Костяные лилии

У чудовища безумные чёрные глаза и широкий оскал хищника. Оно держит мою руку, рассматривает мои пальцы, перебирая в своих. — Котёнок, — хрипло смеётся оно, — ты правда думал, что сможешь от меня сбежать? Ты думал, что всё так просто закончится? Что я так легко тебя отпущу? Нет, котёнок, так не бывает. Почему я снова его вижу? Почему?! Моя рука… целая. Всё ведь закончилось, закончилось! — Как славно, что ты снова целый, — тянет чудовище. — Теперь я снова могу тебя сломать. Нет, нет! Это не может быть правдой! Как оно нашло меня? Почему мы снова там же? — Тебе не сбежать, котёнок, — качает головой чудовище. И с хрустом ломает мои пальцы, все сразу. Господи, как же больно!!! Почему, почему я не могу даже пошевелиться?! Оно ведь не держит меня, я вижу. Тогда почему… — Почему ты молчишь? — чудовище склоняется к моему лицу и заглядывает в глаза. — Ты же знаешь, я такое не люблю. И с размаху бьёт меня кулаком в живот. Я давлюсь воздухом и внутренностями, и крик душит меня, но из горла не рождается ни звука. Чудовище злится. Оно поднимается на ноги, обходит меня по кругу, присматривая место для удара. Это ведь уже было… Но почему, почему снова?! Я не вынесу. Если всё это произойдёт снова, я не вынесу. Я не смогу. Я сойду с ума. — Котёнок, — улыбается чудовище. И что есть силы пинает меня в бок. Я задыхаюсь: болью, беззвучным криком. Страхом — снова, снова, снова… Не убежать, не скрыться — всё равно догонит, найдёт. И ад повторится снова. Мне так страшно. Господи, как же мне страшно… Пожалуйста, пусть это прекратится. Почему он снова нашёл меня? Почему этот кошмар не отпускает меня?.. — На меня смотри, котёнок, — говорит чудовище. — Ты же знаешь, что будет дальше? Я хочу, чтобы ничего этого не было… — Я дождусь твоего крика, — кивает чудовище. — Я заставлю тебя кричать. Нет, пожалуйста, не надо!.. Пусть это всё прекратится… Господи, пожалуйста, пусть всё это прекратится… Чудовище садится между моих ног, подхватывает их под колени и сгибает, заставляя раскрыться. Мне холодно — от страха и отвращения. Оно сейчас снова будет насиловать меня. Снова будет пихать в меня свой член. Снова… …Чэнь… Оно всё равно нашло меня. Я думал, что сбежал от него, но оно оказалось сильнее. Я один, один, один… …Чэнь… — На меня смотри! — ревёт чудовище и хватает меня за шею. …Чэнь! Всё плывёт перед глазами. Сердце заполошно стучит. И жилка на шее бьётся быстро-быстро. «Чэнь!» Это голос темноты. Я узнаю его! Чудовище сжимает в пальцах мою шею и яростно трясёт. «Чэнь!» Я тянусь к темноте. Я ничего больше не слышу и не вижу — даже лицо чудовища выцветает, расплывается, меркнет. Господи, пожалуйста… «Чэнь!» Чэнь открыл глаза. Темно. Темнота вокруг была синяя, пульсирующая, звонкая. Чэнь вглядывался в неё, но не мог различить даже смутные очертания. Сердце сходило с ума и вместе с криком колотилось в горле. Воздух обжигал язык и губы, во рту было сухо и горько. Чэнь чувствовал лапу чудовища на своей шее. Он хотел схватиться за горло, ощупать горячую, липкую от пота кожу, чтобы убедиться, что на нём ничего нет, но не мог даже шевельнуть рукой. — Тише, всё хорошо, это просто сон, — зашептала темнота. Цаньле! Это ведь Цаньле! Чэнь задрожал, отчаянно вглядываясь в темноту. Он ничего не мог разглядеть. Страх не отпускал его, не давал пошевелиться. И голос… Как он сейчас нужен был Чэню! «Цаньле», — крутилось беззвучное на языке, но голос лишь забивал глотку вязким комом, и от этого делалось ещё страшнее. — Чэнь, всё хорошо, я с тобой, — тихо сказал Цаньле. По щекам бежали слёзы, но Чэнь не мог даже поднять руку и стереть их. Он вглядывался в темноту и задыхался страхом. Цаньле, где же ты?! — Я с тобой, Чэнь. Это просто сон, — горячая твёрдая ладонь наконец накрыла его руку. Чэнь подавился слезами и беззвучным всхлипом, резко сел, прижался к Цаньле и трясущимися пальцами вцепился в его футболку. — Это был