Моя чужая новая жизнь

      POV Вильгельм       На войне никогда не бывает всё гладко, но в последнее время у нас творится чёрте что. Началось всё с того, что пару недель назад сюда прибыл отряд СС. И как назло именно тот, с которым я уже имел несчастье сталкиваться в Ершово. Файгль не стал мешаться. Забрал солдат и отбыл чуть раньше чем планировалось, а меня оставили «оказывать помощь и содействие». У меня нет права перебирать, с кем я хочу работать, а с кем нет, но будь моя воля, я бы никогда не согласился вот так на «птичьих правах» делить деревню с Штейнбреннером. Этому высокомерному снобу видимо доставляло удовольствие тыкать меня носом в малейшие промахи, а промахов хватало. Во-первых, наши солдаты умудрились чуть ли не передраться из-за местных девушек. Во-вторых, Эрин опять попыталась поднять бунт. Не то, чтобы она была совсем уж неправа. Солдаты Штейнбреннера вели себя действительно безобразно — издевались даже над детьми, но отказываться допросить пойманную партизанку — это уже перебор. Я давно замечал, что она старается избегать таких заданий. Согласен, это бывает морально тяжело, ведь зачастую допрашиваемые тяжело ранены или избиты, как в случае с этой девушкой. Учитывая, что Эрин, можно сказать, вынужденно попала на фронт, такая принципиальность тоже вполне понятна. Но я всё чаще задумываюсь, может, она не воспринимает русских как врагов из-за своего происхождения? Правда тут же стараюсь гнать эти сомнения подальше, ведь иначе можно додуматься до чего угодно.       А пока что приходится быть «злобным чудовищем». Именно это я прочитал в её глазах, когда отправил на допрос. И Фридхельм туда же — мало того, что замучил меня бесконечными вопросами, что произошло в госпитале, сейчас снова смотрит с упрёком. — Почему её отправили на допрос, ведь штурмбаннфюрер прекрасно знает русский? — А ты попробуй высказать это ему, — усмехнулся я. — Фридхельм, я и так делаю, что могу.       Это была правда. Я пытался убедить Штейнбреннера, что Эрин не тянет ни на актрису, ни на шпионку, но разве с ним поспоришь? Попробуй настаивать на своём — запросто возьмёт на карандаш, чтобы тщательно проверить благонадёжность, а это не нужно ни мне, ни тем более Эрин. — Когда ты успел стать таким чёрствым? — Фридхельм посмотрел на меня как в детстве, когда мы ссорились — упрямо, готовый до конца стоять на своём. — Дело не только в этой русской партизанке. Ты уже не замечаешь ничего, что творится буквально под носом. Эти мерзавцы стреляют в детей, чуть ли не врываясь в дома. Хольман берёт уроки мастерства, как пытать людей, а ты снова позволяешь втянуть Эрин в сомнительную авантюру.       Я почувствовал, как растёт глухое раздражение. В авантюру значит? А ничего, что её работа и состоит в этом — переводить, что скажут? — Я тебе уже говорил, чтобы оградить её от жестокости войны есть простой выход! Женитесь, и как только она забеременеет, сможет спокойно уйти в отставку, — чёрт, я и забыл, что здесь тоже свои подводные камни.       Взгляд Фридхельма потяжелел, и я ощутил укол совести. Нельзя даже в ссоре бить по-больному. Мне некогда разбираться в их отношениях, но по-моему, Эрин заигралась, изображая капризную принцессу. Ах цветы, ах платье, куда же без друзей. Многие девушки между прочим согласны даже на заочную церемонию. — Если у тебя всё, то я бы хотел вернуться в штаб и поработать. У меня нет времени, чтобы тратить его на чьи-то капризы. — У тебя уже давно нет времени, чтобы поговорить со мной, — Фридхельм смерил меня ледяным взглядом.       Нет, я конечно люблю Фридхельма, но иной раз его трудно понять. Я оставил их с Эрин в покое, как он и просил. Если у них двоих какие-то проблемы, что ему раньше мешало прийти, поговорить по душам.       В штабе было непривычно тихо. Штейнбреннер уже ушёл к себе на квартиру, Эрин наверное всё ещё пытается разговорить задержанную девицу. Самый лучший способ избавиться от лишних мыслей — с головой уйти в работу. Через три дня мы покинем деревню. Нужно привести в порядок бумаги, проверить состояние техники и проследить ещё за сотней мелочей. — Герр обер-лейтенант, разрешите доложить, — услышал я встревоженный голос Кребса.       Что там ещё случилось? Боже, почему Эрин в таком жутком виде? Вряд ли это избитая девушка напала на неё. Кребс подошёл ближе и тихо заговорил: — Хольман слетел с катушек, набросился на неё. Пытался изнасиловать. — Что ты такое говоришь?       