Цикл "Рахидэтель". Арка 1 "Закон Долга". Книга 1 "Болото"

      Надежда умирает последней. Замечательная истина, пока не начнешь рассматривать её в микроскоп. Она абсолютно верна, но есть несколько «но». Этот постулат проявляет себя больше всего в действии, когда человек держит в собственных руках поводки от своей судьбы. Пока ты действуешь, надежда действует вместе с тобой. Ты горишь надеждой, и твои собственные руки устраняют все препятствия с пути. Но стоит перестать действовать, и надежда уже работает совсем иначе. Начинаешь ждать чуда. Руки помощи. Что кто-то тебя спасёт, кто-то поможет, кто-то одарит. Тоже своего рода надежда, но вот срок получения желаемого отодвигается в туманные дали. А если такое ожидание становится привычкой, образом жизни, то надежда, горящая уже не Вифлеемской звездой, а маленькой лучинкой, плавно трансформируется в прекрасную мечту. Такую же осуществимую, как полёт на Марс с экскурсионной программой.       Попав в рабство, Ира потратила не один час, чтобы осознать, как же жить дальше. Дни шли один за другим. Она прекрасно осознавала свои мизерные силы, которые невозможно было противопоставить окружающей действительности. Оставалось только смириться с обстоятельствами. Оставалось. Но так не хотелось, что аж зубы скрежетали. Действий, которые можно совершить, было немного. Узнать дозу снотворного. Выучить язык. Наладить отношения хоть с кем-нибудь. Ни от одной из этих идей не хотелось отказываться, это был план-минимум, намеченный и позволяющий не съехать с катушек.       Первый пункт удалось осуществить довольно быстро, с лёту, совместив нужное с необходимым. Рабские дни сменялись ночами, полными ночных кошмаров. Её состояние было перманентным психическим срывом, иногда начинала реветь посередине рабочего дня, что не мешало ей продолжать долбить киркой породу. Работающие вместе с ней в одной пещере дроу поначалу вздрагивали от её начинающихся истерик, а потом привыкли. Тем более что никаких попыток упасть кому-нибудь на грудь и выплакаться она не предпринимала. Тоска по дому грызла изнутри, слёзы не кончались. К усталости трудового дня добавился катастрофический недосып ночью. Буквально падала с ног. Как-то вечером она приняла соломоново решение. Стерев как могла слёзы с лица и подойдя к посту охраны, она привлекла внимание одного из «кнутоносцев», постучав по их столику костяшкой пальца. Тот удивленно взглянул на неё. Тремя жестами указав на заветную банку, кружку и себя она попросила сделать напиток. Дроу некоторое время смотрел на краснющие глаза и мокрое лицо, потом посовещался с напарником и полез на полку за банкой. Полторы маленьких ложки на полкружки воды. Вот и выяснила. Напиток был горького вкуса, она выпила его в два быстрых глотка и постаралась сдержать позыв организма отправить эту дрянь обратно. Тёмное марево мелькнуло перед глазами, она почувствовала, что начала оседать, уже в полудрёме услышав обеспокоенное восклицание и почувствовав сильные руки, подхватившие тело. Очнулась рано утром, все ещё спали. Когда она со стоном попыталась сесть, то обнаружила, что на посту охраны появилось новое лицо. Это был пожилой дроу с большой сумкой. Он моментально подошёл к ней, а один из охранников, тот, что налил ей напиток, подбежал с другой стороны и помог сесть. Дроу бесцеремонно задрал ей рубаху и достал из сумки трубку. Доисторический стетоскоп. У Иры даже сил не было дёрнуться от такого бесцеремонного обращения. А потом до её всё ещё слегка затуманенного мозга дошло, что новый знакомый – местный врач. Осознав это, она расслабилась и позволила себя осмотреть. Тот послушал, пощипал за щёки, померил пульс, заглянул в глаза, пощёлкал перед лицом пальцами, покачал головой и сказал что-то охраннику, который замер после этих слов и втянул голову в шею. Видимо, врач прошёлся насчёт его мыслительных способностей. Потом он долго говорил и в итоге написал что-то на клочке грубой бумаги и передал охраннику. Ире было выдано какое-то лекарство: охранник накормил прямо с ложечки. Она снова провалилась в сон, но проснулась в итоге вовремя, бодрая и без каких-либо следов ночного происшествия. Утром, покидая барак, не забыла поблагодарить охранника, как могла, за оказанную помощь. Тот ограничился ответным кивком и долгим взглядом. Написанная доктором инструкция висела приколотая гвоздиком к стене на посту. Вечером её позвал уже новый «кнутоносец» и, глядя на бумажку, приготовил состав, куда входили четверть ложки порошка и полный стакан воды. Вспомнив вчерашнюю смесь, Ира вздрогнула, поняв, что ей скормили дозу в двенадцать раз превышающую положенную. Видимо, нормы для людей и дроу разные. Хорошо, что отделалась лёгким испугом, снотворное – это не шутки. На сей раз, не без опаски выпив предложенный стакан, она самостоятельно дошла до своего места и уснула без сновидений.       