* * *
Как ни странно после разоблачения меня слегка попустило. Окончательно приняв решение оставить ребёнка, я больше не металась, раздираемая сомнениями. Рефлексировала, конечно, что моя и так непростая жизнь станет ещё «веселее». В моё время женщины, имея в наличие кучу всяких приблуд вроде памперсов, стиралкок, мультиварок, и то умудряются жаловаться на усталость, сидя в декрете, но это ладно. Стирать в тазике и пользоваться дровяной печью я вроде бы уже привыкла, а сколько болячек, которые ещё не умеют лечить, детская смертность в это время сплошь и рядом. Я припомнила, как Поля вечно приседала нам с мамой на уши, выманивая очередной прибамбас для мелких. То какой-нибудь навороченный прорезыватель для зубов, то супер-пупер развивающую игрушку, а у моего по ходу будут «деревянные, прибитые к полу». И вообще перспектива пару лет жить бок о бок с герром Винтером особо не вдохновляла. Это всё, конечно, было по-большому счёту мелко и неважно. Куда больше меня пугал предстоящий отъезд. Я понимаю, что никак не могу защитить Фридхельма, но почему-то казалось, что пока мы вместе, сможем преодолеть всё, выбраться из любой заварухи. Я собственно только ради него и решила остаться на этой стороне и давно забила на свои страхи. Если уж помирать, так вместе, рядом до конца, а теперь приходилось переигрывать свои планы. Фридхельм не понимал, чего я так психую, как только заходил разговор о моём отъезде. Я же не могу в лоб заявить ему, что он увидит своего сына или дочь лишь через три года. Он, конечно, не идиот и понимает, что войне ещё далеко не конец, но когда всё складывается довольно удачно, начинаешь верить, что радужное будущее не за горами. Я же такой роскоши была лишена и всё чаще стала снова задумываться — а не открыть ли ему правду? Я по-прежнему опасалась его реакции, но сейчас речь уже идёт не только о моём будущем, но и о безопасности нашего ребёнка. В любом случае перед важными решениями не помешает взять небольшой тайм-аут. Видит Бог я в этом нуждаюсь как никогда. Мужикам хорошо — узнал, что станет отцом, и ходит, светится, как гирлянда, чуть ли не в буквальном смысле. И по-моему, это заразно. Я всё чаще ловила себя на том, что расплываюсь в дурацкой улыбке, представляя, как мы втроём гуляем в парке. А вообще, кое-какие плюсы есть даже в беременности. Например, что любящий муж с готовностью выполняет любой твой каприз. Он больше не настаивал на раскрытии моей тайны, терпеливо сносил перепады моего настроения, исправно таскал яблоки и шоколадки — сейчас я могла питаться только этим — и даже умудрился избавиться от одеколона Вилли. Во всяком случае я больше не замечала этого ядрёного запаха. Впрочем, тошнило меня уже намного меньше. И правильно. Я считаю, двух недель ада хватит за глаза. Зато посыпались другие проблемы. Во-первых, я теперь постоянно хотела есть. Готова была хомячить всё подряд, но тормозилась как могла. Правда не сказать, чтоб успешно. Ненавижу эти чёртовы гормоны, благодаря которым ты из адекватной девушки вдруг превращаешься в нечто, с урчанием уплетающее в один присест полкурицы или банку варенья. Ещё одним неприятным сюрпризом стало, что моя грудь увеличилась чуть ли не на размер. Причём сие открытие сделала не я одна. Как-то проходя мимо казармы, я вспомнила, что хотела отдать новобранцам полученные вчера аптечки. Надо зайти, сказать, пусть топают на склад, я тащить сюда кучу пакетов не собираюсь. — Я не понял, Фриц, ты что пялишься на Эрин? — А что такого? Она молодая красивая девушка. — Она замужем. И учти, её мужу не понравится, что ты постоянно пялишься в её декольте. — Я не специально, — продолжал оправдываться парень. — Можно подумать, вы сами не смотрите на её грудь. Ну-ка, ну-ка, сейчас посмотрим, кто там у нас ещё озабоченный. Повисло подозрительное молчание, затем Каспер, откашлявшись, выдал: — Гхм… Может, мне одному кажется, но по-моему… — Её сиськи стали больше? — хохотнул Шнайдер. — Наконец-то вы перестали строить из себя