***
После получаса беспрерывного подъема в горку Чуя начал задыхаться, пусть и пытался не подавать виду. Манабу и его братья тут же подняли бы его на смех, так как впечатление о нем сразу сложилось как об избалованном городском мальчишке, который тяжелее книги ничего в руках не держал. Манабу говорил со странным местным акцентом, как и его младшие братья, Осаму же, проведший большую часть жизни в Йокогаме, тоже в некой степени был для них белой вороной. Впрочем, сейчас все они выглядели одинаково, разодетые в старое тряпье. Осаму долго копошился в своих вещах, пытаясь найти для друга подходящую одежду, но все было либо рваное, либо растянутое, либо выцветшее от многочисленных стирок. Пока Дазай искал для него рабочую форму, сам Накахара принялся не без интереса разглядывать комнату. Он знал, что принадлежит она Юи, так как об этом его уведомили сразу. Комната была небольшой и прохладной, что приятно ощущалось летом. Однако пахло внутри плесенью, старыми подушками и коврами. Но и это Накахаре пришлось по вкусу. «Запах старого сундука». Такой же стоял и у Нанако с остатками ее скудного приданого. Только одно в этом месте вызвало у Чуи вопросы: почему Осаму держит всю одежду на кровати? Не в шкафу, не на полке, да хотя бы в том же железном узорчатом сундуке. Но ответ на этот вопрос он узнает еще не скоро. — Не устал? — шепотом спросил Дазай, боясь, что Манабу их услышит. Чуя, оскорбленный подобной сомнительностью в его выносливости, гордо вздернул подбородок и фыркнул. Рыжие пряди поднялись в воздух и вновь упали на взмокший лоб. — Еще чего! — Ладно, — Осаму искренне улыбнулся и в который раз за прошедшие полчаса мазнул его взглядом. До чего непривычно было смотреть на него в широких спортивных штанах и серой растянутой футболке со старыми пятнами на груди. Сам он был одет в черные бриджи с оторванными карманами и старую зеленую кофту, рукава которой он столь смущенно тянул вниз при попытке сблизиться с Накахарой. — Скоро мы уже будем на месте. Осталось пройти еще где-то полчаса и минут пятнадцать по полю. На мой взгляд, это самая сложная часть пути, так как все такое… неровное и бугристое. Машины там проехать не могут. А пару дней назад перевернулся трактор старшего сына Акине-сан. — Очень захватывающая история, полагаю, — буркнул Чуя, разглядывая местность. Проселочная дорога, вдоль обочины которой они шли, была небольшая. Метра два-три в ширину. Порой проезжали редкие машины, поднимая облако пыли, а некоторые знакомые и соседи сигналили им вслед. С левой и правой стороны расстилались огромные холмистые поля, дикие колючие кустарники и деревья. Какие-то участки земли были огорожены металлической сеткой, а где-то просто тянулось в ряд небрежное ограждение из ржавой проволоки, деревьев и старых гнилых веток, что считалось довольно прагматичным решением, так как что-то более ценное нередко воровалось под покровом ночи. Погода была жаркой. Солнце стояло в самом зените, а редкие облака очень медленно, лениво плыли куда-то в сторону запада. Даже Осаму, всем сердцем ненавидящий осень, холода и изморось, пустился бы в радостный пляс, почувствовав на лице влагу. Но погода к их немым мольбам была глуха. Казалось, если остановиться на минуту и прислушаться к звукам вокруг, можно было бы услышать само солнце. Но под бесконечным и громким разговором Чие и Шинджу не было слышно ничего, кроме стрекота и пения птиц. Порой старый гравий хрустел под ногами, комки земли, сухая трава и ветки. Осаму мотал головой, смахивая со лба капли пота, и то и дело оттягивал прилипшую к телу ткань теплой кофты. Манабу и его младшие братья дурачились весь путь. Он то рассказывал тупые шутки, то толкал Чиасу плечом в неглубокую почти высохшую канаву, то издавал глупые звуки из горла, имитируя отрыжки. Чуя, впервые столкнувшийся