***
Мне снова снится сон, который я часто видела с тех пор как попала в гребаный сорок первый год. Сон навязчивый, повторяющийся до мельчайших деталей. Я снова и снова проживала последний день своей настоящей жизни. Снова ехала на завод, сидела в офисе над отчетом, попутно прикидывая планы на выходные. Снова и снова медленно подходила к переходу и, дождавшись зеленого, шагала на зебру. Визг тормозов, тяжелый удар, жуткая боль в боку, а затем — провал… Мягкий солнечный свет, незнакомые стены, судя по интерьеру больничной палаты и слезы на глазах мамы. — Аришенька, ты очнулась… И я плачу вместе с ней — от облегчения, что это все закончилось и от дикой, почти звериной тоски. Просыпаюсь, в первые секунды пытаясь понять что есть сон, а что реальность. Реальность конечно же не порадовала — все та же деревянная изба, на отрывном календаре — второе июля. Через несколько дней начнется второй «Сталинград». Фридхельм, прикрыв глаза, стоял перед иконой висящей в углу. Суеверный страх царапнул что-то глубоко внутри. Если бы я могла верить как он, я бы наверное тоже сейчас молилась. Он обернулся и, перехватив мой взгляд, немного смущенно улыбнулся. — Я знаю ты не веришь, но мне хочется надеяться, что там что-то есть… Что, если я не вернусь, то смогу тебя еще когда-нибудь увидеть. — Я не верю в рай или ад. Я хочу в свои последние минуты вспоминать мгновения когда была счастлива, — что кстати абсолютно не работает, если смерть внезапная. — И тогда… тогда я навсегда смогу остаться в этих мгновениях… — Тогда я буду все время думать о тебе, — его губы изогнулись в горько-нежной улыбке. — О том, сколько еще важного не сказал. — Я тоже, — игнорируя ком, перекрывший мне горло, выдавила я. Возможно когда-нибудь настанет день, когда я откроюсь ему. Это оказывается сложнее, чем все. И «а если бы», уже набило кровавую мозоль в душе. Сегодня многое можно было бы сказать, но я оставлю это на потом — спустя несколько недель, если все пойдет хорошо, и никогда, если нет. — Поцелуй меня… — он медленно склонился надо мной, — как в тот, первый раз… — Первый поцелуй на то и первый, — я подалась ближе. — Мне не нравится как звучит «последний»…***
«Безопасный» штаб расположили неподалеку от Курска. Штейнбреннер живенько переложил на меня обязанности секретутки. Благодаря этому я была более-менее в курсе что происходит. Планы у немцев как всегда наполеоновские, вот только не знают они что русские опередят их с наступлением. Сердце ныло от тревоги — штурмовики ведь примут на себя первый удар. Господи, что я вообще здесь делаю? Если в роте Файгля я худо-бедно прижилась и парни стали для меня можно сказать своими, то здесь я чужая, я их всех ненавижу! Тошно слушать как Штейнбреннер расписывает на карте какие районы в первую очередь подвергнутся зачистке от «славянских крыс». Я часто думала — а если бы они реально победили? Как долго бы продержались офицерские принципы Вилли? Через сколько времени Кох бы перестал воспринимать работающих на его ферме девчонок как людей? Пришло бы им хоть раз в голову что они натворили, если бы не прошли сами ужасы войны? — Что читаешь? Я обернулась — Конрад пожалуй единственный здесь, кого я более-менее нормально воспринимаю. Я повернула обложку. — Юнгер? — ну да, все руки не доходили ознакомиться. — И как тебе? Я неопределенно пожала плечами. — О войне все пишут по-разному. — Мне кажется эта книга кому угодно поднимет патриотичный дух. Умереть за свои идеи — так может писать только достойный воин, — еще один восторженный ботан. Вот только ваш Юнгер ни слова не писал о том, как генералы посылают пушечное мясо на бессмысленные сражения, как забивает мальчишкам головы ложными идеями те, кому выгодно развязывать войну, и главное — ни слова о том, с чем потом остаются солдаты. — Как там Харальд? — из вежливости спросила я. — По-моему он и не подозревает, что по-настоящему происходит на фронте. Ну еще бы. Пристроился в столичном штабе, бухает, да девок по углам зажимает — так воевать каждый дурак может. — Он чуть не вылетел из штаба — как всегда не смог удержаться и охмурил очередную красотку. На его беду та оказалась женой какого-то генерала. Я