монахов-девственников и разглядели. — Я тоже не понимаю, в чём тут дело, — нерешительно сказал Крейцер. — Вроде бы она крутится с нами уже почти как год, а только сейчас стало бросаться в глаза. — Прекратите, — неожиданно вмешался Кох. — Это же Рени, а вы говорите о ней как о какой-то куртизанке. К тому же если это услышит Фридхельм, вам не поздоровится. Я бесшумно отошла, решив, что эти паршивцы сегодня перетопчутся без аптечек. Нет, но какие всё-таки мужики примитивные существа! Хороши «братья» по оружию. Нет бы обсудить, что у меня красивые глаза или милый характер, но куда там… Сиськи как всегда рулят! Я с досадой попыталась застегнуть верхнюю пуговицу блузки, но увидев, как угрожающе натянулась ткань, оставила эти попытки. Как бы и остальные не отлетели. Тут по-хорошему надо бы уже потихоньку менять гардеробчик. Но смысл? Скоро мне придётся уехать, тогда и куплю всё необходимое, тем более здесь в захолустье я вряд ли найду красивые шмотки. Так что походим пока с соблазнительно расстёгнутым декольте, благо погода ещё позволяет. Интересно, а наши скромняшки командиры тоже заметили моё преображение? — Эрин, вы расцветаете с каждым днём, — улыбнулся Файгль, стоило мне немного наклониться, чтобы взять с его стола бумаги для работы. — Любовь творит чудеса, — загадочно промурлыкала я и, не став больше мучить беднягу, вернулась за свой стол. Вилли так дразнить я не рисковала, всё ж таки как-никак родственник. Тем более он, бедняга, и так старался, не дай бог, не зацепиться взглядом ниже моего лица. Вот от кого я точно не ожидала такого, так это от Кребса. Я и с бабой-то его никогда не видела, и уж точно никогда раньше он не смотрел на меня иначе, как на досадное недоразумение на полигоне. А тут… Стоит, блин, с приклеенным взглядом, что аж хочется пощелкать пальцами: «Ахтунг! Я вообще-то по делу пришла, а не чтоб ты медитировал на мои сиськи». — Эрин, кажется, я ещё вчера просил тебя подготовить списки на получение нового обмундирования. Вот что вы интересно будете делать, когда я действительно уеду? Чем я уже только не занималась: списки, инвентаризация, выдача пайков. — Я как раз их и принесла, — не удержавшись, я ехидно добавила: — И если бы вы не витали в облаках, уже бы это заметили. Кребс наконец-то разблокировался и виновато пробормотал: — Давай, — затем, чуть ли не выхватив несчастные бумаги, двинул в сторону казармы. Видимо вспомнив, что ему в другую сторону, чертыхнулся и рявкнул на ничего не подозревающего новобранца: — Что это? — тот в непонятках застыл, не сразу сообразив, что фельдфебель имеет в виду грязь на его сапогах. — Вы у меня сегодня вычистите как следует и сапоги, и каждый уголок в чёртовой казарме, ясно? — Так точно, герр фельдфебель, — пробормотал ошалевший мальчишка. Н-да дела. Надо что-то думать, пока их тут не накрыл повальный спермотоксикоз. Ну, не предлагать же Вилли в срочном порядке отвезти их в ближайший бордель? Но парни и без моих подсказок, похоже, созрели решить этот вопрос. Сегодня им светит увольнительная в город. Поколебавшись, я решила не ехать. Неохота лишний раз трястись, да и в пивнушки я теперь не ходок. Фридхельм порывался тоже остаться, но Вилли, прознав, что я не еду, быстренько подсуетился, определив его личным водилой. Я сначала напряглась, понимая, что они с Файглем не по музеям ходить собираются, но потом забила. Я доверяю своему мужу, кроме того, найду чем себя занять. У меня сегодня большие планы на вечер. Парни уже скучковались возле машины и, конечно, как всегда не стеснялись в выражениях. — Если бы кое-кто не считал, что мы должны носиться с местными девками как с хрустальными вазами, нам бы не пришлось ждать похода в бордель как манны небесной, — Шнайдер как всегда больше всех митингует, хоть броневик подгоняй, чтоб выступал с речёвками о половом угнетении в армии Вермахта. — Тише ты, — усмехнулся Крейцер, кивнув в мою сторону. Шнайдер и правда притих. Может, он и хотел бы меня потроллить, но во-первых, с