Моя чужая новая жизнь

      POV Арина       О чём думает человек, сидя в тюремной камере в ожидании своего приговора? Ну, например, о том, как он умудрился дойти до жизни такой. Я прекрасно понимала, что на этот раз попала по-крупному. Чего-то такого и стоило ожидать, если метаться между двух огней. Вот честно, ещё ни разу я не чувствовала такого отвращения к себе. Идиотка! Как всегда полезла «причинять добро» и ожидаемо поплатилась за это. Замутить заговор за спиной у Фридхельма — это уже перебор. Да ещё убеждать его, что невинна аки нежная ромашка. Хотя, если подумать, у меня как всегда имелся выбор лишь между двумя предательствами. И неизвестно ещё что хуже — отречься от своей страны или предать доверие любимого человека. Могла я поступить по-другому? Конечно, варианты есть всегда. Наверное дело в том, что есть непреложная простая истина — человек не может убежать от себя, от своей сути. Я всегда буду тем, кто я есть — русской. Вот только тогда назревает другая проблема — вопрос доверия между мной и Фридхельмом. Я в который раз задумалась: «А что бы было, решись я рассказать ему правду?» Вряд ли его напугало бы, что я русская, тем более из далёкого будущего. Глядишь, быстрее бы решился увезти меня отсюда, если бы знал исход войны. Почему же я так боюсь этого разговора? Я ведь люблю его. И доверяю. И знаю, что он ни за что от меня не отвернётся. Не поверит ли, что я из будущего? Так это легко доказать — напрячь память и предсказать парочку исторических событий. Возненавидит за то, что я русская? Конечно, нет. А вот то, что я столько времени молчала… Да, он конечно поймёт, что я боялась, и простит, но осадочек останется. Кому понравится, что любимый человек за твоей спиной живёт можно сказать тайной жизнью? Тем более примерно тоже самое он мне сказал вчера. А теперь поздно для таких разговоров. Теперь мне нужно думать, как выбираться из очередной задницы.       Шварц мне все кости переломает, если нароет доказательства, что я виновна. А он уверен, что нароет, так что лайтовый вариант получить пулю в лоб мне не светит. Мои отпечатки сто пудово есть на грёбаном фотике, а если ещё начнут раскручивать, кто выпустил заложников, или расколется Катерина… Будем реалистами — пытки я терпеть не смогу. Спасибо, насмотрелась вдоволь, на что способны «доблестные арийские воины». Я не вынесу даже десятой части того, что видела на допросах. Остаётся конечно ещё один вариант — «врагам не сдаётся наш гордый варяг». Не зря же я прихватила с собой яд. Выпить содержимое ампулы и проститься с этой безумной реальностью. Интересно, а продолжение будет? Или на этот раз я действительно перейду в загробный мир? Вариант вернуться в своё тело и время я уже и не рассматриваю. Это было бы слишком шикарно, а нельзя сказать, что я особо везучая. Сволочи, хоть бы воды оставили. Я облизнула пересохшие губы. Я уж молчу о том, чтобы умыться или поесть.       «Да что ж ты такая хлипкая?» — осуждающе вздохнул внутренний голос.       Мои соотечественники вытерпели куда больше страданий. Да, я не такая стойкая как они. Может, если бы война случилась в моё время, я бы так же возненавидела врагов и мужественно терпела лишения в ожидании победы. Но блин, это несправедливо, что меня вырвали из моей целиком и полностью устраивающей меня жизни и забросили в этот кошмар! Разве меня можно винить за то, что я хочу жить и желательно подальше от всего, что связано с войной? Услышав в коридоре чьи-то шаги, я торопливо села, поморщившись от боли в затёкшей шее. Долбаная койка! Так и инвалидом можно остаться. — Доброе утро, фрау Винтер, — жизнерадостно улыбнулся Шварц. — Ну что, вы подумали о том, чтобы сделать чистосердечное признание?       Я мрачно уставилась на него. — Вы, наверное, проголодались, — как ни в чём ни бывало продолжал он. — Как насчёт кофе и бутербродов? — Может, хватит издеваться? — буркнула я. — Зря вы так плохо обо мне думаете, — «дружески» попенял Шварц.       Дверь снова скрипнула, пропуская солдата с подносом. Ну надо же. Похоже, действительно расщедрились на завтрак. Я почувствовала, как желудок предательски заурчал — кофе пах просто одуряюще. — Прошу вас, — он кивнул на грубо сколоченный стол. — А пока вы завтракаете, внимательно меня выслушайте.       