же говорю — идиот. А это, как известно, не лечится. Так и вижу его в своем времени эдаким охреневшим мажором с папиной кредиткой. — Почему-то мне кажется что он выкрутился, — фыркнула я. — Ну как сказать, — усмехнулся Конрад. — Его отправили можно сказать в ссылку — в лагерь для военнопленных, куда-то в Тюрингию. «Там-то уж точно не будет смазливых девушек и баров», — с легким злорадством подумала я. — Впрочем Харальд не очень расстроен таким поворотом дел. Пишет, что его командир любимец самого Гудериана, а значит и он может далеко пойти. — Вы такие разные, — невольно улыбнулась я. — Почему-то принято считать что близнецы схожи во всем, — добродушно улыбнулся в ответ Конрад. — В то время как Харальда невозможно было загнать домой, я осваивал отцовскую библиотеку. В школе его любили все — мальчишки, учителя, меня же… Ну, скорее просто особо не замечали. Это всегда так — один брат топчик, другой — лузер. — Харальд залез под юбку приглянувшейся девчонке когда ему стукнуло пятнадцать, а я, — Конрад покраснел, — я мечтал встретить свою любовь и не хотел размениваться на мимолетные увлечения. Я почувствовала как где-то внутри знакомо отозвалась уже привычная боль. Еще один мальчишка-романтик с изломанной войной судьбой. Он мог бы прожить эту жизнь по-другому — отучиться в приличном университете, жениться на хорошенькой девчонке и припеваюче жить до старости. — А теперь… Ну нет, я больше не позволю себе жалеть никого из них. Этот милый мальчик третий год болтается в команде самого большого отморозка которого я знаю и уже далеко не невинная ромашка. То, что я никогда не видела как он с перекошенной мордой мочит из автомата женщин и детей еще не означает, что он так не делал. — Теперь идет война, — жестко ответила я, — и наша жизнь уже никогда не будет прежней, как и мы сами. — А потом наши такие — бац и фрицы все разбежались! — я не сдержала улыбки, увидев как мальчишки косплеят нынешнюю ситуацию. Хотя на самом деле не смешно — им бы играть в нормальные игры или читать какие-нибудь развивающие энциклопедии. Эти сволочи по сути отняли у них детство. — Тише, — шикнул один из них, указав на меня. — Так они ж все равно по-нашему не понимают, — беспечно отмахнулся его товарищ и хитро улыбнулся. — Некоторые понимают, — с притворной строгостью сказала я, наблюдая как вытягиваются их мордахи. Боюсь даже представить что было бы, попадись они тому же Штейнбреннеру. Быстро сообразив что влипли, мальчишки бросились врассыпную. — А ты чего не бежишь? — босоногий оборванец обреченно уставился на меня. — Тетка не велела до вечера домой приходить. — В смысле? — что за неадеквашка выставила в такое время на улицу пятилетнего ребенка? — А мать твоя где? — Померла мамка еще зимой, и батя пропал без вести. Тетке пришлось забрать меня, да у нее своих пятеро, вот и гонит меня, чтоб только ночевать приходил. Господи, а ест он что? — Ты голодный? — глупый вопрос. — Пойдем. Я нашла в столовой остатки обеда и зачерпнула из котелка кашу. Куда ее выложить? На подоконнике стояли несколько пустых банок из-под тушенки. Отлично. — Держи, — мальчонка недоверчиво уставился на меня. — Держи говорю, только не ешь все сразу, а то сплохеет. — Что вы делаете? — я повернулась, услышав голос Штейнбреннера. — Эту кашу бы все равно выбросили, — вот урод, тебе жалко что ли? — Дело не в этом, — холодно ответил он, — мы пытаемся приучить их в порядку. А это значит — еду можно получить только после выполнения работы. Вы же сводите на нет все наши усилия, показывая что они могут есть свой хлеб даром. — Простите, но этому мальчишке всего пять лет, — постепенно заводилась я. — Куда я должна была отправить его работать? — Да хотя бы чистить солдатам сапоги, — Штейнбреннер одарил меня недовольным взглядом, и прежде чем выйти, добавил. — Задержитесь сегодня, я хочу очень серьезно с вами поговорить. Да что за хрень? Мне будут читать нотации за то, что я скормила ребенку остатки каши? — Не обращай внимания, — примирительно сказал Конрад, — он сегодня не в духе. — Я заметила, — проворчала я. — Кто же его так разозлил? Конрад осторожно оглянулся и тихо сказал. — Два часа назад русские