только начало. Хотя какое уж тут злорадство? Вояки, блин. Все через одного с соплями по колено. Кох и Бартель довольно сильно обморозили пальцы. Фридхельм больше не выглядит солнечным мальчиком — вокруг глаз обозначились глубокие тени, линия губ стала жёстче. Вилли мрачно отсиживается по вечерам в углу, переваривая это поражение. Одно дело вести солдат в бой, когда исправно фурычит госпиталь, полевая кухня и в твоем распоряжении сколько угодно боеприпасов и техники. А теперь называется хлебнули экстрима по полной и неизвестно, как оно всё пойдёт дальше. Меня спросите, я вам расскажу, чем дело кончится. Хотя чем бы это им помогло? Уволиться из армии они не смогут, только дезертировать. Едкое, как кислота, чувство вины с каждым днём всё больше подтачивало меня изнутри. Я столько времени смотрела, как они убивают наших, и ничего не сделала. Я даже ненавидеть их толком не могла. Разве можно ненавидеть Коха, который пытается меня утешить, уверяя, что скоро мы выберемся из этой ямы? Или Каспера, который не раз прикрывал меня от пули, вовремя отбрасывая в ближайший сугроб? Вот интересно, а относились бы они ко мне по-прежнему, если бы узнали, кто я? Может да, может нет, но лучше не проверять. Я даже Фридхельму не рискнула бы довериться полностью. Всё чаще я ловила его взгляд, в котором читалась тревога и вместе с тем что-то ещё. Словно он пытался решить какую-то сложную задачу. Я конечно догадывалась в чём дело. Только слепой бы не заметил, что я в полном раздрае. Мы уже пережили вместе достаточно много всякого дерьма, но такой он меня ещё не видел. Это даже не депрессия. Я не знаю, как назвать состояние, когда у человека сбиты все ориентиры, когда просто не знаешь, куда двигаться дальше. Ему тоже было хреново. Пришлось взрослеть и переоценивать реальность в ускоренном темпе, но он, как и парни, был больше озабочен тем, что военные действия зашли в тупик, а у меня вся жизнь зашла в тупик. Я постоянно отводила взгляд, не в силах видеть молчаливые вопросы в его глазах. Неужели я не могу быть собой даже рядом с любимым человеком? Когда он в очередной раз спрашивал, о чём я думаю, я лишь уклончиво пожимала плечами. Милый, тебе лучше не знать. Например, о том, что из-за меня погиб Вербински. Особенно было тошно, когда Фридхельм пытался меня утешить, мол я ни в чём не виновата. Каждый раз слушая его обещания, что всё будет гут, я чувствовала что начинаю срываться. Недавно вот заспойлерила, что война будет длиться не один год, и им светит полный капут в финале. Благо кроме Фридхельма никто не слышал. Он конечно был в шоке. Всё-таки как бы там ни было, он верил в победу своей страны, а мои слова заставили задуматься. Оптимистом он был, а идиотом всё же нет. И выход тут напрашивался только один — бежать подальше, теряя тапки. В его глазах мелькнула какая-то совсем уж взрослая решимость, и я было понадеялась, что он всё понял — ведь тогда в госпитале он вроде был готов на такую авантюру — но оказалось, что нет. Его понесло абсолютно не в ту степь. Раньше надо было об этом думать и выходить с маршами протеста. Поднять революцию можно лишь в том случае, когда правительством недовольно большинство, а когда тысячи людей готовы молиться на своего лидера, отдельно взятые бунтовщики ничего не смогут изменить. Тем более я прекрасно знала, чем заканчивались все попытки завалить Гитлера, так что подстрекать его можно сказать на самоубийство я не могу. На душе противно скреблось осознание, что нам ни при каком раскладе не быть вместе. Он