«…Мама, мы все должны сохранять мужество и веру в свою страну в эти непростые времена. Я понимаю, что ты не будешь спокойна, пока мы не вернёмся домой, но могу тебя уверить — с нами всё в порядке. Фюрер хорошо заботится о своих солдатах. Предстоят серьёзные бои, так что, скорее всего, и на это Рождество мы не приедем, но обещаю, как только будет возможность, постараюсь отправить в отпуск Фридхельма».
Поморщившись, я отложил карандаш. Это была уже третья версия письма, которое я неделю не могу отправить матери. Как ни крути, получается сплошная ложь. Обычно это Фридхельм щепетилен в таких вопросах, но сейчас я его хорошо понимаю. Разве возможно написать матери всё как есть, что мы постепенно теряем надежду на победу? Что с Фридхельмом происходит что-то страшное, и я не справляюсь со своим обещанием беречь его? А она словно чувствует неладное. В последнем письме буквально засыпала меня вопросами о нём. Судя по всему, Фридхельм ей не пишет. Мать даже не знала, что Эрин была беременна. Ну ещё бы… Своенравная девчонка поступила как всегда по-своему. Никому не сказала о своём положении и в результате чуть не погибла. Причём выговор за этот недосмотр получил от Файгля я. Мол, как так не досмотрел, не отправил в Берлин? Как можно за кем-то «присмотреть», если этот кто-то молчит как русский партизан про свои дела? И как можно вправить мозги тому, кто тебя не слышит? Уж Фридхельм-то должен был понимать, как опасно ей оставаться на фронте. Я попытался объяснить ему, что нельзя всё время идти на поводу у взбалмошной девчонки и что? «Не смей так говорить о моей жене!» При всей внешней мягкости характера, он всегда поступал по-своему. В любом случае, я никогда не отвернусь от родного брата. Вся злость на них мигом улетучилась, когда я увидел эту полоумную на больничной койке. Сама, наверное, сто раз пожалела, что не уехала. Страшнее другое… Я не могу не видеть, как Фридхельм меняется. Год назад я пытался втолковать ему, что нельзя позволять себе роскошь быть пацифистом, когда страна нуждается в каждом солдате, пытался донести до него, что убийства в военное время — вынужденная необходимость. Теперь же мы словно поменялись местами. Я лишь стараюсь исполнять свой долг. Даже тогда когда приходится расстреливать пленных, сохраняю трезвую голову, четко разделяя, что это не месть за наших убитых, а казнь по законам военного времени. Я хотел, чтобы и Фридхельм поступал также, но его бросает из крайности в крайность. Никогда не забуду почти животную ярость в его глазах, когда мы схватили тех партизан на лесопилке. Возможно, а даже скорее всего, это не они заложили взрывчатку в мою машину, но Фридхельм словно сорвался с катушек. Парни рассказывали, что он едва не забил насмерть шестнадцатилетнего мальчишку. Будь он вспыльчивым, привычным к дракам как Шнайдер это одно дело, но ведь он даже в старших классах не мог дать сдачи мальчишкам, которые цеплялись к нему. Что с ним происходит? Боюсь, такие изменения не пройдут бесследно, даже когда закончится война. Я достал уже порядком потёртую фотографию, не удержавшись от улыбки. Впрочем, улыбка была невесёлая. Если посмотреть на нас сейчас, пожалуй, только Грета всё ещё выглядит собой. От беззаботной улыбки Фридхельма давно не осталось и следа. Да и я сам уже не ощущаю себя уверенным офицером, у которого впереди блестящее будущее. Чарли повзрослела за этот год, и уже не похожа на девушку, которую заботливо оберегали от жизненных невзгод. Я убрал фотокарточку обратно в карман. На душе вместо светлой ностальгии по прежним временам стало ещё тоскливее. Виктор уехал, и вряд ли мы когда-нибудь увидимся. Грета никогда не поймёт нас троих, ведь она не видела ужасов войны. Чарли… Не будь войны, мы бы уже скорее всего поженились, и я бы не чувствовал, как меня раздирают противоречивые чувства. Ничего не могу с собой поделать. Вроде бы умом понимаю, что принял верное решение, но когда вижу, как с ней заигрывает какой-нибудь бравый офицер, чувствую, как охватывает мелочная ревность. Что бы там ни говорил Фридхельм, мол Чарли любит меня, она сейчас свободна. После отпуска, когда я устроил безобразную сцену, мы виделись лишь один раз, тогда в больнице. — Всё будет хорошо, — я почувствовал, как