Выучить язык. Непростая задача номер два. День за днём, растопыривая уши до такого состояния, что они вот-вот должны были научиться поворачиваться в разные стороны, она старалась вычленить из окружающих звуков отдельные фразы и слова. Но они почему-то казались кашей. Слушала, слушала, слушала. Постепенно каша преобразовалась в мелодию. И вот что странно, мелодия речи дроу отличалась от мелодии языка, на котором общались люди меж собой и люди с дроу. Получается, языки разные? Или дело в голосах? Дроу, выражая свои мысли, изъяснялись певуче, глубокими звуками, идущими из самой груди. Язык людей был отрывист, паузы между словами и предложениями ощущались отчётливее. Язык, диалект или акцент?       Где б найти учителя? Сокамерники отгородились от неё стеной с первого дня. Нет, она честно пыталась. Пробовала жестами общаться с мужчинами. Они презрительно хмурились и отворачивались, делая вид, что её нет. Женщины… с ними можно было и не пробовать, при её появлении они старались забиться в угол или спрятаться за спинами у своих покровителей-мужчин. Да что ж это такое! Будто она монстр какой! Эльфка вообще держалась особняком, храня молчание, будто давшая обет монахиня. С людьми в камере она не общалась и рот открывала, только чтобы коротко ответить на реплики начальников и сторожей, если те обращались к ней с вопросом, а иногда вообще ограничивалась кивками. На попытку с ней поговорить приняла вид, который перебил по самодовольству и презрению Карру и Минэ, вместе взятых.       Кстати, Ира выяснила, кто из них кто. Бугая, с которым она подралась в первый день, звали Карра, а вот его более спокойного, но при этом не менее пугающего помощника – Минэ. Хотя Карра выделялся сильнее, она всё ещё сомневалась, что главный в их паре именно он. Спокойный взгляд Минэ, постоянно шаривший вокруг, замечавший всё и вся, добавлял ему загадочности серого кардинала. Остальные сокамерники производили не столь сильное впечатление, как эти двое, редко принимали участие в каких-то разговорах, подчиняясь решениям главарей. Напрягая уши, она старалась узнать хотя бы их имена, но они столь редко и так коротко общались, что это оказалось невозможным. Двое пожилых мужчин были постоянно погружены в свои мысли, трое молодых общались мало, а единственным развлечением дяденьки среднего возраста было уединяться со своей пассией в углу после работы. Из молодых она выделяла одного парня, который постоянно тихо шептался с одной из женщин. Эти двое, как и все прочие, подчинялись внутренним правилам барака и во всем слушались Карру с Минэ, но… не то чтобы эти двое стремились им приказывать. Какое-то скрытое уважение сквозило в их общении. Ни Карра, ни Минэ никогда не повышали на них голос, хотя в остальных случаях рявкали на всех и вся, даже на стариков. Долго присматриваясь к этой паре, Ира сделала открытие – они были братом и сестрой. Настолько похожими, что она предпочитала называть их близнецами и практически не сомневалась в собственных выводах. Но сколько бы она ни наблюдала, решению её проблемы непонимания речи это не способствовало.       Искоркой надежды была Маяти. Ира так и не поняла, какое место девушка занимает здесь. Вроде рабыня. С браслетами, хоть и без цепей. Однако отношение к ней рабовладельцев было особенным. Ухоженная, могла улыбаться доброй и светлой улыбкой. Если оказывалась рядом, то становилась плечом, на которое хотелось опереться, не задумываясь. После первого дня работ Маяти снова появилась в камере, на сей раз рано утром. Разбудив Иру, она жестами предложила сделать ей массаж, наверняка, не понаслышке зная, на что похоже тело после такой нагрузки, которую ему пришлось вынести. Ира, не способная пошевелить и пальцем, с благодарностью приняла эту помощь. Минут через пятнадцать она уже была в состоянии сесть самостоятельно. Боли всё равно остались, и она сквозь слёзы начала делать зарядку. Это был единственный, мучительно неприятный способ снова почувствовать себя человеком. Кто там хотел сбросить пару килограмм? В общем, утро оказалось незабываемым на ощущения: как будто из тела вытащили и прозвонили все до единой жилы. С того дня зарядка через боль стала повседневной необходимостью, а затем плавно перетекла в привычку.       