не сможет растоптать чувство долга перед своей страной и всё бросить. А я… наверное тоже. Я попыталась лечь поудобнее. Бесполезно. Вот уж никогда не думала, что окажусь когда-нибудь на нарах. Хлипкая конструкция жалобно заскрипела. По-моему, тут на соплях всё держится. — Рени? — тихо окликнул меня Фридхельм. — Снова не спишь? Какой уж тут сон, когда в голове штук тридцать незакрытых вкладок. Вот всё есть у немцев, только психотерапевта не хватает. — Я в порядке. Он не должен догадаться, что сейчас творится в моей голове. Раз я не могу рассказать ему правды, пусть продолжает считать, что я спасовала перед фронтовыми тяготами. — Правда, — а что мне ещё остаётся, кроме как привычно лгать? И ладно бы я лгала лишь для защиты. Самую худшую ложь люди обычно говорят перед сном. Себе. Шепчут её во сне, убеждая себя, что по-другому поступить нельзя. Что заведомо безвыходная ситуация сможет удачно разрулиться. Что кто-то изменит своё решение. Что можно смириться с потерей человека, который стал частью твоей души. Мы часто лжём себе перед сном в отчаянной надежде, что утром ложь станет правдой.* * *
Всё-таки хорошо, что долгие рефлексии это не моё. В одно прекрасное утро я поняла, что всё, хватит. Да, я сейчас в полной заднице. И что? Нужно стиснуть зубы и жить дальше. Точнее выживать. По разговорам парней я поняла, что мы здесь надолго, а точнее, пока снег не растает. Значит первоочередной задачей стоит сделать наше вынужденное заточение максимально комфортным, а там видно будет. Я уже поняла, что на войне строить какие-либо планы — последнее дело. Для начала я запретила курить в землянке. И так дышать нечем! Десять человек на крошечную клетушку. Ещё не хватало туберкулёз какой-нибудь словить. Как раз все условия: отсутствие свежего воздуха и витаминов, сырое тёмное помещение. Бартель тут же принялся возмущаться. — И чего это ты раскомандовалась? Я не собираюсь лишний раз выходить на мороз. — Я бы тебе посоветовала включить мозги, но у тебя включать нечего. Во-первых, тут и так нечем дышать, во-вторых, если кто-нибудь не потушит окурок, мы сгорим вместе с этой избушкой. Этот паршивец естественно класть хотел с прибором на все мои доводы и побежал жаловаться Винтеру. Благо Вилли при всех его недостатках раздолбаем не был и согласился с моими аргументами. Второй проблемой была питьевая вода, а точнее, её отсутствие. Других вариантов, кроме как топить снег, у нас не было. Талую воду мы пили уже давно, но в последнее время я стала замечать в ведре мелкий мусор и прочую дрянь. Оно то понятно! Чистый снег мы уже давно собрали. Не хватало ещё дружно подхватить кишечную инфекцию. Конечно лучше всего водичку прокипятить или соорудить примитивный фильтр из бумаги и угольных таблеток, но это я уже размечталась. Зато вспомнила другой лайф-хак — в таких вот условиях, далеких от цивилизации обеззаразить воду можно йодом. Правда хоть убей не помню пропорции, но на всякий случай щедро накапала из пузырька. Застав меня над ведром с подозрительной склянкой, Бартель снова побежал к Вилли. — Герр лейтенант, эта девчонка нам что-то подливает в воду! Вот же истеричка, чего орать на всю округу? Так бездарно травить, не таясь, не стал бы даже полный даун. — Хочешь нас всех отравить? — шагнул ко мне Шнайдер. — Зачем всех? — безмятежно улыбнулась я. — Только тебя. И уж поверь, выберу для этого более удачный момент, чем подсыпать что-то у всех на виду. Шнайдер с перекошенной мордой двинулся ближе, но видимо вовремя вспомнил, что меня крышует