потихоньку утихает гнев, когда она обняла меня. — Главное, что вы остались живы. Лёгкий, почти уже забытый запах, её духов и ласковая ладонь на моей руке дарили забытое ощущение счастья. Если бы можно было разрешить себе поддаться чувствам, но я вспомнил, к чему это обычно приводит. — Ты не представляешь, как я зол на Фридхельма. Ладно Эрин безмозглая девчонка, но он должен понимать, что если не можешь отвечать даже за себя, как можно брать ответственность за чью-то судьбу? Война не место для любовных драм. Светлая улыбка Чарли померкла, и она пробормотала: — А где тогда место? Любовь — это не то, что можно запланировать или отложить. Есть чувства, и ты просто любишь… Может быть права она, не я. — Герр обер-лейтенант! Разрешите доложить, — в штаб ворвался Бартель в сопровождении незнакомого солдата с забинтованной головой. — Два часа назад русские атаковали наш госпиталь. Час от часа не легче. И как назло Файгль уехал в город. Я кивнул Бартелю: — Пришли ко мне Кребса, и срочно найди фельфебеля Бертока. Придётся мобилизовать всех, кто есть. Я старался не думать о том, что там в госпитале сейчас в основном беспомощные раненые и медсёстры. Что там Чарли…* * *
— Интересно, почему именно госпиталь? — задумчиво протянул Кребс. Я сразу догадался в чем дело. На холме выгодная позиция. Оттуда уже проще планировать атаки и на нашу часть и на остальные, которые есть поблизости. — Доложите обстановку, — я оправил двоих в разведку и, к счастью, они быстро вернулись. — Численность русских как минимум втрое превосходит нашу. У них мощная артиллерия и танки. — Сколько? — Мы заметили пока два. Даже два — это для нас плохо. Противотанковых орудий нет, значит, придётся отбиваться гранатами и пулемётами. С покрытого деревьями холма поднимались облака дыма. Видимо, те, кто был более-менее на ногах, пытались держать оборону госпиталя, но долго ли они смогут продержаться без патронов? — Кребс, расставьте всех на позиции, — я прикинул, что танки придётся взять на себя. — Главное, не давайте взять нас в окружение. Сколько обычно длится бой? Порой кажется, что целую вечность, а на самом деле проходит не более пары часов. Ощущение времени словно растворяется в горячем мареве. Взрывы снарядов, окровавленные тела, удушливый запах дыма и пороха… Генералы, может, и сохраняют хладнокровие, продумывая стратегии боя, но солдат ведёт лишь жажда жизни. В висках стучит: «Убить, уничтожить, отвоевать этот жалкий клочок земли». Автоматные очереди раздаются со всех сторон, солдаты вперемешку: наши, русские… Двигаются перебежками, кто-то из них падает, навсегда оставаясь лежать неподвижно. Я заметил, что один из пулемётов замолчал, и не задумываясь бросился туда. Пулемётчик лежит с пробитой грудью, второй подбегает ко мне с новыми лентами патронов. — Справишься? — бросаю гранату, заметив боковым зрением чересчур близко подобравшихся русских. — Мы с нашими пулемётами тут бессильны, — парень уставился на надвигающиеся на нас танки. — Мы должны остановить их. Торопливо заряжаю ленту, открывая огонь. Они замедлили ход, над нами просвистел снаряд. Один из танков начал разворачиваться, последовало ещё несколько взрывов. Затем послышался чей-то победный крик, и я увидел, как в него попали из миномёта. Он медленно отступал и врезался в другой танк, который зашатался от удара. — Прикрой меня. Нужно не дать им опомниться, подбить и второй. Нащупываю гранаты — все, что остались, — и одновременно раздаётся залп миномёта. — Видали! — прокричал кто-то из парней. — Мы обратили иванов в бегство. Окутанные густым облаком дыма, танки медленно отступали. Орудия перенесли огонь на дальние позиции русских, повсюду раздавались предсмертные вопли и стоны. Кто-то, обезумев от радости, во всю глотку заорал «Зиг хайль!» Похоже, нам удалось отстоять госпиталь. — Заносите их сюда, — я открыл тяжёлые двери, пропуская санитаров с носилками. Мельком заметил испуганные глаза Вальтера. Похоже, ему раздробило ключицу. Крови много, но жить будет. Мальчишка чем-то напоминал мне Фридхельма и, конечно, ему сейчас страшно. Как-никак, первое ранение. — Если я умру, обязательно отправьте матери вот это, — он попытался всунуть мне в руку какой-то медальон. — Успокойся, — я потрепал его