Я поколебалась. Это же классика — коварный немец пытается за жрачку склонить на свою сторону русскую партизанку. Но с другой стороны, он прекрасно может попытаться склонить меня и другими способами, так почему я должна отказываться от горячего кофе? Может, это последняя чашка в моей жизни. — Как я и предполагал, ваши отпечатки нашли на фотоаппарате Ирмы, — задушевным тоном поведал Шварц. — Кроме того, вас подозревают в освобождении заложников. Сами понимаете, этого достаточно, чтобы вынести приговор.       Я невозмутимо пожала плечами. — У меня нет весомых доказательств, что я этого не делала. Так же, как и у вас, что виновна именно я. — Не думаю, что эта девчонка долго продержится на допросах, — ухмыльнулся Шварц.       Раз «не думает», значит, Катя пока ещё не раскололась. Значит, я могу немного потянуть время, утверждая, что не при делах. — А вот сообщник девушки оказался не таким стойким. Он рассказал, что встречался с разведчиком. Кто бы это мог быть? Учитывая, что полицай видел в ту ночь, как стрелял мужчина в форме офицера? — Откуда же мне знать? — я невозмутимо допила кофе. — Вы сами видели, сколько времени я проводила в штабе. Чем в это время занималась моя домработница, не имею ни малейшего понятия. — Бросьте, Эрин, — снова улыбнулся он. — Вы влипли. Причём крупно. Есть у меня подозрения, что загадочный офицер перебежчик — ваш муж. — Вы не можете обвинять его, основываясь на одних подозрениях, — отпарировала я. — Завтра я привезу этого сопляка, и мы проведём очную ставку, — Шварц с вызовом смотрел мне в глаза. — Вот и проверим, подозрения это или нет. Я последний раз предлагаю вам признаться во всём, тогда умрёте без лишних мучений. Мне бы не хотелось причинять вам ненужную боль, всё-таки вы не одна из этих еврейских крыс. Хотя, как выяснилось, и не чистокровная арийка. — Мне нечего сказать вам, кроме того, что вы ошибаетесь, — уверенно ответила я.       Как же хотелось хотя бы раз бросить в лицо «эпичное» признание, рассказав заодно, какой конец светит их Вермахту, фюреру и тысячелетнему Рейху. Но нет, так нельзя. Этот мудак ни за что не поверит, что Фридхельм ничего не знал, и немало попортит ему крови за связь с предательницей. — Я всё равно докопаюсь до правды, — Шварц медленно двинулся ко мне.       Я также медленно отступала, пока не уперлась в стену. Масляно заблестевшие глазёнки не оставляли сомнений, что задумал этот мудила. Гадство! Никогда ещё я не чувствовала себя такой беспомощной. Даже когда Хольман пытался меня зажать, я была не так напугана. По крайней мере я могла дать отпор, да и желающих защитить хватало. — Что, теперь ты уже не такая самоуверенная? — развязно спросил Шварц, прижимая меня к стене. — Уберите руки, — прошипела я, пытаясь его оттолкнуть. — А то что? — он с силой толкнул меня на койку.       Вот теперь я почувствовала настоящую панику, пытаясь отбиться от этой туши и понимая, насколько это бесполезно. Шварц с силой заломил мне руки, удерживая над головой, другой лапищей пытаясь задрать юбку. — Я же предупреждал — со мной лучше не ссориться. Посмотрим, что ты запоёшь, когда тебя поимеет каждый солдат в этой казарме…       Тяжесть его тела, боль в заломленных запястьях, мерзкие пошлости, которые он бесстыдно бормотал, довели меня до истерики. — Отвали от меня, урод! — я продолжала отбиваться как бешеная. — Что здесь происходит? — Шварц нехотя сдвинулся.       Господи, Вилли, как же ты вовремя! Надо сказать, братец отреагировал зачётно. Резво подскочив к Шварцу, он схватил его за шкирку и отправил в полёт до ближайшей стенки. Пока они переругивались, я сидела словно в прострации. Из этой ловушки нет выхода. Насколько я поняла, выпускать меня отсюда никто не собирается. Ладно, сейчас вмешался Вилли, но Шварц рано или поздно вернётся и выполнит свои угрозы. Я бы, может, смалодушничала и, чтобы избежать насилия, сдала Вайса. В конце концов, кто он мне такой? Но раз этот мудила подозревает Фридхельма, значит, придётся молчать. Чем я думала раньше?! — Я настаиваю, чтобы вы прошли со мной, — Вилли распахнул дверь камеры, прожигая неприязненным взглядом майора. — Генерал приказал срочно собраться всем в штабе.       