Помню, как-то читала в статусах, что жизнь ломает не там где тонко. Она ломает наши самые жёсткие принципы. Наверное, так и есть. Ты можешь сколько угодно зарекаться, а смысл? Может, конечно, в своём времени я бы прожила, не замаравшись ни в какой грязи, но здесь это просто невозможно. Совесть периодически вяло напоминала мне, что я давно «перешла на тёмную сторону силы», и я так же вяло отмахивалась, мотивируя тем, что не делаю никакого зла. Никого же не убила, не подставила, а тусовка в армии вермахта так, не в счёт. Но сколько можно прикрываться от самой себя оправданиями? Я окончательно предала своих. Пусть не за горсть серебра, как Иуда, но чувствую, в аду для меня уже готовится осинка.
Было вдвойне противно, потому что я понимала, что поступила бы так снова и не один раз, лишь бы спасти Фридхельма. Тем не менее, что-то тоскливо обрывалось внутри, когда я вспоминала лица красноармейцев. Странно… Я уже дважды убивала, но мне ни разу не снился ни тот полицай, ни Наташа. Возможно потому что хохла я за человека не считала, а Наташа… Это было скорее избавление от мук, нежели полноценное убийство. Теперь же мне почти каждую ночь снились эти лица: капитан, поверивший, что я самоотверженная медсестричка, Николай, доверчиво пустивший меня в землянку с пленными, Фёдор… Пусть я лично не нажимала на курок, но они погибли из-за моего предательства. Сколько я ни убеждала себя, что не было вариантов поступить по-другому, снова и снова просыпалась от настойчивого повторяющегося сна.
— Ты хуже чем фрицы, — шипит капитан разбитыми губами.
Единственный уцелевший глаз мрачно сверлит меня, обличая, осуждая.
— У вас своя правда, у меня своя! — в отчаянии выкрикиваю, пытаясь зажмуриться, убежать.
Настойчивый голос с суровой прямотой продолжает:
— Правда здесь только одна, и ты не хуже меня знаешь, какая она…
— … Рени. Успокойся…
Я открыла глаза. Кох осторожно тормошил меня, пытаясь разбудить.
— Снова кошмары? — сочувственно спросил он.
Я кивнула.
— Давай-ка, поешь, — на столе уже стояла миска с дымящимся супом. — Я у местных выпросил курицу.
Я улыбнулась. Вот как он умудряется находить еду даже в самые трудные времена? Да ещё и приготовить из ничего годное варево.
— Никогда не думал стать шеф-поваром в каком-нибудь пафосном ресторане?
— Ну что ты, — смущённо ответил он. — После войны я вернусь на ферму. Там знаешь сколько работы? Да и нашему Гансу не помешает братик или сестричка.
Я рассеянно кивнула, от души желая, чтобы его мечты сбылись, но к сожалению, в военное время с этим делом напряжёнка. В этот раз нам с Фридхельмом повезло, но впереди ещё почти три года. Им всем может даже в какой-то степени легче, поскольку они не знают, что будет, и ещё могут на что-то надеяться.
— Ладно, я пойду, — Кох собрал пустую посуду. — А ты отдыхай.
Да сколько можно отдыхать? Уже неделю валяюсь с простудой. И это я ещё легко отделалась. Вильгельм порывался оставить нас в госпитале, но Йен без обидняков заявил, что я вполне здорова, лишних мест сейчас нет, и, выдав мне мазь от обморожений, отпустил восвояси. Фридхельма, конечно, оставил — рана оказалась достаточно серьёзная, да и контузия же.
Я проснулась на следующее утро трясясь в ознобе и с жутким кашлем. В принципе, не пропаду. Вилли оперативно прошёлся у всех по аптечкам, притащив мне мешок каких-то таблеток. Кох исправно носил мне бульончики и горячий чай. Даже Файгль распереживался и прибежал с «лекарством». Самолично приготовил пунш по рецепту матушки, обещая «в два счёта поставить меня на ноги». Я мужественно пыталась осилить лошадиную дозу приторно-сладкого чая, который наполовину был коньяком. Проспала потом почти сутки, но вроде даже полегчало. Во всяком случае, температура упала, осталось справиться с соплями и кашлем.
Каспер частенько заглядывал проведать больную, заодно рассказал последние новости. Лучше бы не спрашивала. Столько народа погибло… Новобранцев и ребят Файгля я мало знала, но Крейцер! Не верю, что он больше не вытащит меня в перерыв поглазеть, «что опять там наши устроили». Сколько раз он прикрывал мою тушку. Я боялась даже подумать, сколько из этих парней останутся живы к концу войны.