по макушке. — Ты не умрёшь. Поверь, я видел достаточно раненых, ты поправишься. Я решил задержаться, чтобы убедиться, что Вальтеру окажут помощь, и огляделся, высматривая своих. Даже не знаю, сколько моих парней ещё живы. В коридоре было столпотворение. Медсёстры помогали дойти до палат тем раненым, кто был эвакуирован в подвал, санитары складывали носилки с новыми прямо на пол. Обшарпанная дверь распахнулась, и доктор в заляпанном кровью халате устало оглядел свой фронт работы, затем остановил проходившую мимо медсестру: — Начинайте перевязки, я осмотрю сначала самых тяжёлых. Повинуясь какому-то порыву, я заглянул в комнату, из которой он только что вышел. Серые кафельные стены, даже полы были в кровяных брызгах, а на операционном столе слабо постанывал какой-то солдат. — Я сейчас подойду, — Чарли торопливо выбросила окурок в форточку и обернулась. — Вильгельм… — её глаза блестели от слёз, губы дрожали. — Что же это? Они едва не разгромили военный госпиталь… Сейчас она была похожа на маленькую девочку, которая потерялась. Вот только маленькие девочки не носят медицинский халат, в который намертво впиталась чья-то кровь. Сердце обожгло тошной виной. Она приехала на фронт ради меня, ведь послужить фюреру и принести пользу стране можно было и в Берлине, там тоже есть больницы. Я шагнул ближе, чтобы обнять её. — Тш-ш-ш, всё хорошо… — Столько новых раненых, а у нас почти кончился морфий, — она всхлипнула. — Когда же всё это закончится? — Закончится. Я аккуратно отвёл с её щеки прядь волос. Ей нужно услышать, что всё будет хорошо, что когда-нибудь мы снова станем жить по-прежнему. — Обязательно закончится. Я склонился ближе, почти коснувшись её губ, в последний момент смещая поцелуй к щеке. На минуту забылось всё… Что мы стоим в пропитанной чужими страданиями комнате, что где-то рядом догорают вражеские танки и нужно быть готовыми к новому бою. — Мы вернёмся, — я нежно коснулся губами её виска. — И соберёмся на Рождество, пусть и не этой зимой… Я должен сказать ей: «Уезжай сейчас», — но не имею права даже на это. — Шарлот, доктор Йен тебя ждёт! — Иду, — она снова стиснула меня в объятии. — Береги себя. Мне тоже пора возвращаться. Я прошёл на задний двор, но оказывается, большинство машин уехали. — Ты проверил, сколько у нас раненых? — спросил я Кребса. — Не успел. У них не хватает санитаров. Пришлось помогать. — Ладно, поехали, — я попытался вспомнить, где последний раз видел Фридхельма.* * *
— Что значит попал в плен?! — У нас кончились патроны… Мы едва не погибли от взрыва гранаты, — неловко пробормотал Ленц. Так, нужно успокоиться. Фридхельм жив, это уже хорошо. — Нужно отправиться за ним, — неожиданно вмешалась Эрин. — Я могу проникнуть в лагерь русских под видом медсестры и попробую его вытащить. Вот только её самодеятельности мне сейчас не хватало. При последней с стычке с русскими она опять отличилась — стояла и хлопала глазами, чуть ли не подставляясь под выстрелы. — Сначала стрелять нормально научись, — отмахнулся я, но эта упрямая ослица уже побежала к Файглю озвучивать свой бред. Гауптман, разумеется, велел ей успокоиться и отправил домой. — Пойми, прямо сейчас мы ничего не можем сделать, — я попытался убедить её. — Как только получим приказ отправиться в наступление, разумеется, сделаем всё, чтобы освободить наших парней. — Да их там расстреляют, пока вы получите этот грёбаный приказ! — сердито ответила она. — Или отправят в какую-нибудь Сибирь! Не понимаю, как ты можешь мямлить «не могу», когда решается жизнь твоего брата? — Приди в себя! — рявкнул я. Не собираюсь сейчас выслушивать её колкости. Если она чихать хотела на Устав, я такого себе позволить не могу. — Я не могу оставить свой взвод накануне боевой операции, ясно?! Впрочем, если и нет, мне плевать. Голова идёт кругом и без её истерик. Я с досадой щёлкнул зажигалкой, которая часто барахлила на морозе. Бесило то, что я прекрасно понимал, что она в чём-то права. Фридхельм может не дожить, если нам не дадут танковую поддержку в ближайшее время. План она предложила неплохой, надо признать, но тогда нужно, чтобы кто-то отправился с ней, обеспечивая прикрытие, а я не могу ни отправиться сам, ни отправить никого из парней. Долг к родине стоит