Только этого мне не хватало. Теперь предстоят серьёзные разбирательства, а я ведь втайне гордился, что в моей роте наконец-то относительный порядок. Что нашло на этого мальчишку? Ладно бы это сделал Шнайдер, но сынок гяуляйтера всегда казался мне довольно безобидным. — Я своими глазами это видел, — Кребс бросил быстрый взгляд на Эрин и добавил: — Есть ещё кое-что. Скорее всего это конечно клевета, но лучше вам услышать сейчас. Хольман утверждал, что Эрин предательница, якобы он узнал кое-что о ней. — Пока молчи, я должен разобраться, — я тоже покосился на Эрин. — Не хотелось бы, чтобы пошли сплетни. — Конечно, я всё понимаю.       Мне надо выпроводить его. Сначала я сам с ней поговорю. Не то чтобы я с ходу поверил словам Хольмана, но с чего то же он это взял? — Кто-нибудь ещё в курсе этой истории? — Шнайдер, это он первый увидел их. — Скажи ему, чтобы не болтал.       Я полез за сигаретами и, наконец-то сделав успокаивающую нервы первую затяжку, ещё раз внимательно окинул взглядом Эрин. Конечно Кребс не ошибся, выглядит она ужасно. Блузка чуть ли не разорвана, на щеке до сих пор алеет след от удара. Смотрит на меня… я бы сказал испуганно. Я вспомнил, как застал тогда их со Шнайдером. Эрин выглядела оскорблённой, была в ярости — какой угодно, но не испуганной. Неужели Хольман что-то действительно про неё узнал? — Рассказывай, — я выдохнул дым, устало подумав, что точно придушу её, если она опять что-то натворила. — Всё рассказывай. — Да что тут рассказывать? — Эрин поёжилась под моим взглядом. — Едва я вышла из сарая, этот идиот набросился на меня. Он и раньше меня баловал навязчивым вниманием, даже предложение руки и сердца сделал, — она презрительно усмехнулась. — Размечтался создать идеальную арийскую династию, ведь у меня такой влиятельный папочка. — Почему он обвиняет тебя в предательстве? — Я затушил сигарету и подошёл к её столу, удерживая взгляд.       Как бы хорошо она ни притворялась, я уже неплохо изучил её за эти месяцы и смогу распознать ложь. — Учти, я позже поговорю и с Хольманом. — Он… его отец разыскал моего отца, чтобы поговорить о возможном браке между нами.       В её глазах сейчас было выражение, которое я бы определил как обнажающе-беззащитное. Так похожее на то, что я уже видел когда-то. — Мой отец ему ответил, что дочери у него нет… и не было. — Это всё?       Я понимал, что сейчас от моего решения зависит многое. Эрин конечно та ещё актриса. До сих пор вспоминаю, как она морочила нам головы, прикидываясь Карлом, да и сейчас периодически продолжает ломать комедию на пустом месте. Вот зачем в госпитале скрывала от Ягера, что переводчица? Но также я знал, когда она бывает искренней, настоящей. — Конечно всё, — вздохнула Эрин. — А чего ты ожидал? Что я окажусь британской или русской шпионкой? И кстати, у твоих солдат довольно странная реакция. Он должен был озвучить свои подозрения командиру, а не пытаться шантажом развести меня на секс. — У твоего отца тоже довольно странная реакция, — не то чтобы я ей не верил, но всё-таки на мой взгляд это перебор взять и отказаться от своей дочери. — Странная? Разве? — нервно усмехнулась Эрин. — Послушал бы хоть раз, что вещают на партийных собраниях о расовой неполноценности и чистоте арийской крови. Как ты не понимаешь, я для него словно бракованный щенок или котёнок. Спасибо хоть не утопил. Я могу по капле отдать кровь за нашу победу и вернуться с иконостасом на кителе, но это ничего не изменит. Он навсегда вычеркнул меня из своей жизни.       Меня кольнула неуместная сейчас жалость. Примерно так же отец относился к Фридхельму, а ведь у него-то как раз безупречно-немецкая кровь. Эту историю нужно как-то замять и побыстрее, если Штейнбреннер узнает… Чёрт, я же сам придумал для него совершенно другую биографию Эрин. Стоит кому-то из парней случайно сболтнуть про её русскую бабушку, не поздоровится всем, и мне в том числе. — И что прикажешь говорить Штейнбреннеру, когда он узнает? — я в отличие от неё не могу так вдохновлённо слагать легенды. — А он по-любому узнает. — Я найду, что ему ответить, — Эрин поморщилась и как-то растерянно посмотрела на меня. — А вот как сказать, что я не выполнила его задание? — Что значит, не выполнила? — я почувствовал новую беду. — Я не смогла допросить её, потому что девушка была уже мертва, — Эрин устало потёрла виски. — Ты уверена? — Уверена.       