Маяти заботилась не только о ней, она присматривала за работающими детьми, указывая охране на тех, кто был совсем плох и с трудом переносил работы. Помогала тому самому пожилому доктору, оставалась ночевать в камере с другими заключёнными, если кто-то заболевал и требовал присмотра. Под тяжёлыми взглядами она спокойно ложилась на свободный половик и так же безмятежно засыпала. Какой бы стержень ни поддерживал эту девушку в рабстве, он стоил того, чтобы ему завидовать. Маяти не отказывала Ире в общении, загвоздка была в том, что её почти никогда не было рядом. Охранники всегда уводили девушку после работ, и в бараках она появлялась только по «рабочей необходимости». Так что их общение так и оставалось жестово-пантомимным.       Была надежда на парня с серыми волосами, но он приходил только на работы, а работали они в разных местах. Зато она узнала, как его тут называют. Сая. Поначалу она решила, что это имя, потому что дроу обращались к нему «Эйу, Сая!» Видимо, «эйу» – это какое-то местное междометие, похожее на наше «эй!» или «эй ты!» А вот слово «сая» выделялось особняком, потому что она часто слышала его в предложениях без этого «эйу». Трудно было не ошибиться и не посчитать это именем. Однако как-то раз в селение приехало несколько гостей – люди. Мужчины. То, что они – родня парня, стало ясно и без слов – волосы явно были фамильной чертой. Они появились незадолго до начала раздачи инструментов у тележки. Последовали радостные и рёбра-трещащие объятия. Серая семейка о чём-то заговорила, активно жестикулируя и скалясь во весь рот. Подошёл «молодой офицер», и вновь прибывшие поздоровались дружными кивками. Дальше беседа пошла более спокойно. После гонга парень занялся своими делами, а его родственники куда-то ушли. В течение дня Ира ещё пару раз видела незнакомых сероволосых мужчин, но внимание её привлекли не столько они, сколько то самое обращение «эйу, сая!» И обращались так ко всем вновь прибывшим. Значит, это не имя. Пораскинув мозгами, она пришла к выводу, что это или фамилия (Эй, Сидоров!), или название племени, нации, может быть, народности. Так или иначе, слово было собирательным для всей сероволосой братии в этом селении.       «Эйу», «сая», «порух», «таллика». Четыре слова в её словарном запасе. Талликой называли местное, растущее на болоте растение. Оно было лекарственным и выдавалось всем без исключения раз в месяц, бережно береглось в отдельном внутреннем кармашке сумки. Когда Маяти в первый раз принесла и раздала в бараке всем пленным по паре листиков этой травы, Ира ничего не поняла. Но решила не спорить с девушкой, тем более что остальные рабы отнеслись к раздаче крайне серьёзно. Маяти терпеливо объяснила ей название растения, показала, где его хранят, и ушла. Впоследствии выяснилось, что трава – первое средство от жара. Одна из женщин свалилась с высокой температурой, и из припрятанных у неё в сумке листьев врач несколько дней варил чай, который прогнал болезнь. Растение было ценным, его заготовка требовала больших усилий. Как-то раз по возвращении с работ она имела возможность наблюдать за обработкой целебных листьев. Маяти была рядом, и когда Ира объяснила ей в жестах, что хочет посмотреть, чем занимается одна из дроу. Та стояла возле длинного стола, усыпанного травой, и ножиком аккуратно перебирала её. Девушка кивнула и, сказав пару слов охраннику, подвела Иру к столам. Что в очередной раз заставило задуматься о положении помощницы врача в здешней иерархии. Женщина-дроу даже не отвлеклась от своего занятия. Процесс был трудоёмким. Листья сначала толкли, потом аккуратно вырезали жилки и стебли. Сушили их в специальных рамках под прессом. Потом ещё вымачивали в каком-то составе и снова сушили. На получение очередной партии листьев как раз месяц и требовался. Дроу часто болели. Нужно быть слепым, чтобы этого не видеть. Да и люди в бараке, несмотря ни на что, нет-нет да и сваливались с простудой. Болотистый воздух никому не шёл на пользу, поэтому таллика была на вес золота. А ведь её наверняка ещё и на зиму заготовить нужно.       