***
— Не понимаю, для чего нас всех согнали разгружать вагоны? — проворчал Фриц. — Хватило бы и пяти человек. — Так ведь кругом партизаны, — Вальтер поставил ящик и достал фляжку с водой. — Где? — насмешливо уточнил Фриц. — Мы уже две недели торчим в этом захолустье — и тишина. Русские трусливо попрятались. Нужно пользоваться моментом и снова идти на Москву. — Я смотрю ты у нас прямо генерал, — лениво процедил Шнайдер. — То, что сейчас затишье, ничего ещё не значит, — подошёл к нам Кребс. — И советую оставить этот легкомысленный тон. Заканчивайте и грузите всё в машины. Пришлось ускориться, хотя мы все устали. Интересно, сколько уже времени? Как назло оставил где-то часы. Уже темнеет. Наверное, когда мы вернёмся, Рени уже будет дома. Завтра я поговорю с братом, хотя он, конечно, разозлится, узнав, что мы столько утаивали от него, что он станет дядей. — Дашь спички? — подошёл ко мне Кох. — Конечно, — я тоже достал сигарету. — Сегодня должны доставить почту, — вздохнул он. — Надеюсь, Марта написала мне хоть пару слов. — Главное, она в безопасности и ждёт тебя, — сердце царапнуло от мысли, что я тоже скоро буду вот так ждать писем от Рени, не имея возможности узнать лишний раз как она, все ли хорошо. — Я каждый день молюсь, чтобы хотя бы раз увидеть нашего маленького, — смущенно улыбнулся Кох. — Так уверен, что будет мальчик? — Это всё Марта, вбила себе в голову, что у них в роду первыми рождаются мальчишки, она уже и пинетки голубые связала. — Паршивая штука война, верно? Для русских мы были врагами, мерзкими исчадиями ада, которых нужно уничтожить, стереть с лица земли. Для своего правительства мы всего лишь пушечное мясо, которое расчётливо бросили в угоду политическим играм. Никому нет дела, что мы думаем и чувствуем, кроме наших жён и матерей. — Тебе-то грех жаловаться, — беззлобно отпарировал Кох. — Вы с Рени неразлучны. Ну да, неразлучны, и этому скоро придёт конец. Перехватив мой взгляд, он удивлённо спросил: — Так вы… тоже? Я кивнул: — Только никому пока не говори, даже мой брат ничего ещё не знает. — Фридхельм, но ей же нельзя оставаться здесь, — тут же всполошился Кох. — Знаю, — я отбросил окурок. — Скоро она уедет, так что будем с тобой на пару страдать в ожидании известий. — Кох, Винтер, вам нужно особое приглашение? — как всегда «нежно» рявкнул Кребс. — Или вы надумали остаться здесь ночевать? — Пойдём, — я открыл дверь, залезая в кабину.***
Загнав машину в гараж, я огляделся. «Хорхи», в которой утром уехали Вильгельм и Рени, до сих пор нет, но уже почти вечер. Они давно должны были вернуться. Чувствуя, как на душе тяжелеет от тревоги, я бросился, к штабу. Гауптман, увидев меня, кивнул: — А я ищу вас, Винтер. У меня неприятные известия. Машина вашего брата попала в аварию, пока неясно, что случилось. Он позвонил из госпиталя. — Они живы? — Я так понял, да. Вильгельм просил прислать машину. Думаю, стоит поехать вам. Всю дорогу в голове тяжело билась мысли, как там Рени. Даже если авария была не очень серьёзная, она могла пострадать сильнее остальных. Она ведь беременна… Я заметил на скамейке у входа Беккера. Его рука была в гипсовом лубке. — Где они? От неожиданности он выронил сигарету и неловко забормотал: — Партизаны повредили тормоза и прицепили взрывчатку… Нам пришлось на ходу выпрыгивать из машины… Не дослушав его, я бросился к двери. Наверное, для начала стоит найти Чарли. — Фридхельм? — меня перехватила чья-то рука. Я обернулся, встретив тяжёлый взгляд брата. Машинально отметил глубокую ссадину на его щеке, разорванный рукав кителя, но хуже всего был этот взгляд. Обвиняющий, в котором плескался едва сдерживаемый гнев. — Где Рени? — тихо спросил я. — Ты знал, что она ждёт ребёнка? — проигнорировав мой вопрос, спросил он. — Я… да, — не так он должен был узнать, но сейчас речь не об этом. — Так где она? — В операционной, — Вильгельм вдруг со злостью встряхнул меня. — Чем ты думал, когда позволил ей остаться? Ладно она — дура, но ты-то должен был понимать, чем это всё может закончиться? Вы что забыли, где находитесь? Это война! В город ей, видите ли, приспичило поехать! И ты отпустил, зная, что мы так и не выловили всех партизан, зная, что