Час от часа не легче. Штейнбреннер будет в ярости, ведь он рассчитывал дожать эту девчонку. И вообще получается некрасивая история и опять почему-то связанная с Эрин. — Герр обер-лейтенант, надеюсь, хотя бы вы объясните мне, что за чертовщина происходит?       А вот и штурмбаннфюрер. Лёгок на помине. И очень зол, судя по тому, что я уже не «Вильгельм». — Где ваш мальчишка, который был в карауле? — Я как раз разбираюсь в том, что произошло. Его сейчас приведут.       Я отправил Кребса, чтобы он привел Хольмана, и вкратце обрисовал ситуацию. Штейнбреннер всё больше мрачнел, и то ли потому что я в любой момент боялся, что раскроется давний обман, то ли потому что опять смутно подозревал Эрин, казалось, что он буквально прожигает нас обоих взглядом. — Для начала успокойтесь, — заметив как её пальцы слегка дрожат, он немного оттаял, плеснув в стакан немного коньяка, протянул ей. — Вам придётся ответить ещё на несколько вопросов.       Кребс привёл Хольмана. Тот, увидев меня, тут же зачастил. — Герр обер-лейтенант, что бы эта девка ни говорила, она лжёт, она предательница, поверьте… — Предательница говоришь? — мягко переспросил Штейнбреннер, подходя к нему ближе. — Это серьёзное обвинение, мой мальчик, и мы внимательно всё выслушаем. Ведь у тебя наверняка имеются веские доказательства её вины?       Хольман перевёл взгляд на меня и с готовностью подтвердил: — Разве то, что её якобы отец заявил, что не знает никакой Эрин Майер, не является доказательством? — Эрин, что вы скажете на это? — обернулся Штейнбреннер. — Я сразу сказала, что это ошибка, Майер довольно распространённая фамилия, — она говорила вполне разумные вещи спокойно-уверенным тоном.       Общий обман делал нас соучастниками, так что я мысленно скрестил пальцы, чтобы у неё получилось убедить проницательного штурмбаннфюрера в своей невиновности. — Да какая там ошибка? — выкрикнул Хольман. — Отец постоянно видит его на партийных собраниях, кроме того он живёт по соседству. — Ты что-то путаешь, — серьёзно ответила Эрин и обезоруживающе улыбнулась Штейнбреннеру. — Мой отец конечно состоит в партии, но его основная деятельность сосредоточена на разработке новых сплавов для наших танков. Он недавно получил должность директора сталелитейного завода. Кроме того, разве я говорила, что живу в Берлине? У родителей чудесный дом в пригороде Мюнхена. Надеюсь когда-нибудь вы почтите нас своим присутствием. Папа будет очень рад познакомиться с вами.       Вот почему я всегда настороженно к ней относился. Если бы не знал, что это ложь, я бы тоже сейчас как Штейнбреннер развесил уши и благосклонно кивал, слушая эти бесхитростные речи. — Ты лжёшь! — завопил Хольман. — Я понимаю, как тебя задел мой отказ, — Эрин сокрушённо покачала головой. — Но постыдился бы повторять такую клевету перед командирами. — Вы вот так возьмёте и поверите ей? — Хольман в отчаянии посмотрел на меня. — А скажи-ка мне ещё вот что. Если у тебя возникли подозрения в благонадёжности фройляйн Майер, почему ты сразу не пришёл ни к обер-лейтенанту, ни ко мне? — спросил Штейнбреннер. — Я бы конечно всё вам рассказал, — промямлил он. — Хотел… хотел немного… — Так и говори, что думал не головой, а немного другим местом, — презрительно усмехнулся Штейнбреннер. — И тебе не пришло в голову, что ты не имел полномочий предлагать ей какие-либо сделки? Окажись она действительно предательницей, она бы запросто успела тебя застрелить и скрыться, но об этом ты конечно же не думал, да? — Штейнбреннер посмотрел на него с брезгливостью. — Впрочем, этого и следовало ожидать. Насколько я знаю, из академии тебя исключили из-за скандала, связанного с горничной. — Я не знал, что у неё есть жених, — дрожащим голосом стал оправдываться Хольман. — А когда он подловил меня, нужно было дать себя избить? — А то, что в Академии запрещены подобные развлечения, для тебя не указ? — Я… готов принести извинения фройляйн Майер, — до мальчишки наконец-то дошло, что простым выговором он не отделается. — Свяжитесь с моим отцом… он… — Я прекрасно знаю, кто он, — отрезал Штейнбреннер. — А теперь ответь мне ещё на один вопрос и учти, мальчик, от этого будет зависеть твоя дальнейшая судьба. Ты имеешь отношение к смерти этой русской? — Ну, так неудивительно, что она подохла после пыток, — запальчиво ответил Хольман. — Я прекрасно знаю, как надо допрашивать, чтобы человек оставался живым, пока это нужно для дела. — Это всё она! — Хольман неожиданно развернулся, кивая на Эрин. — Строит из себя