Я знаю, как это решить так, чтобы никто, кроме меня не пострадал. Главное — не тянуть и опередить Шварца. На секунду меня обожгло мыслью, что если я выпилюсь, то вроде как получится, что признаю свою вину. А значит, Фридхельма всё равно затаскают на допросы. Но тут есть маленький бонус. Если Вайс не соврал, моя смерть будет выглядеть естественной. Мало ли, сердце у меня отказало, или Шварц не рассчитал и приложил головушкой об стену.       Я достала злосчастную ампулу. Блядь! Я никогда раньше даже в самые тяжёлые минуты не задумывалась о самоубийстве. Считала, что выход можно придумать всегда. Как же дико осознавать, что сейчас его у меня нет. Я не хочу умирать вот так… Мне бы ещё хоть раз увидеть Фридхельма, попрощаться, поговорить. Но видно не судьба. Нет у меня этого времени, просто нет. Я вдруг осознала, что сейчас живу последние минуты. Что потом не будет уже ничего. Как же, оказывается, тяжело решиться вернуть Богу билет. И чем больше я буду тянуть, тем труднее мне будет это сделать. Ну, хватит уже рефлексировать! Решилась — так действуй… — Эрин, что это?       Вилли вернулся? Но зачем? Я запоздало сжала кулак, надеясь, что он не дотумкал, что происходит. Впрочем, тормозом он был лишь с Чарли, а вот военную точность и скорость реакций у него не отнять. — Ты что задумала? Совсем рехнулась?       Я намертво сжала пальцы, вяло пытаясь отбиться. — Отдай немедленно.       Я обмякла, почувствовав, что не осталось больше сил ни на борьбу, ни на слёзы, вообще ни на что. — Хочешь отобрать у меня возможность безболезненно умереть? — А о Фридхельме ты подумала? — сердито ответил он, разжав наконец мою ладонь. — Как он переживёт это? — По-твоему, ему будет легче, если Шварц продолжит трясти из меня признание? — Мы делаем всё возможное, чтобы вытащить тебя отсюда, — он встряхнул меня за плечи. — А вот если ты наглотаешься яда — признаешь тем самым, что виновна.       Я что, должна сыграть в русскую рулетку? Получится ли у него меня оправдать или нет? Но я-то прекрасно знаю, что стоит только Кате заговорить — и мне уже ничего не поможет. И вообще, с чего это осторожный Вилли вздумал рисковать своей задницей? Неужели действительно верит в мою невиновность? — А как же твоя карьера? Что, если твои попытки меня спасти окажутся напрасными? — я не решилась признаться, что обвинения против меня вполне могут оказаться доказуемыми. — Ты когда-то сказала, что главное, чему я должен верить, что ты никогда не предашь Фридхельма, — в его взгляде мелькнуло что-то, чему я не смогла подобрать определения. — Так вот, я тоже люблю своего брата. А значит, буду до последнего защищать свою семью, — он притянул меня в осторожном объятии. — Спасибо, — почти беззвучно прошептала я.       Мне пофиг, почему он это делает — из страха что я потяну его за собой, если всплывёт неприятная правда, или из-за любви к брату. Главное, он преодолел свои принципы, ведь защищать человека, в котором сомневаешься, куда более сложно, чем рубиться за того, в кого безусловно веришь.       Время тянулось медленно, словно резина. Желающих меня посетить больше не нашлось, и с одной стороны я этому радовалась, а с другой — ломала голову, что сейчас происходит в штабе. Если бы было всё так радужно, как говорил Вилли, меня бы уже выпустили. Ведь так? Но если всё так плохо, тогда Шварц уже давно должен был вернуться по мою душу. Когда стемнело, дверь открылась, и меня снова отвели в «комнату для дам», затем принесли ужин. Вполне кстати приличный, сомневаюсь, что русских пленных кормят так же. На таком стрессе есть естественно не хотелось, но я заставила себя съесть немного каши и бутерброд с сыром. Ладно, в конце концов отсутствие плохих новостей — вполне неплохо. Моя жизнь сейчас висит на волоске и зависит от того, сколько Катя сможет продержаться, но даже если она и будет молчать, ещё остаются вещдоки в виде моих отпечатков. Вайса они сроду не смогут вычислить, значит… Значит, рано или поздно мне светит расстрел. Как же я устала бояться, устала следить за каждым словом, притворно улыбаться всяким мерзавцам вроде Штейнбреннера. Может, и к лучшему, если это наконец закончится…       Только жаль, если Фридхельм узнает обо мне правду вот так. Я в сто пятьсотый раз пожалела, что в своё время не открылась ему. Не заслуживает он узнать с чужих слов, что его любимая оказалась фальшивой насквозь. Я надеюсь, он сможет верить единственной правде, которую я смогла ему дать, — что люблю его.       