она носит твоего ребёнка, позволил так рисковать?! Я молчал. Бессмысленно оправдываться, ведь по сути он прав. Я шёл на поводу у Рени, понимая, как тяжело нам будет перенести разлуку. А что касаемо поездки… Я был уверен, что с Вильгельмом она в безопасности. Как вообще получилось, что партизаны смогли подобраться к машине? Во дворе штаба, где полно солдат? — Когда ты уже поймёшь, что долг важнее чувств? — он снова встряхнул меня, и я сердито вывернулся. — Не вздумай устроить разнос Рени. Не хватало ей ещё ко всем переживаниями услышать эти безжалостные обвинения. Я знаю, она не хотела уезжать из любви ко мне, последние недели были такими мирными, тихими. Откуда она могла предвидеть, что сегодня с ними случится такое? — Ты ещё будешь мне указывать, что делать? — окончательно разозлился брат. — Эта девчонка сроду не думала головой, вот и сейчас вместо того, чтобы, как любая другая нормальная женщина, поберечься, осталась в центре боевых действий. Да ещё и как ни в чём ни бывало разъезжает по оккупированной территории! Только о себе и думает, эгоистичная, избалованная… — Хватит! — он может сколько угодно обвинять меня, но пусть не трогает Рени. — Она моя жена, и не смей так говорить о ней! — Думаешь, женитьба — это сплошь романтика и поцелуи по луной? Нет, мой милый, это ещё и ответственность! Ты должен был поступить правильно и настоять на своём! А получается, она вертит тобой как хочет! — Не тебе давать мне советы, ты не можешь разобраться даже со своей личной жизнью, — возможно я потом и пожалею о словах, брошенных в гневе, но сейчас я был слишком на него зол. — Ты просто не умеешь любить, особенно если это не вписывается в твои понятия о том, как «правильно»! Вильгельм замер, словно от удара. Правду говорят — чтобы ранить, необязательно бить физически, порой достаточно пары слов. — Прекратите, — я только сейчас понял, что мы стоим посреди холла и орём чуть ли не на весь госпиталь. У меня упало сердце. Халат Чарли был весь заляпан потёками крови. — Ты видела Рени? Как она? — Фридхельм, — Чарли отвела глаза. — Эрин потеряла ребёнка, доктор не смог остановить кровотечение, — Она сжала мою ладонь. — Мне жаль. Мне показалось, в комнате резко закончился воздух. Горло стиснуло спазмом. Малыш, о котором мы мечтали, не родится, и неизвестно ещё, в каком состоянии сама Рени. Я должен увидеть её, иначе просто не смогу уехать. — Где она? — Она ещё не пришла в себя после наркоза. Доктор Йен предполагает, что у неё ещё и сотрясение, поэтому дал морфий, она проспит как минимум до утра. Вильгельм, — она повернулась к брату. — Пойдём, твои ссадины тоже нужно обработать. Я вышел на улицу, решив дождаться Чарли и упросить её провести меня к Рени хоть на минутку. Достал сигарету и понял, что не могу нормально поджечь спичку. Пальцы дрожали, перед глазами всё плыло. Мужчина не должен плакать, это я хорошо помню… — Я хочу, чтобы у нас была девочка… — А чем плох мальчик? Вильгельм прав. В своём счастье мы забыли, что на войне мечтам не суждено сбываться, что твои надежды в любой момент могут рухнуть, что можно потерять абсолютно всё. Я сердито стёр с щеки горячую влагу. Какого чёрта это случилось именно с нами? Почему пострадала именно Рени, которая никому не причиняла зла? Это бессмысленный вопрос. Так же наверняка в душе кричала мать убитой девочки, которую я тогда нашёл в развалинах на Хакенштрассе. Тошная вина комом застыла где-то под рёбрами. Вильгельм винил нас обоих, но я знаю, что виноват сам. Я должен был просчитать все риски и убедить Рени уехать раньше. Услышав тихие шаги за спиной, я обернулся. Вильгельм молча смотрел на меня, и на секунду в его взгляде мелькнула жалость. — Поднимись наверх, — он стиснул моё плечо. — Тебя ждёт Чарли. Эрин требуется кровь для переливания. В палате было темно, горела лишь переносная лампа. Это какое-то дурное дежа-вю. Я с трудом отогнал воспоминания, как Рени точно так же лежала после ранения. Бледная, на щеке огромный синяк, такая трогательно-беззащитная. Раскаяние — самая бесполезная вещь на свете. Я не мог отделаться от мысли, что всё могло было быть по-другому, расскажи я Вильгельму о её беременности на пару дней