* * *
Я никогда не задумывалась, насколько в двадцать первом веке мы привыкли к определённой зоне комфорта. Все ноют и жалуются, как трудно жить, но при этом сыты-одеты и имеют кучу всяких плюшек, а пожелания мирного неба воспринимаются этаким анахронизмом. Видимо, люди так устроены — могут оценить лишь то, чего лишились. Я бы всё отдала, чтобы просыпаться от шума дождя за окном или бурчания соседа за стенкой, который спорит с женой, сколько колбасы крошить в оливье. Сейчас мне казалось, что в мире больше нет ни одного уголка, где бы не раздавался гул самолётов и грохот орудий. Маленький санаторий в горах Чехии стал для меня настоящим оазисом, этаким временным раем. Безмятежно улыбающиеся женщины и важные степенные мужики наверняка имели о войне смутное представление. Даже солдаты какие-то чересчур весёлые. Может, это товарищи из Берлина, так сказать, пороху не нюхавшие? Я, наверное, выгляжу белой вороной. Не болтаю с тётками в зале для отдыха, в столовке сажусь одна и вежливо посылаю незадачливых «ухажёров». Ну и пусть. Я не заводить знакомства сюда приехала, а лечиться, вот и сосредоточимся на этом. Мне прописали усиленное питание, успокаивающие ванны, какие-то ингаляции. Тут даже солярий был, правда такой примитивный, что я сначала приняла УВ лампы за пыточные аппараты. А ещё много гуляла по огромному парку, наслаждаясь тишиной и одиночеством. Наверное, это именно то, чего мне не хватало последние месяцы. Ну ещё бы, когда живёшь таким колхозом. Не знаю, что там они подмешивают в эти ванны, а может, всё дело в местной минералке, но я хотя бы стала нормально спать, что явно пошло на пользу моим истерзанным нервам. И вообще, довольно рефлексировать и жалеть себя. Да, я изменилась, многое утратив. Принципиальность, справедливость, совесть и милосердие — всё полетело в топку под жерновами войны. Либо так, либо нужно было геройски покончить со всем, когда я поняла, что попала в сорок первый. Но раз уж так вышло, нужно найти силы идти дальше. Для начала неплохо бы определиться, в какую сторону двигаться. Лечение в Швейцарии я, допустим, добуду — местный профессор так сосредоточенно хмурился, разглядывая мои анализы, что, подозреваю, со здоровьицем у меня действительно проблемы. — Простите, фройляйн, это ваше? Блин, опять чуть не посеяла перчатки. — Благодарю. Хм-м, у этого дедули знакомое лицо. Я его частенько здесь вижу. И чего ему, спрашивается, не сидится в тепле? Сейчас привяжется с каким-нибудь нудным разговором про свой артрит или подагру и прости-прощай мой сплин в одиночестве. Но он лишь, вежливо кивнув, невозмутимо отправился дальше. В следующий раз мы столкнулись в зале для отдыха. Я честно пыталась слушать новости, которые ежедневно транслировали по радио, но после того, как в очередной раз услышала дифирамбы Гитлеру, мол, на фронте всё гут, в то время как прекрасно знала, что как раз в это время русские прорвали ленинградскую блокаду, не выдержала. Сходить с ума от неизвестности, гадая, где сейчас Фридхельм, ужасно, но здесь я правды не узнаю. — Уже уходите? — дедуля ненавязчиво придержал дверь. — Но трансляция только началась. Хочешь слушать это бред — вперёд. — Я должна сделать важный звонок, — пробормотала я. Через несколько дней я уже не знала, что думать. Дедуля постоянно попадался мне на глаза, но при этом так ненавязчиво, что скорее всего это случайность. Хотя нет. Не далее как вчера, когда не вовремя начал моросить мелкий дождь, он словно ниоткуда возник, протягивая мне зонтик. Вряд ли у него привычка разгуливать с охапкой зонтов. Значит, следил? — Я