сон, всего лишь сон, — полушёпотом сказал Цаньле. Он крепко обнимал Чэня, гладил по спине, и Чэнь дрожал в его руках, медленно успокаиваясь — морок сна начинал отступать. Темнота постепенно приобретала очертания, становилась не такой густой и непроглядной. Чэнь зажмурился и спрятал лицо на груди Цаньле. Чувствовать сквозь тонкую ткань футболки тепло его кожи было так необходимо сейчас — это было настоящее, живое ощущение, которое отгоняло остатки липкого, холодного ужаса сна. Чэнь засопел и, повернув голову, прижался к Цаньле щекой. Он слушал, как в его груди размеренно бьётся сердце, и этот звук успокаивал, расслаблял. Чэнь не знал, сколько они так просидели. Цаньле медленно водил ладонями по его спине, не пытался отстраниться и, кажется, мог просидеть так с ним всю ночь. Чэнь зашевелился в его объятиях, чуть отодвинулся и потёр лицо руками. Нужно встать, сходить умыться и попить воды. Призрак сна ещё дрожал поблизости, прячась в самых тёмных углах комнаты, но рядом с Цаньле Чэню было почти не страшно. Если бы Цаньле не разбудил его… Нет, даже думать об этом было невыносимо и жутко. Но как Цаньле узнал, что Чэню снится кошмар? Неужели Чэнь кричал во сне? Нет, Цаньле сказал бы об этом, да и голос бы уже вернулся к Чэню. Но если не так, то как тогда? Чэнь отстранился и глянул на Цаньле — его лицо было непривычно серьёзное, напряжённое, а глаза, в темноте казавшиеся почти чёрными, тускло поблёскивали, и Чэнь не мог понять этот взгляд — холодный, отрешённый, пустой. Чэнь никогда ещё не видел Цаньле таким взрослым и… чужим. Чэнь невольно вздрогнул и осторожно коснулся его ладони. И снова с ним был его Цаньле — ласковый, добрый и стеснительный. — Я принесу тебе воды, — улыбнулся Цаньле и поднялся. Чэнь дёрнулся за ним следом и вцепился в его ладонь. Он не останется один в этой тёмной комнате, ни за что! — Тогда идём вместе, — тихо рассмеялся Цаньле. На кухне они зажгли маленькую настольную лампу, которая ютилась на окне — тусклый искристый свет от неё едва доставал до стола. Цаньле сделал им чай с мёдом, и Чэнь, держа кружку двумя руками и касаясь губами края, грелся теплом и душистым запахом. В теле ещё жили слабостью отголоски сна, но Чэнь уже почти не боялся. Цаньле сидел напротив, вертел в руках кружку, и снова в его взгляде было что-то незнакомое и холодное. — Я не успел разглядеть того, кто приходил к тебе во сне, — вдруг сказал Цаньле. Чэнь ошарашенно уставился на него и едва не выпустил из пальцев кружку. Как? Как Цаньле мог узнать, что ему снилось? — Я почувствовал, что ты тонешь, — продолжил Цаньле. — Не знаю, как ещё объяснить это чувство. Ты не кричал, а когда я пришёл к тебе, то увидел, что ты плачешь во сне — ты дышал тяжело и быстро, а по твоим щекам катились слёзы. Я почти ничего не успел увидеть в твоём сне, потому что сразу начал тебя будить. Я… не хотел, чтобы ты мучился. Мне нужно было подождать и разглядеть его, но я… не мог оставлять тебя с ним. Не мог оставлять наедине с ужасом и болью. Чэнь смотрел на него во все глаза. Кто же ты, Цаньле? Не человек — это точно. Люди такое не умеют. Люди не приходят на чужой безмолвный зов, не видят чужие сны, на их коже не танцует пламя, не оставляя ожогов. Такое под силу только богу, и теперь Чэнь понимал, что, сколько бы Цаньле ни прятался за широкой улыбкой и пустыми разговорами, его с самого начала выдавали глаза — бездонные, как океан. Чэню срочно нужны были листок и ручка. Он больше не мог мириться с неизвестностью и своими догадками. Он заозирался в поисках того, на чём и чем можно написать. — Подожди, — тихо сказал Цаньле и протянул к нему руки. — Не суетись. Я могу попробовать прочитать твои мысли, но только если они будут такими же чёткими, как если бы ты проговаривал их вслух. У меня пока ещё плохо получается, но я попробую. Возьми меня за руки. Вот так. А теперь смотри мне в глаза и мысленно проговаривай то, что