Я проснулась от скрежета ключа в замочной скважине. Кого это принесло среди ночи? Мелькнула безумная мысль, что это Фридхельм пришёл за мной. Вот только вряд ли мы сможем далеко убежать под перекрёстным огнём русских и немцев, которые объявят на нас охоту. — Эрин? — вот уж кого не ожидала увидеть, так это Вайса. — Не переживайте, гауптман, я вас не сдала, — криво усмехнулась я. — Я знаю.       Следом за ним вошла Катя. Бедняге досталось побольше, чем мне. Щёку девушки «украшал» здоровенный синяк, правая рука перемотана. — Как ты? — Я им ничего не сказала, — вымученно улыбнулась она разбитыми губами.       Так, стоп, но если она сейчас стоит здесь, значит, Вайс… — Я больше не могу оставаться в штабе, тем более мы должны передать новости на фронт, — подтвердил он мои догадки. — Пришли попрощаться? — хмыкнула я. — Тебе тоже нельзя здесь оставаться.       Я снова ощутила укол совести, глядя в глаза Кати, в которых по-прежнему была какая-то детская доверчивость. Неужели они действительно пришли, чтобы спасти меня? Вот так, без особых на то оснований поверили, что я своя? Впрочем, я как раз-таки никогда не была доверчивой. — Серьёзно? Вы вернётесь как герой-разведчик и отважная радистка. А в качестве кого появлюсь я?       Вайс посмотрел мне в глаза сканирующим расчётливым взглядом, в котором мелькнуло что-то нечитаемое. — Эрин, я же обещал, что к вам проявят снисходительность. Тем более ваши знания немецкого всегда пригодятся на фронте.       Начать новую, правильную жизнь? Пару лет назад я бы с радостью ухватилась за такую возможность. Где же вы раньше были, товарищ разведчик? Сейчас я уже не верю, что советские бойцы примут меня как свою, или что какой-нибудь особист вроде Громова закроет глаза на то, что я болталась в армии Вермахта.       Я прикинула — если откроется, что предатель Вайс, с меня по идее должны будут снять обвинения. А если я, очертя голову, кинусь бежать куда глаза глядят, это подтвердит мою виновность. И тогда они примутся за Фридхельма. Конечно, я рискую, если останусь, мало ли, вдруг что-то пойдёт не так, но мне не привыкать рисковать. — Так что вы решили? Нужно поторопиться, — Вайс торопливо оглянулся, прислушиваясь. — Я остаюсь, — пробормотала я, с удивлением почувствовав, что где-то в глубине души немного сожалею о своём решении.       Всё-таки мы были неплохой командой. Странной, конечно, но как оказалось, вполне надёжной. — Как хотите, — Вайс коротко кивнул Кате. — У нас нет времени. — Стойте.       Получается, они передадут на фронт неверную информацию. Но ведь история должна идти своим чередом. Я не раз уже задумывалась, влияет ли на что-то моё появление? Кого-то я спасла, кто-то погиб по моей вине. Но что, если я нарушу ход истории, умолчав о правильном направлении? Я не хочу гибели «своих» немцев, но также я не желаю победы Германии. Это будет настоящий трэш. — В конверте был неверный план, — торопливо, словно боясь передумать, сказала я. — Настоящее сражение планируется под Курском. — Откуда вы это знаете? — развернулся Вайс. — Пытаетесь в последний момент запутать следы? — Неужели вы думали, что всё будет так просто? — вот будет весело, если они мне не поверят. — У меня нет причин вас обманывать. Если бы я топила за нацистов, я бы никогда не оказалась здесь. — Но почему же тогда вы отказываетесь бежать? — он пристально посмотрел мне в глаза. — Вы когда-нибудь любили, герр гауптман?       Хотя, какой он на хер гауптман? Но его настоящего звания я так и не знаю. — Если нет, то вряд меня поймёте.