собираюсь съездить в город, — вот, пожалуйста, снова крутится рядом. — Вам ничего не нужно? — Спасибо, нет, — я покачала головой. Блин, он что реально подбивает клинья? Он же старый. Реально старый. Хотя и на озабоченного маньяка вроде не похож. Черты лица такие благородные, хоть картину пиши, одет не броско, но явно дорого. Я подошла к окну, наблюдая, как он загружается в какую-то навороченную тачку. А дедуля-то не так прост — вон даже персональный водитель имеется. — По-моему, вы ему нравитесь, — приветливо улыбнулась мне медсестра. Я пожала плечами. И что с того? — Господин фон Линдт приезжает к нам каждый год и весьма придирчив насчёт знакомств. — Не говорите глупостей, — раздражённо ответила я. Подумаешь, пару раз поговорила с дедулей, что теперь — шипперить нас? Стоп, она сказала фон Линдт? Он что из этих, которые с голубой кровью? Я усмехнулась. Когда ещё бы мне выпала возможность пообщаться с аристократом. Вот только не пойму, чем я так ему понравилась? Я, конечно, немного привела себя в порядок и больше не похожа на бездомную облезшую кошку, но и до нарядной фифы мне ой как далеко. Никаких завитых локонов и начесов на голове, лицо, так сказать, не облагороженное макияжем. Ну и, разумеется, я по-прежнему носила военную форму. Даже не тянуло проехаться в город и сменить имидж. Когда такое было? Я всегда справлялась с хандрой грандиозным шоппингом. Похоже, моя депрессия затянулась. Интересно, а когда додумались открыть кабинеты психологов? Я бы, наверное, сходила. Ага, и было бы как в анекдоте: «Рассказала психологу свои проблемы. Он плакал и выпил весь запас валерьянки». А сегодня прямо весна. Хоть раздевайся и загорай. Насчёт раздеться я, пожалуй, погорячилась, а вот погреться на солнышке вполне можно. Нет, ну ты смотри, и этот граф или кто он там, здесь. А что это он делает? Я неприязненно покосилась на дедулю, который невозмутимо приземлился рядом со мной на лавочку. — Сегодня довольно солнечно, но всё же хочу напомнить вам, что на дворе февраль, — скупо улыбнулся он. — Мне не привыкать к холоду, — после русских морозов — вообще Канары. — Простите меня за бестактный вопрос, но не могу не заметить, что на вас военная форма, — в его глазах блеснул острый интерес. — В каком штабе вы служите? — В штурмовой пехоте, — коротко ответила я. Брови у дедули удивлённо поползли вверх. Что, не ожидал? А вообще, зря я, наверное, это сказала. Пусть бы считал меня канцелярской крысой при каком-нибудь генерале в Берлине, меньше было бы вопросов. — Разве дела настолько плохи, что есть необходимость отправлять на фронт женщин? — О, конечно, нет, — вежливо улыбнулась я. — Видите ли, я переводчица. — Вы знаете русский? — ну началось. — Знаю, и что? Я не хотела в сто пятьсотый раз пересказывать свою липовую биографию. Также, как и говорить о войне. — Когда-то русские принцессы правили в Европе, а российские императрицы были родом из Германии, — улыбнулся он. — Моя прабабушка была русской и в детстве я немного на нём говорил. — А сейчас русские считаются одной из низших рас и нашими главными врагами, — мрачно буркнула я. — Разумеется, после евреев. — К сожалению, да, — вздохнул он. — Вы долго пробыли на восточном фронте? — Простите, но в отпуске мне совсем не хочется поднимать военную тему, — твёрдо ответила я. — Как пожелаете, — кивнул он. — Тогда, если вы не против, я немного расскажу вам об истории этого курорта. Вы знали, что здесь отдыхали русские писатели? Чехов… Вот-вот, давай лучше трепетаться на невинные темы. Я с удивлением обнаружила, что его экскурсы