на первом месте для всех, и я не буду исключением. Я развернулся, чтобы пройти на склад. Нужно проверить, сколько у нас патронов и гранат, распорядиться выдать пайки. Когда получим приказ выдвигаться, будет не до того. Возвращаясь к бараку, я заметил женскую фигуру. Наверное, какая-то местная баба идёт с утра пораньше к соседке. Хотя мы же установили комендантский час. Тут что-то не то… Почему она свернула в сторону леса? — А ну стой! — громко окликнул я. Женщина ускорила шаг, подтверждая мои подозрения. Возможно, она держит связь с партизанами. — Стой, кому говорю! — даже если она не знает немецкий, уже должна была остановиться. И что делать? Стрелять? Но если она действительно из партизан, тогда её нужно допросить. Путаясь в тяжёлых полах шинели, я бросился за ней. Чёрт, ну и шустрая же дрянь. — Попалась, — я сбил её с ног и, споткнувшись, упал придавил её. Ну, сейчас будем разбираться, кто ты такая. — Пусти. Я услышал знакомый голос и недоверчиво всмотрелся, разворачивая беглянку. Да какого ж чёрта?! — Ты совсем рехнулась? — я со злостью дёрнул Эрин за руку. — А ну быстро вставай! Ты смотри, всё уже продумала, даже переоделась в местную, но ничего. Не понимает по-хорошему — посидит под замком. Я давно ей это обещал. — Пусти! Зараза, брыкается так, словно я тащу её на расстрел. По пути в казарму я выслушал много чего интересного. И что я ведомый баран, и бесхребетный отмороженный тормоз, и бессердечная скотина, который способен любить только себя. — Всё сказала? Я втолкнул её в комнату и захлопнул дверь. Засов на двери присутствовал, осталось найти замок. Парни столпились в дверях столовой, пытаясь понять, что происходит. — Принеси замок, — кивнул я Крейцеру. — Кто сегодня в карауле? — Вечером заступаем со Шнайдером, — отозвался Кох. — Отвечаете, чтобы она не сбежала. — Вильгельм, неужели ты вот так бросишь его? — лучше бы продолжала ругаться ей-богу. Слышать отчаяние в её голосе было в сто крат хуже. Если бы я мог, отправился бы за ним сам. Меня останавливает даже не угроза трибунала, а то, что на кону стоят жизни моих солдат. Я обязан провести их в бой, но разве Фридхельм менее важен, чем пресловутый долг? Я дал обещание матери, я всегда защищал его как мог, а теперь он сидит в какой-нибудь землянке без малейшей надежды на спасение. Мы давно не дети, и он прекрасно понимает, что старший брат уже не придёт на помощь, и от этого почему-то невыносимо горько. — Что с вами, Вильгельм? — внимательно посмотрел на меня Файгль и, видимо, вспомнив, он вздохнул. — Понимаю… Наберитесь терпения. Мы все ждём приказа генерала. Я сдержанно кивнул, понимая, что не стоит даже заикаться, чтобы попросить его отправиться на вылазку. — Надеюсь вы не будете повторять глупости Эрин, — неудачно пошутил он. — Соваться к русским в одиночку — это верх глупости. К тому же для вас это будет однозначно вынесенный приговор. Да всё я знаю. И всё-таки не могу не спросить. — Скажите, Мартин, а как бы вы поступили на моём месте? Он помолчал, затем ответил, удерживая мой взгляд. — Безусловно, я бы не изменил своему единственно главному долгу. Даже если бы в плену оказался мой сын или отец.* * *
— Герр обер-лейтенант? — я с трудом разлепил тяжёлые веки, с недоумением встретив встревоженный взгляд Коха. — А мы уж не знали, где вас искать. — Дай воды, — пробормотал я, пытаясь вспомнить, как оказался в комнате Фридхельма. Голова была тяжёлой и гудела так, словно я вчера выпил не меньше бутылки шнапса, но я же ничего не пил, кроме чая. В памяти кусками всплывали отдельные картины. Заплаканная Эрин… объятие, на какой-то момент переставшее быть дружеским… её возмущённая тирада по этому поводу… Неужели я после этого как ни в чём ни бывало заснул на её кровати? — Где она? — смутное подозрение закралось в сумбурные мысли. — Кто? — удивлённо переспросил Кох, убирая со стола стаканы. — Эрин конечно же, — я чувствовал нарастающее раздражение, хотя Кох ни в чём не виноват. — Не знаю, — растерянно заморгал он. — Я думал… вы выпустили её… Ну и какого чёрта он краснеет и отводит глаза словно застенчивая школьница? — Идиот! С чего я должен был выпускать её? До меня наконец дошло, что внезапная сонливость — её рук дело. Смутно припомнился тихий шёпот: «Прости» — и пальцы, ласково касающиеся щеки… — Так мне найти её? — переспросил Кох. Я только махнул рукой. Вряд ли она провернула эту аферу для того, чтобы спокойно разгуливать по деревне. Чем она меня опоила? Морфием? Все догадки и подозрения на её счёт, снова вспыли в памяти. Нет, это уже слишком! Я могу ещё понять милосердие проявленное к ребёнку или осведомлённость в ядах, но не это. Это все равно, что она врезала бы мне по затылку поленом или навела заряженный пистолет. Даже не знаю, что сделаю с этой заразой, когда она вернётся. «Если вернётся», — промелькнула тревожная мысль. Но сначала нужно убедиться в своих подозрениях. Я бесцеремонно схватил её ранец и, покопавшись, нашёл аптечку. Ну так и есть — морфия не хватает. Зато парабеллум лежит на столе. Это же надо додуматься попереться в логово большевиков безоружной. Спасательница! Да её саму скорее всего нужно спасть. Небось уже сидит где-нибудь в сугробе, не зная, куда идти дальше. Надо отправить парней проверить дорогу, но сначала — зайти в штаб, пока этот позор не стал достоянием общественности. Я задержался возле умывальника, поплескал в лицо холодной водой, чувствуя, как сонный дурман окончательно отпускает. Интересно, как Файгль отреагирует на выходки своей любимицы? Я усмехнулся, подкуривая сигарету. И ничего ведь не ценит. Сколько мне пришлось постараться, чтобы свести на нет его подозрительность, прежде чем он уверился, что девчонка вполне благонадёжна. Новая догадка обожгла меня холодом. А что, если мы все ошибаемся насчёт неё? С самого начала Эрин постоянно лгала, нагромождая одну ложь на другую. Она слишком много знает о повадках русских. Даже мне не сразу пришло в голову, что партизаны могли прицепить взрывчатку к машине. С колодцем опять-таки… Она словно наперёд знала, что сделают русские. Я привык закрывать глаза на эти странности из-за Фридхельма, да и за год она не попалась ни на каком преступлении, но если она пошла на то, чтобы подлить мне снотворное, значит, получается, может пойти против кого-то из нас ещё раз? Это такая сильная любовь? Или она изначально попала к нам как шпионка, а потом предала своих, влюбившись в моего брата? — Герр обер-лейтенант, вас требует в штаб герр Файгль. Я затушил окурок, отложив свои догадки. Файгль выглядел недовольным и не выспавшимся и, видимо, уже знал, что произошло. — Вильгельм, что происходит? — Вы же слышали, Эрин вбила себе в голову, что только она сможет спасти Фридхельма. Я запер её в комнате, чтобы не натворила глупостей, но она перехитрила всех. Подлила мне в чай морфий и сбежала. Я приказал проехать по дороге. Вряд ли она смогла далеко уйти. — Думаю, это бесполезно, — вздохнул Файгль. — Она стащила у меня карту, а мы не можем позволить себе прочёсывать весь периметр. Только что звонил генерал. Нам дают танковую поддержку, так что нужно спланировать наступление. Получается, мы её просто бросим? Я надеялся, что, к тому времени, как мы разгромим батальон русских, Фридхельм будет ещё жив, а теперь и не знаю. У моей «сестрёнки» прямо-таки талант влипать во всякие приключения. Допустим она сочинит правдоподобную легенду и сойдёт за свою, благодаря безупречному русскому, а дальше-то что? Как можно незаметно вывести пленного прямо у них под носом? — Я собираюсь отправить несколько человек на разведку. Русские тоже могли за это время получить подкрепление, — продолжал рассуждать Файгль. — Заодно и проверят окрестности, если Эрин ещё не добралась, — он помолчал и вздохнул. — А если она всё-таки добралась, будем надеяться, что мы успеем. Я мрачно усмехнулся. Возможно, у Фридхельма было больше шансов дождаться нас, сидя в какой-нибудь землянке, а теперь, если она попадётся, русские расстреляют их всех. — Бросьте, Эрин неглупая девушка. Пусть она не такой умелый стрелок, как наша Катарина, зато в находчивости ей не откажешь. Раз уж так получилось, будем надеяться на лучшее. Я не хочу надеяться. Я хочу, чтобы никто не оспаривал мои приказы, срывая военные операции. Я вышел, чтобы отдать распоряжения. Пожалуй, стоит отправить Каспера и Шнайдера. Наверное, пусть поедет и Катарина. На сегодняшний момент это лучший стрелок, что у нас есть. Сердце кольнуло тревогой. Слишком часто Эрин повторяла, что