раньше. Или если бы сделал, как она просила. Сейчас это казалось не самым плохим вариантом — послать всё к чёрту и сбежать хоть на край света. Подальше от этой бессмысленной жестокости, от постоянной опасности, от невозможности жить привычной жизнью. Чарли быстро установила капельницу и присела, чтобы ввести мне иглу. — Чёрт… — пробормотала она, приложив ватный тампон к месту прокола. — Прости, я немного нервничаю. Очень больно? — Нет, — я даже не почувствовал боли. — Скажи, ты тоже винишь меня? — Господи, Фридхельм, да какая разница кто виноват! — в её глазах блеснули слёзы. — Тысячи невинных людей ежедневно погибают здесь и в Германии. Война вытягивает из нас самое худшее, и если мы не будем держаться вместе, а перессоримся, мы проиграем независимо от её исхода. — Шарлотта, тебя ищет доктор Йен, — в палату заглянула медсестра. — Иду, — поднялась она. — Последи за капельницей. Девушка присела на стул возле кровати Рени и сочувственно сказала: — Вот бедняжка, как это ужасно — потерять ребёночка. Я отвернулся, пресекая дальнейшие разговоры. Когда закончится переливание, Вильгельм велит возвращаться, и вряд ли я смогу убедить его остаться хотя бы до утра. Как же не хочется оставлять Рени одну. — Вы можете идти. Девушка отцепила катетер капельницы и бросила на меня любопытный взгляд, когда я подошёл к Рени. Осторожно взял её ладонь, холодную как лёд, и поднёс к губам. — Родная, я вернусь как только смогу… Я нашёл Вильгельма в холле. Он сидел на диване рядом с Чарли, которая что-то тихо ему говорила. Брат выглядел уже не таким грозным. Суровый взгляд смягчился тёплой нежностью, уголки сжатых губ дрогнули в лёгкой полуулыбке. Чарли обняла его и, несмотря на паршивое настроение, я тоже улыбнулся. Как бы цинично ни звучало, но в этой трагедии есть один положительный момент — эти двое снова общаются. А как иначе? Только когда случается непоправимое, мы понимаем, что жизнь коротка и надо не бояться жить, пусть даже совершая ошибки. — Нам пора ехать, — Вильгельм наконец-то заметил меня. Словно ожидая, что я начну как всегда протестовать, он добавил: — Задерживаться нельзя, Файгль наверняка уже объявил тревогу. — Присмотри за ней, — я обнял на прощание Чарли. — Ты мог этого не говорить, — мягко упрекнула она. — Я сделаю всё, что нужно. За всю дорогу Вильгельм не сказал ни слова, и я был благодарен ему за это молчание. Дома было ещё хуже. Повсюду были вещи Эрин, подушка всё ещё пахла её духами. Не раздеваясь, я лёг, понимая, что нужно поспать хотя бы пару часов перед завтрашней вылазкой, но даже усталость не могла перебить нервное напряжение. Я с пугающей чёткостью осознал, что сегодня мог потерять не только ребёнка, но и Эрин. И насколько я её знаю, теперь она нипочём не согласится уехать. Да и оснований для освобождения от службы больше нет. Как бы мне хотелось увезти её, чтобы ничего не могло нас разлучить. Сколько я ни убеждал себя, что эта война необходима и назад уже пути нет, в глубине души я знаю, что Рени права. Вынужденно или нет, но мы все убийцы, и дальше всё будет только хуже. Утром в столовой парни молча косились на меня, не решаясь заговорить, и я понял, что великая тайна уже известна. — Фридхельм, — Кох неловко приобнял меня. — Ты это… держись. Мы все переживаем за Рени. Я кивнул, не желая обсуждать подробности. — «Дамы», ешьте быстрее, — поторопил Кребс. — обер-лейтенант приказал побыстрее выдвигаться на задание. Вильгельм, как всегда собранный, уже стоял возле машины что-то обсуждая с гауптманом. Лишь небольшая хромота выдавала вчерашнюю аварию. Наверняка подвернул или ушиб старый перелом. — Парни, нам придётся заново прочесать здесь всё. Они точно прячутся где-то в этом секторе. — Предлагаешь искать наугад? — спросил я. — Если мы будем бестолково носиться по лесу, русские успеют перестрелять нас из своего укрытия. — И что ты предлагаешь? — Предлагаю допросить кого-то из них, — я кивнул на женщин, которые по утрам толпились у колодца. — У кого-то обязательно муж или сын подались в подполье. — У них у всех мужья на фронте, — поморщился Вильгельм. — Да, но основная армия русских сейчас далеко, а с этими партизанами они скорее всего держат связь. Мы