***

      Я нервно поёжилась. Интересно, как быстро немцы обнаружат побег? И действительно ли прокатит версия, что я не при делах, раз Вайс себя выдал? Но с другой стороны бежать, оставив Фридхельма расхлёбывать эту кашу я тоже не смогла бы. Будь что будет. — Дедушка, а почему на войне были предатели? — Как тебе сказать, Аришенька… Не все люди сильные. Те, кто слабы, думают в первую очередь о себе. — Это как Алёна, которая, когда мы поссорились с Наташей, стала дружить с ней, а не со мной, потому что у Наташки есть Барби? — Не совсем, — улыбается дедушка. — Но в общем-то, похоже. Только те, кто предавали своих товарищей на фронте, не понимали, что предают и себя тоже. Ведь враг после победы не пощадит и их.       Дедушка погладил по голове маленькую меня и, обернувшись, посмотрел полным укора взглядом. — Прости, — я почувствовала, как горький комок слёз мешает сделать вдох. — Прости меня… — Тш-ш-ш, всё хорошо, — сквозь сон я почувствовала бережное объятие. — Я здесь, с тобой. — Фридхельм… — я моргнула, пытаясь отогнать остатки сна. — Что?..       Я не смогла закончить вопрос — пришёл он меня освободить или же попрощаться навсегда. — Предателем, которого все ищут, оказался Вайс, — Фридхельм успокаивающе погладил меня по волосам. — Ночью он застрелил часовых и помог сбежать радистке. — Я же говорила, что невиновна, — я судорожно всхлипнула, чувствуя, как отпускает нервное напряжение. — Я в этом и не сомневался, — он крепче прижал меня. — Пойдём скорее отсюда. — Не так быстро, — лениво процедил Шварц. — Майор, вы не имеете права удерживать её, — резко сказал Вилли. — Генерал полностью согласился с тем, что Эрин невиновна. — Но задать пару вопросов я имею право, — уперся он. — Если фрау Винтер не поддерживала отношений с подпольщиками, почему же тогда они открыли дверь её камеры? — А у вас что, на каждой двери подписано, кто из заключённых за ней находится? — язвительно спросила я. — Вайс искал эту девушку, вот и ломился во все двери подряд. — Ну хорошо, допустим, так, — скептически протянул Шварц. — Но, получается, «гауптман» просто заглянул к вам и всё? — А что он должен был, по-вашему, сделать? Застрелить меня? — Почему бы и нет? Вы ведь для него враг. — Благородство никому не чуждо, — с намёком ответила я. — Всё-таки странно, что он бросил дверь открытой, — не унимался майор. — Времени в обрез, кто бы стал в такой ситуации запирать обратно дверь? — Довольно, майор, — вмешался Вилли. — Этот вопрос закрыт окончательно.       Я, наверное, битый час отмокала в ванне. Всё ещё не верилось в спасение. Я наглядно убедилась, что пора прекратить бессмысленное геройство. Вот только вся загвоздка, что оно не бессмысленное. Пусть спаслось двадцать человек. Когда закончится война, и если я к тому времени ещё буду жива, я по-любому буду рефлексировать. А так хотя бы смогу хоть что-то противопоставить недремлющей совести. Но ведь это получается самый что ни на есть эгоизм. В глубине души я знала, что делаю это не для очистки своей запятнанной дальше некуда совести. — По-моему, вода уже остыла, — Фридхельм осторожно погладил мою руку и задержал взгляд на багровом синяке. — Я убью этого скота, — пробормотал он. — Не стоит идти из-за него под трибунал, — я завернулась в полотенце. — Я приготовил ужин, ты должна что-нибудь съесть.       Есть особо не хотелось, но я не стала спорить. Медленно жевала жареную картошку, всё ещё размышляя над недавними событиями. Генерал извиняться за ложные подозрения не стал, лишь напомнил мне, как легко по нынешним временам перейти грань между милосердием и предательством, и рекомендовал сосредоточиться лишь на прямых обязанностях. Шварц нехотя извинился за «некоторую грубость», но мне, естественно, было положить с прибором на эти фальшивые извинения. Файгль неожиданно порадовал — пламенно уверял меня, что ни на минуту не поверил в эти гнусные, не достойные меня обвинения. Мне поверил даже подозрительный Вилли или сделал вид, что поверил. Но вот Фридхельм заслуживает честности. Хотя бы частичной. — Я знаю, у тебя картошка получается вкуснее, — улыбнутся он, заметив, что я отложила вилку. — Дело не в этом, — я мягко коснулась его ладони. — Нам нужно поговорить, и я пытаюсь настроиться. Ведь то, что ты сейчас услышишь… возможно, изменит твоё отношение ко мне. — Рени…       В ясных глазах я увидела отражение того мальчишки, который замкнуто смотрел, как его товарищи хвастаются у костра лёгкими победами. Тот Фридхельм бы меня понял. Не знаю поймёт ли сейчас… — Сначала выслушай, — я вздохнула, собираясь с мыслями.       