Фридхельмом приходилось считаться, тем более парни бы его поддержали, а во-вторых, он, по-моему, сменил тактику — демонстративно старался меня игнорить. Не сказать, что я шибко этим расстроена. Всё-таки слабо верилось, что мы когда-либо станем друзьями. С таким типом мужиков вообще дружбы особо не выйдет — тут либо постель, либо война. — Ты с нами? — спросил Кох. — Не, — улыбнулась я. — Отрывайтесь сегодня сами. Солдаты Файгля уже начали загружаться в машину, и до меня донеслось: — Надеюсь, на этот раз девки нам попадутся фигуристые, а то в прошлый раз и потискать было не за что. — А как по мне, главное, чтобы в койке была поактивнее, а не валялась как бревно. — Ты не забыл взять эти штуки? — Да ну их, с резинками совсем не то… — Ну да, зато потом с триппером мучиться самое оно, — не выдержав, прокомментировала я. — Откуда ты знаешь о таких гадостях? — удивлённо спросил Фриц. — Ну как же, она же у нас всезнайка, — всё-таки подъебнул Шнайдер. — Если кто забыл, я работала в аптеке, — вообще-то в моё время правила безопасного секса знают даже школьники. — Порой такие экземпляры приходили — хоть в кунцкамеру отправляй. Вы знали, что если подцепить сифилис, можно остаться в прямом смысле без носа? Парни заметно приуныли, а Бартель как всегда разнылся: — Н-да, Эрин, умеешь ты сбить весь настрой. Новобранцы тоже зависли с кислыми мордахами. Дурики, я же о вас забочусь. — Я, наверное, не поеду, — сник Вальтер. Даже жалко стало его, хотя я не особо жалую новеньких. К нашим чудикам я всё-таки привыкла, а вот чего ждать от них — непонятно. Тем более и опыт хреновый уже имеется, но эти ребята, по-моему, ничего. Наивные, конечно, как и все, кто первый раз попадает на фронт, ну и, естественно, глазки горят от горячего желания служить по гроб жизни фюреру, но они все грешат этим. Посмотрим, как они проявят себя дальше. Поначалу я немного настороженно присматривалась к Фрицу, особенно после подслушанных откровений, но всё же он ни в какое сравнение не идёт с Хольманом. Во всяком случае, ведет себя адекватно, подкатывать ко мне свои фаберже не пытается. Беккер чем-то напомнил мне Хайе — здоровенный и немного замкнутый детина. А вот Вальтер, видно, мальчик из хорошей семьи, по-моему, тоже где-то учился. Да к тому же ещё и романтик. Кто-то говорил, что у него есть невеста, которой он по ночам строчит письма. — Эй, ну чего сразу не поеду? — я по опыту знала, что развеяться в таких условиях — это не прихоть, а необходимость, иначе чердак быстро начнёт течь. — Не обязательно же бегать по борделям. Сходи в кино, пива вон попей. — Я постараюсь вернуться пораньше, — Фридхельм коснулся моих губ лёгким поцелуем. Я покосилась на Вилли, вспомнила блонди и лишь вздохнула: — Боюсь, это не тебе решать.* * *
Проводив наших гуляк, я поспешила домой воплощать свои грандиозные планы. Хочу как следует привести себя в порядок и попробовать наконец-то соблазнить моего чересчур впечатлительного мужа. Теперь, когда я чувствую себя вполне сносно, самое время позаботится о заброшенной личной жизни. Но Фридхельм, насмотревшись, как меня тогда колбасило, по умолчанию решил, что беременность — это нечто вроде болезни, с тех пор и пальцем меня не трогал. Точнее трогал, не заходя дальше нежных поцелуев и обнимашек, а мы явно нуждаемся в большем. Я придирчиво оглядела себя в зеркале — вроде, ничего. Нездоровая бледность и синяки под глазами потихоньку сошли. Живот пока ещё плоский, может, слегка округлились бедра, но пока что не критично. Грудь, конечно, да, Памела Андерсон нервно курит в сторонке, но это как раз-таки скорее плюс, чем минус. Сейчас бы поваляться в нормальной ванне с ароматной пеной, да масочку какую-нибудь сделать, но придётся довольствоваться баней. Париться, конечно, я не рисковала, смутно припомнив, что беременяшкам такое не полезно, но надо же мне где-то мыться? Попрошу Степановну протопить слегка, чтобы только нагреть воды. Степановны не было во флигеле, наверное, возится в сарае или