Дверь резко скрипнула. Вот и «братик» пожаловал. После того, как он нашёл нас в лесу, мы ещё толком не говорили, а поговорить было о чём. Я же понимаю, что он в бешенстве после моей выходки, и это ещё мягко говоря. Ну ладно, допустим, тогда ему не позволила совесть отчитывать меня полуживую от холода. Пусть я и спасла его брата, иллюзий, что меня минуют воспитательные беседы, я не строила. А может, будут не только беседы? Придумает какое-нибудь мелкое, но пакостное наказание. Конечно, пока я валялась с температурой, он меня не трогал, но сейчас я вполне оклемалась. Возможно, время для трудного разговора пришло.
— Кох приготовил тебе чай, — Вилли поставил на стол стакан и небольшую банку. — И умудрился где-то раздобыть мёд. Так что пей, пока горячий.
Я укуталась в кокон из одеяла и села поудобнее. Вилли не спешил уходить, наоборот уселся на стул. Ну точно, сейчас будет читать нотации! Но он молчал, бесстрастно наблюдая, как я размешиваю мёд. Уже сказал бы всё как есть, чего он тянет? Я осторожно взяла горячий стакан и не удержалась от шутки:
— Там же только чай?
— Угум, — кивнул Вилли и желчно добавил: — С мышьяком.
Ты смотри, научился наконец-то правильно реагировать на подъёбы.
— Ну не знаю как насчёт мышьяка, а я на твоём месте бы подсыпала какого-нибудь пургена.
— Чего? — подвис он.
Блин, всё время забываю, что некоторых препаратов ещё нет и в помине.
— Неважно, — я отпила немного чая. — А что тогда? Опять определишь в кухонно-прачечное рабство?
— Ты о чём? — вроде как искренне удивился Вилли.
— Да брось, я же знаю, что ты сейчас кипишь от праведного гнева. Колись давай, какую кару мне придумал.
— Я злюсь? — как-то странно усмехнулся он. — Как можно, ты же теперь у нас героиня. Даже Файгль закрыл глаза на нарушение Устава.
Это да, гауптман долго распинался, как восхищён моим мужеством. Правда, настоятельно рекомендовал больше не повторять подобное. Неужели Вилли тоже вот так просто спустит на тормозах? Я подозрительно прищурилась. Мордаха у него как всегда ботоксно-спокойная, но… Но лёгкая ирония в глазах подсказывает, что он стебётся. Нет, лучше расставить сразу все точки над «Ё».
— Не ёрничай. Я прекрасно понимаю, что перегнула, — свои косяки я признавать умею. — Так что, если хочешь взять реванш в разумных пределах, вперёд, — он насмешливо выгнул бровь. — Ну да, а что ты предлагаешь? Жить бок о бок и носить камень за пазухой?
— Неужто совесть проснулось?
— Представь себе, да.
— И ты готова понести наказание?
Я нехотя кивнула. Знаю я размах его фантазии. Как только поправлюсь, завалит работой по самую маковку.
— И как, по-твоему, я должен это сделать? Завалить тебя дополнительной работой? Написать рапорт генералу? — задумчиво протянул он. — Я буду выглядеть неблагодарным извергом, и ты прекрасно это знаешь, разыгрывая сейчас смирение, но раз уж так хочешь уладить этот вопрос, мы пойдём другим путём.
От неожиданности я едва не выронила стакан. Откуда у него эти гестаповские замашки? К Ягеру на мастер-классы ходил? И что значит «другим путём»? Чувак, кто ты такой и куда дел моего командира?
— Ты честно ответишь на мои вопросы, — он испытывающе посмотрел мне в глаза. — На все.
— Л-ладно, — опешила я.
— Кто ты?
Ох ты ж блин, неужто наконец-то включил мозги? А то я уже настолько расслабилась, что начинаю забивать на всякие нестыковки, вроде того же пургена.
— Ты прекрасно знаешь, кто я, — слабо улыбнулась я.
— Мне нужна правда, Эрин, — безапелляционно отрезал он. — И давай обойдёмся без сказочек про трудное детство. Согласен, ты могла выучить язык от своей бабушки, но сильно сомневаюсь, что это она научила тебя военным хитростям русских.
— Я также могу тебе рассказать военные хитрости времен Византии, и что? Обвинишь меня в сговоре с турками? — фыркнула я.
— Есть и другие вопросы, — он смотрел на меня нечитаемым взглядом. — Ты ведь неплохо умеешь стрелять, но никогда этого не делаешь, даже чтобы спасти себя же. Насколько далеко может зайти твоя лояльность к русским?
— Лояльность? — невесело усмехнулась я. — Спроси Фридхельма, сколько человек нам пришлось убить, а потом уже говори о какой-то лояльности! Ну а то, что я не желаю марать руки, издеваясь над женщинами и детьми, не делает меня шпионкой или предательницей!