в историю неплохо отвлекли меня от невесёлых мыслей. Постепенно наши прогулки стали своеобразным ритуалом, и, да, мне было плевать, что там судачат медсёстры. Главное — барон фон Линдт не переходил за рамки. Он не пытался заигрывать или лезть с дотошными вопросами. А между тем время моего лечения подходило к концу, и нужно было что-то решать. — Фрау Винтер, вынужден вас огорчить. У вас серьёзные проблемы, — доктор неторопливо пролистал мою карту. — Из-за удалённой селезёнки вам грозит малокровие, да и печень ещё не полностью восстановилась. Вы замужем? — он бросил взгляд на мою руку. — Настоятельно рекомендую вам воздержаться от беременности, во всяком случае до тех пор, пока не оставите службу. — Я вас поняла, — кивнула я. — Что касается дальнейшего лечения, я могу порекомендовать вам чудесный санаторий в Альпах. Если решите поехать, я лично напишу профессору Море. — Хорошо, я подумаю. Я поняла, что не хочу возвращаться в Союз, не хочу снова засыпать под гул орудий, не хочу мёрзнуть и питаться всякой дрянью. А Фридхельм. Ну что ж, он ведь знает, куда я поеду, может, быстрее решится что-то поменять. Сколько раз он мне обещал что-нибудь придумать, и всё время находились какие-то отмазки. В глубине души я боялась, что он просто не хочет настолько круто менять свою жизнь. Ведь сколько продлится война, ему неизвестно, а быть примерным гражданином Германии — да ещё и офицером — однозначно почетнее, чем каким-то беженцем на птичьих правах. Я так размечталась о мирной жизни в Цюрихе, что решилась на вылазку в город. Отвела душу, для начала скупив в парфюмерном магазине чуть ли не весь ассортимент. Тушь, пудра, помада, духи и что там ещё? Беру всё. О Боже, какая красота… Глаза разбегаются, глядя на витрину. Я обязательно должна примерить этот костюм. И туфли, а ещё мне нужна сумочка, в которую не поместится ничего, кроме кошелька и помады. Продавщица любезно помогла мне облачиться в творение госпожи Шанель. Куплю сколько бы ни стоил. Мне осточертела военная форма и вещмешок, в который можно упаковать пол-Китая. — Вам очень идёт этот костюм, — улыбнулась девушка. — Что ж, тогда в нём и пойду, — я достала кошелёк. — У вас найдётся какой-нибудь пакет, чтобы сложить мою одежду? Возвращаться в санаторий не хотелось. Хотелось продолжения банкета. Э-эх, прошли те времена, когда мы с девчонками могли полдня провести в торговом центре, зависая в примерочных и прерываясь на посиделки в кафешке и болтовню. — Эрин! Какая неожиданность, — я оглянулась, увидев своего престарелого ухажёра. А случайна ли эта встреча? Впрочем, какая разница, во всём надо искать плюсы. Обратно поеду с комфортом вместо того, чтобы трястись в автобусе. — А я как раз ищу, где здесь можно выпить кофе. — Пойдёмте, — он ненавязчиво взял меня под руку. — Здесь недалеко есть отличная кондитерская. Хозяйка готовит пирожные по старинным рецептам, и говорят, они у неё лучшие. В санатории кормёжка, конечно, неплохая, но только сейчас я поняла, как соскучилась по изысканным сладостям и настоящему кофе. И главное — теперь никаких диет. Хоть в чём-то мне повезло. Я так исхудала, что смело могу питаться булочками и шоколадом на завтрак, обед и ужин. — Я столько дней наблюдаю за вами, — фон Линдт аккуратно отпил немного чая. — Оказывается, вы умеете улыбаться. — Всё-таки я женщина, — усмехнулась я. — Любая хандра отступает перед красивыми вещами. — Ну, раз у вас такое настроение, не выпить ли нам по бокалу вина? Я немного напряглась, но с другой стороны, сколько можно искать во всём подвох? Вряд ли дедуля внезапно