же не следим, кто и куда пошёл, если соблюдается комендантский час. Брат задумался, а Файгль заинтересованно посмотрел на меня: — Я слышал, вы тоже немного изучали русский. Вот и поговорите с ними. Да уж, не зря Рени всегда говорила, что инициатива… гхм… в общем, имеет инициатора. Постепенно в голове сложился нехитрый план. Мерзкий по сути, но только так мы выясним, где прячутся эти сволочи, которые вчера взорвали машину. — Шнайдер, как там у тебя продвигаются дела с русской фройляйн? — я кивнул на девушку, с которой последнее время постоянно его видел. — Тебе в подробностях рассказать, как мы с ней кувыркаемся? — усмехнулся он. — Позови её. Девушка, особо не смущаясь, подошла к нам. Конечно, может статься и так, что она не захочет выдавать своих односельчан, но если действительно влюбилась в нашего Казанову, то может, и выгорит. — Ничего подозрительного в последнее время не замечала? — спросил я, отмечая как быстро она опустила глаза. Наверняка что-то знает и сейчас колеблется, не говоря ни да, ни нет. Я решил зайти с другой стороны. — Ты, наверное, слышала, что ваши партизаны прячутся где-то здесь. — Я не знаю, где они могут быть, — уверенно ответила она, добавив с лёгким вызовом: — У нас в семье все приняли новый режим, и я, и мой отец готовы с вами сотрудничать. — Это хорошо, — я постарался ей улыбнуться. — Если ты докажешь, что достойна доверия, тогда, возможно, мой друг возьмёт тебя с собой в Германию. Это была бессовестная ложь с моей стороны, ведь я прекрасно знал, что Шнайдер в этом отношении тот ещё сноб, но главное, что нужный эффект достигнут. Глаза у девчонки загорелись, и она кокетливо улыбнулась. — Да я бы с радостью вам помогла, но правда не знаю, где они могут прятаться. — А ты подумай, кто из них может знать. Девушка задумалась, затем быстро кивнула на высокую худую женщину, которая, подхватив коромысло, медленно пошла по улице. — У Любки пару месяцев назад пропал сын. Всё говорит, в город подался учиться, да только сдаётся мне, он прячется с теми, кого вы ищете. Она что-то зачастила в лес. Говорит, ходит по грибы, а я когда в последний раз её видела, при ней даже корзины не было. — Ну, что ты узнал? — спросил Вильгельм. Я вкратце пересказал наш разговор. — Приведите сюда эту женщину, — распорядился Файгль. — Припугнете её расстрелом, и если она хочет жить, ей придётся сказать, где прячутся эти мерзавцы. Вот в этом я сомневаюсь. Мы уже не раз видели, какую стойкость при допросах проявляют русские, даже женщины. К тому же не хотелось проверять, способен ли Файгль на изощрённые пытки, какие устраивал Штейнбреннер. Тут нужен другой подход. Что-то противное шевельнулось внутри при мысли, как этого добиться, но я должен выяснить, где прячутся партизаны. Я не смогу спокойно есть, спать, дышать, пока они не будут ликвидированы. — Позвольте я сам с ней поговорю, — Файгль, подумав, кивнул. Я медленно подошёл к низкому забору, заметив, что хозяйка возится на грядках перед домом. Женщина выпрямилась, настороженно глядя на меня, затем взяла за руку копошившуюся рядом девочку и наигранно спокойно сказала: — Беги, Катюша, поиграй в доме. — Но ты же говорила, что нам нужно собрать морковку. — Позже соберём, иди. Она догадалась, зачем я пришёл, что ж, это всё упрощает. — Говори, где они, — глядя на её упрямо сжатые губы, я повторил: — Где прячутся ваши партизаны? — Не знаю я никаких партизан, — сердито ответила она. — У меня вон своих забот полно, три рта кормить чем-то надо. — А где твой старший сын? — В городе он, — возможно, полгода назад я бы ей поверил и отступился, но не сейчас. — Подался в подмастерья обувь чинить, всяко лучше чем тут голодать. — Ты лжёшь, и другой на моём месте бы уже пустил пулю тебе в лоб. Последний раз спрашиваю, где они прячутся? — Можешь убить меня, — в глазах женщины засветилась плохо замаскированная ненависть. — Но я ничего не скажу! — Думаешь, твоя смерть их спасёт? Я заметил, что за её юбку цепляется ещё один ребёнок. Закутанный в теплый платок так, что непонятно мальчик или девочка, и совсем маленький — не больше года. Перехватив мой взгляд, женщина побледнела. Рука сама собой скользнула к ольстре. Вытащить «вальтер», направить дуло к маленькой головке — и она скажет мне всё, что нужно. Я действительно смогу это сделать? Ребёнок ни в чём не виноват, и использовать его в своих манипуляциях омерзительно, но разве мой ребёнок был в чём-то виноват? Рени пришла бы в ужас от того, что я собираюсь сделать. Меня всегда восхищало, что несмотря на то, сколько ей пришлось пережить, в ней сохранилась доброта, и она снова приходила на помощь кому-то из русских. Я застегнул ольстру, так и не достав пистолет, и жёстко посмотрел в глаза женщине. — Мы не хотим вас убивать. Мы воюем с мужчинами, но если ты будешь продолжать упираться, нам придётся расстрелять всех. Даже их, — я кивнул на ребёнка, надеясь, что был достаточно убедительным. — Что же вы за чудовища, — дрожащим от слёз голосом пробормотала женщина, прижав к груди малыша. — Пообещайте не трогать детей… и я… я скажу. — Не только скажешь, но и покажешь, — я уже не раз убеждался, что русским верить на слово нельзя.***
— Только русским могло прийти в голову построить лесопилку в такой глуши, — проворчал Бартель. Наша проводница указала нужное направление и сердито спросила: — Я могу вернуться к детям? — Отпусти её, — кивнул Вильгельм. У нас теперь была другая задача — незаметно подобраться к заброшенному на первый взгляд зданию. Понятия не имею, сколько внутри человек и заметили ли они нас. Вильгельм подозвал Кребса, обозначая нужные позиции. Файгль выдал в подкрепление своих солдат, так что русских мы не упустим. — Пять человек идут внутрь, остальные прикрывают. Я без колебаний шагнул к Шнайдеру, который обычно первый вызывался на подобные задания. Кох молча двинулся следом. Внутри здания было темно. Окон почему-то не было. Зловеще щёлкала черепица и скрипели старые доски под ногами. Мы прошли цех, в котором была пилорама, и оказались в огромном сарае. Неожиданно тишину разорвали сухие щелчки выстрелов — слева от меня вскрикнул Фриц. Я едва не выронил винтовку, когда пуля срикошетила о приклад и чудом меня не задела. В этой темноте было непонятно куда стрелять. Русские, видимо, делали это наугад, но если мы ответим тем же, есть риск зацепить своих же. С улицы раздался глухой взрыв. — У них есть гранаты, — сдавленно прошептал Кох. Я спрятался за огромной трубой и прислушался. Мне показалось, что в углу мелькнула чья-то тень. Я напряжённо всмотрелся. Из открытой двери проникало немного света, да и глаза постепенно привыкали к полумраку. Одетый в гражданское мужчина медленно полз к сложенным мешкам. Я поднял винтовку и прицелился. Русский в последний момент, возможно, что-то заподозрил, и я услышал щелчок. Не раздумывая, выстрелил и едва успел увернуться от ответного выстрела. — Винтер, живой? — тихо окликнул Каспер. — Да. Где же прячутся остальные? Здесь не так уж много мест, позволяющих отсиживаться десятку человек. Мы по прежнему не видели своих противников и стреляли, ориентируясь по звуку. — Держитесь ближе к выходу и не дайте им уйти, — крикнул Кребс. Снаружи пулемёт разносил ангар на куски, пули постепенно пробили часть крыши и стало намного светлее. Теперь понятно откуда нас обстреляли — за стропилами, почти под крышей прятались не менее пяти партизан. — Ложись! — заорал я, заметив, как русский замахнулся. Меня оглушило взрывом. Повезло ещё, что гранату бросили не в сарае, а рассчитывая вывести из строя пулемёт. — Они уходят! — крикнул Шнайдер, продолжая палить вслед. Русские воспользовались суматохой и решили, видимо, уйти по крышам. Ну, пусть попробуют. Нас всё равно ведь больше. — Похоже, здесь уже всё, — Кребс окинул взглядом разгромленный ангар, где повсюду лежали трупы. — Проверьте, есть ли раненые. Я заметил, что Шнайдер и Кох подхватили безжизненное тело Фрица. — Не приживаются у нас новобранцы, — хмуро пробормотал Шнайдер. — А жаль, неплохой был пацан. Вынести убитых мы успеем, а вот упустить кого-то из партизан ни за что нельзя. Я вышел на улицу и заметил неприметный сарай чуть в стороне. Не дожидаясь приказа, я бросился туда. В другое время было бы страшно соваться в эту зловещую темноту, но сейчас я помнил лишь то, что они не должны уйти. Ни один из них. — Петенька, сынок, уходи! — надрывно закричала