Фридхельма могут переправить в лагерь для пленных. Я слышал, что у нас в таких заведениях русским приходится, мягко говоря, несладко. Глупо рассчитывать, что у них будет по-другому. Самое ужасное, что приходится бездействовать, раз это идёт вразрез с военными планами, а Эрин не побоялась отправиться за ним в одиночку. Сейчас, когда я немного остыл, попытался размышлять трезво, обдумывая каждое подозрение. Ну да, с её семьей выходит какая-том тёмная история. Хотя, если провести аналогию с моим отцом, вполне допускаю, что он тоже бы стыдился, окажись наша с братом кровь расово подпорченой. То, что она разбирается во всяких порошках, тоже объяснимо. Фридхельм говорил, она собиралась учиться на химика. И всё равно как подумаю, что она вчера вытворила, снова хочется её придушить. Вроде и понимаю, что она сделала это ради спасения моего же брата, но… Но она не имела права вот так со мной играть. Понятное дело, что женщины зачастую пользуются уловками, чтобы соблазнить мужчину и добиться нужной цели, а она, что бы там ни говорила, использовала тот злосчастный поцелуй на кладбище, прекрасно зная, что я не позволю зайти этой игре далеко. А хотя… Как далеко бы она зашла, чтобы добиться своего? Вот оно то, что не дает покоя и мешает поставить окончательную точку в вопросе доверия. Порой её поступки идут вразрез с её возрастом. Девчонке едва стукнуло восемнадцать. Откуда такая циничная расчётливость? Беспринципность? Самое смешное — как всегда вытворяет несусветную дичь она, но чувствую себя последним мерзавцем именно я. Хотя кем я должен себя чувствовать, если получается, что для меня долг важнее родного брата? Если я чуть не полез целовать его жену? Пусть вовремя пришёл в себя, но всё же… Где-то глубоко внутри всё ещё теплилось воспоминание о горькой нежности того поцелуя. Как легко утонуть в её взгляде, когда она так смотрит… Нет, хватит с меня её выходок. Если всё обойдётся, нужно придумать, как отправить её отсюда. Файгль, конечно, же не станет поднимать шум, и трибунал за дезертирство ей не светит, значит, нужен безобидный и легальный повод перевести её в Берлин. — Первая линия советского фронта примерно в трехстах метрах, — я отложил бинокль. — Нужно подойти прямо к их позициям и сковать движение, когда начнётся наступление. — Но ведь русские наверняка нас заметят, — веско возразил Берток. — Это будет сложно, но тем не менее необходимо их устранить без шума. Главное, не стрелять до начала атаки. Берток отошёл расставить свой взвод на позиции, я критически оглядел своих ребят. — Пойдёте со мной, — кивнул Шнайдеру и Касперу. План пришлось разрабатывать быстро. Ликвидировать по-тихому часовых, затем занять окопы первой линии и начать атаку. Ползти по мёрзлой земле было тяжело. Снег забивался в нос, рот, ледяной крошкой сыпался за воротник. Мне казалось, за это время можно было уже доползти до самой Сибири. Каждый раз, когда я цеплялся за колючую проволоку с замиранием сердца ожидал, что вот-вот взорвётся мина. Несмотря на холод, по лицу заструился пот. Неожиданно показалась фигура советского солдата — он собирался спрыгнуть в окоп. Он поднял голову, настороженно прислушиваясь. Я обернулся к парням, прошипев: — Не стреляйте… Русский медленно двинулся в нашем направлении. Я достал нож и, уже не видя смысла скрываться, резко поднялся. Не дав ему закричать, прыгнул, метя в шею. Парень тяжело обмяк в моих руках. — Вперёд, — дал отмашку остальным, опуская тело в снег. Мы спрыгнули в окоп. Русских было немного — человека три — и они явно не ожидали нападения. Один из них тут же бросился к пулемёту, и Шнайдер резко метнулся, перехватывая его. Каспер сцепился с молоденьким мальчишкой, а на меня двинулся боец постарше. В его руках зловеще блеснул штык, он что-то резко сказал. Если сейчас поднимется шум, операция сорвётся. Я ударил его прикладом, прижимая к стене окопа и не дав опомниться, всадил нож. — Чёрт, он меня зацепил, — поморщился Шнайдер, зажимая ладонью плечо. — Давай посмотрю, — убедившись, что крови не много, я спросил: — Стрелять сможешь? — Я же не девчонка, чтобы расклеиться от простой царапины. — Совсем ещё мальчишка, — пробормотал Каспер, покосившись на неподвижное тело. — Почему мы просто не взяли их в