неожиданно пошли в атаку. Мы не ожидали что они стянут столько людей. У меня упало сердце. Ну я же знала что эта бойня начнется. И что она бы случилась скорее всего и без моего вмешательства. Но не могла отделаться от гадкого ощущения, что предала Фридхельма. Все эти дни я старалась не накручивать себя, но это было из разряда «миссия невыполнима». Блядь! А какой у меня еще был выход? Таких выродков как Гитлер, Штейнбреннер, Химмельштос нужно остановить любой ценой. — Эрин, я не хотел говорить об этом сейчас, — Штейнбреннер окинул меня сканирующим взглядом, — но ваши действия вынуждают меня задуматься о вашем моральном настрое. Я замечал подобное и раньше, но был уверен что вы допускали подобное в силу молодости. Однако вы уже третий год на фронте и продолжаете проявлять недопустимое сочувствие к врагу. — Не думаю, что тарелка каши для голодного ребенка тянет на военное преступление. — Дело не в этом, а в причинах почему вы это делаете. До меня дошли слухи, что вы связаны с неприятной историей. Слухами земля полнится. Не, не слышал? — Насколько я знаю вы даже были арестованы из-за подозрений в предательском сговоре, — невозмутимым, холодным тоном продолжал Штейнбреннер. «Да что ты пялишься на меня как змеюка на кролика?» — мысленно чертыхнулась я. По спине поползли ледяные мурашки при воспоминании о моих недавних «приключениях». — Это было недоразумение, — как можно естественнее улыбнулась я. — Видите ли, журналистка, которая приехала запечатлеть нашу победу — старая знакомая моего мужа. И как оказалось безответно в него влюблена. Она попыталась подставить и очернить меня перед генералом, и, уверяю вас, он тщательно проверил все факты перед тем как меня полностью оправдали. — Да, я тоже слышал именно эту версию, — медленно кивнул он. — Ну тогда вам следует быть вдвойне осторожной впредь. Или горький опыт вас так ни в чем и не убедил? Я постаралась изобразить покаянную мордаху. Штейнбреннер вздохнул и покачал головой. — Вы до сих пор воспринимаете их как людей, которые равны нам. Но русские — это дикари, волки. Кому придет в голову справиться с диким волком лаской? Нет, чтобы справиться с волком, он должен тебя бояться. Надеюсь вы меня услышали и сделаете правильные выводы. — Конечно, герр штурмбаннфюрер, — пробормотала я. Чувствую себя порой хуже самой распоследней шлюхи, ибо шлюха может послать клиента по известному адресу, а я нацистскую власть послать не могла никуда. — Иначе, боюсь в следующий раз мы с вами будем уже разговаривать по-другому. Мне реально поплохело при мысли, что я попаду в руки гестапо и меня будет допрашивать такая сволочь. Спокойно! Без паники! Если все пройдет хорошо и мы смоемся, то пусть сколько угодно пробивает кто я. Главное — чтобы Фридхельм вернулся, а дальше разберемся. А если… нет? Ведь случиться может все что угодно. Тогда я останусь одна в этом гадюшнике, и учитывая сколько раз уже попадала под подозрения, рано или поздно меня раскроют. Это лишь вопрос времени. Паника активно призывала бросить все и бежать, теряя тапки. Пофиг куда — главное подальше отсюда. Нет, так тоже нельзя. Я столько нервов и сил положила на то, чтобы быть вместе с любимым и — теперь вот так бросить его? Привыкла не сдаваться до последнего, прорвусь и сейчас. Лишь бы он выжил в этой жуткой мясорубке. *** — Штурмбаннфюрер, у меня срочное донесение, — в штаб ворвался Конрад. Я медленно перевела взгляд на Штейнбреннера. Тот завис, сжимая в руке телефонную трубку. — Русские практически разбили штурмовую пехоту… Я почувствовала как его голос словно куда-то уплывает. Фридхельм… Оставалось только надеяться на чудо, что он жив. Только я ведь знаю, что везение далеко не бесконечно. — Эрин, возьмите себя в руки, — я пришла в себя от резкого голоса Штейнбреннера. — Сохраняйте спокойствие. — Я подготовлю вашу машину, — Конрад бросил на меня быстрый взгляд. Штейнбреннер отвернулся от окна и жестко добавил. — Прежде чем мы уедем, нужно решить еще один вопрос. Он что — как всегда собирается отыграться на местных жителях? — Вы знаете что нужно делать. Конрад побледнел и вроде как собрался что-то сказать, но под ледяным взглядом этого упыря