— Ты постоянно оказываешься замешана в какой-нибудь неприятной истории, связанной с партизанами.
— Тебе напомнить, сколько раз я при этом оказывалась на волосок от смерти?
Вот же… Припомнил всё что мог! Вилли отвёл глаза.
— Фридхельм верит тебе во всём, потому что любит, а я прежде всего смотрю на факты.
— Ну так вот тебе факт — я никогда его не предам, и ты мог не раз в этом убедиться! А то, что я, возможно, не всё о себе рассказала, сейчас абсолютно неважно. Знаешь такую поговорку: «меньше знаешь, крепче спишь».
— Никогда не предашь? — холодно улыбнулся он. — А как насчёт маленького спектакля, который ты мне устроила? Если бы я поддался на твои провокации, как далеко бы ты зашла, м?
Ни фига себе заявочки! Воображение живенько подсказало мне весьма горячую сценку, тем более и предпосылки когда-то были…
— Если бы твой план не сработал, продолжала бы соблазнять до победного?
— Тьфу на тебя! — резко выдохнула я. — Нет конечно! Всегда существует план «Б».
— Что?
— По башке пришлось бы тебя треснуть! Доволен?
Судя по охреневшему выражению лица, нет, не доволен. Я вздохнула и попыталась нормальными словами убедить его.
— Мне действительно жаль, что пришлось так с тобой поступить, и я понимаю твои опасения. Я сама в шоке, сколько в последнее время приходится нарушать принципов, но для меня всё ещё есть границы, за которые я никогда не перейду, и это верность Фридхельму.
Вильгельм молчал подозрительно долго, и я осторожно уточнила:
— Ну? Мы всё выяснили?
Он кивнул.
— Я в очередной раз закрою на всё глаза, но если ты когда-нибудь повторишь подобную выходку, отреагирую по-другому.
— Отдашь под трибунал? — спросила я, прекрасно зная, что он этого никогда не сделает, ведь Фридхельм не простит.
— Нет, — усмехнулся он. — Устрою так, что тебя переведут в Абвер. То-то герр оберст-лейтенант обрадуется.
— Ты не сделаешь этого.
Он блефует! Это слишком подло избавиться от меня, передав Ягеру. Вилли же у нас не такой. Или я его действительно настолько достала?
— Почему? Раз у тебя такие таланты, может, действительно следует найти им применение?
Да он издевается! Фридхельм не позволит отправить меня отсюда. Я плотнее укуталась в одеяло. От страха начала бить мелкая дрожь, а может, снова поднимается температура. Надо срочно успокоить разгулявшиеся нервишки. Я резко поднялась и зацепила со стола сигареты. Вилли невозмутимо наблюдал, как я пытаюсь одновременно прикурить и удержать на месте сползающее одеяло, и тяжело вздохнул.
— Эрин…
«Отвали», — мысленно послала его.
Крепко его зацепило, раз он решился грозить мне ссылкой. Ты посмотри, какой обидчивый! В конце концов, ничего непоправимого не случилось, а главное, у меня всё получилось. Ведь неизвестно, успели бы они со своими танками отбить пленных.
— Эрин, — он поправил одеяло и мягко развернул меня. — Я всегда буду тебе благодарен. Ты вернула мне брата. Ты в моей семье и я буду до последнего защищать тебя, так же как и его, но я никому не позволю манипулировать собой. Просто запомни это.
Через пару дней меня окончательно попустило, и я выбралась в столовку. Ну что, мои дорогие сплетники, небось уже все кости перемыли, гадая, что там случилось в лесу.
— Говорю вам, ничего не будет. Все же понимают, что она пыталась его спасти.
— Даже наш суровый гауптман уважает любовь.
— Нахер такую любовь. Эрин привыкла к полной безнаказанности, вот и творит что хочет. Ремень по ней давно плачет…
Я уже приготовилась эффектно появиться и заткнуть рот этому извращуге, но тут услышала насмешливый голос Катарины.
— И никто не задумывается, как ей удалось сбежать у обер-лейтенанта из-под носа? Все же видели, что он в тот день пошёл к ней.
— Я так понял, обер-лейтенант отпустил её, — вспомнил Кох. — Решил, что образумилась.
— Да? А я вот слышала другое! Ваша ненаглядная Эрин подлила ему в чай морфий, — Катарина замолчала, наслаждаясь произведённым эффектом, и ехидно добавила: — Напомнить, чем карается такой проступок? Но вот увидите, ей всё сойдет с рук из-за особого положения. Девчонка хорошо устроилась! Знает, что командир стерпит всё ради брата. Не понимаю, как гауптман терпит подобный бардак в своей роте.
— Эй, полегче, — осадил её Каспер.
Приятно, но я сама могу разобраться с ней.
