Истинный омега для вожака

Все эти месяцы не было ни дня, в котором Тэхён бы чувствовал себя спокойно. Его изводило непонятное чувство тревоги, которому не было рационального объяснения. Имея финансовую свободу и возможность тратить свое время на все, что пожелает, он не мог расслабиться. От состояния внутреннего дискомфорта не могли отвлечь ни вечеринки с шумными попойками, ни хороший секс, ни покупка очередной дорогой игрушки. Тэхёну все опостылело. Он ничего не хотел. И раньше не испытывая особых иллюзий по поводу значимости человеческой жизни, а его в особенности, теперь он и вовсе потерял ориентиры, не зная, зачем живет. Пустота внутри с каждым днем все больше расширялась, напоминая черную дыру. Все вокруг ощущалось чем-то ускользающим, неважным, но при всей этой сжимающейся удавкой пустоте на его горле, когда дышать становилось физически трудно, он отказывался видеть причину в отказе от предопределенности. Не может истинность довлеть над ним, не может эта тупая непонятная ноющая боль под ребрами быть из-за того, что он не желает быть пешкой в руках судьбы. И будто споря с ним мир вокруг сошел с ума, крича со страниц журналов в аэропорту, с биллбордов на улицах городов, в лентах соцсетей, в новостях и передачах о том, что истинность – дар! Счастливые пары делились своими историями, светясь словно лампочки в тысячу ватт. Тэхён не понимал, как они так легко рассказывали о том, что ради истинного бросили свои семьи, детей, будто это мелочи на пути, не стоящие внимания. Истинность в его мире была возведена в абсолют, который возвеличивали с самого рождения. Жертвы, которые были положены к ногам судьбы, мало кого впечатляли, будто это погрешности в идеальной картине мира. Он не хотел впитывать то, чему противился всю свою жизнь, но слух упорно вычленял из потока информации, какие сложности могут грозить истинным, которые по тем или иным причинам не могут быть со своей парой, когда связь установилась, и особенно, какие тяжелые последствия грозят, если они повязаны. И если альфы могли справляться с тягой, которая была больше ментальной, чем физической, то омеги с трудом переносили разрыв, мучаясь еще и физически. Наука продвинулась далеко вперед, создавая препараты, облегчающие физические недуги, но с духовной тягой медицина справиться была не в силах. Тэхён сам не заметил, как, переключая каналы, начал останавливаться на передачах, где проходили дебаты – что же такое истинность и какова ее природа? Дар ли это, а может злой рок, ломающий волю, делающий людей заложниками чего-то до сих пор неизученного? Участники спора сходились в том, что с каждым десятилетием случаев обретения истинных становилось все меньше – менее одного процента на сто тысяч, по последним данным. Реакция у ярых сторонников, представляющих большинство, и противников, на эти цифры была кардинально разной. Одни с горечью констатировали, что шанс обрести истинного ничтожно мал, другие с радостью отмечали, что природа отступает перед эволюционными процессами, давая возможность людям решать. Хотя голос тех, кто считал, что виной всему ментальная нечувствительность людей, был тоже слышен. Сторонники этой теории утверждали, что альфы и омеги, находящиеся в непрерывной борьбе с инстинктами, сами подавляют механизмы, которые раньше работали как внутренний компас, направляя истинных друг к другу. Но и здесь противоборствующие стороны имели точку соприкосновения – если истинность одарила или прокляла, это ответственность и просто без последствий отмахнуться не получится. Тэхён отмахивался – он сильнее этого, и пусть ненависть к омегам, совсем недавно застилавшая ему глаза, стала затихать, а на смену ей пришло принятие факта, что испытывать злость ко всему слабому полу по этому самому половому признаку, пережиток подростковой драмы, через который пора переступить и взглянуть на мир более взрослым осмысленным взглядом, этих подвижек в тектонических плитах его мира было недостаточно, чтобы просто представить свою жизнь в паре с омегой, даже с истинным. Но Тэхён не