женщина, замахиваясь на меня топором. — Отойди, — я не собираюсь с ней драться, но если она не бросит эту штуку, мне придётся нажать на курок. — Беги! — не оборачиваясь, крикнула она сыну и решительно двинулась на меня. Никогда ещё я не стрелял в кого-то так близко, практически в лоб, а тем более в женщин. Я мог её ранить, чтобы просто обезвредить, но в последний момент переместил прицел на грудь. — Будьте вы прокляты, твари, — прохрипела она, тяжело оседая на пол. Уже не первый раз я сталкиваюсь с таким самопожертвованием ради близких, но сейчас меня это не тронуло. Этот заряд был последним, и я отбросил уже бесполезный пистолет. Судя по всему, мальчишка безоружен, иначе бы давно уже пальнул в меня. Я шагнул ближе и почувствовал, как накрыло новой волной ярости. Этот ублюдок пытается примотать к ящикам в углу взрывчатку. Возможно, именно он повредил машину Вильгельма. К счастью, он не успел соединить нужные проводки. — Сволочь! — я бросился к нему, сбивая с ног, нанося удары куда придётся. — Такие как ты только и можете действовать исподтишка! — кажется, я сломал ему нос, но это не остановило меня. — Что же ты не пошёл в армию, чтобы открыто сражаться как мы?! Парень был довольно щуплый и даже не сопротивлялся моим ударам. Я придавил его, продолжая наносить удары, не обращая внимание на сбитые костяшки. Он сплюнул кровь и вдруг хрипло рассмеялся. — Это говорит мне тот, кто вероломно напал на мою страну. Открыто мы сразимся, когда Красная Армия придёт в Берлин и наши солдаты разрушат ваши дома… Я с силой ударил его в челюсть, но тот продолжал смеяться глухим, булькающим смехом. — Как вам это понравится, а, фриц? — Заткнись, — прошипел я, стиснув пальцы на его горле. Этот мерзавец ещё смеет издеваться! Ну, так я заставлю его замолчать… — Фридхельм, довольно, — попытался оттащить меня Кох. — Хватит, слышишь? Он уже и так в отключке. — А ты посмотри, какой он напоследок приготовил подарочек, — я с силой пнул неподвижное тело. Это точно из-за него Рени и Вильгельм едва не погибли! — Хватит, — меня привёл в себя резкий голос брата. — Раз он виновен, значит, подлежит расстрелу, но самосуд устраивать я не позволю. Я молча прошёл на улицу, спиной чувствуя пронзительный взгляд брата. Во дворе наши согнали уцелевших партизан, Кребс огласил положенный приговор и через несколько минут с ними было покончено. Я заметил под брезентом тела убитых — помимо Фрица погибли ещё двое солдат Файгля. Ещё трое были ранены. Крейцер досадливо морщился, неловко придерживая пострадавшую руку. — Держи, — я достал свою аптечку и протянул ему бинт. Подходя к машине, я услышал: — Что это на него нашло? Он едва не забил его насмерть. — Да какая к чёрту разница? Мы же всё равно расстреляли этого подрывника. А что Винтер его отметелил, так и правильно.***
Файгль распорядился всем выдать шнапс из запасов, и я, прихватив бутылку, вернулся домой. Хочу надраться в хлам. Обычно мне хватает несколько рюмок, чтобы захмелеть, но сейчас я не чувствовал привычного расслабления, даже выпив полбутылки. На душе была пугающая пустота. Я не чувствовал облегчения от того, что мы сделали. Это не вернёт моей утраты. Не чувствовал больше боли. Внутри была выжженная пустыня. Не чувствовал сожаления от того, что переступил через свои убеждения. Не знаю, останется ли во мне эта жестокость… я больше не знаю ничего… Ночью мне приснился кошмар. Я снова стрелял в эту русскую, мои руки были скользкими от крови. Её было так много, что она стекала на сапоги. Рени смотрела на меня застывшим взглядом, а потом медленно повернулась, чтобы уйти… — Нет, постой, — я безуспешно пытался догнать её. — Не уходи… Она молча кивнула на мои руки, перепачканные кровью, и медленно покачала головой. Я никогда не мог долго обижаться на Вильгельма. Мы оба наговорили друг другу гадостей, и у меня до сих пор звучали в ушах хлесткие, но к сожалению, правдивые слова. Я не ждал от него извинений, но разъедающая пустота внутри мучила, не давая покоя. Хотелось как раньше поговорить с ним, да даже просто помолчать вместе, чувствуя поддержку близкого человека. Вчера он был занят — нужно было похоронить убитых, написать их родственникам, отправить