— Не понимаешь, так сама у него спроси.
Вот сучка, даже для приличия не смутилась. Смотрит с насмешливым вызовом.
— Заодно узнаешь, как герр гауптман относится к тому, что подчинённые сплетничают об офицерах.
— Как ты? — забеспокоился Кох.
— Пойдёт, — кивнула я, усаживаясь за стол.
— Тебе бы ещё пару дней отлежаться, — засуетился он, насыпая в тарелку горячую кашу. — Вон какая бледная.
— Неудивительно, после таких приключений, — Каспер подсел ближе. — Ну и заставила же ты нас поволноваться.
— Уже могли бы и привыкнуть. Я же «везучая» на приключения.
— Как ты только не побоялась отправиться к этим дикарям, — смотрю, Бартель уже вернулся. — Сильно было страшно?
— Ну-у, по шкале от одного до десяти, тянет на все одиннадцать, — пришлось вкратце рассказать мою эпопею.
— Рени, — в столовую вошёл Кребс. — Обер-лейтенант только что вернулся из госпиталя…
Вот же Вилли сволочь, почему мне не сказал, что поедет? Я уже неделю мучаюсь, не зная, что там с моим мужем. Торопливо выскочила на крыльцо и выхватила взглядом знакомую фигуру. Стоит возле машины, беседует с Файглем. Тот, увидев меня, улыбнулся и кивнул, отпуская. Фридхельм, чуть прихрамывая поднялся на крыльцо. Чёрт, его выписали слишком рано. Такое ранение невозможно залечить за неделю.
— Ты вернулся… — обняла, всё ещё не веря, что он рядом.
— Рени, зайди в дом, — сдержано ответил он. — Ты только переболела.
Зайти в дом? И это всё, что он может сказать после того, что мы пережили? Может, конечно, ему всё ещё хреново после больнички, но уж слишком хорошо мне знаком этот отстранённый, словно застывший взгляд. Вот только понять бы ещё причину. Вряд ли его мучает совесть за убитых красноармейцев. Подозреваю, что никто уже и не считает, сколько людей пришлось застрелить в бесконечных боях. Весь день меня не покидало смутное ощущение новой беды. Вроде бы человек рядом, но такое ощущение, что между нами выросла стена.
— Я так соскучилась.
Я медленно стала расстёгивать его рубашку. Потянулась поцеловать. Ответил, но сдержанно, явно не планируя продолжения, и мягко отодвинул мои руки.
— После тряски в машине голова опять разболелась. Давай спать.
Ладно, как скажешь. Но уж обнять то тебе меня ничего не мешает, так ведь? Он вздохнул и привычно притиснул меня ближе. Может, я действительно загоняюсь и всё нормально. Уже задремав, я почувствовала, как он осторожно отстранился, поправляя одеяло. Кровать предательски скрипнула. Ну и куда он собрался среди ночи? Я напряжённо прислушалась к тихим шагам. Фридхельм открыл форточку, и я поёжилась от порыва холодного воздуха. Курит уже вторую сигарету подряд, как и всегда, когда находится в полном раздрае. Что же с тобой происходит?
С каждым днём я убеждалась, что права. С ним что-то не так, и это, скорее всего, связано со мной. Нет, мы разговаривали, и он был безупречно внимателен как и прежде, напоминая мне одеться потеплее, когда иду в штаб, брал на себя большую часть бытовых обязанностей, настаивая, чтобы я больше отдыхала после болезни. Засыпали мы по-прежнему в обнимку, но это всё не то. Той близости, когда мы понимали друг друга с полувзгляда, больше нет. Он словно закрылся от меня.
Вдобавок ко всему, как выяснилось, фрау Соколиный глаз продолжает пиарить по-черному. И ладно бы только меня…
— Это всё, что вы умеете? С такими навыками долго не продержитесь, сдохните в первом же бою.
Конечно, новобранцы порой попадаются совсем зелёные, но могла бы и промолчать. Стреляют себе пацаны по пустым бутылкам. Иди куда шла и не трогай.
— Вы должны быть готовы сражаться насмерть и стараться уничтожить как можно больше русских. Не палите бездумно, не целясь. Всегда нужно иметь хотя бы один патрон про запас.
— А зачем?
— Чтобы не попадаться в плен, — отрезала Катарина.
Вот же сучка, чему она учит этих мальчишек?
— Отойдём? — я бесцеремонно схватила её за рукав бушлата. — Ты зачем засираешь им мозги?
— Они ещё спасибо мне потом скажут, — невозмутимо ответила она.
— За что? За совет выпилиться при первом шухере? Они не снайперы и не обязаны любой ценой избегать плена.
— Ну да, я и забыла, — насмешливо протянула она. — Ты же, если что, пойдёшь и договоришься с русскими, чтобы вытащить их.