чистоплюйку, а сама довольно долго проторчала в сарае. — Прекрати молоть чушь! — не выдержал я. — Эрин чуть ли в обморок не падает при виде пыток, а ты хочешь, чтобы мы поверили, что она убила эту девчонку? — Это действительно нелепо звучит, — Эрин спокойно встретила пристальный взгляд Штейнбреннера. — Зачем бы я стала это делать? — Расскажите ещё раз, как всё было, — попросил он. — Я должна была втереться в доверие к этой девушке и решила для начала немного помочь, — медленно стала рассказывать Эрин. — Попросила Хольмана принести для неё воды, он ответил, что уже напоил её… — Это неправда! — снова закричал он. — Ты просто зашла к ней и всё! — Неправда? Может, это я окатила её водой вместо того, чтобы дать напиться? Как я уже говорила, я испугалась, когда поняла, что она не реагирует, пощупала пульс и, убедившись, что она мертва, вышла. Ну, а что было потом… вы знаете…       Эрин отвернулась, вполне убедительно всхлипнув. Действительно плачет? Как бы там ни было, Хольман действительно едва не изнасиловал её. — Так ты заходил в сарай или нет? — Штейнбреннер отбросил мягкий тон, продавливая мальчишку испытывающим взглядом. — Ну… да, принёс воды, чтоб не окочурилась раньше времени, а она плюнула в мою сторону, вот я и разозлился. — Продолжай. — Да не бил я её, только водой окатил, — а глаза-то у него бегают, неужели врёт? — Подумай ещё раз. Я последний раз предлагаю тебе сказать правду, потом даже твой отец не спасёт тебя. — Пощёчину дал, и пару раз пнул, — нехотя добавил Хольман. — Но от этого подохнуть она не могла… — Достаточно! — штурмбаннфюрер обернулся ко мне. — Уберите его отсюда!       Кребс словно ждал моих указаний — видно далеко не отходил. Также я заметил Фридхельма. Скорее всего он уже в курсе, что произошло. Глядя, как Кребс уводит Хольмана, я чувствовал облегчение, что виновна оказалась не Эрин, но что-то всё же не давало мне покоя. Возможно то, с какой лёгкостью она меняла личины, если того требовали обстоятельства. Возможно то, что по-прежнему остро реагировала на любую жестокость, которую проявляли к русским. Что это? Обычная женская мягкосердечность, или она сочувствует им, потому что в её венах течёт такая же кровь? — Герр Штейнбреннер сказал, я могу идти, — услышал я за спиной.       При мысли, что мы оба ходили по краю, пытаясь обмануть штурмбаннфюрера СС, мне опять стало дурно. — Не хочу даже думать, что Хольман мог оказаться в чём-то прав, — пробормотал я.       В её глазах вспыхнул бунтарский огонёк, и она ответила с привычной иронией: — Хотя бы ты не тупи. Если бы он был прав, я бы вас всех по-тихому траванула ещё зимой, и никто бы ни о чём не узнал. — Иди уже, отравительница, — бесполезно говорить ей, что в военное время за такие шутки можно загреметь под следствие.       Она настолько уверена, что я ничего ей не сделаю, что бессовестно пользуется этим. Попробовала бы она так разговаривать с Файглем или тем же Штейнбреннером. Фридхельм обнял её, видимо расспрашивая, что случилось. Что ж, ради спокойствия в его глазах я скорее всего ещё не раз буду защищать эту девицу. Фридхельм бы сделал тоже самое. Даже окажись моя девушка еврейкой или сбежавшей из лагеря преступницей, он бы был на моей стороне до конца. Я в этом уверен. — Что скажете? — без предисловий спросил Штейнбреннер, едва я вернулся в штаб. — По-моему, тут всё ясно. Хольман настолько хотел повыгоднее жениться, что даже не удосужился проверить, откуда невеста и кто её родители. — Но вы же тщательно проверили её биографию? — уточнил штурмбаннфюрер и кивнул в сторону окна. — Всё-таки эта девушка, возможно, войдёт в вашу семью. — Конечно проверил, — как можно увереннее ответил я.       Как там говорится — семь бед, один ответ. — Теперь по поводу русской. Вы же понимаете, что это практически нарушение прямого приказа. У вас есть предположения, почему мальчишка осмелился на такое? — Я кое-что слышал. Думаю, при необходимости можно будет расспросить ещё раз парней, — пришлось пересказать слухи, что ходили по поводу личной вендетты Хольмана. — Избалованный мальчишка, — поморщился Штейнбреннер. — Я на многое могу смотреть сквозь пальцы, у всех есть потребности, но это не должно идти вразрез с нашим делом. — Безусловно, — кивнул я. — Тут дело ясное, нужно передать его на рассмотрение в военный суд. — Я поеду с вами. Посмотрим, что можно сделать, — он тяжело вздохнул. — Отца его жаль. Не представляю, как он переживёт такой позор.