хочешь сказать. Чэнь почему-то не удивился этому, совсем. Он послушно вложил руки в огромные ладони Цаньле и посмотрел ему в глаза. Он знал, с первого дня их встречи знал, что у Цаньле карие глаза в крапинку, но сейчас он не мог понять, какого они цвета — точно не карие, но и не чёрные, они словно меняли все цвета так быстро, что не удавалось это разглядеть. «Ты бог?» — прямо спросил Чэнь. Цаньле рассмеялся и тряхнул головой, но взгляд не отвёл. — Нет, — сказал он. — Конечно нет. «Врёшь!» — не выдержал Чэнь. Цаньле весело хрюкнул и чуть сильнее сжал его ладони. Он сейчас был взрослым, по-настоящему — Чэнь чувствовал это, видел по его глазам. — Правда, Чэнь. Я не бог. Никогда им не был. Я кто угодно, но не бог. Бог — это Исин, хотя он никогда не сознавался в этом, но тут, думаю, ты тоже не станешь спорить, что всё очевидно. «С тобой тоже всё очевидно, — возразил Чэнь. — Ты читаешь чужие мысли, ты видишь чужие сны, ты не горишь в огне. Кто ты, если не бог?» Цаньле застыл и неуловимо переменился — его лицо исказилось болью, но он не отвёл взгляд и лишь крепче сжал ладони Чэня. — Как ты узнал? Про огонь? — севшим голосом спросил он, и Чэню сделалось не по себе от его растерянного, отчаянного взгляда, полного боли. Почему он так смотрит на него? Чэнь чем-то обидел его? «Я видел, как ты включаешь плиту», — ответил Чэнь, и Цаньле, шумно выдохнув, зажмурился, но руки не отнял. — Прости, — тихо сказал Цаньле. — Ты не должен был это видеть. Я был неосторожен и забылся. Прости. «Всё хорошо! — запротестовал Чэнь. — Почему ты извиняешься?» Цаньле молчал, и Чэнь не знал, слышит ли он его. — Ты такой добрый, Чэнь, — вдруг сказал Цаньле и наконец открыл глаза. Слабо улыбнулся и посмотрел на Чэня с тоской и грустью. — Ты остался добрым несмотря ни на что. Я хотел бы быть таким же сильным, как ты. «Я не понимаю…» — Ты сказал, что я бог. Но это неправда. Я не бог. Бог должен быть безгрешен. А я… Я чудовище, Чэнь. Только чудовище умеет то, что умею я. Чэнь дёрнулся и с силой вцепился в руки Цаньле. Что за глупости он болтает? Неужели он решил, что Чэня испугало пламя, танцующее по его коже? «Я знаю только одно настоящее чудовище, — сказал Чэнь, заглядывая Цаньле в глаза. — И сегодня ты спас меня от него. А прежде спасли вы все — ты, Исин и Хань. Чудовища — это такие, как он. Но ты — не такой». — Ты не знаешь меня, Чэнь, — покачал головой Цаньле. «Ты издеваешься над другими людьми? Мучаешь их, насилуешь? Нет? Значит ты — не чудовище. Можешь говорить о себе что угодно, но я точно знаю, что из всех людей, которых я встречал, ты — самый добрый и искренний. Ты лучший, Цаньле». Цаньле улыбнулся и отвёл взгляд в сторону. Он всё ещё держал руки Чэня в своих и большими пальцами легко водил по костяшкам. — Спасибо, Чэнь, — наконец сказал он, посмотрел на Чэня, и его глаза снова были карими в крапинку. — Хочешь ещё чая? Чэнь не хотел чая. Он чувствовал, что Цаньле всё ещё не рассказал ему нечто очень важное о себе, и неизвестность тяготила. Он по-прежнему не знал о Цаньле почти ничего — тот всегда умел говорить о многом, но ни о чём конкретном. Чэнь хотел узнать его. Он понимал, что есть что-то, о чём Цаньле не хочет рассказывать ему — в конце концов, Чэнь тоже не горел желанием в подробностях рассказывать о том, как над ним издевался Чонин. Это было что-то важное и наверняка не очень приятное. Что-то, что Чэню пока не нужно было знать. Но ведь Чэнь один из них, разве нет? Разве он не имеет права знать? Что-то подсказывало Чэню, что дело не в доверии: Цаньле доверяет ему — Чэнь чувствовал это чётко и ясно. Но тогда почему? Счастье в неведении? Но неизвестность напрягала Чэня всё сильнее. Он и прежде не пытался ни о чём расспросить ни Исина, ни Ханя, надеясь, что они сами расскажут ему то, что он должен знать — хотя бы даже о том непонятном, что они делают «на самом деле» — но никто не спешил ничего ему