Вот оно значит как. Я прищурилась.
— Ты не слишком много на себя берёшь? Инструктаж солдат — это обязанность командира.
— Да ваш командир только и занят тем, что нянчится то с тобой, то с твоим мужем, — фыркнула Катарина.
— Думаешь, ты была бы лучше? — меня всегда коробили шовинистические утверждения, мол, куда ты, дура, лезешь на территорию крутых мужиков, но уж больно хотелось поставить на место эту стерву. — Вот только выше рядового тебе не прыгнуть, так что уймись.
Её глаза вспыхнули от злости. Видать, задело.
— Надо же, как ты завелась. Защищаешь обер-лейтенанта, хотя все слышали, как вы ругались тогда. Впрочем, как там говорится, от ненависти до…
— Заткнись, дура, — прошипела я.
Дура или нет, но направление её мыслей мне однозначно не нравится.
— А что такое? — промурлыкала она. — Правда не нравится?
— Какая правда? То, что ты под него копаешь и мелешь всякую херню?
— Херню? А чего тогда он побежал к тебе в тот вечер вместо того, чтобы проводить подготовку к бою?
Нет, я сейчас точно втащу этой сучке! Словно разгадав мои мысли, она шагнула чуть ближе и проворковала.
— Ну давай. Только бей так, чтобы следы остались.
— Эрин, тебя с утра разыскивает герр гауптман, — прервал мои кровожадные фантазии Вилли.
Катарина выразительно подняла брови, и я снова подавила порыв ткнуть её мордой в ближайший сугроб.
— Иду, — буркнула я.
Нет, так по-тупому я не подставлюсь. Мало того, что она будет выглядеть как жертва малолетней истерички, так ещё и будет трудновато объяснить причину драки. Ну и разумеется, она окончательно утвердится в своих подозрениях. Да пусть болтает что хочет! Ей никто не поверит.
— Эрин, вы бы не могли разобрать вещи погибших для отправки родным?
Ну, Файгль, ну, удружил. Это было одним их моих нелюбимых поручений. Вроде не страдаю излишней сентиментальностью, но как можно остаться равнодушной, когда перебираешь чужие письма и фотографии?
У Ланса, оказывается, было двое детей, у Минса тяжелобольная мать. Я открыла ранец Крейцера и стала аккуратно перекладывать вещи в коробку. Странно, нет ни одного письма. Я почувствовала, как защипало глаза. На дне ранца лежал учебник по физике… Ни в какой институт он уже не поступит. Возможно, у него даже нет близких, кто будет оплакивать эту бессмысленную гибель. Я заметила в страницах белеющий уголок бумажки.
— Что это? — тихо спросил Фридхельм.
Я даже не слышала, когда он зашёл. Это была не бумажка, а фотография, с которой чуть насмешливо улыбалась молодая женщина. Я заметила, что фотка была разорвана пополам, а затем склеена вновь.
— Похоже, у него была тайная любовь.
Я прочитала на обороте: «Когда-нибудь мы не будем ни о чём жалеть. Только друг о друге».
— И видимо, несчастливая.
— Он никогда о ней не рассказывал.
— Самые интересные истории те, что нельзя никому рассказать, — вспомнилась фразочка из какого-то фильма.
Фридхельм смотрел на меня острым, внимательным взглядом. Может, он такой пришибленный из-за того, что я практически призналась в том, что попаданка? Я вот не помню, он отключился до или уже во время. Если он слышал, почему ещё не задал ни одного вопроса? Представляю, если бы мне заявили, мол: «Милая, так и так, я на самом деле выходец с Марса». А я такая: «Да? Ну ок, бывает». Нет, не хочу я больше гадать что да как.
— Фридхельм, что происходит?
— Ты о чём? — он отложил моток шпагата, которым мы перевязывали упакованные коробки, и повернулся, непонимающе глядя на меня.
— Ты вернулся из госпиталя каким-то другим. Мы же договорились говорить друг другу всё.
В его взгляде промелькнула тяжёлая усталость и хорошо знакомое мне презрение.
— Отнесу их в машину, — он подхватил несколько коробок.
Давить и настаивать бесполезно. Он порой бывает ещё упрямее чем я.
Я открыла ему дверь и вышла следом на крыльцо. Как же холодно. Или это холод внутри меня? Мы снова пытаемся скрыть своих демонов. Я ведь тоже не говорю ему, почему меня до сих пор мучают кошмары.
* * *
— Поздравляю, — Вилли обнял брата.
Файгль наконец-то объявил о его повышении, так что у нас сегодня гулянка. Может, выпьет, немного расслабится и наконец-то расскажет, что за хрень творится уже вторую неделю.
— Ты уже написал родителям?