мог откреститься от тревоги, которая сопровождала его теперь постоянно. Он пытался не думать о Чонгуке, но не мог – а что если омега на самом деле мучается из-за тяги истинности? Внутренний голос ехидно напоминал, что у этого беспокойства есть весомые основания – та ночь, когда Чонгук, дрожа в полузабытьи, просил помочь, отчаянно цепляясь за него, в поисках тепла, жался ближе, чтобы вдохнуть его запах, хныкал и болезненно стонал, стоило ему немного отстраниться от омеги. И эти мысли мучали альфу! Бурная химическая реакция из несочетаемых эмоций не давали ему расслабиться. Злость, отрицание, впервые возникший страх за кого-то, раздражение, нежность, желание оберегать, и снова отрицание. «Это твоя ответственность!», все чаще голос отца в голове, осуждающе напоминал, что значит быть настоящим альфой. А он бросил того, кто был «его ответственностью!» Унизил, высмеял и бросил, испугавшись захлестывающих чувств, что вспыхивали рядом с ним. Неожиданный звонок от Намджуна был сродни спасательному кругу, за который он ухватился. Первым же рейсом он вылетел домой, испытывая необъяснимый трепет, радуясь возможности не искать причину возвращения. Джун сообщил о том, что его отец попал в аварию, отделавшись закрытым переломом руки и парой глубоких царапин, так что волноваться было особо не о чем, но Тэхён категорически отрезал – он обязан увидеть дядю как можно скорее. По лицу Джуна на экране телефона было видно, что непривычно эмоциональная реакция его удивила, но в конечном счете Тэхён действительно был очень привязан к его отцу – возможно, тот был единственный, к кому он испытывал это чувство. Тэхён давил самовольно возникающую нелепую улыбку, которая не соответствовала случаю. Конечно он искренне вздрогнул, когда услышал об аварии, но не мог концентрировать внимание на этом, ведь все обошлось, а это удачный повод – он возвращается. Джун встретил его в аэропорту. Несколько месяцев за которые они поговорили всего пару раз, и только по необходимости, для обоих прошли трудно. Пока Тэхён разбирался в себе, Намджун вытравлял из себя больную любовь к нему. Он по-настоящему боялся этой встречи и ждал ее так, что сердце замирало. - Выглядишь хреново, - честно при встрече сказал Джун, протягивая ладонь. Тэхён улыбнулся – тепло, искренне, той самой улыбкой, которую Джун видел последний раз обращенной к нему до того, как предал. До того, как разрушил последний оплот доверия и отчаянного желания разбитого семейной драмой парнишки обрести покой под опекой «брата». У него было достаточно времени, чтобы вспомнить, в какой момент из взгляда Тэхёна испарилась надежда, и было больно признать – он не меньше других виноват в том, что Тэхён перестал верить во что-то еще, кроме собственной силы, на которую мог опереться. Единственным человеком, который пробил стену отчужденности, стал его отец, но даже с ним Тэхён вел себя сдержанно. Он никогда не говорил, но Намджун считал, что это защитный механизм. Отец не пытался быть ближе, чем позволял Тэхён, но переживал о нем не меньше, чем о родном сыне, а Джун был уверен – намного больше. И ревности по этому поводу не испытывал – Тэхёна было невозможно не любить. В нем будто магнит встроен или маяк, на свет которого тянет так, что не свернуть, не вырваться. Смотря на него после разлуки, Джун сделал глубокий вдох, ощущая дрожь благоговения, от которой пот прошиб – невозможно, перестать его любить невозможно. Но можно научиться жить с этим чувством, не позволяя ему сводить с ума. Он может. Джун уверен, он должен, чтобы не потерять его навсегда. - Ты не лучше, - хмыкнул Тэхён. Он видел на лице Джуна сменяющиеся эмоции, и улыбка медленно сползла, устало искривив губы. Он надеялся… сам не знает на что, но не увидеть снова этот взгляд слепого обожания. Раньше Джун лучше маскировал чувства. «Раньше ты давал ему то, чего он хотел», все тот же ехидный внутренний голосок напомнил – они несколько лет были любовниками, хоть любовь всегда была односторонней. Намджун заметил резкую перемену в лице напротив: - Я рад тебя