Вилли, и ограничился испепеляющим взглядом. — Следи за языком, а то… Я так и не узнала, что же стоит за этой многообещающей угрозой — дверь с треском распахнулась. Вилли уставился на меня, словно не веря, что я осмелилась вытворить такую дичь: — Ну и как это понимать? — Успокойтесь, герр лейтенант, это обычный йод. Я протянула флакон и, предупреждая новые вопросы, объяснила: — Его используют для обеззараживания воды. Более-менее чистый снег мы уже собрали, если пить вот это, — я зачерпнула из ведра, продемонстрировав сухие травинки. — Тут начнётся повальная диарея. Оно вам надо? Если уже не началась. Вчера Кох жаловался, что у него прихватил живот, а в сортир с утра была очередь как в районной поликлинике. — Откуда ты всё это знаешь? — подозрительно прищурился Винтер. — У моего дяди аптека, — я решила прибегнуть к старой легенде. — Я частенько помогала ему. И кстати, нужно обсудить кое-что ещё. Тут назревала проблема посерьёзнее диареи — похоже, нам грозил авитаминоз. Причём не такой, как в моё время, когда: «Ой, попью я витаминчиков, а то что-то бледненькая, и ногти часто ломаются». Тут гадость похуже — сегодня утром, когда я чистила зубы, заметила на щётке кровь. И такая проблема не у одной меня. Бабушка рассказывала мне о самых популярных болячках в войну: цинга, чесотка, дизентерия, тиф. Не уверена, что в сороковые люди знали, что такое авитаминоз и чем это чревато, но что-то делать с этим надо. Я как могла попыталась объяснить Вилли, что если сидеть на жопе ровно, то через месяц-другой его солдаты выйдут из строя даже без помощи русских. Питание у нас естественно было дрянное. Консервы из пайка и непонятное чуть тёплое варево, которое носили с полевой кухни. Видать, с нормальными продуктами у немцев совсем туго. Разумеется ни о каких свежих фруктах-овощах не может быть и речи. Кровоточивость дёсен — это только начало, следом начнётся куриная слепота. Благо я знала как решить эту проблему. Когда-то читала, как в блокадном Ленинграде додумались готовить настой из еловых иголок. Практически концентрат витамина С — и то хлеб. Разумеется наш параноик-лейтенант отнёсся к моей идее скептически. — Кипятить еловые ветки? Ты в своём уме? Может, ещё коры с деревьев погрызть предложишь? — Это пусть и примитивный, но действенный способ поддержать истощённый организм. Ну смотрите сами, дождётесь, что парни не смогут попасть в цель с двух шагов. Я уж молчу про выпадающие зубы. — Ладно, — сдался Винтер, красноречиво говоря взглядом, что с чокнутыми спорить себе дороже. — Только как ты заставишь парней пить эту дрянь не мои проблемы, ясно? Уж я заставлю, не сомневайся. Поначалу они с энтузиазмом кинулись исполнять моё поручение, натащили еловых веток, с интересом присматривались, как я кипячу иголки в котелке, но особо не лезли. Мало ли причуда у меня такая. Кох правда сунул свой любопытный нос: — А что это? — Скоро узнаешь, — я поморщилась, попробовав отварчик. Горький, и запашок словно у освежителя для туалета, но есть такое слово «надо». Осталось только убедить в этом остальных. Безропотно проглотили «витаминную бомбу» только Фридхельм и Кребс. За остальными пришлось чуть ли не гоняться. Все мои аргументы, что это полезно и приукрашено расписанные последствия авитаминоза не действовали. Наконец я придумала железобетонный аргумент. — Ну хорошо, слепота и выпавшие зубы вас не пугают, а лишиться мужской силы тоже не боитесь? — Чего? — скривился Каспер. — Того, — я выразительно кивнула на его пах. — Больше ни на одну