Моя чужая новая жизнь

      POV Арина       Окажись на моём месте оптимист, может, он бы и порадовался возможности увидеть живую историю, но поскольку я пессимист, а точнее реалист, я видела лишь кромешный пиздец. Если бы кто-то всё же додумался изобрести хрень для обнуления как в «Мстителях», я бы не задумываясь туда залезла. Слишком много всего хотелось распомнить. До сих пор потряхивает при мысли, что мог сделать со мной Штейнбреннер. Он-то конечно вроде как слопал лапшу, что я навешала по ушам, но тут ключевое слово «вроде». Я прекрасно понимала, что моя жизнь теперь висит на волоске. Мало ли, вдруг ему вздумается пробить мою личность. Как-то же у них это делается? Надеюсь мне больше не «повезёт» столкнуться с ним ни на фронте, ни где-либо ещё. Вообще конечно это был тот ещё треш — выпутываться из очередной ловушки, что так любит подкидывать мне боженька. Хотя чего уж, сама виновата. Поддалась минутному порыву, это при том, что должна сидеть как мышка, тише воды ниже травы. А тут ещё отбитый на всю голову Хольман. Единственное, в чём мне повезло, что меня первым допросил Вилли. Я не стала изобретать велосипед — пошла по накатанной версии. Безупречный нацист герр Майер, полностью разделяющий идеалы партии, естественно стыдится дочери-полукровки. Сбагрил её вон из страны и больше слышать ничего не желает, тем более особой любви у нас и до этого не наблюдалось. С этим вроде разобрались. Со Штейнбреннером было конечно сложнее, но мне сыграло на руку, что Вилли когда-то сам придумал для него приемлемую сказочку. В общем, импровизация — наше всё. Главное, чтобы теперь штурмбаннфюрер не захотел в гости ко мне нагрянуть, я же девушка вежливая, пригласила его знакомиться с родителями. Вряд ли конечно сие событие станет реальностью, но всё же… Ладно, вопрос с идентификацией моей личности худо-бедно закрыли, но я же ещё и оказалась первой подозреваемой в загадочной смерти Наташи. Хольман открыто заявил, что её смерть моих рук дело. Пришлось без малейших колебаний подставить его. Этот крысёныш заслужил! Я и так подозревала, что его издевательства не ограничивались тем, что он вылил на неё воду, а в ходе допроса выяснилось ещё много чего интересного. Так что пусть идёт под трибунал, мы с моей совестью уж как-нибудь это переживём. Главное, мне поверил Штейнбреннер, а Вилли… Может, конечно и подозревает, что я чего-то не договариваю, судя по немного настороженным взглядам, но видимо старается убедить себя в обратном. А куда ему деваться? Наверняка же боится, что брат натворит делов, если очертя голову ринется защищать меня. Осмелев, я подкинула ему логичных аргументов в свою пользу: — И не стыдно вам, герр обер-лейтенант, подозревать меня? Будь я диверсанткой, уже давно бы расправилась по-тихому со всеми ещё в той землянке.       Вилли, беднягу, аж передёрнуло, когда он представил эту картину. Оттачивать сарказм на том, от кого во многом зависит твоя жизнь, однозначно плохая идея, но с другой стороны я интуитивно чувствовала, что всё делаю правильно. Слезливые оправдания убедили бы его в том, что я играю, пользуясь женскими уловками, а вот такие доводы логики, пусть и приправленные иронией, как ни странно всегда работали. Главное не перегибать, скатываясь в откровенный стёб и хамство. Фридхельм конечно не сомневался в моей невиновности, а я уже привычно отмахнулась от лёгких угрызений совести и облегчённо выдохнула. Проверять на прочность его доверие и выяснять, на что он готов ради меня, на этот раз не придётся.       А вообще этот день показал мне насколько я уязвима. Возможно, стоит всё-таки решиться и поговорить с ним. Если он меня любит, то поймёт, что нужно валить из армии, пока меня не разоблачил кто-нибудь более хитрожопый, чем Хольман. В этот раз можно сказать удачно сложились звёзды, но всё время везти мне так не будет.       На следующий день поднялся кипиш. Пропали ребятки Штейнбреннера. Я не считала себя особо кровожадной, но испытала мрачное удовлетворение, увидев зарубленных словно свиньи Альфреда и белобрысого гада. Будь моя воля, пусть бы с ними сделали тоже самое, что они с Наташей. Ублюдочный Штейнбреннер приказал повесить её тело чуть ли не посреди деревни. В чём смысл этого варварства, мне не понять. Глядя на его перекошенную от злости морду, я предчувствовала ответный ход, но то, что он вытворил превзошло всё, что я здесь видела до этого. Тем утром я не торопилась в штаб. Дел, требующих моего присутствия, особо не было, так что я могла лишний час поспать. — Мурка, кыс-кыс-кыс! Иди же сюда. Я улыбнулась. Котейка так и продолжала шастать в родной дом. Пускай девчушка спокойно её выловит, подумала я и снова закрыла глаза, но поспать не удалось. Я услышала во дворе чьи-то голоса. — Быстрее, шевелитесь!       Метнувшись к окну, я увидела, как незнакомые солдаты подталкивают отца Татьяны, а сама она, испуганно озираясь, стоит, на пороге флигеля. Не знаю, что за хрень происходит, но знаю, что сейчас должна сделать. — Лиза, иди сюда, — девочка вздрогнула, увидев меня, но послушно подошла. — Бери Мурку и спрячься в подвал. Сиди, пока я не разрешу выходить, хорошо? — Меня же мамка будет искать, — растерянно ответила девочка. — Так это просто игра. Ты же играешь с ребятами в прятки?       