видеть, Тэхён. С возвращением. Пойдем за багажом, - взяв себя в руки, произнес он, отпуская его ладонь. - Весь багаж со мной. Джун удивленно вскинул бровями: у Тэхёна в руках была небольшая кожаная терракотового цвета сумка и подушечка для сна. - Джун, поехали уже, - вернувшись к своему обычному состоянию легкого раздражения, кинул Тэхён, идя к стоянке. - Часы посещения уже закончились, - произнес Джун, пристегиваясь. – Отвезти тебя в твою квартиру? – Он повернулся лицом к Тэхёну, ожидая ответа. Тот отрицательно махнул головой: - Не хочу. Я не предупредил прислугу, так что сейчас там наверное три слоя пыли и запах, как в заброшенном чердаке. Джун хохотнул: - Ты же знаешь, что это невозможно. Твой мажордо-о-м с усами, как у мадагаскарского таракана, чуть ли не языком вылизывает твою территорию, шипя, чтобы и прислуга носилась, полируя мебель и серебро. Если не хочешь оставаться один, так и скажи, - не задумываясь, пошутил он, заводя мотор. - Не хочу, - просто согласился Тэхён, смотря на загорающийся оранжевыми лучами закат над взлетными полосами. Джун кинул на него беглый взгляд и громко сглотнул: - Так… куда поедем? Можем ко мне. – В горле за секунду пустыня, а сердце в ушах застучало. Тэхён медленно обернулся к нему: - Джун, не усложняй. Даже если мы поедем к тебе, между нами ничего не будет. Уйми свои феромоны. Я чувствую… Я могу читать тебя, как открытую книгу. – Джун отвернулся, густо краснея, и сжал руль. А Тэхён уже жалеет, что согласился позволить ему себя встретить. – Кажется я зря рассчитывал на то, что мы сможем хотя бы видимость для дяди Реджуна создать, что мы… нормально общаемся. – В голосе снова усталость. - Я знаю, Тэхён, и я ни на что не рассчитывал, но и ты пойми, я… любил тебя, долго, и это просто так туманной дымкой не развеется. Возможно, до конца никогда не исчезнет, но это вовсе не значит, что я тешу себя надеждой. И… пожалуйста, наберись терпения. Ты не хочешь быть один, а я хочу быть рядом. Я скучал, черт побери, безумно по тебе скучал. Ты был не только… мы не только… сексом занимались, мы тесно общались. Каждый мой день был связан с тобой, и… это тяжело вдруг лишаться не только… партнера, но и друга. А ты мой друг, считаешь ты так или нет. Так что мы едем ко мне, напиваемся, но так, чтобы утром смогли разлепить глаза, и… разговариваем. Долго. Хорошо? – Он вновь взглянул на Тэхёна, надеясь, что тот проявит снисходительность, которую часто проявлял по отношении к нему. И Джун до сих пор не знает, почему? Возможно, потому, что Тэхён одинок, а с ним ему не нужно было играть одну из ролей. Тэхён не ответил, пожав плечами, мол «делай, как хочешь». Дома у Джуна, расположившись на полу, как любил это Тэхён, они разлили янтарную жидкость по стопкам и без слов осушили их. И когда бутылка бесстыже дорогого коньяка была распечатана наполовину, а зажимы ослабли, они разговорились, как добрые приятели, почти по родственному. Вспоминали, шутили, молчали, как могут молчать только самые близкие. Тэхён не заметил, когда Джун расположился рядом с ним, уложив голову ему на плечо, а он приобнял его, уперевшись щекой в его макушку. Давно ставший родным запах уютно растекался кровью по телу, создавая комфорт и ощущение дома. Это странно… и так хорошо, словно именно сейчас он уверился – он дома. И это не о возвращении, нет. Это давно утраченное чувство, кажется с того дня, как отец рассчитал его няньку. Единственный омега, которого он любил так, как могут любить только дети – безусловно и бескорыстно. Плача ребенком в своей комнате, он корил себя за то, что отец заметил, как сильно он нуждался в любящем человеке. «Ты слишком к нему привязан. Он всего лишь слуга», ворчливо вменял он сыну в вину любовь к тому, кто не стоил по его мнению внимания. И с тех пор дом превратился в безжизненный склеп, где страдающий от одиночества, запертый в огромном особняке папа всеми силами старался не замечать родного сына, так похожего лицом на него, но лишь оболочкой. Внутри он видел копию того, кто против воли сделал его своей