* * *

      На следующий день я передал дело Хольмана в городскую комендатуру. Обычно стараюсь лично делать выговор своим солдатам и не доводить дело до трибунала, но его выходки были настолько омерзительны, что я и не пытался как-то его оправдать. Всё, что я хотел, чтобы оставшиеся несколько дней прошли без всяких происшествий и мы наконец-то покинули эту деревню. — Герр штурмбаннфюрер, Альфред и Рольф пропали, — обеспокоенно доложил Конрад. — Что значит пропали? — Штейнбреннер нехотя оторвался от карты. — Я отправил их прочесать восточный периметр, может, они всё ещё на задании. — Но их нет более двенадцати часов, — осмелился возразить он. — Возможно, им требуется помощь. — Хорошо, возьми Эриха и узнайте, почему они задерживаются.       Парни вернулись довольно быстро. Конрад обычно спокойный, собранный взволнованно ворвался в штаб: — Мы нашли их, но вы должны сами увидеть это, — Штейнбреннер, выругавшись, быстро поднялся, и я вышел следом. — Сначала мы увидели брошенный мотоцикл, а потом…       Его солдат скорее всего выловили партизаны. У Альфреда было перерезано горло, а другого примитивно зарубили топором. — Их повесили недалеко от дороги, — пробормотал Штейнбреннер и сорвал картонку, которую прицепили на шею убитого. — «Смерть немецким оккупантам», — прошипел он и брезгливо отбросил её. — Они ещё пожалеют. Я раз и навсегда отучу их поднимать руку на немецких солдат.       Я промолчал о своих догадках, но скорее всего русские мстили нам за убитую партизанку. Штейнбреннер приказал повесить её тело прямо на площади у колодца и запретил хоронить. Вспомнив обезображенное лицо девушки, я невольно подумал, что на наше счастье русские не отвечают такими же методами. — Я готов предоставить вам людей и еще раз прочесать ближайшую округу, — предложил я. — Они ведь люди, а не призраки, наверняка прячутся где-то неподалёку. — Благодарю, Вильгельм, но лучше занимайтесь подготовкой к отъезду. Я заберу из города своих ребят, и мы наведём здесь порядок.       Я считал, что обладаю достаточно сильной выдержкой, но до штурмбаннфюрера конечно же мне далеко. Его гнев выдавали лишь хищно прищуренный взгляд, да сжатые в одну линию губы.       Я ожидал новой волны допросов и обысков, но на следующий день Штейнбреннер приказал солдатам привести всех жителей в сельскую библиотеку. Прежде чем я догадался, что происходит, на меня обрушились просьбы вмешаться. — Герр обер-лейтенант, что с ними хотят сделать? Возможно, есть и виновные, но не все же, — Кох умоляюще смотрел на меня. — Хельга точно не виновата. Она не поддерживает коммунистов, я уверен. Отпустите её. — Успокойся, операцией по поимке партизан командует герр штурмбаннфюрер. Ему и разбираться кто виновен, а кто нет.       Ещё один идиот, потерявший голову из-за женских прелестей! Я слышал, что парни посмеивались, мол он хочет забрать с собой русскую девушку, но не думал, что это всё всерьёз. Если каждый солдат начнёт заводить походную семью, у нас будет не казарма, а бардак. Хватит с меня и Эрин.       Следующей стала конечно же Эрин. Ворвалась в штаб разъярённой фурией и как всегда послала к чёрту всякую субординацию: — Так и будешь трусливо отсиживаться здесь? Ты в курсе, что всех этих людей Штейнбреннер приказал сжечь? — Надеюсь, у тебя хватает ума не вмешиваться?       Видимо нет. Она уже хлопнула дверью. Естественно отсиживаться я не собирался. Зрелище и правда жуткое. Солдаты вели этих людей шеренгой, и те конечно понимали, что их ведут на смерть. Женщины надрывно плакали и пытались разжалобить конвойных, указывая на детей. — Герр штурмбаннфюрер, что происходит? — Происходит то, что раз они не понимают хорошего отношения и не готовы принять новую власть, я не позволю им портить своими подлыми выходками наше существование. — Но не все же виновны в связи с партизанами. — Вы думаете, у меня есть время это выяснять? — усмехнулся он. — Я давал им шанс проявить себя в хорошем свете, но вы видели, как они меня отблагодарили.       Какая-то женщина упала перед ним на колени и, прижимая к груди годовалого мальчишку, умоляюще заговорила. Тут и без перевода было понятно, что она просит пощадить хотя бы невинного ребёнка. — Герр штурмбаннфюрер, я ни в коей мере не оспариваю ваше решение, но дети явно не являются помощниками партизан. Разрешите забрать их. — Вы ещё не понимаете? С детей всё начинается, ради них они будут продолжать бороться. Русских миллионы, должна остаться лишь малая часть. Те, кто способен принять своё новое положение. Пусть те крысы, что сейчас от нас прячутся, увидят, к чему приводит их борьба.       Дверь в библиотеку заперли, солдаты стали бросать в стены бутылки с горючим, кто-то открыл огонь из огнемёта. Штейнбреннер смотрел, как постепенно разгорается огонь, с абсолютно бесстрастным лицом, и я в который раз поразился такой безэмоциональности. Его солдаты с мрачной радостью кричали, что их товарищи отомщены, я же с трудом держал себя в руках. Это было похоже на кошмар. Треск пламени не мог скрыть диких криков задыхающихся от дыма и страха людей, от пронзительного детского плача шёл мороз по коже. Закрытую дверь безуспешно пытались выбить изнутри, кто-то разбивал окна, но всё было бесполезно — через минуты деревянное здание оказалось схвачено огнём. Штейнбреннер говорил вроде бы правильно, ведь возможно среди этих людей и были пособники партизан, но нельзя же превращаться в монстров. Нужно было отпустить хотя бы детей. Я впервые боялся взглянуть в глаза своим солдатам. Я их командир и всегда внушал им, что нужно неукоснительно следовать уставу, а теперь стою и вместе с ними смотрю, как сжигают заживо возможно невинных людей. В тот раз в Ершово штурмбаннфюрер приказал расстрелять всех, но мы были слишком заняты предстоящим боем, а сейчас вынуждены смотреть на это беззаконие. Разве победа стоит таких жертв? И кем станем мы все, ведь после такого невозможно остаться прежними? Мы хотели вернуть величие своей стране, но такими темпами у нас скоро будет культ кровавой диктатуры.