Мысли о запасах на зиму часто приводили Иру в уныние. Во-первых, потому что они свидетельствовали о том, что она смирилась с мыслью дожить здесь до ближайшей зимы, за что постоянно себя корила. А во-вторых, потому что каждая съеденная лепёшка ассоциировалась с этими запасами. Дроу не ели мяса, хотя небольшое количество коптили на улице. У них не было огородов, и где выращивали культуру, из которой делали муку для лепёшек, тоже было непонятно. Но так или иначе, еды было мало. Если сравнивать фигуры эльфийки и женщин-дроу, то становилось ясно, что тело первой больше приближено к понятию «здоровое». Легенды рисовали эльфов и дроу стройными. Но по жителям селения можно было изучать анатомию и строение скелета. Недоедание и даже голод были их постоянными спутниками. Так… что же будет зимой?       Почти не имея возможности осуществить свои задумки в плане взаимодействия с окружением, Ира наблюдала. Ей хотелось понять этот странный народ, на территорию которого её занесло волею судьбы. И чем больше она наблюдала, тем в больший тупик её ставило увиденное, настолько их поведение не вписывалось в рамки привычных человеческих реакций.       Дроу жили большой общиной. Нет, конечно, у них был Самый-Главный-Дядя. Не то царь, не то вождь. Ей довелось видеть его всего пару раз. В том, что он местный властитель, сомневаться не приходилось, его появление будоражило всех до единого дроу, к нему относились с глубочайшим почтением. Мрачного вида дроу, возрастом явно чуть старше среднего, с длинными черными волосами до пояса, частично прореженными сединой, высокий и статный; с глазами, в которых плескались мудрость и внутренний свет человека, полного забот о своем народе. Встретиться с ним – как столкнуться с кем-то легендарным. Дроу настолько искренне преклонялись перед ним, что это было заразно.       Порядок в общине поддерживали «офицеры». Всего три ранга, не считая простых солдат и охранников, если судить по шнуркам на плечах. Военные – в основном мужчины, хотя попадались и женщины. Правда последних не было среди офицеров, но несколько женщин-«кнутоносцев» присутствовали во время работ на Утёсе. Из знакомых «начальников» Ира знала достаточно близко только двоих – тех, что приходили в камеру в первый день. Тот, что казался постарше, как ни странно, был рангом пониже, что совсем его не смущало в присутствии более молодого начальника. Спокойный, обстоятельный, говорил всегда чётко, не повышая ни на кого голоса. Что бы ни было им сказано, его слова всегда приводили в движение всех вокруг. Его слушались беспрекословно, но Ире всегда казалось, что к нему здесь относятся скорее как к мудрому отцу, чем к старшему по званию. Трудно было научиться читать эти каменные лица, но какое-то внутреннее женское чутьё помогало ей постепенно раскручивать хитросплетения местных отношений. Этот начальник, несмотря на его профессию – присматривать за рабами, производил приятное впечатление, чего не скажешь о собственных соседях по камере.       К слову, Ира придумала обозначения для всех этих рангов и военных профессий, чтобы хоть как-то разделять их. Нижнюю ступень занимали охранники. И делились на «кнутоносцев» и «арбалетчиков». Простые солдаты. Дальше шли три офицерских ранга. Пытаясь понять, какой из них выше по должности, она к своим наблюдениям прибавила банальный расчёт. Примерно неделю потратила на то, чтобы посчитать, имеющих каких знаков в её окружении больше, а каких меньше, желательно не пересчитывая одни и те же лица по два раза - привыкнуть к внешности дроу тоже стоило усилий. Тех, что было побольше, она, недолго думая, назвала «лейтенантами», тех, кого поменьше – «капитанами». «Более старший офицер» относился к капитанам. А вот «более молодой», который в её первое утро посещал камеру, удостоился в мыслях особого гордого звания «начальник надсмотрщиков». Фактически так оно и было. Она только пару раз видела офицеров с такими же знаками различия, как у него, в числе сопровождающих местного правителя, и долго они в селении не задерживались. Куда исчезали и уезжали – чёрт его знает, но вот что на добыче поруха царём и богом был тот самый «молодой офицер», сомневаться не приходилось. Ну а над всей этой простой, как три копейки, военной структурой стоял главнокомандующий в лице Самого-Главного-Дяди.       