собственностью, ограничив свободу и при этом забыв о красивой живой кукле, сломавшейся сразу, как только ее заперли, подавив волю, заклеймив меткой. Тэхён понимал это, но простить не мог. Он был невиновен, и так же был жертвой деспотии отца, хоть и не чувствовал никогда ограничения в свободе. Скорее наоборот, точно так же видя в подрастающем сыне своего мужа, альфа всячески старался убрать его с глаз долой – Тэхён был постоянным напоминанием о том, кого он сделал несчастным, когда-то эгоистично посчитав, что сможет приручить - сможет сделать насильно счастливым, не учтя того, какой внутренней силой обладал омега. И он устал ждать, желание заполучить во что бы то ни стало победило доводы разума. Он исполнил желание, завладев телом, но душой так и не смог. Требующий свободы омега, как только действие приказа ослабевало, вынуждал повторять его, чтобы вновь подавить, но омега продолжал биться зверьком в клетке. И слишком частое воздействие на психику не могло долго оставаться без последствий. Ни о какой семейной жизни речи уже не шло, но альфа не собирался оставаться без наследника. Повязав почти бессознательного мужа, он тешил себя новой иллюзией – его некогда безумно любимый прекрасный омега расцветет, как только почувствует жизнь внутри себя, но и здесь просчитался. Тот словно и не замечал, что его живот растет, а родив, смотрел на младенца так, будто он нечто чужеродное. Омега понимал, что родил, понимал, что мальчик в пеленках его сын, но ничего не чувствовал. Тэхён не помнит, чтобы папа хоть раз в жизни обнял его. Максимум, тот мог погладить его по голове, пребывая в приподнятом из-за гормонов настроении перед эструсом, а потом срывался, устраивая истерику, загибаясь от боли и отказываясь пить новую порцию лекарств, потому что альфа игнорировал его, будто намеренно уезжая в «очень важную командировку». Смирившегося с судьбой омегу, готового в самый нужный момент принять в себя ненавистного альфу, снова мучили, теперь безразличием. И Тэхён становился объектом выплеска ненависти на отца. А потом тот самый день и его первый гон. Отец снова уехал, наказав слугам проследить, чтобы омега выпил подавители, но терпкий запах совсем юного альфы тот почувствовал раньше. Тэхён мало что помнил, а в том, что помнил, сомневался – это могло быть игрой разума. Но как бы не пытался подавить, стереть из памяти, он помнил одно, ему было до безумия хорошо. В проблесках сознания он видел красоту чужого лица, смотря на него, словно в зеркало на свое отражение, слышал томные прекрасные стоны, чувствовал жар трепетного тела. Он так жаждал ласки, что противиться неестественному проявлению любви не мог, а мозг благосклонно туманил преломлениями в сознании, блокируя разум, чтобы тот не двинулся, отправляя в счастливое забытье сумасшествия. Пробуждение, паника, отрицание, ужас и желание умереть. А следом спасительное состояние, напоминающее анабиоз. Крики отца, тупая боль во всем теле, хрипы и плевки кровью на белоснежный ворсистый ковер. Все словно не с ним, будто отголоски жуткого кошмара. Тихий вой в подушку, без слез, без истерик – он альфа, и даже в таком душевном аду помнил, кто он. На самом деле он просто не мог, не знал, как это - плакать. Слезы остались заперты в детстве, вместе с лаской и редкими проявлениями доброты. Он выл зверем, чувствуя потребность выплеснуть эмоции. Крики отца, который проклинал себя, за то что совершил ошибку, обрюхатив сумасшедшего омегу, которого теперь обрюхатил собственный сын, парализовали. Тэхён не двигался, стеклянными глазами смотря перед собой. Хотелось умереть. Он молил мысленно отца: «убей, но не мучай больше», но вслух не мог и слова произнести. Почему он не задушил его тогда? Почему? Зарубцевавшаяся боль отверженного сына – сироты при живых родителях, теперь закровила глубокой раной, вытравив остатки надежды обрести душевный покой, когда он станет свободным – не после того, что он сделал. Шли дни, месяцы. Он жил тенью себя, стараясь не попадаться на глаза отцу, который даже смотря на него, с того дня будто