в городской штаб донесения. Сегодня я заступаю в караул. Может, удастся перехватить его, когда он закончит дела. Проходя мимо дома, в котором они с Файглем квартировали, я заметил на крыльце знакомую фигуру. Я был ослеплён своим горем, а ведь ему тоже нелегко пришлось в последние дни. — Прости, что наговорил тебе тогда. Вильгельм медленно поднял голову. В его глазах мелькнула какая-то обречённая усталость. — Незачем извиняться, если ты действительно так считаешь, — вздохнул он. Я присел рядом и протянул пачку сигарет. — Это не так, просто мы все чувствуем по-разному. Он щёлкнул зажигалкой и пристально посмотрел мне в глаза. Мы ещё не говорили о вчерашнем, но я примерно догадывался, о чём он думает. — Файгль доволен тем, как мы провели вчера операцию по зачистке, — медленно сказал он. — А ты, видимо, нет? Не будь я настолько морально опустошён, тоже бы, наверное, чувствовал отвращение к себе. В глазах брата не было осуждения, но эта жалость была в сто крат хуже. Он смотрел на меня, словно я подцепил неизлечимую болезнь. — Как ты думаешь, почему опытные командиры советуют солдатам сохранять хладнокровие в любой ситуации? Мы здесь, чтобы исполнить свой долг, и если каждый начнёт воплощать на поле боя личную месть, в кого мы превратимся? В таких же нелюдей, как солдаты Штейнбреннера? Ты готов к таким переменам? — Думаешь, я испытывал удовольствие, когда угрожал расстрелять детей этой крестьянки или когда избил русского? У нас была цель — ликвидировать их центр, и мы это сделали. А иначе… иначе я бы не смог смотреть в глаза Рени. Вильгельм смотрел на меня как в детстве, когда я рассказывал ему про свои фантазии, явно не понимая. — Мне жаль вас обоих, но месть — последнее, о чём ты должен сейчас думать. Как бы жестоко это ни звучало, ты должен уяснить, что бывают такие ситуации, которых уже не исправить. И что некоторые решения нужно принимать не сердцем, а головой. Я понимал, что он хочет донести, и также понимал, что он по-прежнему хочет меня защитить, но привычные парадигмы добра и зла не работают, когда действуют законы военного времени. Я не собираюсь становиться чудовищем и убивать всех, кто встанет у меня на пути, но никому не позволю безнаказанно навредить моим близким. И вообще, мне сейчас нужно думать не об этом, а о том, как поддержать Рени. Чарли говорила, что её отпустят через несколько дней. Не представляю, каково ей сейчас одной переживать горе.***
— Милая, — я осторожно обнял её, отметив, как она снова похудела. — Как ты? — Нормально, — кивнула она. Нормально? Я недоверчиво заглянул ей в глаза. Она действительно была спокойна. — Что? — Я просто подумал, что ты переживаешь потерю малыша. — Ничего не поделаешь, на войне и не такое случается, — её взгляд стал жёстким. — Но ведь… Я опешил. Разве можно так спокойно говорить об этом? — Нужно думать о хорошем. Доктор сказал, со мной всё в порядке, у нас ещё будут дети. Ну ладно, может, она всё ещё в шоке и не осознала полностью, что случилось. Следующие дни я внимательно присматривался и всё больше убеждался, что с ней далеко не всё в порядке. Она не пролила ни слезинки, держалась так, словно ничего не произошло, и пресекала любые мои попытки поговорить на эту тему. — Рени, меня тревожит твоё состояние. — Интересно, с чего бы? Я что неадекватно себя веду, бьюсь в истерике? — Это и пугает. Переживать горе — нормально, а ты ведёшь себя так, словно ничего случилось. — Каждый переживает горе по-своему, — раздражённо ответила она. — Я хочу поскорее всё забыть, а если ты будешь каждый день напоминать мне о выкидыше, это мало поможет. Может, ей действительно требуется всё забыть, но я так не могу. Чёрт, мне даже поговорить о том, что на душе, не с кем. К брату я с этим не пойду. После того разговора мы толком не общались. К тому же я знал, что он в случившемся винит меня. Следующее, что меня насторожило, Рени почти перестала появляться дома, возвращаясь чуть ли не ночью. Не выдержав, я всё-таки пришёл к Вильгельму: — Ты не мог бы немного разгрузить Эрин? Всё-таки она недавно вышла из больницы, не стоит ей сутками напролёт сидеть в штабе. — Думаешь, это я завалил её работой? — нахмурился он. — Я