Она кивнула. Я открыла крышку подвала, но тут, как назло, с улицы донеслось жалобное: — Да что ж вы творите, он ведь старик…       Девочка тут же побежала к двери. — Мама… — Тише, — я едва успела закрыть ей рот и, увидев перепуганные глазёнки, как можно спокойнее добавила: — Мама скоро придёт, а твоя задача сидеть тихо, чтобы эти дядьки тебя не нашли.       Девочка кивнула и, подхватив кошку, полезла вниз. Я поморщилась. Никогда не умела толком разговаривать с детьми. Она ведь поняла, что происходит что-то страшное. — Фройляйн? — в хату без стука вошёл солдат. — Здесь никого нет кроме вас? — Конечно нет, — я почувствовала дикое раздражение — стою тут в одной ночнухе, и прикрыться как назло нечем. — Можете пройти и сами убедиться. — Ну что вы, нам достаточно вашего слова, — он вежливо улыбнулся и вышел.       Я тут же наскоро оделась и почти бегом бросилась к штабу. Похоже, действительно затевается какая-то дрянь. Со всех дворов солдаты выводили жителей и как стадо погнали их в местную избу-читальню. — Солдатики, миленькие, мы же ни в чём не виноваты, — какая-то бабуля упала на колени. — Детишек пожалейте Христа ради… — Отстань, дурная баба, — солдат отпихнул её носком сапога и подтолкнул прикладом. — Быстро встала! — Куда вы их ведёте? — спросила я. — Мы выполняем приказ герра штурмбаннфюрера, — охотно ответил он. — Шли бы вы отсюда, фройляйн. Сейчас тут будет нечем дышать. — Почему? — затупила я. — У нас приказ казнить этих варваров. И чего спрашивается тратить на них пули? Сжечь всех сразу — и дело с концом.       Это кто же у них такой практичный, что решил сэкономить? Ну нет, я заставлю Винтера вмешаться. В конце концов он тоже командир, и мы раньше заняли эту деревню. Вилли преспокойненько сидел в штабе, и я без всяких предисловий выдала: — Ты в курсе, что приказал устроить Штейнбреннер? Сделай хоть что-нибудь! — Я не вправе оспаривать его приказы, — промямлил он. — Ты такой же командир, хотя иногда я в этом начинаю сомневаться! Слова поперёк никому не скажешь! — Зато ты слишком много говоришь, — вспылил он и рявкнул мне вдогонку. — А ну, стой! Не хватало ещё, чтобы ты опять начала вмешиваться…       Выбежать-то я выбежала, а вот что делать дальше, честно говоря, не знала. Просить Штейнбреннера о милосердии бессмысленно. Это ясно, как и то, что Винтер вряд ли сможет остановить казнь. Оставалось только позорно сбежать, но ноги словно приросли к земле. Я снова попала в какой-то кошмар из жёсткого военного фильма. Я собственно никогда не могла спокойно смотреть такое и на экране. Какой-то старик, споткнувшись, упал и не реагировал на тычки прикладом, пока его просто не поволокли дальше. Мальчишка лет двенадцати у самых дверей вдруг развернулся и попытался бежать в сторону. Далеко конечно не убежал — его уложил чей-то меткий выстрел. Женщины надрывно плакали, пытались разжалобить этих уродов, умоляя отпустить хотя бы детей. — Позвольте выйти хотя бы детям, — надо отдать должное, Винтер попытался вмешаться. — С детей всё и начинается, — ответил Штейнбреннер, невозмутимо наблюдая за этим беспределом. — Их вообще не должно быть, этих русских дикарей. Мы освобождаем стратегически важные территории для процветания нашей великой страны.       Винтер сжал губы в жёсткую линию, словно боялся не сдержаться, но здравый смысл как всегда победил, и он резко развернулся, не собираясь наблюдать за этим геноцидом. Мне давно следовало поступить также, но я продолжала стоять, словно приклеенная. Даже не представляю, что чувствовали сейчас эти несчастные внутри горящего сарая. Стыд калёным железом жёг меня изнутри осознанием, что это происходит не в далёком прошлом, а в живой, раскалённой реальности. А что же делаю я? Пытаюсь сохранить жизнь, которая давно уже не моя, и словно оборотень притворяюсь своей для этих выродков. Ладно, пусть я трусливая овца и не присоединилась к партизанскому движению, но ведь можно было сбежать. Хотя бы куда-нибудь.       Чья-то ладонь мягко легла на моё лицо, закрывая глаза, и я вздрогнула от тихого голоса Фридхельма: — Не смотри.       Закрыть глаза… Как будто это поможет. Истошные крики и детский плач надолго останутся в моих кошмарах. — Пойдём.       И плевать, можно или нельзя солдатам покидать такие мероприятия без разрешения, больше я не выдержу. Вспомнив про девочку, которая так и сидела в подвале, я быстро откинула крышку: — Вылезай.       Фридхельм, казалось, нисколько не удивился, увидев Лизу, прижимающую к себе кошку, которая невольно спасла её. — Лиза, пока не выходи на улицу, хорошо? — ребёнка нужно покормить и как-то понятно объяснить, почему она вынуждена и дальше прятаться. — Ты голодная?       Девочка молча наблюдала, как я режу хлеб, выкладываю в тарелку тушёнку и наконец тихо спросила: — А где мама? И дедушка? — Послушай, — я едва не выругалась, просто не зная, что ей ответить. — Твои мама и дедушка… им пришлось уехать. — Они вернутся? — девочка не притронулась к еде, продолжая пытливо смотреть на меня. — Я пока не знаю, — честно ответила я. — Твоя мама уехала на фронт, чтобы помогать папе. Детей брать нельзя, вот и оставила тебя. — Как же я буду одна… — захныкала девочка. — Ну, почему же одна? — Фридхельм вовремя пришёл на помощь. — Поживёшь пока с нами. — А почему вы меня прятали от солдат? — подозрительно вскинулась Лиза. — Так они собирались всех детишек отвезти в детский дом, — нашлась я. — Знаешь, что это такое? — Да-а-а, — протянула девочка. — Мне мамка говорила, там сироты живут, у которых нет родителей, и что там все воруют. Я не хочу становиться воровкой.       