Нет, всё-таки я не смогу признаться. Если он узнает, что я за его спиной спелась с Вайсом, точно не простит. Я столько потеряла на этой войне — гордость и принципы. Я не могу ещё потерять его доверие. Пусть за эту безоговорочную веру мне и придётся платить тошной виной на сердце. — Я снова поставила себя, да и тебя тоже в неприятное положение. Знаю, что нужно быть как Ирма или Катарина, но пойми я не могу иначе. Я не могу добивать раненых, равнодушно смотреть, как молодую девушку собираются застрелить из-за какого-нибудь пустяка. Я должна была при малейшем подозрении выдать Катю. — Я, бывает, злюсь, но понимаю, почему ты это делаешь. И знаешь, если бы ты не была такой, я бы наверное уже давно сдался. Стал бы таким, как Шварц или Штейнбреннер. — Ты правда веришь мне? — неужели никогда не сомневался, анализируя мои сомнительные выходки. — Да, — просто ответил он. — Ты — часть меня. И если не верить самому себе — зачем тогда вообще жить?       Через пару недель я забыла своё «заключение» как страшный сон. Надвигалось нечто куда более жуткое — нас перебросили на Курскую дугу. На душе было тяжело. Я чувствовала, что отчасти причастна к тому, что здесь должно произойти. Впрочем, вряд ли я настолько значимая фигура, чтобы глобально изменить историю. Это только в кино сорвал цветочек не в своём времени и — опа — изменил всё на столетия вокруг. Я ведь строго говоря не совсем попаданка, так, подселённая в чьё-то тело душа. Избежать этой страницы истории скорее всего бы не получилось — сюда снова согнали всех. Штауффернберг и Шварц последовали вместе с нами. К моему огорчению, Ирма никуда не уехала, подписка Геббельса это вам не хухры-мухры. Но видимо, Фридхельм все же поговорил с ней, раз она теперь предпочитала крутиться подальше от нашего штаба. Неприятным сюрпризом стало для меня появление эсэсманов. Да к тому же хорошо мне знакомых. — Какая приятная неожиданность снова встретить вас, Эрин, — сдержанно улыбнулся Штейнбреннер.       Ну да, где бы мы ещё встретились как не на очередном замесе? Чувак, это война. Логично же, что мы постоянно пересекаемся. — Рада видеть вас в добром здравии, — фальшиво улыбнулась я. — Я бы тоже предпочёл встретить вас в более приятных обстоятельствах, — галантно ответил он. — Ничего, я ещё воспользуюсь вашим приглашением и обязательно познакомлюсь с вашими родителями. Хочу лично поблагодарить вашего отца за то, что он воспитал такую преданную своей стране дочь.       Меня душил нервный смех. Не дай Бог бы сейчас услышал его генерал, который неделю назад выразил мне соболезнования по поводу безвременной кончины батюшки. Нет, пора завязывать с этой паутиной лжи, иначе я запутаюсь в ней как муха, и однажды какой-нибудь паук вроде нашего штурмбаннфюрера меня сожрёт. Возможно, даже в буквальном смысле. Впрочем, через пару дней мне стало не до смеха. Пришёл приказ выдвигаться на позиции. Причём штурмовики должны отправится на передовую, а эсэсманы как всегда будут отсиживаться в штабе. — Что? — возмущённо прошипела я, когда Вилли сообщил мне очередную «чудесную» новость. — Почему ты отправляешь меня с этими… — я едва не ляпнула «упырями». — Эрин, тебе нечего делать на передовой, так что это временно, — ровно ответил он, сделав вид, что не заметил моей оговорки. — Почему тогда не в госпиталь? Там бы я принесла больше пользы. — Генерал посчитал, что так будет лучше, ты же всё-таки переводчица, а не медсестра.       Генерал, видите ли, посчитал. А ты куда смотрел? Как же меня достала эта блядская армия, где всё решают за тебя! Куда можно написать заявление «прошу уволить меня по собственному желанию»? А если серьёзно, самое время поговорить с Фридхельмом о наших грандиозных планах. Даже если отбросить вероятность, что мы здесь в любой момент можем погибнуть, мне теперь постоянно грозит опасность разоблачения. Слишком часто возникали эти «мелкие» недоразумения. Достаточно какой-нибудь проныре вроде Ирмы действительно отправить запрос по поводу моей личности или пустить Штейнбреннера по следу — и мне конец.       