плен? — Потому что нам сейчас надо не возиться с пленными, а идти в атаку. Мне тоже было не по себе. В окопе словно произошла бойня, но мы были в равных положениях и сражались честно. Что ж, теперь мы немного уравнялись в позициях, ведь русские в своих окопах были в более выгодном положении. Русские пустили в ход всё: артиллерию, гранаты. Я почти оглох от шума канонады. Всё снова сужается до единственной задачи — стрелять, пока пальцы продолжают сжимать затвор. В дыму и снежном тумане ни черта не видно, разрывы гранат можно определить лишь по звуку. Очередной взрыв относит меня волной в снежную воронку. Солдату рядом со мной осколок летит прямо в бедро. Кровь алым фонтаном брызжет во все стороны, раскрашивая снег в причудливые узоры. Я стянул с шеи шарф, торопливо перетягивая его ногу, но кровь продолжала сочиться быстрыми толчками. Он что-то неразборчиво пробормотал и закрыл глаза. Раньше я никогда не видел, что человек может истечь кровью за считанные минуты, но на войне увидишь и не такое. Выбираюсь из воронки и под огненным шквалом умудряюсь добраться до ближайшего пулемёта. Замечаю движущийся танк — стальная зверюга, давящая на своём пути убитых и раненых. — Герр обер-лейтенант, я принёс патроны, — Крейцер, обмотанный лентами, как рождественская елка гирляндами, сполз ко мне. Я почувствовал, как к запаху пороха добавился какой-то ещё. Похоже на керосин… — У них огнемёт, — пробормотал Крейцер и выругался. — Нужно отходить. — Куда ты собрался отходить? Мне тоже страшно. Перспектива быть зажаренным не радует, но если мы будем каждый раз трусливо отступать нипочём не выиграем войну. Танком займётся наш «Тигр», моя задача — подстрелить огнемётчика, пока этот сукин сын не спалил моих парней. Лучше, наверное, из винтовки, но для этого нужно подобраться поближе. — Прикрой меня! — крикнул я Крейцеру, покидая относительно безопасную воронку. Огнемётчик вскидывает шланг, из которого вырывается пламя, и обрушивает его в ближайшую воронку. Оттуда выскакивают объятые огнём фигуры. Мечутся, пытаясь сбить пламя. Эти жуткие крики ещё долго будут стоять у меня в ушах. Подбираюсь как можно ближе, пытаюсь прицелиться, машинально пригибаюсь от звука выстрела, снова вскидываю винтовку. Наконец гремит выстрел. Отлично — огнемётчик ранен, шланг вырывается у него из рук, забрызгивая всё вокруг огнём, а вскоре и он сам горит как факел. Я вернулся к Крейцеру — он неподвижно лежал, повалившись прямо на пулемёт. Я осторожно перевернул его и провёл рукой, закрывая глаза. Файгль говорил, что редко когда удаётся сохранить свой взвод в неизменном виде, но я чувствую боль каждый раз, когда теряю кого-то из них. Хотя, возможно, к концу войны очерствею так же как он. Наконец нам удаётся приблизиться к окопам противника. Один из пулемётов тут же уничтожаем гранатой, Шнайдер расквашивает прикладом лицо пулемётчику. Русские сопротивляются ожесточённо. Один из них пытается ползти после того, как ему проткнули штыком спину. Кребс добивает его выстрелом в затылок и успевает выбросить из окопа гранату, которую тот сжимал в руке. Мы ломаем заграждения, прорываясь через узкие ходы окопов. Кто-то бросает из-за угла гранату, и мы едва успеваем скрыться за бруствер. Позади слышен пулемётный стрекот, грохот орудий, земля содрогается. Мы то и дело спотыкаемся об обмякшие тела, изуродованные жуткими ранениями. Пробитые головы, развороченные животы, пальцы продолжающие сжимать винтовки, остекленевшие глаза… — Они сдались, — подбежал ко мне Кребс и, поймав мой взгляд, достал фляжку. — Держите. Я привалился к земляной стене, отхлебнув немного шнапса. Странно… Раньше, почему-то, после боя приходили сумбурные воспоминания: объятие матери, первый поцелуй, радость, которую я испытал, дослужившись до лейтенанта, мечты о тихой квартирке, где мы будем жить с Чарли. Подобные мысли мелькают и сейчас, вот только я не чувствую при этом того, что раньше. Словно кто-то изрешетил мою душу и отравил эти воспоминания, и я больше не могу испытывать те чувства. Осталась лишь тоска по месту, где больше никогда не сможешь оказаться. На пороге войны мы ещё могли о чём-то мечтать, верить в блестящее будущее, вдыхать радость от кажого дня полной грудью. Потом оставалась просто вера в то, что мы делаем что-то важное, значимое и оно обязательно настанет, нужно немного перетерпеть. Сейчас же хочется одного — чтобы всё это быстрее закончилось. Я рывком открыл дверь ближайшей землянки, молясь, чтобы там оказались наши. — Что будем делать с ранеными? — спросил Шнайдер, опознав в лежащих раненых русских. — Отвезем вместе с нашими в госпиталь, — сухо отрезал я. Будто сам не знает, что добивать раненых, пусть и врагов — противоречит военному кодексу. — Продолжайте обыскивать остальные блиндажи.* * *