— Думаешь, отец теперь будет гордиться мной? — губы Фридхельма скривились в ироничной усмешке.
— Мама давно ждёт от тебя письмо, — спокойно ответил Вилли.
— Будешь меня опекать, даже когда мне стукнет сорок? — на этот раз по-доброму улыбнулся Фридхельм.
— Это называется забота, — Вильгельм потянулся, поправляя отворот на его кителе.
Напомнив, чтобы мы разошлись вовремя, он как-то поспешно ретировался. Может, устроит междусобойчик на пару с Файглем, а может, ушёл к себе рефлексировать. Вчера пришло распоряжение от генерала — отпуска солдатам временно запрещаются, и я даже знаю почему. На носу январь и знаменитое Сталинградское сражение. Если нас бросят туда… Это всё, пиздец. Чёрт, как же я устала всего бояться. Хочу хотя бы ненадолго почувствовать себя счастливой, а тут, блин, даже на личном фронте сгущаются тучи. Фридхельм выглядел так, словно ему сообщили не о повышении, а о смертельном заболевании.
— Ты не рад? — осторожно спросила я.
Он плеснул в стакан чуть ли не треть бутылки шнапса.
— Рад? — его губы искривила осточертевавшая горько-ироничная улыбка. — Наверное.
Он что, решил выпить в одно лицо эту чёртову бутылку?
— Хотя бы закусывай, — я подтолкнула какой-то бутерброд.
Фридхельм проигнорировал совет, пристально наблюдая за весельем остальных.
— Шнайдер или Каспер бы плясали от радости на моем месте, но ты-то ведь понимаешь, что это очередные оковы?
Сердце сжалось от пронзительной боли в его глазах. Понимаю, родной, как никто понимаю. Ты ведь тоже по-своему чувствуешь себя предателем, разрываясь между долгом и совестью.
— Все мы в этих оковах, раз подписались служить вермахту.
— Простой солдат — всего лишь винтик и выполняет то, что скажет ему командир. Такой как я. Теперь я должен принимать решение, отдавать приказ пытать какого-нибудь мальчишку, чтобы вырвать нужные сведения, и расстреливать пленных.
Мне нечего было ответить. Я старательно избегала мыслей, что когда-нибудь он может стать палачом. Всё-таки есть разница: или ты бездумно стреляешь, спасая свою задницу, или выстраиваешь рядком женщин и подростков, подписывая им приговор.
— Чего такие кислые, голубки? — подсел Шнайдер и плеснул в стаканы остатки шнапса. — Давайте выпьем за нашу победу.
Я без особого энтузиазма подняла стакан и чуть пригубила мерзкое пойло.
— Да что ты как замороженный, — он шутливо толкнул Фридхельма по плечу.
— Отстань.
— Опять строишь из себя невесть что? — недобро прищурился Шнайдер. — И почему таким кретинам вечно везет?
Фридхельм коротко, зло рассмеялся.
— А что, скажешь, нет? Звание лейтенанта получил, правда тебе оно, я вижу, нахрен не сдалось. Жёнушка за тебя готова идти под пули…
— Заткнись!
Я вскочила вместе с Фридхельмом. Только драки сейчас для полного счастья не хватает.
— Ты лучше за своей фрау присматривай.
Катарина, вон, явно не скучает, слушая, как ей ездит по ушам Берток. Глаза Шнайдера вспыхнули от злости. Ну, ещё бы. Они почему-то так и не обнародовали, что в отношениях, и скорее всего по её инициативе.
— Уж она точно не будет никуда рваться, если ты попадёшь в плен.
— Какая же ты всё-таки стерва, — прошипел он.
Я даже хуже, но собачиться некогда. Я вышла на крыльцо. Фридхельм нервно чиркал одну за другой спички, пытаясь подкурить.
— Так всё дело в этом? — осторожно спросила я.
Он не ответил.
— Да пусть болтает, что хочет. Или ты тоже считаешь, что я задела твою гордость?
— Да при чём тут гордость! — он со злостью отбросил окурок и снова полез в карман за пачкой. — То, что ты сделала… это… Ты хоть понимаешь, что бы я чувствовал, если бы ты погибла из-за меня?
— Но ведь не погибла же.
— Да мне было бы в сто раз легче коротать время в плену, зная, что ты жива!
— А если бы вас расстреляли?
— Пусть так. По крайней мере, я бы не чувствовал своей вины. Думаешь, я не вижу, как ты каждую ночь просыпаешься от кошмаров? Да ещё и не говоришь, что с тобой случилось, ведь не просто так они тебе снятся.
— Я просто сильно испугалась, но это ничего. Главное, ты жив и сейчас здесь, а не где-то на лесоповале.