воспылал ко мне страстью. Хотел бы домогаться — проявил бы себя раньше. — Почему нет? Вино, скорее всего, кислятина, но да ладно, не будем придираться. М-м-м, какой вкуснючий торт — взбитые сливки, шоколадное суфле и, по-моему, ромовая пропитка. Надо будет заказать добавку. Фон Линдт со снисходительной улыбкой наблюдал, как я уничтожаю десерт, и медленно цедил своё вино. — Молодой девушке не пристало сидеть затворницей. Если вы не против, я хотел бы пригласить вас на следующей неделе в театр. Афиши обещают премьеру «Турандот». — Боюсь, не получится, — вежливо ответила я. — Я скорее всего уже уеду. — Вернётесь на фронт? От неожиданности я поперхнулась вином. — Конечно, как же иначе. — А что думает по этому поводу ваш муж? — он кивнул на обручальное кольцо. — Разумеется, он ждёт, когда я присоединюсь к нему, — натянуто улыбнулась я. — Понимаете, мы служим в одной части, и разумеется, мой долг быть рядом. — Долг… — медленно повторил барон. — Как я ненавижу это слово. — Почему? — я пожала плечами. — Если вдуматься, вся наша жизнь — сплошной долг. Да, частенько бывает, что нам не по нутру его исполнять, но разумный человек прекрасно понимает, что иначе поступить нельзя. — К сожалению, милая деточка, бывает трудно определиться, что есть навязанный нам долг, а что — долг по велению сердца. Неужели ваш супруг одобряет, что вы рискуете жизнью? В конце концов, выполнить долг перед страной можно и в более спокойном штабе. Я смутно почуяла, что разговор приобрёл опасный подтекст, и снова расплылась в дурацкой улыбке. — Видите ли, господин фон Линдт, к счастью, стезя моего гражданского долга и «долга по велению сердца» лежат в одном направлении. — Semper immota fides, — фон Линдт скупо улыбнулся. — Простите не поняла, — по-моему, это латынь, если я ничего не путаю. — «Вечно непоколебимая верность» — девиз фон Линдтов. К сожалению, я всегда понимал его по-своему. — По-моему, эту фразу трудно трактовать иначе, — засомневалась я. — Всё же просто — верность, она и в Африке верность. — К сожалению, для меня на первом месте стояла верность государству, — ни черта не могу понять, куда он клонит разговор. — И сыновей я воспитал именно так. — Они сейчас на фронте? — Вольф погиб ещё в начале сорок второго, — он помолчал. — А Лотар пропал без вести. Последнее письмо я получил от него перед тем, как их перебросили в Сталинград. — Мне… мне жаль, — я замялась. Нет, от того, что я расскажу, что там творилось, ему легче не станет. — Простите, я вас расстроил, — он, видимо, вспомнил моё нежелание говорить о войне. — Всё в порядке, — я покачала головой. В полном молчании мы допили кофе. Аппетитные эклеры показались мне безвкусной трухой, стоило вспомнить плесневелые сухари и конину, которые мы тогда ели. Фон Линдт поднял руку, подзывая официантку. — Думаю, нам пора возвращаться.***
«Дорогой Фридхельм, мои опасения подтвердились. Здешний доктор настаивает на продолжении лечения и рекомендовал мне обратиться в санаторий в Швейцарии…» Чёрт, терпеть не могу пафоса, но похоже, это моё последнее письмо, которое я могу без риска отправить ему. Несмотря на мой решительный настрой, я почувствовала, как острая тоска сжала сердце. Прошёл почти месяц, мы никогда не разлучались так надолго. Где он сейчас? Когда мы теперь увидимся и увидимся ли? Я раздражённо пошарила по карманам и, убедившись, что сигареты закончились, полезла в ранец. В боковом кармане что-то зашуршало. Я вытащила сложенный листок. Давно собиралась избавиться от лишнего мусора, да всё руки не доходили. Я развернула бумажку, пытаясь