— Герр обер-лейтенант, наших здесь нет, — сердито сплюнул Каспер. — Мы обшарили все землянки, только в одной нашлись их военники. Я пролистал книжки, чтобы точно убедиться, что Фридхельм был здесь. Минс, Ленц, Варнер, Мюнке… Винтер. Они здесь точно были, но где же сейчас? Сердце тяжело оборвалось. Неужели всех расстреляли? Кругом всё замело снегом. Перерыть здесь всё по такому холоду нереально. Есть правда вариант, что пленных отправили в лагерь. Или Эрин всё-таки удалось вывести его отсюда и они сбежали? Я подошёл к гауптману Манну, попросив его установить связь с нашим штабом. — Противник разгромлен, — отчитался я. — Пленных освободить не удалось. У вас есть новости? — Мне жаль Вильгельм, но ни Эрин, ни ваш брат не вернулись, — прошелестел Файгль. — Возвращайтесь. У нас есть новый план действий. Я рассеянно отдал трубку Манну и отошел. Возвращаться — это значит даже не попытаться разыскать его? Конечно, если их увезли далеко, уже ничего не сделаешь, а если они здесь, и заблудились в лесу? Карту Эрин скорее всего пришлось выбросить, и я сомневаюсь, что девчонка хорошо запомнила дорогу. Кроме того, если они в спешке убегали от русских, они могли сбиться с дороги. — Дайте прикурить, — ко мне подошёл Манн и, заметив, что я всё ещё сжимаю военную карточку Фридхельма, понимающе кивнул. — Товарищ? — Брат, — я тоже полез за сигаретами. — Три дня назад попал в плен, а теперь я даже не знаю, где он. — Может и удалось сбежать в такой неразберихе, — задумчиво ответил он. — Знаете, среди всего этого хаоса, когда порой кажется, что Бог оставил нас, всё-таки случаются чудеса. Да уж, я сейчас как никогда нуждаюсь в чуде, но, увы, слишком хорошо знаю, что если вовремя не прийти на помощь, может случиться непоправимое. Сидеть сложа руки и ждать могут женщины, и то не все. А я привык действовать. Файгль приказал возвращаться, но что мешает мне отправить парней и немного задержаться? Эрин бы уже, конечно, съязвила по этому поводу, и вынужден признаться, что хотя ратую за безупречное соблюдение Устава, рано или поздно возникнет ситуация, когда без нарушения не обойтись. Иначе будешь чувствовать себя мерзавцем и предателем. — Парни, возвращайтесь. Никто из них не задал ни одного вопроса, но он читался в их глазах: «А как же Фридхельм и Эрин?» Я останусь и попробую поискать их в лесу, а что отвечать Файглю, придумаю потом. В конце концов, я не дезертировал с поля боя, пусть входит в моё положение. — Мы с вами, герр обер-лейтенант, — меня догнал Кох. — Разрешите остаться, — поддержал его Каспер. — Вместе мы быстрее найдём их. — Парни, спасибо, но это излишне, — как командир я не могу отдавать им сейчас такого приказа. — Тем более я не уверен, что они действительно сбежали. — Вы сомневаетесь, что Рени увела его? — хмыкнул Кребс. — Вот только, скорее всего, они как всегда встряли в какое-нибудь дерьмо, — поморщился Шнайдер. Помню, на учениях наш фельдфебель часто говорил, что самая крепкая и в то же время недолговечная дружба случается на фронте. Я сам учил их, что мы — одна семья и в любой момент должны прикрыть спину товарища. Я прищурился. Впереди огромная масса деревьев, причудливо облепленных снегом. Сколько возможно продержаться там, учитывая русский мороз? Я вспомнил, как Фридхельм маленький вечно терял перчатки, когда мы гуляли в парке. Даже смешно вспоминать, что тогда нам казалось, что мы промёрзли до костей. Беспринципность Эрин в том, что она пойдёт до конца, защищая то, что ей дорого. Так может и мне пора нарушить свои принципы? — Думаю, нет смысла проверять дорогу. Если они там, то их подберут наши. Разделимся и проверим этот лес. Я спрятал карту. Она бесполезна, ведь мы пойдём, можно сказать, наугад.