Логика конечно железная. — Так, садись кушать, — скомандовала я. — А потом соберём твои вещи, хорошо?       Вечером в штабе по идее никого не будет, попробую кое-что провернуть. Девочку конечно придётся оставить в каком-нибудь селе, но я хочу попробовать узнать, что с её отцом. Штейнбреннер же сунул мне кучу военников, скорее всего этих бойцов уже нет в живых. Пробью, нет ли там товарища Дёмина. Это самое малое, что я могу сделать. Девочка ведь потеряла почти всю семью. — Присмотри за ней, я скоро вернусь, — я не стала бы скрывать куда собираюсь, ведь это в общем-то довольно безобидная авантюра, но Фридхельм ни о чём не спросил.       В штабе было темно, и я наивно решила, что ни Вилли, ни упаси боже Штейнбреннера там нет. Кивнула Конраду: — Представляешь, оставила вчера блокнот.       Опаньки какие люди. При других обстоятельствах я бы похихикала. Ещё бы, такое зрелище. Всегда, даже в окопах, прилизанный и застёгнутый на все пуговицы Вилли сейчас хлестал коньяк в совершенно непотребном виде. На голове шухер, но ему как ни странно шло, рубашка почему-то измята и наполовину расстёгнута, а китель вольготно свисает со спинки стула, подметая рукавами пол. — Присоединяйся.       Видать совсем плохи дела. Даже не спросил, за каким хером меня сюда принесло и чего это я среди ночи роюсь в бумагах. — Не поможет, — ежу понятно, с чего он решил нажраться в хлам.       Это пожалуйста без меня. Обсуждать с ним сегодняшние события не хотелось от слова совсем. Самой херово так, что хоть волком вой. Быть кому-то жилеткой я не собираюсь. Хотели получить мировое господство? Держите, вместе со всеми прилагающимися «бонусами». Что там он бормочет? — …ты ведь тоже виновата в том, что сегодня случилось. — Что ты сказал? — от неожиданности я выронила конверт, не обращая внимания на рассыпавшиеся по полу военники. — Надо было лучше выполнять свою работу, — повторил он. — Ты должна была убедить их выдать партизан, так что…       Каждое слово расплавленным свинцом обжигало душу. Пусть неправильными словами, но он озвучил сейчас то, что я чувствовала каждый раз, когда присутствовала на массовых казнях. Ощущать свою вину, понимая, что ничего не изменится и героем я уже не стану, было гадко. А вообще нахер! С какого я должна чувствовать себя виноватой? Я что ли развязала эту войну? Или если бы меня повязали при попытке завалить парочку немцев, это бы как-то помогло нашим? И уж во всяком случае я не позволю ни в чём обвинять себя какому-то нацисту! Иначе как помутнением это не назвать, но прежде, чем я себя остановила, успела влепить Винтеру пару пощёчин. Он правда тут же перехватил мои руки железной хваткой, но разве кому-то удавалось легко остановить женскую истерику? — Не смей винить меня! Что я могла сделать? А вот ты даже не пытался остановить Штейнбреннера! Трус! — Ну всё, успокойся.       Какое там успокойся? Нечего теперь включать заднюю, обнимашки мне не помогут. Я настолько была на него зла, что без раздумий отпихнула утешителя. Вилли, явно не ожидая такой реакции, отшатнулся, а поскольку выпил в одно лицо не знамо сколько животворящей жидкости, подбитой чайкой полетел на пол. Вот же чудище, и меня за собой утянул. Приземлилась я «удачно» — прямо на него. Нет, это ж надо, он ещё и ржёт! Хотя должно быть не смешно, а стыдно. Сам же трясётся, чтобы не дай бог не выйти из образа безупречного командира и постоянно мне тычет субординацией. — Пусти, — сердито вывернулась я.       Злость немного поутихла. Конечно же умом я всё понимала. Оспаривать приказы СС у него не было ни права, ни возможности, вытащить детей он честно попытался. И то, что сейчас сидит, сопли на кулак наматывает, явно говорит о том, что как минимум не одобряет таких развлечений. Разумеется в бою они все без колебаний стреляют в противника, подрывают гранатами танки, но одно дело чувствовать себя воином, а другое — становиться палачом. Разница всё-таки есть. Раз он её чувствует, ещё не всё потеряно. — Я больше не знаю, как правильно… Мы должны выполнять свой долг, но разве нельзя при этом оставаться людьми?       Нельзя. Война словно мясорубка перемелет нас всех. Мой личный счётчик грехов пополняется с каждым днём. Бесконечная ложь, предательство, убийства. Хольман конечно тот ещё сукин сын, но благодаря мне теперь загремит в какой-нибудь штрафбат или вообще в лагерь. Глядя в разнесчастные глаза Винтера, я почувствовала… ну, наверное, почти жалость. Его тоже сломает эта война. Пришёл самоуверенным офицером, который без колебания готов был вести в бой за правое дело своих солдат, а к концу войны, если выживет, станет морально искалеченным ветераном, который тщетно пытается заглушить воспоминания дешёвым виски в занюханной пивнушке. Советских бойцов будет хотя бы греть мысль о победе, пусть и доставшейся дорогой ценой. Они-то воевали не зря, а этим достанется лишь горечь поражения и волна хейта по всему миру. — Я тоже не знаю. Каждый решает это сам, — кто я, чтобы судить его, если сама не лучше, а возможно даже и хуже?       И вообще не дело, что он тут валяется на полу и рефлексирует. Если припрётся Штейнбреннер, я ему не завидую. Надо сказать Фридхельму, чтобы отвёл братишку спать. Я конечно девушка выносливая, но пьяного мужика далеко не утащу.       