объяснять. А сейчас, в ночной тишине и золотистом свете лампы Чэнь чувствовал, что Цаньле готов был ему открыться, но что-то спугнуло его и заставило снова скрыться за улыбкой и пустыми словами. — Наверное, надо идти спать, — сказал Цаньле, отпустил руки Чэня и принялся составлять посуду в раковину. Чэнь поспорил бы, если мог, но Цаньле сам не захотел больше «говорить» с ним. Обижаться на это было глупо и неправильно, но почему-то всё равно хотелось. А кто ты, чтобы он всё тебе рассказывал, одёрнул себя Чэнь. Цаньле и так сделал для него больше, чем он того заслуживал, так что просить что-то ещё было бы верхом наглости. Второй этаж тонул в густой синей темноте. Чэнь замер на пороге своей комнаты, вглядываясь в тёмные очертания предметов. Он, глупый, расслабился и забылся. А темнота, что таилась в углах комнаты, помнила его страхи и боль. Чэнь с трудом сглотнул — он снова чувствовал на шее призрачную руку чудовища — и попытался заставить себя шагнуть внутрь. Темнота смотрела на него с насмешкой и готова была с радостью напомнить все те ужасы, что он видел во сне. Чэнь зажмурился и судорожно выдохнул. Он, наивный и счастливый, думал, что всё закончилось, даже гордился тем, что его воспоминания не болят. Но вот она, правда — он до дрожи на кончиках пальцев боится заходить в комнату, где ему приснился кошмар о своём мучителе. Кому он врал? Он не изменился — он всё такой же слабый и жалкий, и ни смерть, ни новое имя не смогли его изменить. — Чэнь, — тихо позвал Цаньле. Он не уходил в свою комнату — ждал, решится ли Чэнь войти. Чэню вдруг захотелось расплакаться, позорно и сильно. Какой же он дурак! Цаньле, Исин и Хань спасли его, а теперь защищают, как могут. И пусть защита в том, что они ограждают его от тех ужасов, которые есть и в их жизни — потому что, кажется, в этом мире не может быть по-другому. А он, наивный и самонадеянный, уже напридумывал себе всякие глупости о недоверии и прочей ерунде. Чэнь ухватился за дверной косяк, прижался к нему лбом и беззвучно зарыдал. Он хотел бы разреветься в голос, но теперь не мог даже этого. На самом деле к нему просто стали хорошо относиться — пожалели его — но он сам остался таким же слабым и бесполезным, как и был. Это было правдой, и от неё делалось ещё больнее. — Чэнь, — взволнованно зашептал Цаньле. — Не надо, пожалуйста. Я не могу… когда ты плачешь. Это был лишь сон, он больше не вернётся, слышишь? Всё хорошо! Хочешь, я с тобой посижу, пока ты не уснёшь? Чэнь закрыл лицо руками и попытался сглотнуть вязкий комок слёз. Цаньле-Цаньле, какой же ты добрый! Господи, ну почему же ты такой хороший и добрый? — Чэнь, — тяжёлая горячая ладонь легла ему на плечо. — Ну, хочешь, пойдём ко мне? Соглашаться было бессовестно и неправильно — потому что Цаньле и так прыгал с ним полночи — но у Чэня не осталось сил изображать спокойствие и гордость. Он повернулся к Цаньле, накрыл его ладонь своей и заглянул в глаза. «Да, пожалуйста, давай пойдём к тебе». Цаньле неуверенно улыбнулся и кивнул. — Ты только не подумай ничего такого, — сказал он и смущённо засопел. — Я лягу на полу и не буду тебя смущать, честное слово. Чэнь смотрел на него во все глаза, а потом беззвучно расхохотался: господи, Цаньле всё ещё думает о такой ерунде! Но Цаньле не так его понял или принял смех за новые слёзы, а потому смотрел испуганно. — Ты прости меня, если я что не так сделал, — затравленно сказал он. — Я тебя без спроса хватаю, а тебе, наверное, неприятно такое. Просто я привык с Ханем… и, в общем… Да, уж с Ханем-то они точно не стеснялись друг друга: Чэнь тысячу раз видел, как они лежат вместе, закидывают друг на друга ноги, вламываются друг к другу в душ и вообще, кажется, считают друг друга родными братьями. Чэнь в тайне завидовал их отношениям и мечтал, что однажды Цаньле и к нему будет прикасаться без опаски и глупых мыслей. Чэнь засопел и пристально посмотрел Цаньле в