быстро скис и привычно зиганув, отправился выполнять приказ. — Ну а вы чего сидите? — Штейнбреннер невозмутимо подошел к своему столу. — Собирайтесь. — Я дождусь приказа гауптмана или обер-лейтенанта, — быстро ответила я. — Здесь слишком опасно, — Штейбреннер начал торопливо выгребать в портфель какие-то бумаги. — Вы едете со мной и это не обсуждается. Я сверлила его спину ненавидящим взглядом. Такие как он всегда умудряются выйти сухими из воды. Эти чертовы стратеги пускают солдат как пушечное мясо ради своих безумных идей. А этот к тому же напоследок подписал смертный приговор десяткам невинных людей. Все по упоротой классике жанра. Никого я не ненавидела с такой силой, как этого ублюдка. Я припомнила все что он творил в Ершово и Алексеевке, да блядь! Из-за этого больного садиста мне пришлось убить ни в чем неповинную девушку. А сколько еще он натворит? До конца войны еще далеко, а этот упырь словно заговоренный — ни царапины. Еще бы — эсэсманы как падальщики стараются не светиться там, где реально жаркие замесы. Только и могут издеваться над беззащитными женщинами и детьми. Пора положить этому конец, пусть даже это и последнее, что я успею сделать в этой жизни. И момент как раз удачный — в этой суматохе так легко потеряться… Медленно я расстегнула ольстру. — Эрин? — обернулся Штейнбреннер. — Не разочаровывайте меня. Где ваше хладнокровие? Эта битва еще не проиграна, а вы ведете себя как напуганная крестьянка. — Интересно, что вы будете говорить когда поймете что она проиграна? — пробормотала я. — Что за пораженческое настроение? — снисходительно усмехнулся он. — Здесь сражаются лучшие дивизии Вермахта. — И тем не менее вас ждет поражение. — Глупая девчонка! Я понимаю что вы напуганы, но учтите что за такие слова можно получить обвинение в измене. Я не сдержала усмешки. Кто же меня в ней сможет обвинить? Явно не тот, кто уже мертв. Штейнбреннер нехорошо прищурился и сухо сказал. — Учтите, Эрин, я теперь глаз с вас не спущу. И если еще раз услышу что-нибудь подобное, нам не избежать серьезного разговора. — А зачем тянуть? Я могу сделать «страшное признание» и сейчас, — чувствую себя булгаковской Маргаритой, которая знатно отыгралась в квартире Латунского. — Думаете почему я так уверенно говорю о победе русских? Потому что я тоже русская. И мне известно об этой войне куда больше, чем вы можете себе представить. «Что же ты творишь, идиотка?» — простонал внутренний голос, но меня уже несло дальше. Как же достало столько лет притворяться! Могу я хоть раз высказать в лицо вражине все, что о них думаю? — Ну что же, в гестапо знают как поступать со шпионами. Надо отдать должное — арийцы умеют держать покер-фейс при любых обстоятельствах — в глазах Штейнбреннера не было ни капли удивления или возмущения. Лишь ледяное презрение. — Вы так уверены что я туда попаду? — я медленно отодвинулась, чтобы он увидел что под прицелом. — Маленькая дрянь! — выругался он. — Ты не сделаешь этого — кишка тонка. Я же прекрасно знаю, что ты не переносишь вида крови. — Ну тогда попробуйте подойти ближе, — я чувствовала как дурной адреналин словно крепкий алкоголь дает в голову. Одновременно я почувствовала какую-то легкость — чуть ли не впервые я могу быть с этими гадами сама собой, не прячась и не притворяясь. Штейнбреннер выжидательно застыл, расчетливо скользнув взглядом по моему лицу. Все еще не верит, что я смогу? А зря. Я конечно не заправский киллер, но вот в него выстрелю без малейших колебаний. — Все кончено, герр штурмбаннфюрер. И для вас. И для Великой Германии. После этого поражения вам придется отступать и ни один «союзник» вам не поможет. Штаты, которые сейчас поставляют вам пенициллин и тушенку, очень скоро переобуются и примкнут к славе страны-победителя. Догадайтесь к кому? Штейнбреннер медленно шагнул назад. Прежде чем я сообразила что он задумал, прогремел оглушительный выстрел. Вот же черт, могла бы и сообразить, что его пистолет тоже в шаговой доступности. Я едва успела бухнуться на пол и отползти. «Думала уделать матерого эсэсмана?» — пронеслось в моей непутевой головушке. Это мне еще повезло, что он не смог нормально прицелиться. Спокойно, после