Фридхельм сидел на крыльце. В темноте я видела лишь тлеющий огонёк сигареты. — Я пытался уложить Лизу в кровать, но она залезла на печку. Говорит, они с братом часто спали так. — Это нормально, — улыбнулась я, пристраиваясь рядом. — Ещё сказку просила про… — Фридхельм чуть запнулся и выдал с жутким акцентом: — Баба-Яга? — Местный аналог злой ведьмы, — пояснила я. — Летает в ступе или на помеле, частенько норовит слопать маленьких детишек. — Это мы тоже выяснили. Пришлось Лизе слушать про приключения Гензеля и Гретель. — Тебе нужно ещё кое о ком позаботиться. Отведи Вильгельма спать, пока никто не увидел, что он напился в хлам.       Я решила дождаться его здесь. В доме было душно. Столько вопросов в голове и так мало ответов. Я не жалела, что спрятала Лизу. В конце концов завтра мы уезжаем, думаю, удастся незаметно провести её в машину. В том, что Вилли не будет против, я не сомневалась. Не совсем же он конченный урод, чтобы выдать ребёнка этим нелюдям. Да и парни будут молчать. А вообще хорошо конечно, что мы отсюда сваливаем, но что дальше? Файгль прёт на Сталинград, а это значит, я не раз ещё увижу военные кошмары во всей так сказать красе. Сколько ещё я смогу продержаться? Может, действительно лучше перевестись хотя бы в госпиталь? А если я всё-таки забеременею? Придётся уехать в Германию? Три года относительно безопасной жизни, а потом неизбежный Армагеддон?       Несмотря на то, что я храбрилась, сердце тревожно замирало, когда утром мы трамбовались по машинам. Фридхельм взял прикрытие Лизы на себя в то время, как я стояла в штабе, надеясь, что лицо не треснет от натянутой лицемерной улыбки, и преданно смотрела в глаза Штейнбреннеру. — Ловлю вас на слове, Эрин, как только будет возможность, я навещу вас в Мюнхене. — Мы будем рады вам, — кивнула я и взяла протянутую визитку.       Мысленно выдохнув, я вышла на крыльцо и уже более искренне улыбнулась Конраду. — Ну что, до встречи в университете? Надеюсь, мне всё-таки удастся восстановиться. — Если что, пойдёшь со мной на первый курс, — утешила я. — Береги себя. — Ты тоже.       Я старалась не думать о том, был ли он вчера среди тех ублюдков, что радостно свистели, забрасывая деревянное здание бутылками с горючим. Хочется верить, что раз не видела — то нет.

* * *

      Если быть совсем уж честной, я никогда особо не хотела детей. Ну, не готова я была выпасть из своей привычной жизни и стать зависимой от беспомощного существа. Прощай здоровый сон, карьера и ещё очень многое. Я и с племяшками никогда не сидела, особенно после того, как они варварски распотрошили мою косметичку с брендовой косметикой и сломали каблук на любимых туфлях. Но сейчас я была даже рада, что мы забрали Лизу. Девочка хоть немного отвлекала меня от тяжёлых мыслей. Я даже позволила взять ей эту дурацкую кошку. Убежит так убежит, но котейка на удивление спокойно перенесла переезд.       Парни конечно посмеивались, мол нам пора обзаводиться своими, но в общем-то приняли что «дочь полка» сидит теперь с нами в столовке. Единственная проблема — мою работу в штабе никто не отменял, а детского сада, если что, поблизости нет, но и эту проблему я решила. Хозяйка у которой мы на этот раз сняли жильё, проживала с нами в одном дворе, и у неё было штук пять детишек разного возраста. Узнав историю малышки, она расплакалась и заверила меня, что конечно присмотрит за девочкой, где пятеро там и шестая. Такой подход чисто русской женщины меня не удивил. Даже в моё время есть многодетные семьи, которые рожают или усыновляют целую толпу и их всё устраивает. Тем более кормить Лизку ей не надо. Девочка вроде подружилась с малыми, чему я была рада.       Я так и не решила, что ей отвечать, когда она опять спросит про маму. Также я не знала, что с ней делать дальше. Таскать мелкую за собой на фронте конечно не вариант. Но, а как тогда? Бросить её в детском доме было бы жестоко, нужно присмотреть семью, где её смогут полюбить. В любом случае лучше не стоит слишком привязываться к ней. Я старалась держаться словно старшая сестра, даже называть себя велела по имени. Никаких «Фрау», «тёть» и прочей херовины, но если я придерживалась здравого смысла, то Фридхельм, по-моему, попал под обаяние девчушки полностью. Он ни разу не поднял вопрос, что мы будем делать с ней дальше. Неужели так хочет детей? Или в детстве безуспешно просил у мамы сестричку и отрывается сейчас? Лизка постоянно льнула к нему, бежала по вечерам встречать и засыпала под его сказки в разы чаще чем со мной. — А когда вернётся моя мама? — Я не знаю, — честно ответил Фридхельм. — Пока идёт война, её помощь нужна твоему папе и другим солдатам на фронте.       Лиза неожиданно обхватила его за шею: — Я знаю, мой папа воюет против тебя. Я не хочу, чтобы тебя убили, но и ты тоже не убивай его… — Лиза, — решила вмешаться я, увидев растерянное лицо Фридхельма. — Уже давно пора спать.       Заметив слёзы в глазах девочки, я мысленно отвесила себе подзатыльник. Ребёнок можно сказать переживает кризис, а я тут со своим «спать». — Послушай, твой папа сейчас воюет в совершенно другой стороне, так что никто никого не убьёт.       Надеюсь, она слишком маленькая и ей хватит этого корявого объяснения. Других дать, увы, не могу. Язык не поворачивался врать, что война скоро кончится и её родители вернутся. Вот странно, немцам сбрехать — это всегда пожалуйста, а подсунуть ребёнку лживую сказочку видите ли совесть не позволяет.       