пошла в курятник. Услышав приглушённые голоса, я вовремя затормозила. — Ох, сынок, зря ты пришёл, да ещё один… — Не бойся, я не попадусь, как-никак каждую тропку тут знаю… Говоришь, фрицы куда-то уехали? — В сторону города поехали, небось, развлекаться. — Ничего, пусть пока радуются. Мы их так прижмём, что неповадно будет в следующий раз соваться к нам. — Сынок, да что ж ты один сейчас сделаешь? — Руки чешутся перебить их всех, но сейчас важнее ликвидировать их командиров. — Сынок, об одном прошу, будь осторожнее. Я места себе не находила, когда они тогда пошуровали к мельнице. И ведь даже Ваську не пожалели, хоть он пацан ещё… — Мы отомстим и за него и за остальных ребят. На этот раз они не найдут нас так легко. Лесопилки нет ни на одной карте. Слышал, в нашем доме тоже теперь фрицы гостят? — А куда деваться? А ну как пристрелят, если откажешь. — Не обижают тебя? — Нет. Парень этот вежливый всегда, по-нашему говорит немного. Жена у него есть, переводчицей у них служит. Я сначала думала, она русская, так чисто говорит, а потом смотрю — у неё кольцо, а они разве женятся на наших девчатах? — Переводчица? Моё сердце сделало дикий кульбит. Слишком свежи были воспоминания, как Иван волоком тащил меня в лагерь. В панике я попятилась назад и, споткнувшись, едва не грохнулась в сложенные для просушки дрова. — Кто здесь? — Степановна осторожно приоткрыла дверь. — Ты что-то хотела? — Баню растопить хочу, — я быстро схватила пару поленьев. Сердце колотилось так, что, казалось, вылетит из груди. Что мешает её сыну дать мне сейчас по башке и отбуксовать в лагерь? Им же нужна инфа. — Пойдём, я сама истоплю баню. Я продолжала медленно отступать назад. Охотнее всего я бы сейчас заперлась в доме, но если как-то выдам, что в курсе её ночного гостя, мне точно хана. Этот мужик, что сейчас прислушивается, о чём мы беседуем, не задумываясь меня грохнет, если поймёт, что я догадалась. Чтобы спасти мать от допросов, да и она тоже, защищая своего сына, пойдёт на всё. — Что, опять плохо тебе? — Степановна ухватила меня за локоть и настойчиво повела в сторону бани. — Ничего, сейчас я ромашку с мятой заварю, попаришься чуток, и всё пройдёт. Тётка больше не казалась мне безобидной. В лучшем случае она сейчас меня отвлекает, чтобы сын без проблем смог уйти огородами, а в худшем — запрёт в бане и спалит на хрен. Сейчас в селе остались от силы десяток солдат, спасти меня явно не успеют. Соваться наружу тоже было страшно. А если он ещё не ушел и шарится где-то по двору? Он же не просто так заявился сюда. Кое-как я всё-таки вымылась, и сидела как мокрая курица, пугаясь каждого шороха, сжав в руках железный тазик. Очень он мне, конечно, поможет, если жаждущий возмездия партизан явится по мою душу, но всё-таки хоть какое-то оружие. Я вздрогнула, когда Степановна хлопнула дверью: — Попарилась и будет. Дольше сидеть тебе вредно. Я виновато отвела глаза, когда она протянула мне кружку с травяным чаем. Эта война сделала из меня настоящего параноика. Толку ей от моей смерти, если её же в первую очередь и повяжут? Нет, партизаны если и будут мочить, то всех. Появилась новая дилемма. Инстинкт самосохранения активно требовал рассказать, что, возможно, против нас готовится диверсия хотя бы Фридхельму, но я прекрасно знала, что будет дальше. Файгль тут же прикажет допросить Степановну и скорее всего расстреляет за пособничество. И вот тут назревал вопрос: до какой степени я дошла до точки невозврата? Я закрываю глаза на то, что Фридхельм возвращается покрытый чужой кровью, на то, что Вилли отдаёт приказы расстреливать подростков, преспокойно слушаю разглагольствования Файгля о том, как они будут использовать мою страну и людей, но доносить… А что будет следующим шагом? Стрелять в своих же? Одно дело выбрать позицию стороннего наблюдателя, но окончательно перейти на сторону немцев? Нет, не могу я так. В конце концов, даже если пристрелят эту несчастную женщину, партизаны не откажутся от своих планов, но