***

      Я отпил очередной глоток коньяка и отодвинул переполненную пепельницу. Это уже вторая бутылка, но мне казалось я пью воду. Облегчения спиртное не приносило. В ушах всё ещё стояли крики, а всё вокруг, даже моя одежда и волосы, казалось, насквозь пропитаны удушливым дымом. Я сидел в пустом штабе и уже который час вместо того, чтобы заниматься документами, пытался хоть немного стереть из памяти сегодняшний день. Где сейчас Штейнбреннер, я не знал и честно говоря не хотел знать. И да, сегодня я собираюсь напиться что называется в стельку, и плевать, что завтра придётся с похмелья командовать сборами. Пусть завтра не наступает ещё долго. Я не готов видеть немой укор в глазах брата и сомнения на лицах остальных парней. Сегодня я даже не смог сказать им нужных слов, хотя понимал, что первая обязанность командира — успокоить зарождающийся бунт. Завтра я повторю слова, в которые уже и сам не очень-то верю. Что мы поступаем так, как требует наш фюрер, что это всё для блага Германии. Прикроюсь привычно-знакомым: «Получив приказ, я не думаю исполнять мне его или нет. И вам не советую».       Дверь скрипнула, и я удивлённо поднял глаза. Кого это принесло на ночь глядя? Эрин молча смерила меня взглядом и прошла к своему столу. Какая необходимость сейчас рыться в бумагах? А впрочем, пусть делает, что хочет. — Будешь? — я помахал полупустой бутылкой. — Думаешь, поможет? — не оборачиваясь, ответила она. — На какое-то время… да, — усмехнулся я. — Продолжай и дальше утешаться этим, — она торопливо просматривала какие-то бумаги. — Правда не знаю, что ты будешь делать, когда протрезвеешь.       Разговаривать с её спиной уже порядком надоело, и я резко отодвинул стул. Ох ты ж… Пожалуй, я погорячился, считая, что коньяк меня не берёт. — Прежде чем винить меня, посмотри на себя. — Что? — наконец-то она оторвалась от этих чёртовых бумажек. — То, — я не собираюсь сейчас выслушивать от неё обвинения. — В том, что сегодня случилось, есть доля и твоей вины.       Я не знаю, почему мне так хотелось причинить ей боль. Возможно, из-за того, что она в очередной раз бросала мне в лицо никому не нужную сейчас правду. — Если бы ты хорошо справлялась со своей работой, ты бы убедила их сдаться и выдать чёртовых партизан, так что… — Замолчи! — я едва успел перехватить её ладонь, которая всё-таки прошлась по моей щеке в смазанном ударе. — Не я виновата в том, что они устроили!       Ну всё, это уже переходит все границы, тем более что Эрин и не думала успокаиваться. Мне достался ещё один удар, на этот раз в плечо. — Я ничего не могу сделать, а ты позволил ему сжечь их!       Злость и неприкрытая боль в её глазах хлестали по нервам точно оголённый провод. Я чувствовал сейчас тоже самое — яростное отрицание своей вины. Можно сколько угодно говорить себе, что мы ничего не могли сделать, но бездействие делало нас молчаливыми соучастниками. — Тш-ш-ш, — я перехватил её руки, чувствуя, как она дрожит как натянутая струна, и осторожно обнял её, не зная, как ещё прекратить эту истерику. — Ты действительно ни в чём не виновата… — Тогда какого чёрта ты постоянно требуешь от меня издеваться над ними? — она ухитрилась толкнуть меня.       Выпитое спиртное наконец-то дало о себе знать. Я неловко оступился и, не удержав равновесие, грохнулся на пол, естественно, заодно утащив за собой и её. — Да пусти ты меня, — сердито пробормотала Эрин.       Я негромко рассмеялся. Картина выходила ещё та — пьяный в стельку командир вольготно развалился на полу собственного штаба. Интересно, мы с Эрин когда-нибудь придём к нормальным отношениям? Я только перестал винить себя за тот поцелуй и вот пожалуйста, ещё «лучше». Почти драка. — Мне правда нужно объяснять почему?       