— Что это за любовь такая? Я не хочу, чтобы ты жертвовала собой из-за меня, а ты как всегда меня не слышишь. Делаешь по-своему.
— Не понимаешь? — разозлилась я. — А на хера ты тогда прочитал столько книг? Зачем, по-твоему, суициднулись Ромео и Джульетта? Или Орфей спустился в ад за своей Эвридикой? Любовь бывает разная и она порой толкает людей на самые безрассудные поступки. Ты просто понимаешь, что не можешь поступить по-другому.
— Прости, я веду себя как скотина, — он обнял меня. — Я злюсь не на тебя.
— И что хорошего, что ты себя изводишь? Ты не можешь меня постоянно защищать, здесь на фронте от нас мало что зависит.
— Рени, так больше не может продолжаться, — он обхватил мои плечи, притягивая ближе. — Ты должна уехать в Берлин, и когда я приеду в отпуск, мы можем попробовать сбежать. Из Германии проще выехать в ту же Швейцарию и уже там что-то придумать с паспортами. Послушай меня хотя бы раз.
Мольба в его глазах рвала сердце. Уехать и оставить его в этом дурдоме? Сходить с ума, гадая, выжил ли он в очередном бою? Но с другой стороны я чувствовала, что, если останусь, окончательно сломаюсь морально. Сколько ещё подлости мне придётся сделать для того, чтобы выжить? Сколько смертей возьму на душу? Я привыкла сама решать свою судьбу, но возможно сейчас стоит уступить. Для Фридхельма это важно.
— Хорошо… — я провела кончиками пальцев по его щеке.
Фридхельм слегка улыбнулся, будто бы с облегчением. Дверь распахнулась с сухим треском.
— Как насчёт того, чтобы выпить с нами, герр лейтенант? — окликнул Каспер и, заметив, как мы нехотя отодвинулись друг от друга, понимающе усмехнулся. — Видимо, уже не сегодня.
***
— Хочу тебя, — сбивчиво пробормотал Фридхельм, торопливо расстёгивая молнию на моей юбке.
Ненавижу зиму в том числе за то, что приходится тратить херову тучу времени на это бесконечное «одеться-раздеться». Тянусь к нему, прижимаюсь к его губам своими, провожу по ним языком и не могу сдержать стон, когда он обнимает меня, усаживает к себе на колени, запускает ладонь в мои волосы. Прижимаюсь к нему. Кожа такая горячая, что через ткань обжигает, а от того, как его стояк упирается в промежность, едет крыша. Он проводит губами по моей щеке, касается языком шеи, закручивая новые волны желания. Зарываюсь пальцами в его волосы, сжимаю сильнее, когда он обводит сосок языком, втягивает его в рот. Желание горячими стрелами от его прикосновений устремляется к низу живота, закручивается в узел, срывает с губ стоны. Каждый его прерывистый выдох, взгляд ощущается так правильно, совершенно, что внутри что-то обрывается. Телом я словно сгораю от того, что он делает. От поцелуев, касаний… А сердцем понемногу умираю от того, как это сильно, как люблю его, как он нужен. Он подталкивает меня на кровать, ложась сверху, и я с готовностью обхватываю ногами его бёдра.
— Подожди… я сейчас, — Фридхельм отстранился, потянувшись к ранцу лежащему на стуле.
Может, ну к чёрту эти резинки? Я знаю только один способ откосить от службы.
— Не надо…
— Ребёнок? — тихо прошептал он. — Ты уверена?
Не уверена, но если так рассуждать, я ещё не скоро решусь примерить на себя материнство. Сейчас, когда появилась надежда вырваться из этого ада, я готова попытаться.
— Так ты уверена, — он целует меня в щёку, скользит губами к уху, — что нам действительно… можно?
Торопливо киваю, обнимая его плечи. Его губы опускаются по животу, по ткани белья, к бедру. Выгибаюсь от нетерпения, когда он касается кожи над резинкой чулка. Он стягивает с меня трусики, разводит мои колени и дразнит лёгкими поцелуями по внутренней стороне бедра. Руки проскальзывают под поясницу, когда я выгибаюсь, и притягивают ещё ближе. Вздрагиваю от каждого движения языка, когда он толкает меня ближе и ближе к грани, за которой от удовольствия дрожит всё тело. Зажмуриваюсь, рвано выдыхая его имя, слышу краем уха щелчок металла по кожаному ремню и шуршание его брюк. Когда он входит в меня, ощущение такое, будто я снова выпила и в венах бурлит вместо крови вино. Позволяю окружающему миру раствориться в этом опьянении, в каждом движении, в его хриплом дыхании и моих стонах, слышу это всё будто со стороны. Дрожу в его руках. Ладони скользят по покрытой испариной коже, и он снова целует меня, снова говорит в мои губы, что любит, запускает ладонь в мои волосы, прижимается к моему лбу своим. От его хриплого сбитого дыхания и желания во взгляде кроет сильнее, чем от глубоких плавных движений члена. Пульс глухо стучит под кожей, когда меня накрывает второй раз. Теряю себя в его невероятных глазах и в сбивающихся перед разрядкой движениях. Фридхельм впивается в мои приоткрытые губы обжигающим поцелуем.