я хотя бы не возьму грех на душу. Сейчас я, пожалуй, даже рада, что скоро уеду. Мысль о разлуке с мужем по-прежнему царапала сердце болью, но пришлось признать, что для меня это самый оптимальный вариант. В конце концов, зная, что предстоит в мае сорок пятого, можно вовремя свалить в эвакуацию. Уже в марте будет ясно, чем дело кончится, и если герр Винтер проявит себя как упёртый осел, то фрау Винтер уж как-нибудь уговорить я смогу. Пересидим бомбежки в деревне, а там видно будет. Лучше так, чем однажды передо мной встанет четкий выбор: предать своих или… Получается, тоже уже своих. — Ты ещё не спишь? — Фридхельм присел на кровать, погладив меня по плечу. — Видишь, мы вернулись не поздно. — Это хорошо, — я потянулась обнять его, почувствовав, как потихоньку отпускает ноющая в сердце тревога. — Дай угадаю, Файгль больше всех рвался на подвиги и скис после первой бутылки вина? — Почти, — улыбнулся Фридхельм и нежно отвёл назад падающие на лицо волосы. — Что с тобой? Ты плакала? — Я боюсь, — поколебавшись, я всё-таки решила озвучить свои опасения, естественно, не вдаваясь в детали. — А если партизаны попытаются отомстить за тот разгром? Вспомни, как они тогда подстерегли на дороге солдат Штейнбреннера. — Мы уничтожили их центр, — непонимающе нахмурился он. Да что ж вы все такие наивные думаете, что русские так просто сдаются? — Думаешь, этот центр один на всю округу? — Думаю ты слишком много нервничаешь, а тебе, между прочим, это вредно, — Фридхельм аккуратно повесил рубашку на стул и, закончив раздеваться, лёг рядом. — Тебя послушать, так мы должны подозревать каждого жителя деревни. Предлагаешь действовать методами Штейнбреннера? — Конечно, нет, — поморщилась я. — Просто пообещай мне быть осторожнее. Особенно, когда возишь куда-нибудь Вильгельма. Они обычно пытаются ликвидировать в первую очередь командиров. — Да ты становишься прямо военным стратегом, — пошутил он и ласково погладил меня по бедру. — Давай спать. Думаю, завтра герр гаупттман будет сильно не в духе, так что лучше постараться выспаться. — Спать? — мурлыкнула я, прижимаясь ближе. — Это всё, чего ты хочешь? Фридхельм потянулся ответить на поцелуй, постепенно заводясь. — Ну вот что ты делаешь? — пробормотал он. — Хочу отдать супружеский долг… — Но тебе же, наверное, нельзя. — Кто тебе такое сказал? Я почувствовала, как в моё бедро недвусмысленно упирается его каменный от желания член. Ну, ещё бы, последний раз мы занимались этим чёрт знает когда, а точнее, три недели назад. — Всё можно, если осторожно. Нет, вы посмотрите, он ещё сомневается. Придётся задействовать тяжёлую артиллерию. Ночнушка хоть и красивая, но явно сейчас лишняя. Во-о-от, другое дело. Фридхельм прерывисто выдохнул и склонился, покрывая мою шею нежными поцелуями, постепенно спускаясь ниже. Я чуть вздрогнула, когда горячие ладони накрыли мою грудь, которая, по ходу, стала намного чувствительнее. Словно со стороны слышу не то стон, не то жалобное мяуканье, когда он губами оттягивает сосок, пока пальцы заняты другим, касаясь нежно, почти невесомо. Контраст этих лёгких нежных прикосновений и горячих губ воспринимаются почти как пытка. Фридхельм отреагировал не так, как я хотела. Он нехотя отстранился, виновато прошептав: — Рени, ну не могу я так, вдруг мы навредим малышу… Да блин, что ж все мужики такие дремучие в этих вопросах? Помню, ржала в голосину, когда коллега рассказывала, что её муж на полном серьёзе отказывался с ней спать во время беременности. Боялся, видите ли, задеть своим членом ребёнка! — Никому мы не навредим. Ребёнок пока даже не сформировался, — притягиваю его ближе, вовлекая в новый поцелуй — неторопливый, нежный. Пальцы скользят по разгорячённой коже, обводя рельеф его плеч, рук, спины. Фридхельм наконец-то сдаётся — входит в меня медленно, горячо, сладко. Прижимаюсь ещё ближе, обвивая ногами его бёдра. Хочется слиться в одно целое. Тягучее словно мёд наслаждение разливается по венам. От жара наших тел, его рваного