моих предсказаний он явно не будет меня убивать. По крайней мере сразу. А вот я вполне могу попытаться, хотя теперь это будет сложно — реакция у него явно получше моей. Ну и как быть дальше, если мы оба забаррикадировались под столами? — Предлагаю договориться, — вкрадчиво сказал он, — я пообещаю тебе быструю смерть, а ты расскажешь откуда набралась этих бредовых идей. Я промолчала — пусть думает что я испугалась и включила заднюю. — Ну же, девочка, брось пистолет и мы спокойно все обсудим. Бросить пистолет? Если он будет уверен, что я слилась, хотя бы немного потеряет бдительность. Я потянулась к нижнему ящику. Тяжелое пресс-папье оставшееся в наследство от какого-то председателя звонко грохнулось на пол. Есть! Купился. Я высунулась из импровизированного убежища. Ну, с Богом. Мне сейчас облажаться нельзя. Выстрелить-то я выстрелила, но вот попала ли? Сердце колотилось в безумно- припадочном ритме. Тишина показалась мне подозрительной и я, выждав для верности еще пару минут, осторожно подползла ближе. — Черт! Ну конечно же этот гад только этого и ждал! Я чудом не словила пулю, еще и пистолет выронила, дура! Ну а как меня еще можно назвать? Знала же что ни хрена не боевик. Штейнбреннер отшвырнул сапогом мой пистолет и присел на корточки, насмешливо глядя мне в глаза. — Ну, что еще ты мне поведаешь? — я вздрогнула, когда в живот уперлось дуло пистолета. — Война будет проиграна. Не сейчас, но довольно скоро, — полноценно выбивать из меня инфу у него нет времени, иначе досидится, что сюда придут русские и расхреначат его драгоценный отряд. — Это все, что ты можешь сказать? — Я не настолько глупа, чтобы в подробностях пересказывать военные стратегии, — а то мало ли, успеют что-нибудь переиграть. — Ну тогда я беру назад свое обещание, — он окинул меня презрительным взглядом, — ты не заслуживаешь, чтобы я марал об тебя руки. — А что так? Вы утопили в крови десятки сел, убили сотни мирных жителей. Откуда такая щепетильность? — развести его на то, чтобы быстренько пристрелил наверное бесполезно. Но попробовать-то можно. — Я не убивал их своими руками, для этого есть солдаты. Не стал же бы я лично вылавливать крыс которые завелись в моем доме? Сссука! Ненавижу! — А ты еще хуже этих крыс, — он пристально, немигающе как змея смотрел мне в глаза — притворялась не один месяц. Раз уж тебе выпал шанс избежать участи своих соотечественников, нужно было его ценить. — На войне все средства хороши, — отпарировала я. — Достаточно разговоров, — он снова ткнул меня пистолетом, — вставай. Снаружи послышался артиллерийский залп. Штейнбреннер поднял голову, прислушиваясь, и вдруг резко бросился в сторону. Черт, похоже нас уже бомбят по-серьезному. Я откатилась в сторону, едва успев отползти от падающего шкафа. Похоже дела совсем плохи. Но зато есть шанс избежать беседы с «вежливыми» сотрудниками гестапо. Вот только свидетелей нельзя оставлять в живых. Услышав легкий шум слева, я быстро обернулась. Ну кто бы сомневался что этот гад живее всех живых. Правда выглядит малость покоцанным, видать все же зацепило шкафчиком. Добротным таким, советским. Это вам не фанерная мебель. Новый взрыв прогремел с такой силой, что в окнах повылетали стекла. Я в панике пригнулась, почувствовав как мелкое крошево забивается за воротник блузки. «Что делать?» — рефреном крутилось в голове. Альтернативы у меня как всегда было не особо много — бежать под артобстрел или оставаться здесь, рядом с этим упырем. И куда это мы ползем, а? Увидев свой пистолет, я, не раздумывая, его схватила. — Беги пока можешь, — тяжело дыша, прохрипел Штейнбреннер, — беги как можно дальше, потому что рано или поздно я тебя найду. Я осторожно выглянула в окно. Там все было ожидаемо плохо. Здесь впрочем тоже скоро будет жарко — похоже загорелась крыша. — Неблагодарная дрянь, — пробормотал Штейнбреннер. — Боюсь представить сколько преступлений ты совершила, скрываясь под личиной невинной девчонки. — Меньше чем вы думаете, — хмыкнула я. — Я не стала бы вредить людям с которыми столько времени прожила бок о бок, пусть и вынужденно. А вот таких как вы я ненавижу. — Да что ты? — он держался так