наоборот предложил ей неделю отсидеться дома, а она пошла к Файглю и попросила найти ей как можно больше дел. Она даже взялась вести его личную документацию. Значит так… Слишком уж этот всплеск трудоголизма похож на попытку сбежать от тяжёлых мыслей. — Фридхельм… у вас точно всё порядке? — В полном, — невесело усмехнулся я. — А по-моему, с Эрин что-то неладно, — брат кивнул в сторону столовой. — Неужели так сложно смотреть, куда идёшь? — Беккер весь съёжился под грозным взглядом Эрин. — Прости… — Что мне с твоего прости? Как-то слишком резко она реагирует на то, что он её случайно толкнул. И такое происходит уже не первый раз. — Она в последнее время немного нервная, но это пойдёт, — Вильгельм ответил мне скептическим взглядом. То, что дело намного хуже, чем я представлял, выяснилось через пару дней. Мне никто ничего не говорил, но я слышал, что Эрин успела ещё не раз устроить разнос. Парни понимающе молчали, зная, как ей досталось. Все, кроме Шнайдера. — Послушай, это уже переходит все границы! — он ворвался в гараж и едва не опрокинул канистру с машинным маслом. — Уйми свою ненаглядную, иначе это придётся сделать кому-то другому. — Только попробуй тронуть её! Эти двое никогда не ладили и, конечно, глупо было ожидать, что Шнайдер будет терпеливо пережидать, пока Эрин войдёт в норму. Надо всё же поговорить с ней. Постоянно устраивать скандалы не дело. — Рени, я понимаю, что тебе сейчас тяжело, но нужно взять себя в руки, — осторожно начал я разговор вечером, пользуясь тем, что застал её дома. — Что ты имеешь в виду? — она набросила шинель и полезла в карман. — Чёрт… опять сигареты закончились… После выписки она снова вернулась к этой привычке, к тому же я знал, что последние дни она толком не спит. Всё это явно говорит о нервном срыве, который сам по себе не пройдёт, хотя она утверждает обратное. — Хватит скандалить по пустякам, — я обнял её, разворачивая к себе и почувствовав, как она тут же напряглась. — Я не скандалю по пустякам. Если некоторые носятся, сшибая всех вокруг, или лезут с мутными разговорами, я не обязана это терпеть. — Ты говоришь, что всё в порядке, но ведь это не так, — я прижал её ближе, не обращая внимания на попытки вывернуться. — Прошу, поговори со мной, я ведь хочу помочь… — Да с чего вы все решили, что мне нужна помощь? — она отстранилась, собираясь сказать что-то ещё, и вдруг сама обняла меня, уткнувшись в плечо. — Просто дай мне ещё немного времени, и я приду в норму. Ладно? Вот то, что меня периодически напрягало, — её скрытность. С другой стороны, каждый имеет право на личный уголок в душе, и если ей сейчас не хочется никого туда впускать, я должен уважать её право. Мне тоже теперь есть что скрывать. Я никогда не смогу рассказать ей, что застрелил женщину. — Как ты собираешься поступить с Беккером? — каждый раз, кода его вижу, не могу не думать, что из-за его безалаберности Эрин потеряла ребёнка. — Ему что сойдёт с рук то, что он оставил свой пост? — Если я начну отправлять солдат в штрафбат за малейшую провинность, скоро некому будет воевать, — вздохнул Вильгельм и бросил на меня внимательный взгляд. — Вспомни себя год тому назад. Брат как всегда пытается быть справедливым, а я в свою очередь прекрасно помню, что делают в таких случаях, чтобы поставить мозги на место. — Чёрт с тобой, сам разберусь, — пробормотал я и повернулся, чтобы уйти. — Фридхельм! — резко окликнул он. Я захлопнул дверь, не став его слушать. Где-то внутри шевельнулась застарелая обида. Сейчас он значит пытается быть лояльным рассудительным командиром, а тогда позволил Шнайдеру избить меня? — Скорее! Пойдём со мной! — Да что случилась? — Вальтер настойчиво тянул меня в сторону заброшенных построек. — Я не понял, из-за чего они сцепились, увидел только, как Шнайдер потащил Эрин туда, — сбивчиво стал объяснять парень. Нет, это уже слишком! Они, конечно, всегда собачились, но я не думал, что он посмеет что-то ей сделать. Ладно, Эрин сейчас немного не в себе, а этот кретин чем думает? Я не знаю, что с ним сделаю за такие выходки, и парни меня поддержат! Я толкнул дверь сарая, которая на удивление легко поддалась, и услышал какой-то задушенный всхлип Рени.