Настрой у парней был, скажем так, не боевой. Думаю, после Сталинграда все поняли, что русские не так уж безобидны, но опять же, деваться особо некуда. Перспектива проигрыша, конечно, мотивировала неслабо, но безумно-фанатичный огонёк в глазах уже давно погас, разве что малолетки-новобранцы с энтузиазмом ждали предстоящую битву. — Эти идиоты думают, что прибыли сюда, чтобы помахать винтовкой и вернуться обратно героями, — презрительно протянул Шнайдер.       Вспомнив Каспера, Крейцера, Вербински у меня заныло сердце. Мы действительно были семьёй, а эти в сущности ещё дети… Они тоже скорее всего погибнут. Возможно, даже совсем скоро. Ведомые чужими, ложными идеалами, обманутые своим правительством и обречённые на проклятия в своём посмертии. — Может, они и идиоты, но мы не можем проиграть ещё и сейчас, — ответил Бартель. — Вспомни Сталинград, — Шнайдер заметил Фридхельма и сердито добавил: — Так-то я конечно готов надрать русским иванам задницы. — Хотя бы могли перед этим ненадолго отпустить нас в отпуск, — привычно заныл Бартель. — Я хотел бы увидеться со своей девушкой. — У тебя же нет девушки, — улыбнулся Фридхельм. — А как она появится, если я безвылазно здесь торчу? — А правда, что фройляйн Дель Торрес будет для нас петь? — спросил один из мальчишек.       Если не врут красочные афиши, то правда. Хотя честно говоря, я была удивлена, что гламурная Грета рискнёт явиться практически на фронт. Но видимо это часть культурной пропаганды, чтобы поддержать дух солдат. Как ни крути, она сейчас одна из самых популярных певиц. — Слушай, Рени, ты же её вроде бы знаешь.       Ну, начинается. Я мысленно завела глаза. Вы, ребятки, не в её «весовой категории». — Можешь попросить подписать её фотографию? — Посмотрим.       Я подошла к Фридхельму, который задумчиво смотрел, как ветер колышет пшеницу на поле. Так странно — третий год идёт война, а они умудрились засеять поля. Н-да уж, советский народ есть за что уважать. Даже в такие тяжёлые времена они умудрялись вести хозяйства, не останавливать производства на заводах и уверенно идти к победе. — Ты думал, что будет, если мы проиграем эту битву? — осторожно спросила я. — Рени… — вздохнул Фридхельм. — Нет, дай мне сказать. Ты же знаешь паникёрство тут ни при чём, просто… вспомни Сталинград. Что, если и здесь всё пойдёт не так, как мы планируем?       Фридхельм молча вытащил пачку сигарет и протянул мне. — Если всё закончится плохо — русские возьмут реванш. Я не военный стратег, но прекрасно понимаю, насколько важна эта битва. А если мы победим — всё, что происходит, только усугубится. Мне с моим происхождением не будет места в этом новом мире арийцев, ты же должен это понимать. Достаточно Штейнбреннеру узнать, что я лгала ему — и за мной явится гестапо. — Я не позволю этому случиться, — Фридхельм серьёзно посмотрел мне в глаза. — Как только здесь всё решится, я попрошу для нас отпуск. И мы попробуем скрыться в Швейцарии. Я сделаю всё, чтобы тебя защитить. Ты мне веришь?       Звучит торжественно и высокопарно, но почему-то верю. Хочу верить. А что ещё мне остаётся делать? Только искать спасения в любви.

* * *

      Никогда не понимала выходок из американских фильмов в духе: затаиться в комнате, поджидая человека, чтобы встретить его дурацким «Сюрприиз!» Вот и Грета, по-моему, не очень оценила сборище в её гримёрке. — Эй, парень, думаешь это смешно? — интересно, как она догадалась, что здесь кто-то есть? — Выходи, пока я не позвала помощь… — Не подпишите открытку? — улыбнулся Фридхельм, выходя из-за ширмы.       Грета к тому времени уже включила свет и, убедившись, что это не спятивший поклонник, облегчённо рассмеялась. — Фридхельм! Дурачок, ты же напугал меня до полусмерти. — Я сразу сказала, что это плохая идея. — О, так вы все здесь, — обрадовалась Грета и тут же спросила: — Как вам моё сегодняшнее выступление? — Ты была великолепна, — обняла её Чарли. — Сколько же мы не виделись! — Около года, — уточнил Вилли. — Надеюсь, мы всё-таки встретим это Рождество вместе, — Грета чмокнула Фридхельма. — Как же я рада вас всех видеть. — У тебя есть известия о Викторе? Он что-нибудь пишет? — спросила Чарли. — Нет, но я уверена, что с ним всё в порядке, — беспечно улыбнулась Грета. — Его документами занимался надёжный человек. Боюсь, новая жизнь в Америке совсем затянула его. Нам нужно обязательно выпить за встречу.       