хладнокровно, словно не замечая пистолета в моей руке. Нужно держать ухо востро, как бы не выкинул новой пакости. — Но тем не менее ты не примкнула к иванам, интересно почему? Потому что это не моя война… — Вы и вся ваша верхушка избранных ответите за свои преступления. Через два года русские возьмут Берлин, и те кто не успели сбежать и у кого кишка тонка застрелиться, предстанут перед судом. Геринг, Риббентроп, Кейтель — их всех приговорят к повешению. А ваш драгоценный фюрер будет загнан в бункер как бешеная крыса и застрелится сам. «Великой Германии» не дадут подняться еще долгие годы, многие государства захотят чтобы вы вообще перестали существовать. Возможно вас это удивит, но мы окажемся к вам более милосердными. В его глазах промелькнул …нет не страх, но что-то похожее. — Все это бред, — пробормотал он и неожиданно резко метнулся ко мне, пытаясь выбить пистолет. Я вскрикнула от боли, почувствовав как сильные пальцы сжали мою руку, выворачивая, почти ломая. — Такое ничтожество как ты уж точно не сможет меня победить, — свободной рукой он стиснул мое горло. Я судорожно пыталась вдохнуть воздух, чувствуя что проигрываю в этой борьбе — ему почти удалось разжать мои пальцы. Если он все же выбьет пистолет, мне точно конец. Но стрелять вот так, когда моя рука зажата между нашими телами тоже стремно. Была не была, терять мне уже нечего… Штейнбреннер коротко вскрикнул и повалился на меня, постепенно обмякая. — Мне особо нечем гордиться, — я действительно повела себя как предательница на этой войне. — Но я никогда не забывала и не забуду, что я русская. Я последний раз полоснула его ненавидящим взглядом. Это не глаза человека — он явно ни о чем не сожалеет, разве что в том что проиграл сейчас. — Глупая девчонка, — криво усмехнулся он, — возможно вы и сможете победить германскую армию… но вы не сможете победить идею… всегда будут те кто будет желать лучшего мира… мира сильных… Мне было нечего осветить — в моем мире, увы, существовал неонацизм. Но сейчас надо думать не об этом, а о том как выбраться отсюда. Горящая крыша вот-вот рухнет. А где мой ранец? Я беспокойно огляделась — без него никуда не пойду. Там же «рекомендательное» письмо он фон Линдта — наш с Фридхельмом пропуск в Швейцарию. Я подбежала к своему столу — ну вот, теперь можно и валить. Впопыхах я споткнулась о перевернутый стул и поморщилась от резкой боли в лодыжке. Впрочем сидеть и жалеть себя было некогда. Балки угрожающе скрипели, обещая рухнуть в любой момент, да и дышать становилось трудновато — все заволокло едким дымом. Кое-как я поковыляла к спасительной двери. Снаружи снова что-то оглушительно бахнуло. Было страшно до одури, но здесь оставаться больше нельзя. Я вскрикнула, отскочив от упавшей балки, а потом мой мир взорвался. Я же почти добралась до этой чертовой двери… Кое-как я открыла глаза — поначалу показалось что я ослепла и оглохла. Так вот ты какая, контузия… «Поднимайся! — мысленно скомандовала я. — Если не хочешь сгореть заживо, поднимайся!» Нет… не могу, разве что ползком… Где чертов Конрад, который должен был по идее вернуться за своим командиром? Где хотя бы кто-нибудь? Медленно пришло понимание что возможно никто не придет мне на помощь. Давай, детка, осталось совсем немного. Сзади послышался треск окончательно провалившейся крыши. Лишь бы огонь не отрезал меня от единственного выхода. Дым выедал глаза и я согнулась в приступе кашля. Я снова попробовала подняться и поняла что это плохая идея — ноги предательски дрожали, а перед глазами все плыло. Голова буквально трещала от боли, а каждый вдох разрывал мои легкие. Я словно попала в самый что ни на есть настоящий ад — спину уже ощутимо жгло от раскаленного воздуха. Неужели это конец? Проживая жизнь, подобную моей, привыкаешь к тому, что в мыслях постоянно вертится это проклятое словосочетание. Сколько раз я была на краю? Не сосчитать. Пока смерть носилась за мной, дыша мне в затылок, я научилась хорошо уворачиваться от ее косы и мне казалось, этого никогда не произойдет. Смерть никогда меня не схватит. «Эта сука не поймает меня», — успела подумать я, прежде чем провалиться окончательно в темноту…