Она ведь прекрасно всё понимает, хоть и каждый раз винит меня в бездействии. В армии не бывает приказов, которые ты не хочешь или не можешь выполнить. — Нет, — она тоже не спешила вставать, лишь немного отодвинулась. — Мы следуем своему долгу, но нарушаем при этом общепринятые законы морали, — дико хотелось курить, но так лень подниматься. — Я больше не знаю, что из этого правильно…       Я не должен произносить вслух настолько личные мысли, свои сомнения, но почему-то это сейчас казалось правильным. Я не мог сказать это Фридхельму, ведь я должен быть для него примером. Сильным, не знающим сомнений, должен вести его за собой. Я знал, что никогда не расскажу об этом ни матери, ни Чарли. Материнское сердце нужно щадить, да и представить, что нежная Чарли узнает, как выглядит изнанка войны, было невозможно. — Каждый сам приходит к пониманию выбора, — тихо ответила она. — У тебя свои причины подчиняться приказам, как и у меня, а это значит, до конца дней придётся жить со своими демонами в душе. — Когда мы наконец победим, всё будет по-другому, — это единственная надежда, что всё происходит сейчас не зря, что жертвы, которые мы приносим, приведут к нужной цели.       Я всё-таки попытался достать сигареты, неловко перевернув при этом бутылку, а когда докурил, понял, что Эрин ушла. Я не спеша допил остатки коньяка, чувствуя, как наконец-то сознание заволакивает отупляющим дурманом. — Пойдём, тебя не должны увидеть в таком виде, — Фридхельм настойчиво тормошил меня.       Я нехотя разлепил глаза и позволил себя увести. Он поддерживал меня за плечи и всё время смещался так, что я не видел его лица, а я хотел посмотреть в его глаза. — Фридхельм… — Вот так, заходи, — он закрыл дверь и подошёл к постели, убирая покрывало. — Ты столько выпил, что спать будешь крепко и без сновидений.       Да уж, хотелось бы. Боюсь даже представить, что увижу во сне. — Фридхельм, подожди, — обычно это он цеплялся за мою руку перед сном, когда боялся, что ему приснится ведьма, заманивающая детишек в пряничный домик. — Скажи, я действительно стал чудовищем?       Он усмехнулся знакомой усмешкой, чуть ироничной, чуть горькой, в глазах тяжело плескалась стылая вина. — А это ты сам решай, ведь если это так, то я тоже им стал.

* * *

      Прошла неделя. В суете сборов и переезда было некогда копаться в себе и размышлять о недавних событиях, но я хотел убедиться, что Фридхельм в порядке. Он всегда чувствовал всё более остро, чем я. И если сейчас плохо мне, то каково же ему?       Фридхельм сидел на крыльце с охапкой цветов на коленях, а белокурая девочка, доверчиво прильнув к нему, наблюдала, как он пытается сплести тонике стебли. В его улыбке мелькнула лёгкость. Та, которую ощущаешь наверное только в детстве, и я почувствовал, как что-то остро кольнуло. Всё-таки он так до конца и не повзрослел и раз всё ещё может так улыбаться, значит, не всё потеряно. Я с интересом присмотрелся. Значит, это её спасла Эрин? Девочка, заметив меня, вскочила. Фридхельм успокаивающе погладил её по руке и что-то сказал. Она подхватила свои цветы и зашла в дом. — Это меня она так испугалась? — Она вообще боится незнакомых людей, — пояснил Фридхедьм. — Надеюсь, ты не станешь читать мораль, что я не должен был забирать её?       Он что действительно считает, что я, не колеблясь, отправил бы эту девочку на смерть? — Не стану, — я присел рядом. — Но ты же понимаешь, вам нужно оставить её. Хотя бы здесь. Пусть Эрин найдёт ей подходящую семью. Ребёнку не место на фронте. — Она хочет убедиться, что девочка попадёт к хорошим людям, и я с ней в этом согласен, — Фридхельм достал сигареты и протянул мне пачку. — Ты хотел мне сказать только это? — Нет, — я убрал из его волос запутавшийся цветок. — Разве я не могу просто так прийти, поболтать со своим братом? — Конечно можешь.       Я понял, как мне не хватало этого. Видеть в родных глазах подтверждение, что мы по-прежнему близки друг для друга. — Почему ты не играешь? — я задержался, заметив, что брат сидит на ковре перед коробкой с игрушками. — Теперь все солдатики твои.       Мне давно интереснее играть в сражения на улице с соседскими мальчишками. — Одному неинтересно, — пожал плечами Фридхельм и вдруг попросил: — Лучше возьми меня в вашу игру. — Ты слишком маленький, — отмахнулся я, тем более он действительно никогда не проявлял особого интереса к играм в войну. — Ты никогда не берёшь меня с собой, — обиженно протянул он. — Ты не умеешь стрелять из рогатки, да и бегаешь слишком медленно, — я торопился уйти, Отто и Бруно меня уже наверное заждались. — Ну и что? Зато я могу заметить, где они устроят засаду, и прикрыть тебя, если нападут сзади.       