не видел. Поместив омегу в клинику, где из него выскоблили результат кровосмешения, он долго не заговаривал о произошедшем с сыном. Где-то в глубине души он чувствовал вину, но этот росток здравой оценки давился на корню, и в слух он никогда бы не признался, что совершил когда-то роковую ошибку. Ему было невыносимо видеть Тэхёна, и он избавился от него, купив целый этаж в элитной многоэтажке, и переселив туда, избежав дополнительно стычек, которых ждал от молодого альфы, с геном вожака, который, он то не сомневался, намного сильнее его. Тэхён остался один. Он был свободен, но от себя освободиться невозможно. Он не хотел выходить на улицу, страшась увидеть себя в отражении зеркальных витрин. Он боялся снова увидеть «его» лицо, боялся, что воспоминания захлестнут, и ненавидел себя: ненавидел за то, что чувствовал тогда, ненавидел свое лицо, которое так пугающе было похоже на «его». От этого всего становилось так тошно, что юного альфу вновь скручивало над унитазом, выталкивая кишки наружу. Дни шли, шли месяцы. К нему наведывался дядя Реджун, приводя иногда сына. А потом Намджун стал все чаще приходить один, заявляя, что они можно сказать родственники – сводные братья. Джун был настойчив, Тэхён одинок. Зеркала все меньше пугали – природа и время брали свое. Херувимоподобная внешность сменилась более резкими и угловатыми чертами, проявив признаки присущие только альфе: появилась какая-то необъяснимая тяжесть в чертах лица, которые совсем недавно казались слишком хрупкими для альфы. Радужка больших миндалевидных глаз приобрела более насыщенный темно-карий оттенок, придав глубину взгляду, который сквозил затаенной силой, а чувственные губы, слишком часто искривляющиеся в ухмылке, демонстрировали сложный характер. Альфа вытянулся в росте и раздался в плечах, но от подростковой сутулости не избавился, словно груз пережитого сбросить был не в силах. С Намджуном в его жизни появилось веселье… в его жизни появилась жизнь. Долго не веря в бескорыстность Джуна по отношении к нему, он все же позволил себе помечтать о том, что теперь у него действительно есть те, с кем он может расслабиться и почувствовать себя членом семьи. Иллюзия треснула в тот день, когда Джун упал перед ним на колени, уткнувшись носом в пах. Шепча, что он на все согласен, лишь бы Тэхён был с ним. Так «братья» осквернились похотью. Тэхён оттолкнул, ударив, но Джуна это не отрезвило. На сухой вопрос Тэхёна о «семье и братской привязанности», Джун рассмеялся, как поехавший крышей. Глаза горели нездоровым блеском, когда он, сбиваясь и заикаясь, говорил о том, как хотел его с первого знакомства, с первого вдоха его запаха. Тэхён в омерзении скривился, выгнав, но когда Джун снова постучал, затрахал его так, что тот закрылся в ванной, спасаясь от гона молодого альфы, который впервые ощутил пробудившийся особый ген. Для Джуна два дня прошли между оргазмом и обмороком. Тэхён был уверен, что теперь тот навсегда забудет дорогу к его двери, но ошибся. Их отношения изменились, точнее отношение Тэхёна. Он чувствовал себя преданным, но от готового на все ради него Намджуна отказываться не считал нужным. Как бы не скрежетали зубы, Тэхён чувствовал - Джун нуждается в нем, и его тяга к нему проявлялась не только на уровне физики – он жаждал общения, хотел быть рядом. И Тэхён позволил, воздвигнув предварительно стену вокруг себя, давая возможность Джуну подпрыгивать, чтобы посмотреть за нее, но не преодолеть. И Намджун был рядом: молчаливый, непримиримый, во всем соглашающийся, кричащий в гневе «пошел ты в задницу, Ким Тэхён!», дающий затрахивать себя до состояния амебы – делать с собой все, что захочется, и даже больше, понимающий, смешной, рыдающий – разный, но всегда рядом и всегда на его стороне. Тэхён глубоко погруженный в свои думы крутил свободной рукой пустую бутылку, держа за горлышко, - а что если бы жизнь сложилась иначе, если бы не было вранья, искусственных барьеров, непреодолимых теперь препятствий, возможно ли… Он, наверное, впервые ощутил горечь несбывшейся надежды