Начальник надсмотрщиков появлялся на работах достаточно регулярно. Он интересовался всем, от количества выработки до состояния здоровья рабочих и рабов. Не надо было понимать их речь, чтобы догадаться, что он интересуется малейшими изменениями в отведённых ему владениях. Он был краток и немногословен. На долгие доклады отвечал односложно, но запоминал всё и за порядком следил строго. Подчинённые его любили и уважали, это было заметно невооружённым взглядом. Он не чурался замарать руки, если помощь требовалась кому-то из его соотечественников. Это ценили. Его выговоры тоже были коротки, но по замирающим фигурам дроу и опущенным взглядам было видно, насколько близко к сердцу принимают его слова провинившиеся. После памятной ночи со снотворным она стала свидетельницей сцены, во время которой начальник рублеными фразами отчитывал охранника, всыпавшего ей порошка сверх дозы. Их как раз вывели утром из барака, и начальник пришёл переговорить с проштрафившимся до смены утреннего караула. Несмотря на окаменевшее выражение лица, по застывшей осанке охранника было чётко ясно, что выговор даётся ему куда тяжелее, чем если это была бы публичная порка. В тот миг она пожалела мужчину, который, несмотря на оплошность, позаботился о ней, вызвал доктора, кормил с ложки. Ира подошла к ним, преодолевая страх, это было то время, когда она ещё не привыкла к мысли, что за попытку изъясниться тут не хватаются за плети.       – Начальник, он не виноват, – тихо произнесла она, прерывая разговор и вжав голову в плечи.       Они непонимающе обернулись.       – Он правда не хотел мне зла… – сказала она снова, от отчаяния, что её слов совсем не понимают, понижая голос ещё сильнее. На неё всё ещё смотрели, не отрывая глаз. Всё ещё без капли понимания. Тогда она решилась на жест, за который по-хорошему могли бы и наказать. Она, как всегда, подумала об этом опосля. Собрав свою волю в кулак, она придвинулась ближе и, встав спиной к охраннику, вытянула руку в сторону, заслоняя его от начальства. Немая сцена длилась минут десять. Она чувствовала нарастающую дырку у себя на затылке и боялась мигнуть лишний раз от пристального взгляда прямо перед собой. В итоге начальник хмыкнул, кинул взгляд на подчинённого, сказал одно слово и пошёл по своим делам. Ира быстро обернулась к охраннику. Ей даже показалось, что впервые она увидела на лице дроу хоть какую-то эмоцию. Удивление или что-то вроде того. Говорить никто ничего не стал, они просто медленно склонили головы и разошлись. Ира думала, что ей когда-нибудь всыпят за подобные поступки. А что думал дроу, было известно ему одному. Последствий для неё эта история не имела, и Ира немного поуспокоилась.       Для того чтобы привыкнуть к тому, что в рамках своего статуса рабыни у неё, как ни странно, достаточно свободы, потребовалось время. Отношение здешних хозяев к рабам настолько не вязалось с привычным, тем, что показывают в кино и описывают в книгах, что первое время она старалась не выходить за рамки и прощупывала собственный круг дозволенного микроскопическими шажками. Здесь не хватались наказывать за любую провинность, всегда предупреждали, если ты что-то делал не так, как положено. Бежать никто не пытался, видимо, все были уверены в невозможности данного шага. Поэтому единственное, что беспокоило здешних рабовладельцев, – поддержание порядка изнутри. Несмотря на собственную вынужденную немоту, она не чувствовала себя ущербной. К её жестовому языку здесь относились терпеливо, стараясь понять. Никто не ходил за тобой конвоем, это было ненужно – охраны вокруг ровно столько, чтобы держать под наблюдением каждый кусочек территории в бараке и вокруг него, а полёт арбалетного гарпуна был достаточен, чтобы пресечь её жизнь при надобности из любой точки. Не говоря уже о том, что рабов было шестнадцать, а дроу гораздо больше.       