дыхания вперемешку с моими стонами буквально сносит крышу. Перехватываю его взгляд и теряюсь в бесконечной нежности, словно окутывающей со всех сторон. Выгибаюсь, вытягиваясь струной, цепляясь за его плечи, не в силах отвести взгляда от губ, шепчущих моё имя. Мир рассыпается огненными вспышками. — Так странно, ты говоришь, что это ещё не совсем ребёнок, — Фридхельм ласково провёл пальцами по моему животу. — А я всё время представляю девочку, которая будет похожа на тебя. — Почему девочку? — сонно улыбнулась я. — По-моему, все мужчины помешаны на наследниках. — Может, потом будет и мальчик. Ничего себе, он разогнался. Тут бы одного ребёнка поднять на ноги. — Учти, я не из тех клуш, которые с радостью рожают каждый год по ребёнку, — полушутливо возмутилась я. — Рени, я понимаю, ты росла одна, но по опыту знаю, что лучше, когда рядом находится близкий человек. В детстве я мечтал о сестрёнке. — Это ты зря, — усмехнулась я, вспомнив свою вечную войну с сестрой. — Просто не представляешь, какими противными бывают маленькие девочки. К тому же на правах младшенькой она быстро бы построила вас с Вильгельмом. Только бы и слышал: «Ты же старше, ну, уступи». Я слишком хорошо помню, как Полька вечно портила и тырила мои вещи, а мама заступалась, мол тебе, что жалко, это же твоя сестра, она же маленькая. Мелкая паршивка быстро просекла, на чьей стороне сила, и бессовестно этим пользовалась, чуть что бегая жаловаться. — Ну и ничего страшного, — улыбнулся он. — Вильгельм же привык, что мама постоянно просила его позаботится обо мне. Мы, конечно, иногда ссорились, но как видишь, это не помешало нам быть не только братьями, но и друзьями. Тут бы я поспорила. У них с Вилли, может, идиллия и любовь-дружба-жвачка, а мы с Полей вечно срались во многом из-за того, что мама не умела любить нас одинаково. Что ж, это урок, когда у тебя появляются свои дети, ты можешь избежать повторения ошибок своих родителей. — Может ты и прав… Я поёрзала, устраиваясь поудобнее. В уютном кольце его рук казалось, что мы всё ещё можем вот так спокойно обсуждать планы на будущее, мечтать о детях, но я должна бы помнить, что реальность далеко не располагает к такому. — Фридхельм, как по-твоему, в это прекрасное будущее вписывается война? — Война не будет длиться вечно, — уклончиво ответил он. — К тому же мы решили, что ты вернёшься в Берлин. Кстати, когда мы всё расскажем Вильгельму? — Да погоди с этим, — отмахнулась я. Знаю я этого перестраховщика — не успею даже вещи собрать, как окажусь в поезде на Варшаву. — Ты разве не видишь, что русских так просто не одолеть? А что, если я права и они объединятся с союзниками? Я понимаю, что «долг» для тебя не пустое слово, но, а как же я? И ребёнок… Неужели ты хочешь, чтобы мы прошли настоящий ад? — Ты опять предлагаешь бежать? — вздохнул он. — Я часто думал об этом. Когда-то я был напуганным мальчишкой, не понимающим, зачем нас отправили сюда убивать, но сейчас всё изменилось. Я не могу подвести Вильгельма и не хочу провести остаток жизни, скитаясь в эмиграции. Ты думаешь, так легко без документов пересечь границу? Или нас с распростёртыми объятиями ждут в Швейцарии? Но даже если бы получилось скрыться, разве это то, чего ты действительно хочешь? Прятаться в дёшевых отелях с грудным ребёнком на руках и трястись от страха каждый раз, когда полицейский остановит для проверки документов? Я не думаю, что всё настолько плохо. Мы сейчас вернули почти все позиции, кроме, разве что, Москвы. К тому же если Берлин будут часто бомбить, вы всегда сможете уехать с мамой в деревню. У неё там живёт сестра. — Я понимаю, что в эмиграции жизнь не сахар, — меня снова охватила паника при мысли, что мой ребёнок ещё долго не увидит мирного неба. — Но ведь детям хочешь самого лучшего, а что дадим ему мы? Мать будет таскать его по бомбоубежищам, пока отец проливает кровь невинных людей? Фридхельм напрягся под моей ладонью, да и я пожалела о вырвавшихся словах, но ведь скоро, возможно, так