припомнить, откуда у меня это. А-а-а, точно. Помню, как мы разгребали развалины штаба в пригороде Сталинграда. Молодой мужчина неподвижно сидел за столом, сжимая в руке карандаш. Не знаю, чем я тогда думала, ведь переслать его недописанное письмо просто некуда. Ни адреса, ни даже фамилии. «Ты жена немецкого офицера, поэтому ты примешь то, что я тебе говорю, прямо и не пошатнувшись. Так прямо, как ты стояла на платформе вокзала в тот день, когда я поехал на Восток. Я не умею писать письма, и мои письма никогда не были длиннее страницы. Сегодня многое можно было бы сказать, но я оставлю это на потом. Если всё пойдёт хорошо, мы сможем долго об этом говорить, так зачем пытаться написать много сейчас, если мне это так тяжело. Если всё пойдёт плохо, то слова всё равно не помогут. Ты знаешь мои чувства к тебе, Августа. Я тебя очень люблю, и ты любишь меня, и ты поймёшь правду. Она в этом письме. Правда — это осознание того, что наша борьба — самая мрачная борьба в безнадёжной ситуации. Несчастье, голод, холод, отречение, сомнение, отчаяние и ужасная смерть. Больше я об этом не скажу. Я не говорил об этом во время своего отпуска, ничего об этом нет и в моих письмах. Когда мы были вместе, мы были мужем и женой, а война — какой бы необходимой она ни была — гадким сопровождением нашей жизни. Но правда также и то, что знание, о котором я написал выше, — не жалоба или крик, а констатация объективного факта. Я не собираюсь избегать ответственности: я говорю себе, что отдав свою жизнь, я оплачу свой долг. Нельзя спорить о вопросах чести. Августа, в час, когда ты должна будешь быть сильной, ты это почувствуешь. Не чувствуй горечи и не слишком страдай от моего отсутствия. Я не трус. Мне только грустно, что я не могу предоставить больших доказательств своей смелости, чем умереть за это ненужное — чтобы не сказать «преступное» — дело. Ты знаешь семейный девиз семьи фон Л. «Вечно непоколебимая верность». И все-таки...не забывай меня слишком быстро…» Вполне возможно, что я ошибаюсь… Но а вдруг это письмо его сына? В любом случае я ничего не теряю. Выглянув в окно, я заметила одинокую фигуру среди темнеющих в сумерках деревьев. — Эрин? Вы снова забыли зонтик? — я неуверенно улыбнулась, потянув его в сторону беседки. — Я прошу прощения, если ошиблась, но взгляните на это, — фон Линдт медленно взял письмо. Вряд ли я ошиблась. Его пальцы, держащие листок, слегка задрожали, а когда он посмотрел на меня, последние сомнения отпали. — Где вы это взяли? — Нашла в заброшенном штабе под Сталинградом. — Лотар мертв? — Да. — Бедный мальчик… — фон Линдт медленно присел на скамейку. Надеюсь, его не прихватит инфаркт. — Он прекрасно понимал, куда привели Германию, и всё-таки не сбежал, как я… — Оттуда, где мы оказались, сбежать было бы трудновато, — мрачно заметила я. — Я воспитывал их с Вольфом одинаково, внушал, что верность своей семье и своему государству лежит на одной чаше весов. Я ведь и сам в это верил. После той войны я присутствовал на заседаниях рейхстага и мне казалось, что мы идём правильным путём. Все верили, что для ума нет преград, что мы скоро откроем все законы науки и общества, построим земной рай. И я в это верил. Конечно, на свете есть мерзавцы, но их можно переиграть. Есть алчные хапуги, но они понимают свою выгоду, а значит, с ними можно договориться. Ведь когда все люди счастливы и довольны, это же всем выгодно? — Чистой воды утопия, которая ещё никого не довела до добра. Что-то мне это напоминает. У нас в семнадцатом году, кажется, всё тоже начиналось с этого. — Безусловно, вы