бабу не встанет, — оглядев их хмурые мордахи, я злорадно продолжала: — Будете слепыми беззубыми импотентами, если откажетесь пить это лекарство. — Что, правда? — в глазах Хайе был благоговейный ужас. — Вообще… это… не будет? — Ага, — у меня в жизни осталось так мало радостей, что грех немного не постебаться. — Почернеет и отвалится. Ну и как сохранять покер-фейс, глядя, как эти великовозрастные лбы, кривясь и морщась, чуть ли не наперегонки кинулись хлебать мой отварчик? Вилли похоже тихо ржал в сторонке, наблюдая за этим бессовестным разводом. Чуть позже, когда я кромсала еловые ветки для новой порции, он укоризненно спросил: — Не стыдно тебе? И ведь додумалась же чем запугать. — Ты сам дал мне карт-бланш, — невинно улыбнулась я. — Зато смотри как действенно. Вильгельм осторожно попробовал остаток отвара и едва не сплюнул обратно в кружку: — Гадость несусветная. Ты уверена, что нам это нужно пить? — Уверена. Через несколько дней я проснулась от странных звуков. Похоже кого-то основательно тошнило прямо на пороге нашего бунгало. — Что случилось? В ответ донеслось невнятное мычание. Кто-то зажёг свечу, и мы потрясённо уставились на Хайе, который тяжело привалился к двери, пытаясь отдышаться. — Хайе, что с тобой? — Кребс осторожно подошёл к нему и едва успел отскочить — беднягу снова вывернуло прямо на сапоги фельдфебеля. Да вашу ж мутер, где этот слон успел подхватить инфекцию? Я тут блин, как санэпидстанция делаю что могу, чтобы предотвратить тотальные эпидемии и что, зря? Ладно, сиди не сиди, а разобраться что там надо. Я взяла вторую свечу и нехотя подошла к нему. Для начала придётся посмотреть, чем там его вырвало. Тьфу, гадость гадостная… — Чудище ты лесное, — глазам не верю, это ж надо быть таким дебилушкой. — Ты зачем нажрался хвойных иголок? — Ты же сказала что они… ну, для этого… для мужской силы, — простонал он. Как говорится, заставь дурака Богу молиться, он весь лоб расшибёт. — Но для этого не обязательно жрать их килограммами, — я не стала развенчивать ранее придуманный миф. — Надеюсь, больше никому в голову не пришла подобная хрень? — Не-е, — как-то неуверенно протянул Кох. — Они же колючие. Ага, значит пробовали. Попробуй теперь объясни этим дурашкам, что моя байка насчёт импотенции — фейк. — Доигралась? — прошипел Вилли мне на ухо. — Делай теперь что хочешь, чтобы поставить его на ноги. Хотела я ответить, мол пусть этот придурок пойдёт, догонится шишками или желудями, но ведь действительно пойдёт. — Пусть побольше пьёт, — и на всякий случай уточнила: — Простой воды. В общем парни ещё долго косились на меня с опаской, когда я разливала по кружкам чудо-отвар, а некоторые так вообще изощрялись в подъёбах: — Эрин, не хочешь добавить в своё варево мышиных хвостов? — Бартель демонстративно помахал пойманной мышью. — Будешь умничать, отправлю добывать перья из задницы полярной совы, — в тон ему ответила я. — О нет, сжалься над нами, лесная фея, — комично сложил руки Каспер. — Фея? — хмыкнул Шнайдер. — Скорее уж ведьма. Этот козёл всегда знал, как ударить по больному. Сволочь, ещё и кивает на зеркало над умывальником. Даже смотреть туда не хочу. И так знаю, что выгляжу сейчас именно так, как он меня назвал. Бледная, под глазами нездоровая синева, сухие, обветренные губы. Про немытую незнамо сколько башку вообще промолчу. Вспомнился случай, который я когда-то считала нехилым ударом по самолюбию. Как-то после грандиозной уборки я выскочила вынести мусор. Казалось бы ну кто там меня увидит в полном