другого человека. Хотя это было ложью самому себе – он давно знал, какие душевные муки приносит Намджуну, но порвать смелости не хватало. Тогда он был не готов остаться один. Но сейчас, когда все точки над «i» расставлены, он не уверен, что Джун не ждет от него проявления слабости. Тэхён вздохнул и попытался аккуратно встать, стараясь не потревожить, кажется, уснувшего Намджуна, но тот вздрогнул, очнувшись и поднял на него взгляд. Глаза в глаза, темнеющие радужки – вестники желания, потяжелевшее дыхание, и разгоняющиеся сердца. - Нет, - тихо прошептал Тэхён, следя за тем, как взгляд почти черных глаз сместился на его губы. – Намджун, не надо… - Последний… раз, - хрипло прошептал тот и преодолел ничтожные сантиметры, накрывая его губы своими. Тэхён на краю сознания уже жалел, что не оттолкнул, но льнущий к нему альфа ощущался в это мгновение болезненно хрупким – оттолкни, рассыплется на мелкие кусочки, не собрать. Он не перенимал инициативу, отвечая плавно и без нажима, и Джун хмелел от того, что его не оттолкнули. Утягивая Тэхёна на себя, он боялся разомкнуть руки. Тэхён чувствовал дрожь, которой колотило Джуна, и прервать происходящее с каждой секундой становилось все сложнее. Он тоже соскучился по нему: по трепету почти родного тела под ним, по запаху и ласкам. Альфа знал каждый миллиметр этого чувствительного к его касаниям тела наизусть. Ему всегда было хорошо с ним, не так как с другими. Намджун был всецело его, отдавался так, будто сгореть готов – в пепел, в пыль, только бы не отталкивали. - Не отталкивай меня, пожалуйста… - с мольбой простонал он, вторя мыслям Тэхёна. Стараясь не терять зрительного контакта, Джун медленно стянул с себя футболку и подцепил пальцами рубашку Тэхёна, чтобы тоже снять. – Это последний раз. Я больше не попрошу… обещаю. Не отталкивай меня сейчас. *** Если бы нужно было найти определение, то этот секс был с привкусом горечи, грусти, неправильности, и жестом отчаяния. Они лежали на развороченной постели по разным сторонам, пребывая каждый в своих мыслях. - Это действительно все, - бесцветным голосом произнес Джун, поворачиваясь к нему. Тэхён промолчал. - Никогда… я никогда не смогу дотронуться до тебя, - все так же бесцветно прошептал Джун. Тэхён протянул к нему ладонь. - Ты знаешь, о чем я, - хмыкнул он, беря его за руку. – Я всегда чувствовал твою отстраненность. Но сейчас… - Он прикрыл глаза, понимая безнадежность попыток выразить то, что он ощущал. Это было чувствование на уровне осязания, не имеющее определение. Но одно он совершенно четко понимал, он не должен был этого делать. У него не было и не будет прав на Тэхёна, потому что он… предначертан другому. - Джун, ты слишком много думаешь. В прочем, как всегда, - подал голос Тэхён, отпуская его ладонь. - Ты вернулся из-за него, - слова вырвались сами собой, и Джун вздрогнул, ошарашенный внутренней уверенностью – он прав. Тэхён поднял на него нечитаемый взгляд: - Твой отец пострадал в аварии… - Я про Чонгука. Тот, кого Джун так боялся отпустить, смотрел прямо, не подтверждая, но и не опровергая. И это точка. Так и должно было быть, и он давно должен был это признать. В тот день, когда Тэхён вошел в аудиторию, взволнованно потирая пятно на любимой рубашке, а вечером угрюмо наливал себе стопку за стопкой, не отвечая на расспросы, а позже, краснеющим от злости лицом кричал, что стерва судьба решила, что ему мало в жизни проблем, и решила подкинуть еще одну в виде истинности, и это омега. Всучить предначертание тому, кто меньше всего этого хотел. Разве это не издевательство?! Он никогда не признает этого, «он не позволит решать за него». Но все уже было решено, просто они оба не верили, бравировали и играли. А теперь это реальность. - Мне нужно знать, что с ним все хорошо, - прерывая мысли Джуна, сухо произнес Тэхён, поднимаясь с кровати. Больше они тему не поднимали. Они вообще после этого почти не говорили, негласно согласившись, что обсуждать нечего. Проснувшись утром, они, с минимальным контактом между собой, отправились в больницу.