Дождавшись, когда она заснёт, я вышла во двор. Фридхельм, увидев меня, улыбнулся какой-то беспомощной улыбкой. — Порой нам задают такие вопросы, на которые не знаешь как и ответить. — Понимаю, я так чувствую себя каждый раз, когда она вспоминает мать. — Эрин, я всё-таки задам тебе этот вопрос и надеюсь, ты мне ответишь.       Я мысленно приготовилась к чему угодно. Что он предложит удочерить Лизу, позовёт опять замуж, начнёт уговаривать перевестись в тыл… Тем неожиданнее прозвучало: — Это ведь была ты? — В смысле? — насторожилась я, уже предчувствуя какую-то херню. — Ты… убила эту девушку? — Да как ты… — откуда он мог это узнать и почему заговорил только сейчас? — Зачем бы мне это делать? — В то утро я укладывал вещи, а ты забыла на вешалке блузку. Так что я взял твой ранец…       Нет-нет, подожди, ты что рылся в моих вещах? Я конечно не идиотка, дневник с признаниями не веду, но зимой частенько записывала в блокнот какую-нибудь фиговину вроде любимой когда-то песни или бывшего номера телефона. Ну, чисто, чтобы убедиться, что окончательно не забыла свою прошлую жизнь. Разумеется писульки эти я тут же старалась уничтожить, но мало ли, вдруг что-то забыла? — Так получилось, что я нечаянно уронил аптечку… И увидел, что там не хватает морфия, да и шприц куда-то пропал. — И что с того? — я не собиралась так легко сдаваться. — Зная тебя, ты наверняка попыталась облегчить страдания той девушке, — ох, не нравится мне, как он на меня смотрит без укора, но с каким-то отчуждением. — Двойная или даже тройная доза морфия, и никто ни о чём не догадается, да?       Это он ещё не знает, что я просто-напросто задушила её. Может, лучше не отпираться, раз он так уверен, что это сделала я? Если буду стоять на своём, чёрт его знает, чем это закончится. — Ты не видел, что с ней сделали, — я взяла сигарету из пачки, лежащей на ступеньке. — Я хотела, чтобы она хоть ненадолго забыла о боли, и… да, не рассчитала дозу.       Пусть лучше думает так, чем узнает, что я осознанно её убила. — Получается, ты подставила Хольмана, — спокойно и как-то отрешённо подтвердил он. — Тебе его жалко? — взвилась я. — Он едва не изнасиловал меня, да и девушку эту лупил почём зря… Искалеченную и беспомощную! Так что он заслужил трибунал! — Эрин, неужели ты не понимаешь? Да, он мерзавец и должен отвечать за свои преступления, но не за те, в которых не виноват. — Ну, так пойди, расскажи всем правду, — окрысилась я. — Естественно я так не сделаю! — тоже вспылил он. — Но если ты и дальше будешь такое вытворять, рано или поздно попадёшься, и тебя не сможем спасти ни я, ни Вильгельм. Ты хоть понимаешь это? — Да как же всё достало, — помня о том, что нас могут услышать, я перешла почти на шепот. — Ты ведь знаешь, что меньше всего я хотела оказаться здесь. Каждый раз, когда я вижу расстрелы или вот такой геноцид, что творился в Алексеевке я… я хочу проснуться, и чтобы это всё оказалось кошмаром, но этого не происходит. Всё, что остаётся — молча смотреть и не вмешиваться. Совесть, мораль, доброта… Получается, всё нужно забыть и превратиться в бездушное чудовище, так? — Все зашло слишком далеко, — взгляд Фридхельма был по-прежнему тяжёлый, какой-то чужой. — Когда-то я думал, что смогу отказаться идти в бой, что это неправильно. Я и сейчас считаю, что самое великое зло, которое придумало человечество — это война. Но уже слишком много поставлено на карту. Я прекрасно понимаю, если мы проиграем, на нас обрушится весь мир. Будут обвинять, добивать и рвать точно собаки, как это было, когда мы проиграли первую мировую. — Ты же сам был в шоке, когда они сожгли этих людей… — никуда он со мной не уедет, это я уже поняла. — Да! — выкрикнул он. — У меня всё внутри переворачивается, когда я вижу такую бессмысленную жестокость, но если выбирать между безымянной замученной партизанкой и тобой, догадайся, какой будет мой выбор! — Не беспокойся, перспектива оказаться в лагере хорошо отрезвляет. Я действительно не намерена больше повторять таких подвигов. Вечно везти мне не будет, так что придётся наращивать на сердце защитный панцирь и отправить в игнор совесть. — Хорошо, если ты это действительно поняла, — Чуть смягчившись ответил он.       Я потянулась привычно обнять его, но он не ответил мне. — Ты ведь даже ничего мне не сказала. Неужели настолько не доверяешь? — Дело не в этом. Я боялась, что если всё раскроется и окажется, что ты знал, тебя тоже… — Я в любом случае буду тебя защищать, — он отстранился и требовательно заглянул в мои глаза. — Но я должен тебе доверять. — Ты же знаешь, мне кроме тебя некому доверять, — наконец-то я говорю хоть что-то похожее на правду. — Иди спать, я немного пройдусь.       Это называется немного пройдусь? Часы уже три ночи пробили. Вот где его носит, учитывая, что после отбоя шарахаться по деревне особо нельзя? И как тут уснёшь, когда сердце ноет, чуя неладное? Я пыталась представить, что сейчас у него в голове. Да, я знаю, что он не выдаст меня, но обманутое доверие — это не шуточки. Услышав скрип входной двери, я немного успокоилась. Только когда Фридхельм лёг рядом, я поняла, что не так. Обычно после мелких ссор он всегда обнимал меня, и это было правильно. Близость давала успокоение, что всё в порядке. Споры и разногласия позади и у нас всё хорошо. А сейчас я чувствовала на себе его взгляд какое-то время, а затем он отвернулся, и вскоре я услышала сонное размеренное дыхание.