затрапезе. Видок у меня конечно был суперский. Тельняшка бывшего и старые лосины с протертой жопой, на голове невнятная дулька. Вдобавок меня закидало прыщами от не подошедшего крема. Ну и кого же первым делом я встретила у помойки? Своего бывшего и его новую бабу, похожую на фотомодель. Мусорные пакеты громко звякнули о пустой бак — в числе прочего там покоились черепки вазы, которую кстати он же мне и подарил и которая не пережила интенсивной уборки. Но самое страшное — бывший меня признал. И громко заявил: «Сколько лет, сколько зим! А ты ваще не изменилась!» Сучка-«фотомодель» окинула меня снисходительно-насмешливым взглядом, а уже вечером на меня посыпались звонки от наших общих знакомых. «Ты знаешь, Антон беспокоится, что расставшись с ним, ты начала пить…» Так вот, даже тогда я была сказочно хороша по сравнению с тем, что каждое утро являло мне проклятое зеркало. — Не слушай их, — обнял меня Фридхельм. — Против правды не поспоришь, — я привычно отстранилась. Его разве не смущает, что я сейчас выгляжу как помойная кошка? Действительно такая сильная любовь? Я конечно слышала все эти красивые слова, что любят не за внешность и бла-бла-бла, но, блин, даже меня бесит этот духан сто лет не стиранной одежды и скажем так естественные запахи тела. Как он может как ни в чём ни бывало жаться ко мне, целовать, утыкаться носом в макушку? Это было приятно на физическом уровне, но расслабиться полностью не получалось. Я свято верила в постулат, что мужчины любят глазами. Меня бросали, даже когда я была ухоженной красоткой, как я могу верить в неземную любовь сейчас, когда выгляжу зачуханной бомжихой? — Не смотри в зеркало, — он повернул меня к себе. — Смотри в мои глаза. Я вижу не это, — он нежно провёл пальцем по моим векам, подразумевая нездоровую синеву. — И не это, — пригладил выбившиеся пряди волос. — Я вижу красоту твоей души. Если ты помнишь, я полюбил тебя, ещё не зная, что ты девушка. Поверь, я влюбился в Карла не из-за внешности. Я могла внутренне сколько угодно дёргаться и бунтовать от этих слов. Делать это было труднее и труднее, когда Фридхельм касался меня, обжигал дыханием бегущую мурашками шею. Было сложно привести себя в нужное состояние боевой готовности к новому побегу, пытаться дальше планировать свою жизнь, чувствуя, как он понемногу вытесняет все мои мысли и чувства, заполняя собой. Следующей проблемой, которую я хотела как-то решить был всё-таки вопрос гигиены. Я не собираюсь ждать до весны, чтобы нормально помыться. К тому же есть риск подхватить чесотку или вшей, если жить в грязи таким колхозом. Каждый раз, как кто-то из парней начинал чесаться, казалось, что по мне тоже пешком разгуливает всякая живность. Баньку построить это, конечно, сейчас из области фантастики. Я напрягла память, пытаясь вспомнить всё, что когда-то видела и читала на эту тему. Вроде как наши кое-что придумали. Примитивная душевая в переделанной для этих целей грузовой машине. Кажется, нужно как-то пристроить туда печку, ну и озаботиться где взять столько воды. Продумав более-менее техническую сторону сей конструкции, я решила озадачить её исполнением нашего лейтенанта. — Ты понимаешь, что с нами будет к концу зимы? Реально же сожрут блохи, которые между прочим разносчики тифа и прочей гадости. — Ты думаешь, я не хочу нормально вымыться? — раздражённо ответил Вильгельм. — Но как ты себе это представляешь? — Если осталась хотя бы одна грузовая машина, можно впихнуть туда буржуйку, верх накрыть брезентом. В баки из-под бензина