правы. Оказалось, что миром правит нечто иное. То, чего я не понимаю и не принимаю. Я сложил с себя полномочия после Хрустальной ночи. Хотел переехать, но увы. Вся Европа была уже охвачена чумой национал-социализма. Быть немцем в стране, оккупированной немцами, невыносимо, даже если лично ты ни в чём не виноват. С отвращением и безнадёжностью я наблюдал за тем, что происходит. А потом Вольф отправился на Восток и погиб через полгода где-то под Москвой. Город, который невозможно захватить, — горько усмехнулся старик. — Даже Наполеон недолго наслаждался своей победой. Возможно, если бы я поговорил по душам с Лотаром, я не потерял бы и его. — По крайней мере, теперь вы точно знаете, что он не пропал без вести, и можете сообщить это его жене. Фон Линдт тяжело вздохнул. — Месяц назад при очередной бомбёжке снаряд попал в наш особняк. Погибли моя жена, Августа и мой внук. Я промолчала. Что тут скажешь? — Я всё время спрашивал себя: «Почему ты не погиб вместе с ними? Это было бы так естественно. Но ты остался. Один, беспомощный, никчёмный». А потом понял — это кара. Потому что я тоже виноват. Нет, не тоже. Я виноват больше остальных. Больше Гитлера. Что взять с бешеной собаки? А я умный, ответственный, родился с золотой ложкой во рту, все пути мне были открыты, судьба сдала мне самые лучшие свои карты. И что же? Я позволил мерзавцам, хапугам и дуракам победить себя. Отобрать у меня Германию, Европу, цивилизацию, мир, сыновей! Пока небо не свалилось мне на голову и не убило всё, что я любил… — Почему вы не уехали? У него же наверняка куча бабла и связей. — Прятаться под чужим именем как крыса? — он презрительно усмехнулся. — Это не для меня. К тому же Августа ни в какую не желала уезжать. Она до последнего надеялась, что Лотар вернётся. Простите мой приступ болтливости. Я действительно наговорил вам сегодня много лишнего. — Не беспокойтесь, я никому не скажу. — О, вы решили, я опасаюсь, что вы донесёте на меня за провокационные речи? — рассмеялся фон Линдт. — Это не в моих правилах. Уж если я что-то говорю, я всегда отвечаю за свои слова. Я боялся расстроить вас, ведь вы юны, а юности свойственно верить в лучшее и не замечать неприглядной истины. — Господи, да о чём вы? — в сердцах пробормотала я. — Там, под Сталинградом был настоящий ад. Трудно, знаете ли, сохранять наивность после такого. Я уверена, многие солдаты думают так же, как и ваш сын. — И тем не менее, вы собираетесь вернуться на службу, — он пристально посмотрел мне в глаза. — По одной-единственной причине — я люблю своего мужа. — Думаете, он не хотел бы, чтобы вы сейчас были в безопасности? — Какой смысл об этом говорить? — раздражённо ответила я. — Я военнообязанная и, если попытаюсь скрыться… С дезертирами разговор короткий. Чёрт, по-моему, это я наговорила ему много лишнего. Дедуля, кажется, вполне адекватным, но всё же он немец, бывший депутат рейхстага. Я нервно проворочалась в постели почти до утра. Но, спустившись к завтраку, с облегчением убедилась, что гестапо по мою душу не явилось. Правда, барона тоже нигде не видно. Да ладно нагнетать, может, он отдыхает в своём номере. Всё-таки получить такую новость в его возрасте… Фон Линдт подошёл ко мне незадолго до ужина и сходу огорошил предложением: — Не хотите составить мне компанию? Я собираюсь перед сном прогуляться. — А не слишком поздно? — я нутром чуяла, что он что-то задумал, и ломала голову, как бы повежливее соскочить. — Сегодня достаточно тепло, но если вы боитесь замёрзнуть, возьмите мой плащ. — Не стоит, — я неохотно поднялась. Ладно, в