и будет. Когда местным начнут закручивать гайки и стрелять при малейшем подозрении в связи с партизанами, разве он сможет уклониться от приказа? Я тоже, конечно, далеко не ангел. Можно сколько угодно оправдываться, ссылаясь на то, что это не моя война, но с самого начала я вела себя как эгоистичная малодушная дрянь. Так может ещё не поздно начать всё заново? — Дети — это шанс как-то исправить свои ошибки, стать лучше. Фридхельм пристально смотрел мне в глаза. Я без труда прочитала в его взгляде вместе с привычной нежностью сомнения и мелькнувшее раскаяние. Если и говорить правду, то сейчас самый подходящий момент. Я должна убедить его любыми путями бежать подальше отсюда. Правда есть вариант, что он решит, что из-за беременности у меня кукушечка поехала, но попробовать-то можно? Блин, всё равно страшно. Будь у меня хотя бы одно доказательство… То, что я вангую насчёт финала, в расчёт можно не брать. Вспомнить бы хоть одну ближайшую по дате битву. — Я подумаю, Рени, — тихо сказал он. — В любом случае время ещё есть. К тому же если всё же мы решим бежать, нужно что-то придумать насчёт документов. С немецкими паспортами далеко не уйдешь, но и без них нельзя. — Поверь мне, ты не пожалеешь, если мы уедем. Я старалась не думать о Вилли, хотя, конечно, понимала, как тяжело будет Фридхеьму решиться подставить родного брата, но Вилли точно никогда не сможет перешагнуть через коронное «Приказ есть приказ», так что не стоит даже предлагать ему бежать вместе.* * *
Я решила не доставать Фридхельма ежедневным нытьём и расспросами, пусть подумает и решит, что делать дальше, а в том, что он думал, я не сомневалась. Лишь бы не затянул, когда у меня уже будет такое пузо, что только слепой не заметит. — Проклятые иваны снова повредили линию связи, — чёрт, я и забыла, что наши продолжают партизанить в окрестностях. — Вильгельм, неужели так сложно пресечь эти диверсии? — Я отправлю своих людей прочесать всё ещё раз. Им негде больше прятаться, — Вилли склонился над картой, что-то вычерчивая. Я вспомнила подслушанный разговор. Раз партизаны прячутся на какой-то лесопилке, скорее всего она недалеко от города. Тогда получается, они собираются грохнуть кого-то из генералов. Так что моя совесть чиста — немчики относительно в безопасности. И вообще, хватит с меня этой войны. Чем скорее я окажусь подальше отсюда, тем лучше. Сегодня же поговорю с Фридхельмом. Надеюсь, он придумал какой-нибудь путь отступления. — Рени, я думаю, не стоит действовать сгоряча. Ты должна думать не только о нас, но и о малыше. Безопасного варианта нет, и рисковать в твоём положении нельзя. Давай ты уедешь, как мы и планировали в Берлин, спокойно там родишь, а я за это время продумаю, что можно сделать с нашими документами. Ну, класс. Знаю я, чем заканчивается это дурацкое «А давайте разделимся?». — Если мы исчезнем сейчас, Вильгельм поднимет всех на уши. Рассказать ему о наших планах я не могу, сама понимаешь, далеко мы не уйдём, а вот когда я приеду в очередной отпуск, а ты к тому времени оставишь службу, может, что-то и получится. Я понимала, что он хочет меня уберечь и что решение дезертировать принять нелегко, но всё равно почувствовала горечь разочарования. Нельзя же быть такой дурой, в моём возрасте и глупо верить в чудо. Не бывает такой любви, чтобы человек настолько потерял голову, что готов был броситься за кем-то в огонь и в воду. Спорить и обижаться бессмысленно. Он же по-своему даже прав. Если смотреть на ситуацию с его колокольни. Бросить всё, ради сомнительных перспектив в эмиграции? Это мне терять уже нечего, а у него — семья и статус добропорядочного гражданина Великой Германии. Он, может, и прислушивается к моим рассуждениям, но скорее всего до конца не верит, что всё будет настолько плохо. Ладно, поживём-увидим. В одном соглашусь — придётся всё-таки уехать в Берлин, но последнее слово всё равно останется за мной. Раз уж нам предстоит на время расстаться, я сама решу когда это произойдёт.