***

      Прошло несколько дней, а я всё больше убеждалась, что наша ссора не прошла бесследно. Мы конечно разговаривали, но словно супруги, находящиеся в месячной ссоре — в основном о делах. Близости тоже не было. Сначала я думала, это из-за мелкой, но потом дошло, что дело не только в ней. Лиза вон уже дважды оставалась ночевать у Раисы и ничего. И что самое бесячее — наша размолвка стала достоянием общественности. Естественно, что да как, парни не знали, но видимо хватало наших угрюмых мосек, чтобы понять «неладно что-то в Датском королевстве». — Малышка, у вас там всё в порядке? — спросил как-то Каспер. — Что-то ты мрачная в последнее время, да и Винтер ходит как в воду опущенный. — В порядке, — буркнула я, насыпая в тарелку кашу для Лизы. — Они же у нас молодые родители, — хихикнул Бартель. — Наверное, устают. — Вам что больше поговорить не о чем? — как это Шнайдер ещё ничего не вякнул, это же святое дело позлорадствовать, но он сидел как ни странно тихо, и это тоже напрягало. — Вон, перемойте косточки новобранцам.       Их у нас теперь аж три штуки. Все как на подбор. Сопляки, у которых ещё даже усы не растут. Хлопают глазёнками, словно птенцы, выпавшие из гнезда. — Где они берут таких идиотов? — рассмеялся Крейцер. — Представляешь, один заявил, что воскресенье у него выходной. Он видите ли всегда в этот день посещал церковь и собирается молиться, а не воевать. — Не ну, а что, пойдём тогда и мы трусить выходные у Кребса, — усмехнулась я. — Мне бы не помешало денёчек поболтаться по магазинам, заглянуть в парикмахерскую.       Пусть я не собиралась никому плакаться в жилетку, но когда живёшь такой общагой по-любому не станешь замыкаться на своих проблемах. Пока они не напомнят о себе. После обеда Фридхельм кивнул Лизе: — Пойдём, я отведу тебя.       А ничего что я ещё ем? Вскакивать и бежать вдогонку — до такого позора я ещё не дошла, но и есть как-то перехотелось. Что же он творит? Я отодвинула тарелку и вышла на крыльцо. В глазах предательски защипало, и я только с третьей попытки смогла поджечь спичку. — Эрин? — Кох неловко потоптался рядом. — Не знаю, чего вы разругались, но уверен, что это ненадолго. Он же тебя любит. — Угум, — вот только доверие по ходу полетело ко всем херам.       Умом-то я понимала, что реагировала бы так же, если бы узнала, что он вытворил какую-нибудь дичь за моей спиной. Самое паршивое, что если я буду и дальше всё от него скрывать, станет ещё хуже. Но как он сейчас отреагирует на мои признания, что оказывается живёт с попаданкой из другого века, я не знала. Какой-то замкнутый круг получается. — Рени, ну чего ты, ну не плачь, — он неловко обнял меня.       Ну вот вам и железная леди. Таки разревелась. — Всё, я успокоилась, — надо срочно брать себя в руки и постараться улыбнуться этому медведику. — Слышала, ты у нас отпускник. — Три недели свободы, — улыбнулся Кох и тут же смутился. — Я уверен, в следующий раз поедешь ты. — Не заморачивайся, — отмахнулась я. — Оторвись хорошенько, а ещё лучше — тащи свою Марту в загс. — Да, так будет правильно, — он отвёл глаза.       Не знаю, что там он действительно планировал насчёт Ольги, но после Алексеевки помнится ходил сам не свой. На войне любовь по разные стороны фронта редко заканчивается хорошо. Возможно, мне ещё придётся в этом убедиться.       Вечером Лиза прискакала весёлая, щебетала как птичка о своих нехитрых детских радостях. — Тебе нравится тётя Рая? — осторожно спросила я. — Она добрая, — подумав, ответила девочка. — Я почти со всеми подружилась, только Петька меня задирает. Говорит, все девочки глупые. — Он просто не знает, как сказать, что ты ему нравишься, — ох уж мне эти мальчики-неандертальцы, которые испокон веков лупили понравившихся девочек портфелями по голове и дёргали за косички. — А ты бы хотела жить у неё? — чувствую, мои планы не привязываться к девочке трещат по швам, особенно когда она вот так жмётся ко мне и доверчиво смотрит в глаза. — Не знаю, — Лиза вздохнула. — Я бы хотела остаться с тобой, — ткнулась лбом в плечо и тихо прошептала: — Ты ведь знаешь мою маму, значит, сможешь помочь найти, когда её отпустят с войны. А то что получается? Она вернётся, а дома никого нет…       Уже позже, когда она заснула, Фридхельм неожиданно заявил: — Я думаю, не стоит оставлять её здесь. — Не знаю, эта деревня самая близкая к Алексеевке. Не хотелось бы далеко увозить её. — Надо что-то придумать, чтобы забрать её в Германию. — И как ты себе это представляешь? — растерялась я. — Документы можно подделать. Выдадим её за сироту из семьи фольксдойче. — Ну, допустим, прокатит, а как быть с тем, что мы с тобой живём на фронте? — Это тоже можно было бы решить, — он вдруг горько, зло усмехнулся. — Но ты же так трясёшься над тем, чтобы не забеременеть.       