глаза. «Если бы мне были неприятны твои прикосновения, я бы сказал тебе об этом. Я знаю, что ты не причинишь мне боль. Я доверяю тебе, как никому в этом мире. Тебе и только тебе я без раздумий позволю прикасаться к себе. А теперь, пожалуйста, забудь всю ерунду про то, что мне якобы неприятны твои прикосновения». Цаньле шумно сглотнул и часто-часто заморгал, и даже в темноте Чэнь увидел, как краска расползается по его щекам. Цаньле тряхнул головой, неловко улыбнулся и повёл Чэня к себе. Его комната была немного больше и просторнее, а кровать стояла у самого окна. Чэнь слабо представлял, как они поместятся на ней вдвоём. В принципе, он мог сесть в ногах Цаньле и там же уснуть — он привык спать в разных неудобных позах. Главное, чтобы Цаньле был рядом. В конце концов они легли вместе на боку, спинами друг к другу, и Цаньле великодушно уступил Чэню место у окна. — Я буду говорить, а ты слушай меня, если хочешь, — сказал Цаньле. — Но лучше не слушай и просто засыпай. Если я буду мешать тебе своей болтовнёй, дай мне знать, ладно? Чэнь завёл руку за спину и легко погладил Цаньле по бедру: говори, говори, я тебя слушаю. Цаньле тихо засмеялся. — Я мечтаю однажды побывать на море, — наконец начал он. — Знаю, мечта не оригинальная и слишком романтичная, но всё же. Мне хочется увидеть настоящее море — море, где не бывает людей. Моря есть разные, но я хочу именно на южное море: чтобы были золотой песок, синее небо и ослепительное солнце. Чтобы были яркие закаты и тёплые, чёрные-чёрные ночи. Не знаю, есть ли где-то такое море на самом деле, ведь я только читал о его красоте и видел её в фильмах. Хань говорит, что, когда тебе двадцать, ещё можно и нужно мечтать. Несмотря даже на то, что жизнь мало похожа на сказку. Чэнь улыбнулся и закрыл глаза. Да, жизнь, если и похожа на сказку, то на какую-то очень грустную. Сказку, в которой о хорошем только и остаётся, что мечтать. Но даже просто мечта — это уже очень много. Мечта свободна — никто не может насильно изменить её или отнять. Если ты мечтаешь, значит ты веришь. А на веру тоже нужны силы. Раньше Чэнь не мечтал, никогда — это была пустая трата времени, а осознание несбыточности своих мечтаний приносило лишь разочарование и тоску. Возвращаться из мечты в реальность всегда было больно. Но мечта Цаньле Чэню нравилась. Теперь он тоже мог позволить себе мечтать. Чэнь попытался представить себе море, о котором рассказал ему Цаньле: большое, яркое, свободное. Под опущенными веками Чэнь видел его блестящую синюю гладь и жёлтое солнце в ослепительном небе. На миг ему показалось, что он чувствует прикосновение тёплого солёного ветра. Да, это была очень хорошая мечта — настолько светлая и добрая, что от неё хотелось то ли смеяться, то ли плакать, потому что сердце не привыкло к такому безграничному спокойствию и такой чистой радости. Чэнь перевернулся на другой бок и посмотрел на отросшие золотые пряди на затылке Цаньле. Потом осторожно положил ладонь Цаньле на плечо и уткнулся лбом ему в загривок. Цаньле закаменел на мгновение, но тут же расслабился и тихонько засмеялся. Чэнь улыбнулся — он уже чувствовал рядом зыбкий туман сна, но сна хорошего, приносящего отдых и радость. — Спокойной ночи, Чэнь, — едва слышно прошептал Цаньле. Чэнь не видел его лица, но по голосу слышал, что он улыбается. Чэнь снова зажмурился, позволяя сну растекаться по всему телу, и погладил Цаньле по плечу. «Спокойной ночи, Цаньле». Ему снилось море: ласковое и тёплое на рассвете, ослепительно сияющее днём, усталое, но счастливое вечером. Это был какой-то совершенно другой сон — Чэню такие никогда не снились. Это был сон-ощущение, сон-образ, и там, внутри этого сна, Чэнь чувствовал себя частью моря, частью неба и ветра. А ещё он чувствовал, что Цаньле рядом. И это было так правильно и так хорошо. Когда ты чувствуешь, что твой бог рядом с тобой, ты становишься по-настоящему счастливым.