В скором времени по шажочку Ира рискнула выходить на улицу. А когда поняла, что никто её не одёргивает в этом желании, стала возвращаться в барак только на сон. Не то чтобы её прельщало любоваться на частокол, но подышать воздухом, подумать – вне стен камеры это делалось намного лучше. Она облюбовала себе большой камень, обросший густым мхом с одной стороны, чуть в стороне от барака, и часто приходила посидеть на нём. Однажды даже выбралась ночью. Это было незабываемое впечатление: едва покинув барак, она застыла как вкопанная, глядя вверх. Чистейшее чёрное небо без единого облачка, звёзды так близко друг к другу, будто кто-то рассыпал шкатулку с драгоценностями. Конечно, ни одного знакомого созвездия. И одна, две, три… двенадцать Лун! Все в разной фазе – какая месяцем, какая полная, у некоторых «не хватало» всего лишь небольших кусочков. К своему камню Ира пробиралась, пятясь спиной, не сводя глаз с неба и шаря рукой по воздуху у себя сзади. В итоге всё равно споткнулась и свалилась, но подниматься не стала, так и осталась сидеть на траве, отвесив челюсть и глядя на небосвод. Это небо с тех пор много раз снилось ей, иногда сменяя ночные кошмары, настолько сильным оказалось впечатление от увиденного. Чёрное полотно с вкраплениями звёздных вспышек чем-то напоминало ей её хозяев. Она и сама не могла объяснить – чем.       В дроу не было злости. Не было брезгливости, раздражительности, хоть какого-то проявления жестокости. Их суровость выражалась в подчинении правилам и порядку, ничего лишнего. Надо наказать – накажем. Не надо – не будем. И была в них какая-то внутренняя отзывчивость и желание идти на контакт, так что иногда Ира забывала, что они её хозяева. Это было странно. Ей подчас казалось, что внутренний мир дроу похож на консервы – все чувства сложены под замок и только и ждут, пока банку вскроют, чтобы быть использованными по назначению. При каменных лицах, поступки кричали об умении чувствовать и сопереживать не хуже эмоциональных людей. Заметить это с непривычки было почти нереально, но Ира находилась в той ситуации, когда получать информацию иначе, чем собственным зрением, было невозможно. И довольно быстро ей стали попадаться на глаза дрожащие руки, неестественно прямые осанки, чуть более резкие, чем положено, развороты, более глубокие, чем необходимо, поклоны и прочие еле заметные телесные знаки, которые были бы невидимы на человеке, но смотрелись кричащим отступом от правила у сдержанных дроу, особенно у детей. Эти секундные жесты рисовали перед ней картины взаимоотношений между здешними жителями. Нет-нет да и проскакивала мысль, что поставь она себе задачей наладить контакт не с рабами, а с хозяевами, это было бы намного проще.       Рабы, все без исключения, презирали дроу. Каждый жест, каждое слово, сказанное в их адрес, было наполнено таким едким оттенком, что становилось противно. Они не стеснялись высказывать своё отношение им в лицо или в спину. Вот только тех, судя по всему, это ничуть не колыхало. Многие не чурались плевать вслед детишкам и женщинам дроу. Последние относились к этому, как и все в этом селении – не меняя выражения лица.       О своём «имуществе» хозяева заботились как могли. Рабов регулярно кормили, лечили при первой необходимости, одежду приносили новую раз в две недели, а старую отдавали женщинам постирать и подштопать. Памятная бочка с водой была в постоянном доступе, вот только мыться в ледяной воде было мало желающих. Ире иногда казалось, что пользуется ей она одна. Это было неприятно, но она старалась не отступать от этого правила, помня, что соблюдение гигиены напрямую связано с защитой от болезней. А в незнакомой местности мало ли что можно подцепить. Обтираться целиком старалась каждый раз перед сдачей грязной одежды – всё равно стирать, и она использовала тряпки, чтобы смыть с себя двухнедельный слой каменной пыли и земли. Её чистоплотные порывы, правда, по достоинству оценили только Маяти, чьи добрые глазки лучились одобрением, и местный врач, очевидно, наслышанный о том, что «чистота – залог здоровья!»       