Блядь, начинается! Кому в здравом уме придёт мысль рожать в самый разгар войны? — Ты конечно молодец, всё продумал, кроме одного…       Зря я что ли бегала смотреть военники погибших? Дёмина там точно не было. Конечно это не гарантия того, что отец девочки ещё жив, но всё же. — Отец Лизы возможно ещё жив, и будет её искать. Девочка итак потеряла почти всех, жестоко было бы лишать её последнего шанса расти с кем-то из семьи. — Да откуда ты знаешь, жив он или нет! — Фридхельм покосился в сторону спальни и уже тише продолжал. — Ты как всегда всё делаешь по-своему.       Ну, а как ещё я должна делать? Я не привыкла заглядывать в рот мужику и кивать словно овца на всё, что тот скажет, и меняться не собираюсь. И так вон приходится постоянно переступать через себя, а в компромиссы я не верю. Это всегда заканчивается тем, что у одного партнёра всё в шоколаде, а другой мучается, подгоняя себя под чьи-то решения. Или вы принимаете друг друга такими как есть, или разбегаетесь на хрен.       Резко распахнув дверь, я прищурилась. На крыльце маячила чья-то фигура. Присмотревшись, я узнала племянницу хозяйки. — Чего надо? — без особой вежливости спросила я, глядя на растерянную мордаху девицы.       Эта Надька уже давно меня подбешивала. Во-первых, мне не нравилось, как она посматривает на Фридхельма. Уж что-что, а женский интерес я всегда безошибочно могу подметить. Во-вторых, я как-то случайно подслушала её разговор с подружкой в палисаднике, что лишь укрепило мои подозрения. — Покажи помаду. Что прям настоящая? — Дура ты, Надька, конечно! И помада, и чулки шёлковые как у этих городских. Приходи сегодня ко мне, может, и тебе кто-нибудь понравится. — Боязно мне как-то идти. Да и тётка за мной следит, не пускает никуда по вечерам. — Говорю же, дура ты, у вас вон какой славный солдатик остановился. — Так он же с этой фифой. — Ну и что, кто она ему? Жена? — Да вроде нет… И вообще она странная. Хоть и строит из себя фрау, я думаю, она русская как и мы. — Да ладно, она же в форме ихней ходит. — Ну и что? Я как-то услышала, как она ругается, когда споткнулась. Загнула, как наш дядька Мишка, когда напьётся. Фрицы таких слов-то и не знают.       Да ладно, благодаря мне теперь знают. Но каковы красотки! Сидят, сплетничают про меня, да ещё строят планы на моего мужика. Ну да, конечно. Тут же чулки, помада… Каков соблазн, а?       Ну, а самое главное — её внешность. Эта девка была практически моей копией. Разумеется не этой блондинистой молью, а меня настоящей. Нет, конечно я-то однозначно красивее, но типаж тот же. Тёмные кудри, брови и ресницы, которые не нуждаются в тонне косметики, карие глаза и фигура вполне себе ладная. Мысли конечно дурацкие, но я ревниво следила, как на неё реагирует Фридхельм. Ну, а кто бы на моём месте этого на делал? Пусть он любит меня не за внешность, но интересно же, запал бы или нет, будь я другой масти? Скорее всего нет. Какого-то особенного интереса в его глазах я так и не увидела. — Тётка просила передать, пусть Лиза завтра остаётся у нас, — кисло улыбнулась девица. — Вы же её всё равно нам оставите, так пусть привыкает. — А нельзя было сказать всё это утром? — не выдержала я. — И вообще завязывала бы ты с этим. Думаешь, я ничего не замечаю? Трешься как кошка у чулана с мясом, бегаешь к нам под надуманными предлогами. Тебе здесь ничего не светит, поняла? — А чего тогда ты так всполошилась, если уверена, что не светит? — нагло усмехнулась эта дрянь. — А ну пошла отсюда, — рявкнула я. — И чтоб я тебя здесь не видела. Я сама поговорю с Раисой насчёт Лизы. — Эрин? — удивлённо спросил Фридхельм, подозрительно оглядывая нас.       Эта паршивка тут же изобразила обиженную няшу. Губки трогательно дрожат, даже слезу пустила. — Лиза завтра придёт, — он мягко улыбнулся ей. — Зачем ты ей нагрубила? — дождавшись, пока Надя уйдёт, спросил он. — Терпеть не могу, когда подслушивают под окнами, — раздражённо ответила я. — Она тебе не нравится, но эта семья помогает нам с Лизой, — напомнил он. — И вообще, я не узнаю тебя Эрин. Ты ведь была всегда так добра с ними.       Говорить ему о том, что девчонка собралась его охмурить я не стала. А смысл? Он-то не в курсе её планов, а выставлять себя ревнивой дурой сейчас не самое подходящее время. И так вон толком не помирились. — Это нервы, — вздохнула я. — Слишком многое в последнее время случилось, и я действительно не знаю, как нам быть с Лизой. — Я понимаю, девочка верит, что её родители живы, и ждёт встречи с ними, но подумай, ведь мы можем дать ей куда больше, чем эта женщина. — Ты прав, — я не стала спорить. — Нам же не нужно решать что-то прямо сейчас.       Может иногда и стоит пойти на компромисс?