набрать снега, в жаре он быстро растает. Если сильно захотеть, можно и в космос полететь, — Вилли ответил скептической улыбкой, но не на ту напал. — Хотя бы предложите мою идею гауптману. — Ты же не отстанешь, да? — вздохнул он. — Не отстану, — согласилась я. — Буду каждый день рассказывать в подробностях, как это мерзко, когда мелкие паразиты сосут из тебя кровь. А чесоточный клещ вообще живёт под кожей. Только представь, как он прогрызает в ней ходы… — Замолчи, — страдальчески скривился Винтер. Ну надо же какой впечатлительный. Небось ни одного бомжа в жизни не видел. Не то что я. Частенько приходилось на рынке отбиваться от цыганок сомнительной чистоты, которые рвались погадать. — Я подумаю, что можно сделать. Бо-о-оже, никогда я ещё так не радовалась обычной канистре горячей воды. Я настолько достала Вильгельма, что он рискнул обсудить с гауптманом мою идею-фикс. Ну, и как результат мы получили во временное пользование вот такую передвижную баню. Ждать конечно пришлось чёрти сколько, пока все перемоются, и парни замучились таскать снег вёдрами, но зато какой кайф наконец-таки ощущать себя чистой. Правда на постирку шмоток уже не хватило ни времени ни воды, но нательное белье я быстренько прополоскала. Ещё бы придумать, где его сушить, но это уже мелочи. Помывка пошла всем на пользу. Парни наконец-то стали похожи на самих себя, а не на заросших медведей в берлоге. Тихо-мирно засели играть в карты. Фридхельм, заметив, что я вернулась, быстро захлопнул книгу. Сто лет уже не видела, чтобы он читал, и сама не притрагивалась к книгам. Что и немудрено — читать одно и тоже по энному кругу не так уж весело. Эх, были же времена, когда по вечерам Netflix исправно баловал меня новинками. — Что читаешь? — я присела рядом. — Пробовал вернуться к Юнгеру, — вздохнул Фридхельм. — И понимаю, что наверное не смогу быть таким как он… — Это вообще гиблое дело примерять на себя чью-то роль. Тогда была совершенно другая война. Хотя чёрт его знает, наверное людей каждый раз ведёт одно и тоже. Идеалы, патриотизм, жажда власти. — Интересно, что напишут в учебниках истории о нас? — задумчиво спросил Фридхельм. — Правду, — тихо ответила я. — Ту правду, которую ты и сам прекрасно знаешь. — Рени, я боюсь даже представить, что ты сейчас можешь быть права. — А если я всё-таки права? — я снова пустила осторожный намёком горячее предложение свалить в закат, пока ещё есть такая возможность. Фридхельм не хотел отвечать, не хотел даже подыскивать тот несуществующий ответ, который бы устроил нас обоих. Лишь молчаливо прижался губами к моей макушке. Может я действительно настолько хреновая патриотка, что готова бежать подальше от проблем, не заморачиваясь, что будет с моей страной. Точнее я знала, что будет, а вот он, несмотря на то, что активно против развязанной войны, не готов послать всё к чёрту. — Ладно, хватит об этом. Поживём, увидим, что будет дальше, — я отложила книгу в сторону и обняла его, положив голову на плечо. — Тебе пора отвлечься от зачитанных книг. Мне однажды попалась довольно интересная история… Ну, посмотрим, как тебе зайдёт «Игра престолов», интеллектуал ты мой. Зашло просто отлично и не только ему. Через полчаса к нам потихоньку подтянулся народ. Некоторые вроде Шнайдера фыркали, что я рассказываю детские сказки, но к концу первого сезона даже он незаметно присоединился в фан-клуб Вестероса. Фридхельм всё переживал за Неда Старка, что в общем-то неудивительно. Благородный неподкупный герой и вообще огонь-мужик. Карлик