конце концов, мы же не в безлюдный лес идём. Что он мне сделает? — Эрин, я знаю, послезавтра вы собираетесь уезжать. — Ну да, — бодро улыбнулась я. — Хорошего понемножку, долг зовёт. — Вам необязательно ехать в Союз, — осторожно сказал он. — А? — непонимающе зависла я. — Я говорил с доктором Збышеком, он согласен выписать вам направление на дальнейшее лечение. Ничего себе выходки! А как же врачебная тайна и всё такое? Видать, дедуля не зря отрабатывал свой хлеб в рейхстаге. Тот ещё интриган. — Вы позвали меня сообщить, что я могу продолжить лечение в Швейцарии? — я с неприязнью посмотрела на него. — Так я это и без вас знаю. — А что вы скажете, если я предложу вам остаться там? — я в шоке захлопала глазами. — У меня есть хороший знакомый, я бы даже сказал друг. Он поможет с документами. Ни хера себе подарочек судьбы. Я о таком даже мечтать не могла. Но все же прекрасно понимают, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. — И? — прищурилась я. Фон Линдт немного озадаченно посмотрел на меня. — Что я за это буду вам должна? — О, кажется, вы меня неправильно поняли, — снисходительно улыбнулся он. — Безусловно, вы привлекательная девушка, но слишком юны для меня. Я всегда с насмешкой относился к парам с такой вопиющей разницей в возрасте. Ваши деньги мне не нужны, свои девать некуда, так что считайте это вполне бескорыстным предложением. Ну нет, дедуля, так не бывает. Я не вчера родилась и достаточно повидала, чтобы утратить веру в людей. Пока не услышу внятного объяснения этому аттракциону невиданной щедрости — разговора не будет. — Почему вы это делаете? — Не ищите подвоха, Эрин, — устало вздохнул он. — Всё просто. Я не смог спасти никого из своей семьи. Цеплялся за дурацкие принципы, малодушно рассчитывал выждать, пока прекратится этот кошмар. Если напоследок я могу кому-то помочь, значит, умру, хоть немного примирившись со своей совестью. Правильный выбор. Порой его просто невозможно сделать, ведь понимаешь, что бы ты ни выбрал — будешь жалеть о принятом решении. Я скользнула взглядом по кровати, на которой были хаотично разложены мои немногочисленные шмотки. Пора собираться… Фон Линдт снабдил меня рекомендательным письмом и адресом, доктор выписал направление. «Ветер в соснах». Звучит отлично. Там наверняка тишь да благодать, и война кажется чем-то нереальным. Я представила себе тихую размеренную жизнь. Накуплю себе нормальных платьев и снова буду выглядеть как девушка, а не солдат-оборванец. Займусь здоровьем, а то такими темпами к двадцати можно превратиться в развалину. А самое главное — я буду засыпать, твёрдо зная, что следующий день будет таким же как и предыдущий. По крайней мере, там точно не будет стрельбы, авианалётов и чьих-то смертей. Разве это не то, к чему я изначально стремилась и ради чего наломала столько дров? Вот только Фридхельм… Я бережно разгладила немного примявшуюся фотку. На ней он такой счастливый. Ну ещё бы, это же наша свадьба. Как же я соскучилась… Пройдут недели, а может, и месяцы прежде чем он сможет присоединиться ко мне. А что если… Сколько тех, кого война разлучила навсегда. Не могу даже думать об этом. «Непоколебимая верность…». Раньше я считала, что верность — не изменять любимому человеку, но ведь это не совсем так. Верность — это быть рядом, деля проблемы и вместе выбираясь из любой задницы. Это принятие его тараканов, умение не отвернуться, если он не оправдывает твоих ожиданий. Выдержит ли моя любовь это искушение? Не знаю… Однако что-то решать нужно уже сейчас. Вздохнув, я стала медленно укладывать вещи.