Она повернулась к столику, сервированному для роскошного приёма, и взяла бутылку шампанского. — Боже мой, Рени, я думала, ты всё-таки уехала, — она окинула неодобрительным взглядом мою форму. — Что случилось с платьями, что мы купили тебе?       Грета выглядела настолько оторванной от нашей реальности, что я не стала ничего отвечать. — Ничего, девочки мы ещё устроим набег на магазины, — она взяла бокал. — Ну, за встречу? Фюрер говорит, мы скоро выиграем эту войну. И тогда мы все сможем поехать в Милан или Париж. Да куда угодно.       Я усмехнулась, наблюдая за реакцией остальных. Меня в общем-то не коробило, что она держится так, словно нет никакой войны. Я тоже, если бы могла, заняла позицию «у меня всё хорошо, чур я в домике». А вот они смотрели на неё так, словно она свалилась с Луны. Ну ещё бы. Война делит жизнь каждого на «до» и «после». И Грета прочно застряла в этом «до», несмотря на то, что Берлин периодически попадал под бомбёжку. А мы четверо были по ту сторону, окунувшись в мир крови, страданий, пропитанные пылью окопов и гарью сожженных сёл, привыкшие держать в руках не бокалы с изысканным вином, а винтовки и окровавленные бинты. — Я в восторге. Здесь, оказывается, постоянно крутят мои пластинки, — продолжала щебетать Грета. — Пока шла, пришлось подписать десяток открыток. — Это же была твоя мечта, — чуть иронично улыбнулся Фридхельм. — Стать знаменитой. — Главное, что мы по-прежнему старые друзья, — Чарли допила шампанское и поставила пустой бокал на столик, украдкой бросив взгляд на Вилли. — Конечно, — оживилась Грета. — И я бы с удовольствием посидела с вами ещё, но мне нужно бежать. Генерал устраивает в мою честь приём.       Н-да уж, как-то это… Всё-таки они толком не виделись два года. Неужели нельзя было отказаться? Тем более в Берлине явно не приходится жаловаться на недостаток светской жизни. — Может быть, вы заглянете ко мне завтра? Я буду здесь ещё пару дней.       Завтра… Завтра все расходятся на свои позиции — парни на передовую, Чарли обратно в госпиталь. — Боюсь не получится, — дипломатично ответил Вилли. — Ну, ничего, — улыбнулась Грета. — Мы ещё соберёмся.       Она накинула меховую горжетку и царственным жестом махнула на столик с вкусняшками. — Вы можете остаться и вдоволь попировать.       А неплохо немчики заботятся о приглашённых звёздах — бутылки французского вина, дорогие сыры, по-моему, даже фуа-гра. Ну и разумеется, фрукты, какие хочешь.       Грета таинственно склонилась к моему уху. — Может, хотя бы ты заглянешь ко мне? У меня есть поручение передать тебе привет от давнего знакомого. — А чего тянуть? Колись сейчас.       Есть у меня подозрения, кто у нас может оказаться общим знакомым. Наверняка она замутила с Тилике. А может, и нет. — О нет, — игриво усмехнулась она. — Могу только сказать, что это штандартенфюрер. — Не знаю я никаких штандартенфюреров, — пробормотала я, но Грета уже упорхнула, оставив облачко аромата «Шанели».       Яркая, экзотичная птичка, случайно попавшая сюда из другого мира. Я посмотрела на Чарли. И я, и она при желании могли бы жить почти так же беззаботно. Но тут уж каждому своё. Причём, я хотя бы относительно счастлива, а вот ей-то, по-моему, вообще не из-за чего рисковать своей головушкой. Вилли просто бесчувственный пень, и вряд ли что-то изменится в ближайшее время. — Господи, да что с вами такое? — Фридхельм открыл новую бутылку. — Давайте действительно немного расслабимся, — он оглядел наши кислые физиономии. — Здесь столько всего, что можно пировать до утра. — Некогда нам пировать, — Вилли нервно поправил воротник кителя. — Ты же знаешь, завтра мы отправляемся на передовую. — И что? — не выдержала я.       Наоборот, как по мне, самое время не нажраться, конечно, но слегка прибухнуть. — Нет, он прав, — Чарли решительно схватила какую-то корзину и начала суматошно сгребать в неё бутылки и бумажные пакеты с едой. — Что ты делаешь? — никогда не видела её такой дёрганной. — Там в госпитале солдаты месяцами сидят на пустом супе и каше, вот пусть они попируют, — не глядя на Вилли, она торопливо прошла к двери.       Я только мысленно завела глаза к потолку. — Ты настоящий говнюк, — тихо сказал Фридхельм, проводив её глазами.       Прямо с языка снял. Вилли поставил пустой бокал на столик и ледяным тоном ответил: — Проверь, всё ли готово к завтрашнему отъезду.