и его продажный дружок Бронн стали любимцами Бартеля и Шнайдера. Каспер и Кох болели за Джона Сноу. Караулы у нас теперь негласно назывались «отправиться в Дозор», те, кому посчастливилось разжиться маскхалатом, — «Белые ходоки», ну, а моих соотечественников окрестили «Одичалыми». Но самый живой отклик вызвало войско кастратов — Безупречных. — Изверги, можно подумать, солдаты без члена сражаются лучше, — возмущался Каспер. — Радуйтесь, что в наше время до этого никто не додумался, — усмехнулась я, глядя на их кислые физиономии. — А как же им… это? — распереживался Кох, когда я добралась до лав-стори Серого Червя и Миссандеи. — Платонически, как ещё. — Да ладно, — ухмыльнулся Шнайдер. — Ему же не отрезали пальцы и язык. Девчонкам обычно нравится, когда… — Следи за своим языком, — тут же отреагировал Фридхельм. — Эрин ни к чему слушать твои пошлости. Шнайдер насмешливо выгнул бровь, окидывая меня нарочисто вызывающим взглядом, но промолчал. Уж не знаю, что ему тогда сказал Вилли, но видимо с долгоиграющим эффектом. Порой я думала, что за хрень я вытворяю? Ношусь с ними как мамочка, лечу, сказки вон на ночь рассказываю. Ау, через пару месяцев они снова продолжат захватывать города и деревни, убивать моих соотечественников! Но жить всё время с грузом ненависти тоже невозможно. Сейчас мы не были врагами, а просто людьми, которые вместе переживали тяжёлые времена. Я всё ещё хочу верить, что где бы мы ни были и что бы с нами ни приключалось, у нас всегда есть надежда вырваться на свет. Какой бы мрачной и невозможной ситуация ни казалась.* * *
Я проснулась от привычного уже фонового шума. Утренняя движуха, смотрю, идёт полным ходом — кто-то вернулся с караула, кто-то гремит кружками, кто-то приглушённо ругается, пытаясь кое-как побриться. Блин, да кто там в лифте родился, двери закрывать не учили? Как-никак тридцатиградусный мороз на улице. Как же неохота вставать, так хорошо пригрелась под родной шинелью. — Эрин, вставай, — бесцеремонно затормошил меня Каспер. — А то останешься без горячего кофе. — Ничего, будет пить своё варево, — заржал Шнайдер. Злопамятная озабоченная скотина. Я не стала собачиться с утра пораньше. Нехотя привела себя в вертикальное положение и поплелась к столу. — Держи, — Кох вручил мне бутер и кружку с кофе. — Обед будет нескоро. Постепенно просыпаясь, я привычно поискала глазами Фридхельма. — Парни, кто пойдёт за дровами? — Кребс подбросил в печь несколько деревяшек. — Это последние. — Давайте я, — отозвался Каспер. — Кох, поможешь? Я заметила, что Хайе и Крейцера нет. Наверное в карауле. — А где Фридхельм? — Отправился за обедом, — ответил Кох. Вот честно не понимаю, на хрена таскаться в такую даль, чтобы принести чуть тёплую бурду. Выдали бы нам продукты, сами бы и то лучше приготовили, ей-богу. Я успела сварганить очередной котелок елового отвара, пришить оторванные пуговицы на китель, сходить на примеченную недавно полянку, где был ещё не истоптанный снег, и набрать «питьевой воды». Недавний прилив бодрости и оптимизма меня благополучно покинул. Я снова бесилась от всех этих мелочей: несвежей одежды, отсутствия нормальной воды, перманентного храпа по ночам со всех сторон. Никак ПМС на подходе? Представив себе в красках, что придётся ныкаться с охапками ваты и марли, я мысленно взвыла. — Рени, а чем кончилась битва с этими мертвяками? Ты смотри, как подсели на «Игру престолов». Да только не до сказочек мне сейчас. Настроение и так сказочное. Хочется послать всё и всех за тридевять