Единственной неприятностью была утрата резинки для волос – она порвалась на третий день пребывания на работах. Теперь копна волос чуть выше талии доставляла уйму хлопот и неприятных ощущений во время добычи поруха. Иногда ей хотелось попросить кого-нибудь из охраны отрезать надоедливые патлы, но… какой-то внутренний жучок грыз изнутри. Она смотрела на сокамерниц, которые носили короткие стрижки. Отрезать волосы – стать похожей на них. Не то чтобы в этом было что-то страшное, но она вспомнила, как приговаривала мама: «Расти коса до пояса», причёсывая их в детстве, как гордился папа, когда дома кто-то делал комплименты её волосам… Нет, волосы – это как часть воспоминаний. У неё не осталось ничего, что бы служило памятью о родных, – даже одежду забрали, ещё пока она спала после поимки. Поэтому сколько бы хлопот ни доставляла причёска, Ира так и не решилась на стрижку.       Был у неё ещё один пунктик. Имя. К жизни в заточении можно привыкнуть, как и ко всему остальному. Но Ира не хотела привыкать. Она хотела помнить о том, кто она есть, что ей нужно на самом деле и какова цена того, что она откажется от своего прошлого. Она хотела постоянно помнить о том, что рабыня – не её судьба и не её призвание. Это лишь эпизод в жизни. В жизни свободной женщины по имени Ирина. Когда Маяти назвала себя, она смутилась и забыла ей ответить, но теперь сознательно решила не говорить никому своего имени. Она назовёт его тогда, когда с неё снимут цепь. Она не рабыня Ирина. Ирой зовут свободную женщину. Но, к слову сказать, никто и не стремился его особо узнавать. И может, это было к лучшему, поскольку идти наперекор начальству, если её спросят напрямую, не хотелось.       Перед внутренней совестью Иры потихоньку начинал вставать вопрос о выборе линии поведения. С кем идти на контакт? С теми, кто постоянно под рукой, – с сокамерниками или с теми, от кого зависит твоя судьба – с хозяевами? Наладить отношения с заключёнными можно попытаться, если наступить себе на горло и принять правила стаи. Срезать волосы, начать презирать дроу, показать всем своим поведением, что ты своя, и подластиться к главарям – может, простят и примут «в свой круг». Здешняя стая была слишком спаянна, чтобы пытаться достучаться до кого-то отдельно, без разрешения Карры и Минэ тут ничего не делалось. Эльфийка вообще не проявляла желания с кем-либо общаться. Но вот при воспоминании об отношении хозяев, их поведении, о спокойствии, терпимости, детях, особенно детях… у Иры не поднималась рука принять подобное решение. Ведь если её план удастся, ей придётся поступать так же, как сокамерники. А она не могла. После увиденного – не способна. Её хозяева могли быть рабовладельцами, но казались более человечными, чем окружающие люди. В итоге она отказалась от первой идеи, а как осуществить вторую, пока не видела возможности. Оставалось только ждать.       Ждать. Сколько? Ох уж, эта привычка жить по часам и календарю! Она старалась чётко считать дни. Всё время боялась спутаться и ошибиться. Начала практически сразу после поимки. Здесь не было ни четвергов, ни воскресений – все дни рабочие. Об отпусках и выходных никто не слышал. Не замечала она и того, чтобы жители селения как-то выделяли какие-то дни. Они все были полны работы, не одной, так другой. Погода стояла летняя, но вот какая это часть сезона – начало, середина или конец, пока было непонятно. Да ещё б знать, в какой климатической зоне находишься и какие сезоны тут вообще есть. Может, тут вечное лето. Ира думала, что местные жители, как и любые деревенские, придерживаются не дат, а погодных явлений. Зима приходит не когда стукает 1 декабря, а когда выпадает снег. Единственное, что свято блюли дроу, – расписание. День расписан по минутам. И хотя нигде не было циферблата, но гонги, восходы, закаты и внутренние часы подсказывали Ире, что все здесь живут по чёткому графику. Две смены караула, утренняя раздача еды, гонг на выход из барака, гонг к раздаче инструментов, четыре гонга на перерывы, гонг к окончанию работ, вечерняя встреча у ворот, где родственники забирали ребятишек после трудового дня, вечерняя замена горючего в «буржуйках». Раз в две недели смена одежды, раз в три недели осмотр врача. Тик-так, тик-так. Рутина затягивала, трудно было вести внутреннюю борьбу с ней. Отсутствие разнообразия – лучший способ заработать дурные привычки и смириться с тем, с чем смиряться преступно. «Встряхнуться бы!» – каждый день думала Ира, чувствуя, что всё более и более затягивается в трясину рабской жизни. И когда на пальцах она отсчитала восемьдесят седьмой день пребывания в этой стране, мироздание услышало её призыв и тряхнуло так, что она зареклась бросать небесам необдуманные молитвы.