* * *

      В то утро я решила, что обидки Фридхельма затянулись и надо что-то в этом плане менять. А то взял привычку ложиться в другой комнате. У Раисы была и спальня, но видимо все дети на печи не помещались, поэтому в гостиной — она же кухня-столовая — тоже стояла довольно внушительная койка. Лиза, дитя деревенской цивилизации, всегда просыпалась раньше меня и, судя по всему, уже убежала играть. Ничего, сейчас соберусь, и пойдём завтракать. Блядь, а это что за выходки? Я столбом застыла на пороге, не веря глазам. Надька склонилась над спящим Фридхельмом и, судя по всему, чуть ли не в трусы к нему уже лезет. — Я тебе не мешаю, нет? — прошипела я. — Я вам молока принесла, — тоже шёпотом ответила девица, нагло щуря бесстыжие глазюки. — Пошла вон, живо, — я готова была вышвырнуть её своими руками.       Фридхельм сонно пробормотал: — Рени? Кто приходил? — Никто, — уверенно ответила я и присела рядом. — Пора вставать. Глядя на это заспанное родное чудо, как ни в чём ни бывало потянулась обнять. Кто-то же должен быть умнее, тем более накосячила я. Хочется целовать его, пока из глаз не пропадёт этот стылый лёд непонятного ожидания, что я видела в последние дни. Ладонями касаюсь его груди, поглаживая тёплую от сна кожу, осторожно спускаюсь ниже. Он выдохнул, притянул меня ближе и приник к моим губам в настойчивом поцелуе. Отлично, лёд тронулся. Я приникла к нему всем телом, заглушая тревоги. Мой, только мой! — Может, сегодня никто не заметит, что мы немного опоздаем? — мурлыкнула я, чувствуя, как его губы скользнули по шее. — Мы и так поздно встали, — пробормотал он, нехотя отбрасывая одеяло.       Ну смотри, милый, тебе же теперь мучиться, вон с каким стояком поднялся. Ладно, пусть одевается, я пока схожу за Лизой. В маленьком флигеле было весело — детвора столпилась возле стола, на котором Раиса раскатывала тесто. — Вот пирожки затеяли делать, вечером вам занесу, — хитро усмехнулась Надька. — Лиза, идём завтракать, — позвала я. — Да уж не таскали бы вы ребёнка, не дело ей среди солдат крутиться, — вздохнула Раиса. — Я им вон молочка парного налила, да с хлебом. — Вы не обязаны её кормить, — я прекрасно понимаю, что в такое время зачем ей лишний рот.       Раиса подошла ближе и, покосившись на малых, тихо сказала: — Я ж понимаю, что вам оставить её придётся. Может, пускай потихоньку привыкает?       Не знаю, тётка она вроде добрая, но я ещё ничего не решила, да и сучка-племяшка её мне не нравится. Опять прошмыгнула к двери. Вот куда её понесло? Я достала из сумочки несколько купюр и молча сунула Раисе. Она сначала замялась, но всё-таки взяла и распричиталась: — Да я ж не из-за денег хочу её оставить. Вдруг всё-таки батька её вернётся с фронта, Алексеевка ведь считай рядом.       Я думала и об этом, так что возможно придётся действительно оставить ей Лизку. — Ты получше смотри за племянницей, а то вон уже думает, перед кем из немцев раздвинуть ноги, — процедила я.       Тётка была видимо в курсе, в очередной раз разохалась: — Я её и ругала, и отлупила, да разве ж убедишь её, когда эти сучки подружки хвастаются помадами да шоколадками? Так она девка неплохая и помогает мне. Мой-то как ушёл ещё в сорок первом, так и не появлялся дома. А у меня сами видите пятеро по лавкам…       Может, я бы и спустила на тормозах наглый подкат этой девицы, но снова увидев усмешку в её глазах, почувствовала неконтролируемую ярость. Всегда считала себя скажем так умеренно-ревнивой. То есть паранойей вроде слежки и вычитывания тайком сообщений я не страдала, но и смотреть спокойно на явный беспредел… Нет уж, увольте. Фридхельму я доверяла, а вот ей — нет. Эти якобы невинные взгляды, разговорчики, предлоги, под которыми она норовила просочиться к нам — всё это я видела насквозь. Больше всего бесило то, что она использовала Лизу. Сколько уже раз я слышала «бесхитростное»: «Ой, давайте мне её вещи, я постираю» или «Лизонька недавно такую интересную сказку рассказывала нашим. Вы, пожалуйста, расскажите ещё раз, я тоже запомню». — Погоди, — я перехватила её за рукав и потянула за угол. — Кажется, я предупреждала тебя, чтобы ты держалась подальше. — А я что? Я молоко принесла, — нет, я сотру с её мерзких губёшек эту самоуверенную ухмылочку. — Не терпится лечь в постель к немцу? Так обращайся, я могу это устроить, — меня несло по кочкам. — Ещё раз увижу тебя рядом с ним, окажешься в казарме. Будешь всех подряд ублажать. Кивни, если поняла.       Видимо я была достаточно убедительна. Её губы задрожали, в глазах мелькнул неподдельный страх. Она торопливо кивнула и метнулась к спасительным дверям. Н-да, мысленно вздохнула я. Переступив пару раз через барьер морали, более мелкие подлости даются гораздо легче. Выполнять свою угрозу я бы конечно не стала, но всё же… Это аналогично тому, что я бы в своём времени угрожала сопернице облить её кислотой. В кого я превращаюсь? — Эрин, вы идёте? — позвал Фридхельм.       Я натянула на губы лучезарную улыбку и подошла к нему. — Лиза уже позавтракала. — Ты всё-таки хочешь оставить её здесь? — спросил он. — Время ещё есть, что-нибудь решим, — наконец-то я вижу в его глазах привычную теплоту.       Раз уж Лизон сегодня ночует у Раисы, пора брать дело по восстановлению личной жизни в свои руки. Уйду из штаба пораньше, схожу в баньку, приведу себя в порядок, и никуда он не денется. Не родился ещё тот мужик, которого я бы не смогла соблазнить.