земель. — Сколько раз вам нужно повторять, что я не «малышка», не «зайчонок» и тем более не «Рени»? — рявкнула я на бедного Коха. — Да ладно тебе, чего ты распсиховалась? — удивился Каспер. — А кто психует? — «Рени» по-прежнему звучало как по мне по-дурацки, и слышать это я могу только от одного человека, который, кстати, уже давно должен был вернуться, обвешанный контейнерами с супом. — Неужели сложно запомнить мое имя? — Хватит корчить их себя капризную принцессу, — скривился Шнайдер. — Винтер вон постоянно тебя так зовёт. — Ему можно. Меня всё сильнее грызла неясная тревога. Услышав скрип двери, я обернулась. Вильгельм мрачно оглядел нас и спросил: — Мой брат ещё не вернулся? — Нет, — ответил Кребс, — он ушёл больше трёх часов назад. Вот где его носит? На фронте последние пару недель тишь и гладь. Заблудился в лесу? Так не первый раз идёт в соседнюю часть. Задержался там с кем-то поболтать? — Тревога! — я чуть не словила инфаркт, услышав рёв Хайе. — Русские снова пошли в наступление! Вот тебе и затишье. Нас знатно приложило грубо вспоротой реальностью. Снаружи уже вовсю шла стрельба. Винтер из сонного меланхолика мигом превратился в собранного командира: — Бегом на позиции! Двигайтесь, живее! Парни шустро побежали на улицу, а я рискнула подойти к двери. Сердце чуяло неладное. Фридхельм ведь так и не вернулся. — Быстро к пулемёту! Стреляйте только по моей команде! — Герр лейтенант, там ваш брат! — я не выдержав, распахнула дверь. Успела увидеть только бегущие фигуры. Ни хрена не разобрать кто есть кто — все в этих дурацких белых халатах. — Только тебя здесь не хватает, безмозглая дура! — Шнайдер бесцеремонно пихнул меня внутрь и захлопнул дверь, едва не прибив мне пальцы. Я привалилась к двери, чувствуя, как с каждым выстрелом что-то обрывается внутри. Вряд ли он спасётся при таком раскладе. Наши, получается, всей толпой сейчас его расстреливают. И Вилли ничего не сможет сделать. — В укрытие! — звучно орал Вильгельм. — Открывайте огонь артиллерии! Я сжала руками виски. Хотелось заткнуть уши, не слышать этого непрерывного стрекота орудий. Я не знала, сколько продолжался этот бой. Время тянулось расколотыми секундами. Перетекало сквозь судорожно стиснутые пальцы, растворялось в грохоте выстрелов. Я не сразу поняла, что стрельба наконец прекратилась. Словно очнулась от вопля Вилли: — Фридхельм! Снова распахнула дверь и оттолкнула попытавшегося меня задержать Бартеля: — Пусти! Выглянув из-за укрытия, я увидела, как Вилли бежит к неподвижно лежащим телам. Сердце колотилось, да так, что набатом отдавалось в ушах, в глазах потемнело от ужаса. Где-то среди них и Фридхельм. Если он ранен, ему ещё можно помочь. Проклятый окоп, из которого с моим ростом самостоятельно не вылезти! — Помоги, — я вцепилась в рукав Каспера, который был ближе остальных. — Эрин, тебе не стоит туда лезть, — твёрдо ответил он, отстраняя меня подальше. — Успокойся, он жив, видишь? — Кох немного приподнял меня. Я облегчённо выдохнула, увидев, как Вилли тискает в объятиях брата. — Возвращайся в блиндаж, здесь всё ещё опасно, — приказал Кребс. Под ногами что-то хрустнуло, и, бросив взгляд вниз, я увидела, что всё усеяно пустыми гильзами. Я почти наступила на выпавшую из чьего-то кармана фотографию. Машинально подняв её, я уставилась на уже знакомое изображение. Пятеро счастливых беззаботных улыбок. Пятеро друзей, которые ещё не знали, что обещание скорой встречи не будет выполнено, а их планы и мечты через четыре года скорее всего обратятся в пыль.