Мы давно выросли, и теперь я, уже не спрашивая, тащил его играть во взрослые «игры». — Завтра придёт список утверждённых отпусков. — Интересно, кто из нас раньше попадёт домой? — улыбнулся Фридхельм. — Вот уж не знаю.       Домой, не спорю, хотелось подчас так, что где-то внутри всё сводило от острой тоски. Почувствовать, что в мире есть ещё что-то кроме бесконечных переездов, грохота артиллерии, рокота самолётов и стонов умирающих. За это можно даже продать душу, но если бы от меня зависело распределение, я бы уступил эту возможность Фридхельму. Ему это намного нужнее, да и мама бы немного успокоилась. Конечно она ждёт нас обоих, но его всё же немного больше. — Там в Берлине совсем другая жизнь. — Тысячи людей верят, что фюрер сделает всё, чтобы возродить былое величие страны. Только эта цель может оправдать всё, что сейчас происходит. — Ты же понимаешь, что мы никогда не сможем забыть то, что было здесь? — Если мы победим и вернёмся к прежней жизни, то возможно, со временем… — я помолчал, не став тешить его обманчивыми обещаниями. — Со временем эти воспоминания потускнеют и будут пылиться в потайном уголке нашей памяти. — Хорошо если так, — грустно улыбнулся Фридхельм.

***

— Вы проявили себя как мужественные, преданные фюреру солдаты, но наши главные сражения ещё впереди. Хочу также напомнить, что мы в первую очередь солдаты, а не палачи и сражаемся с советской армией, а не с гражданским населением. Необоснованное насилие и мародёрство будет караться согласно действующему уставу.       По-моему, я нашёл правильные слова. Дал понять, что действовать как Штейнбреннер это не норма, но и не сказал ничего лишнего, что позволило бы неверно истолковать мои слова. — Кох, Бартель, зайдите в штаб, получите отпускные документы. — Так точно, герр обер-лейтенант, — Кох просиял, не скрывая улыбки.       Ну, а я собирался сделать то, о чём мечтал уже давно. Подхватив бумаги на получение медикаментов для аптечки, я решил сам съездить в госпиталь. — Вильгельм, — увидев меня, Чарли торопливо спустилась с крыльца и обняла. — Что-то случилось? — Почему обязательно должно что-то случиться? — я чуть крепче прижал её, понимая, как мне не хватало её сияющей улыбки. — Может, я просто соскучился? — Сейчас такое время, что в любой момент готов к плохим новостям, — Чарли взяла меня под руку, и мы медленно пошли к летней беседке. — Пока что всё хорошо, мы продвигаемся к Волге согласно плану, — я беспечно улыбался, надеясь вернуть ту беззаботно-лёгкую атмосферу, что всегда была в нашей компании. — А как поживаешь ты? — О, всё хорошо. Сейчас раненых вроде поменьше, но многие вынуждены лечить старые болячки, полученные во время зимы, — Чарли приветливо улыбнулась молоденькому солдату. — Эти мальчишки наверное пачками влюбляются в вас, медсестёр, — я вспомнил её поклонника. — Скажешь тоже, — Чарли слегка покраснела и, глядя на мою улыбку, укоризненно сказала: — Ну, во-первых, романы запрещены правилами госпиталя.       Я вспомнил её бойкую подружку и скептически хмыкнул. — Не смейся, — Чарли посмотрела на меня с наигранным возмущением. — А во-вторых, лично я отношусь к ним как к болеющим детям. Они жертвуют своей жизнью и здоровьем ради нашей страны и конечно нуждаются в моральной поддержке, но я никогда не стала бы крутить романы там, где это неуместно.       Да я в общем-то и не сомневался. Так, хотел её немного подразнить. — А ты? — неожиданно спросила она. — Кто-то смог завоевать твоё сердце? — Ну, разве только Кребс, — пошутил я.       А вообще сейчас был бы неплохой шанс объясниться, но я лишний раз убедился, что не вправе связывать её обязательствами. Если я когда-нибудь женюсь, то не собираюсь ничего скрывать от своей жены. Я не хочу, чтобы Чарли знала, что сейчас происходит у меня в душе. Пусть пока всё остается так, как было до войны. Дружеская симпатия, затаённая нежность и окрыляющая уверенность, что у нас всё впереди. — А если серьезно, то я считаю, не стоит мешать в одну кучу любовь и войну. — Понятно, — Чарли отвела взгляд, но быстро взяла себя в руки. — Расскажи, как там Фридхельм и Эрин?