Жжёный сахар

Вообще речь Ивана Ракитича отличалась богатым словарным запасом. Ну, он так думал, — по крайней мере, до того случая в раздевалке. Теперь же он или зациклился, или и впрямь его обоняние обострилось донельзя, но запах жжёного сахара стал его преследовать каждый раз, когда Лука был рядом. И ладно бы он просто тянулся шлейфом — к этому можно было привыкнуть, как к любому другому парфюму, но этот аромат, нагло лезущий в ноздри, житья Ивану не давал: через нос он проникал прямо в мозг, струился по извилинам, как по венецианским каналам, и полностью парализовывал ту зону, которая отвечала за речь. Поэтому, когда Лука вовлекал Ивана в беседы, тот предпочитал отвечать исключительно односложно, прилагая все ментальные усилия, чтобы чёртов запах не заблокировал и тот участок мозга, который отвечает за конечности. В частности, за руки: их постоянно хотелось запустить в светлые пряди, поэтому Иван старательно держал их за спиной, изо всех сил сцепив побелевшие пальцы. И за ноги: они постоянно несли его ещё ближе к источнику горько-сладкого аромата, а не от него, как Ивану бы хотелось. По правде говоря, хотелось-то ему совсем не этого, но одна только мысль о том, что может случиться, если он вдруг снимет все барьеры и даст волю рукам и ногам, приводила его в ужас и сразу отрезвляла. Ненадолго. Минут на пять. А потом Лука вдруг оказывался рядом, и все терзания начинались сначала. Дошло до того, что, когда у Ивана случилась жуткая простуда, и нос заложило напрочь, тот вздохнул с облегчением — через рот. Но, видимо, было что-то в этом запахе такое, какие-то флюиды или молекулы, которые Иван почувствовал у себя на языке, и его тряхнуло так, что Лука, который пришёл его навестить, обеспокоенно склонившись, положил ладонь на пылающий лоб: — Знобит? — Угу... — ответил Иван, сглатывая проклятые горько-сладкие флюиды и стараясь отогнать воспоминания об их одном-единственном спонтанном поцелуе, когда его накрыло это наваждение. — Хреново... Ты весь горишь... — Лука убрал ладонь и прижался губами к его лбу. — Угу... — закрывая глаза, простонал Иван и подумал: «Вот же блядь...» — на хорватском, английском, немецком и испанском языках попеременно: эта часть словарного запаса осталась не подверженной деградации. Чуть легче становилось, когда они не виделись: но через несколько дней Иван испытывал такое жгучее желание ощутить этот запах, что готов был ради этого глотку кому-нибудь перегрызть. Однажды дошло до того, что, вконец измаявшись, он растопил сахар в ложке над углями для барбекю на заднем дворике, как когда-то делала его бабушка. Почти, как она: та держала ложку над пламенем конфорки, а в доме у Ивана плита была электрическая. Возбуждение он почувствовал сразу же, как только сахар начал пузыриться и над ним появился белёсый парок. К тому времени, как он сделался янтарным, Ивана уже потряхивало. А когда сахар стал коричневого насыщенного цвета и начал издавать аромат, похожий на тот самый, проклятый, Иван, издав задушенный звук, выронил ложку и помчался в дом. До спальни он дойти так и не смог: метнулся в душ и, запустив руку в шорты, начал ожесточённо дрочить. Спустя минуту его накрыло оргазмом такой силы, что он даже кричать был не в состоянии. Мог только корчиться на гладком холодном полу, утыкаясь в плиты лбом и поскуливать. Когда воздух вернулся к нему в лёгкие, Иван вытащил ладонь из мокрых трусов и, вытирая её о шорты, прошептал: — Гос... поди... боже... мой... за что? Эта часть словарного запаса обычно тоже оставалась у него неизменной. Труднее становилось, когда Иван селился в одном номере с Лукой на сборах. Когда они оставались одни, Иван задерживал дыхание до чёрных звёзд перед глазами, но всё это было напрасно, потому что после он непроизвольно вдыхал больше обычного, и звёзды перед глазами зажигались вновь, но уже от горько-сладкой дозы. Дрочить в душе он опасался: за стеной оставался Лука, а Иван не мог поручиться, что на этот раз сдержится и не завопит, кончая, так, что его услышат за пару кварталов отсюда. А если и не завопит, то будет биться затылком о стену, что тоже подозрительно. А если не биться, то скрежетать зубами, молиться Господу, петь народные хорватские песни, а может быть, даже, чего доброго, кукарекать — Иван ни в чём уже не был уверен и ожидал от себя чего угодно. Особенно после того, как, в очередной раз расплавив сахар в ложке на заднем дворе, обнаружил себя на коврике у двери в прихожей, не добравшимся до душа, в мокрых, как бывало обычно после такого, шортах, вытирающим сперму с ладони о стену и бормочущим: — Чтобы швырнуть на ветер мне все свои богатства... одной хватило ночи... от силы — двух... — Иван замолчал, обессиленно опершись головой о дверь, огляделся, добавил: — Хорошо, что не на улице... — закрыл руками лицо и, вдыхая свой собственный запах, перемешанный с ароматом жжёного сахара, продолжил: — Таланты? Псу под хвост пошли таланты. У моря моего нет больше волн, иссохли реки. Звезды я умудрился погасить все до единой подряд. И подарил при этом торговцу светом тьму... Блядь! Откуда всплыли эти строки в его памяти, он понятия не имел, да и вообще как-то поэзией не интересовался — всё больше футболом. — Может, футбол... того?.. — спросил Иван у собственного отражения, запершись в душе среди ночи, когда запах в номере стал уж совсем для него невыносимым. Слово «бросить» никак не хотело вспоминаться. — Ты что-то сказал? — донёсся из комнаты сонный голос Луки. — Или повеситься? — задумчиво добавил Иван, оглядывая душевую в поисках удобного крюка. Как назло ни одного не было. — Я вот о чём подумал... — сказал Лука, когда Иван вышел из ванной. — У нас скоро небольшие каникулы... Может, отдохнём недельку вместе? У меня есть отличный домик у моря... Тихое место без лишних глаз... А? «Нет-нет-нет!!!» — завопил про себя Иван. Он намеревался прокричать это и вслух и даже раскрыл рот, но Лука улыбнулся, и от него изошла такая волна сладко-горького запаха, что через открытый рот Ивана как-то непроизвольно вдруг вылетело: — Да... Потом-то уж Иван рот закрыл. Обеими руками. Но было поздно: Лука удовлетворённо кивнул, сказал: — Договорились, брат! — уткнулся носом в стену и захрапел. — Вот же блядь... — обречённо сказал Иван, уворачиваясь в одеяло с головой. — Пиздец полный... Во всей этой ситуации был единственный плюс: на поле Иван выпускал весь пар, сражаясь за сборную так агрессивно, будто это не матч, а война, и главное правило их команды — пленных не брать. После очередного жёсткого подката его ловил за футболку Лука, притягивал к себе и шипел: — Ты что ли ебанулся совсем? — Да! — рычал Иван, благодаря бога, что за запахом адреналина разгорячённых альф, сладко-горький аромат почти неощутим. Пару раз и ему прилетало по ногам, но это было ерундой по сравнению с ночными бдениями в номере с Лукой наедине, поэтому даже помощь медиков не требовалась. И вообще, Иван понял, что он способен многое выдержать. Он даже стал втайне надеяться, что и совместные с Лукой каникулы в тихом месте без лишних глаз ему под силу и он не направится сразу после них к мозгоправу.