— Я люблю тебя…
Прижимаюсь губами к его груди, туда, где бьется сердце. Кажется, сейчас оно колотится оглушительно громко. Не знаю, счастье ли это или проклятие — испытать такую любовь, ради которой будешь готов пойти на что угодно. Ради которой Дейненрис в «Игре престолов» пожертвовала единственным ребёнком, а булгаковская Маргарита пошла на сделку с Дьяволом. Наверное, это непреложный закон — счастье любви имеет свою цену, и чем сильнее любовь, тем цена выше. Это страшно, но это так. Будем надеяться, свою цену я уже заплатила. Этой ночью мне впервые не снились кошмары.
* * *
— Ну и чего мы забыли в этом посёлке? — поморщилась я. — Здесь же есть отряд СС.
— У них сейчас большие потери, в округе орудуют партизаны, — ответил Фридхельм. — Пойдём. Нужно найти квартиру.
Я представила, как местные сейчас тихарятся, наблюдая из окон за очередными оккупантами. Нужно попробовать найти что-то поближе к штабу. Как-то не хочется по такой холодине таскаться с другого конца посёлка.
— Здесь можно будет устроить казарму, — Вальтер кивнул на большую избу.
Я заметила выброшенные перед крыльцом парты. Похоже, это бывшая школа. Ну, вот на хрена было устраивать погром, в чём дети-то виноваты?
— Что это? — вскрикнула я.
— Стой, — Фридхельм схватил меня за плечо. — Не ходи…
Но было поздно. Я хорошо рассмотрела жуткую картину. К парте была привязана девочка. Лицо было сплошь покрыто ссадинами и царапинами, один глаз заплыл огромной гематомой. Она была босиком, платье изорвано и сквозь прорехи хорошо были видны багровые синяки. Сколько же надо было избивать, чтобы не оставить живого места? Я прикрыла глаза, почувствовав дурноту. На голове виднелись содранные до мяса участки кожи. С неё что, пытались снять скальп?
— Рени, стой, — Фридхельм перехватил мои руки. — Разве не видишь, что она уже мертва?
— И что? — непослушными пальцами я пыталась развязать туго стянутые верёвки на тоненьких ручонках. — Ублюдки… Ей же всего лет десять, не больше.
— Её казнили за укрывательство партизан, — Вилли прочитал табличку, прикрепленную к её груди. — Мы не имеем права вмешиваться в решения СС.
— Пойдём, — Фридхельм обнял меня за плечи.
Нас без особого энтузиазма пустила какая-то женщина. Торопливо собирая детей, чтобы увести к соседке, она неприязненно пробормотала:
—
Будто этих нам мало, ещё и новых принесло.
Возразить было нечего. Солдаты несли с собой лишь смерть и разрушение. В этой комнате среди чужих вещей и лиц, улыбающихся с фотографий на стене, я чувствовала себя такой же чужой. О своём настоящем доме я уже давно не мечтаю, и возвращаться мне тоже некуда.
— Ты должна что-нибудь поесть, — Фридхельм обнял меня со спины.
— Хорошо.
Есть не особо хотелось, но чтобы его успокоить, я присела за стол. Вяло поковыряла вилкой тушёнку, пытаясь отогнать жуткую картинку. Эти ублюдочные «комрады» даже после смерти продолжают издеваться. Сколько ещё изувеченный труп ребёнка пролежит на улице? Впрочем, чему удивляться, если они не пощадят даже своих собственных детей в мае сорок пятого.
— Рени, я тебя прошу, — Фридхельм ласково взял меня на руку, переплетая наши пальцы. — Больше ни во что не вмешивайся. Ты ничего не можешь изменить, а вот привлекать к себе ненужное внимание не стоит. Потерпи. Если всё получится, скоро ты уедешь.
Изображать обезьянку «ничего не вижу, не слышу»? А что ещё остаётся?
Утром я со страхом шла в новый штаб. Не дай бог это окажется отряд Штейнбреннера. Третий раз «сотрудничество» с этой тварью я не переживу.
— А вот и наша переводчица, — жизнерадостно объявил Файгль, едва я переступила порог.
— Доброе утро, фрау Винтер, — я похолодела, увидев знакомую рожу. — Я очень рассчитываю на вашу помощь. Наш переводчик позавчера погиб, так что придётся вам здесь задержаться, пока не пришлют нового.