с подобной невоспитанностью, был изумлен поначалу, а затем и раздражен. Осаму за брата лишь краснел, но не смел делать ему замечания, так как Манабу принялся бы над ним потешаться. Ведь прежде тот никогда не пытался устыдить его за неприемлемое поведение. «Так чем же ты сейчас недоволен, — непременно сказал бы Манабу. Или просто выпендриваешься перед новым другом?» У Манабу против него было много постыдных историй, за которые Дазай руку дал бы на отсечение, лишь бы Чуя никогда их не услышал. Например, как год назад он застрял низ головой между тюками сена на чердаке амбара и, до смерти перепугавшись, заревел так, что слышно его было аж за версту. Даже Чие, стоявшая неподалеку, уверилась, что плачет соседский ребенок. Эту забавную историю, она, конечно, неприминула рассказать своей дочери в присутствии Манабу. — Мы почти пришли. Дазай перепрыгнул через узенькую канаву, прижав к груди вилы, которые тащил все это время, и обернулся. Следом прыгнул Чуя, предварительно перебросив грабли, а за ним Манабу, Тору и Ютака. Чие и Шинджу, то и дело делающие остановки напротив чужих огородов, чтобы обсудить их или посплетничать о том, как те незаконно огородили больше положенной им территории, заметно отстали. Начался тот самый нелегкий путь, о котором Осаму ранее предупреждал Чую. Тору и Ютака, стянув обувь, босиком бросились вперед. За ними умчался и Манабу, накинув на плечи огромную плащевую ткань, на которой они планировали таскать сено. Чуя с любопытством посмотрел на коротко скошенную траву и, следуя примеру мальчишек, снял обувь. Трава слегка покалывала пятки, но ощущения ему понравились. — Не больно? — справился Осаму, глядя, как Чуя подворачивает спортивные штаны. — Нисколько. Наоборот, очень приятное чувство. Попробуй тоже. — А вдруг наступлю на что-то острое?.. — А вдруг в тебя молния ударит? — ответил Чуя вопросом на вопрос. — Хватит все постоянно анализировать. Так и параноиком можно стать. — Кто такой… параноик? — спросил Осаму, стягивая старые кеды с ног. Удивительно, как просто этот вопрос вырвался из его уст. Ведь прежде он не осмелился бы спросить подобное, боясь предстать перед ним глупцом. Но за недолгую дружбу в Дазае появилась уверенность, что Чуя совсем не такой человек, каким посчитал он его при первом знакомстве. Не горделивый и отнюдь не надменный. Было в нем, конечно, немного холодности, раздражительности и вспыльчивости, но эти самые черты и делали его Чуей Накахарой. — Тот, кто страдает паранойей. — Аа-а… теперь понятно. Чуя бросил на него улыбчивый взгляд, а затем негромко засмеялся. — Клянусь, эта кроткость доставит тебе в будущем немало проблем. — Кроткость?.. — Дазай залился краской стыда. Накахара раз за разом произносил слова, значения которых он не понимал. Он нередко ловил себя на мысли, что рядом с ним чувствует себя еще глупее, чем обычно. И все же с этим человеком ему не хотелось расставаться. Напротив, Осаму любил, когда Чуя что-то терпеливо объяснял ему, активно жестикулируя руками и приводя забавные примеры. — Начнем с первого. Вот смотри, — произнес он, волоча грабли по траве, — моя мама часто спрашивает у меня, когда я вечером возвращаюсь с улицы: сынок, ты закрыл двери? А я ей отвечаю: конечно, Кое-сан. — Ты зовешь маму Кое-сан? — Да, в шутку, — засмеялся Чуя. — И вот, значит, двери закрыты. Однако спустя десять минут мама идет их проверять. Дергает ручку, удовлетворенно вздыхает, занимает свое место в кресле, а спустя полчаса снова идет смотреть, закрыта ли дверь. — Так значит… это и зовется паранойей? — удивился Осаму. — В какой-то степени. У каждого она проявляется по-своему. — Невероятно, — едва слышно прошептал он, поскребывая свежие струпья между пальцами, — получается, все вокруг в какой-то степени параноики. — Это что, ежевика? — вдруг воскликнул Чуя, прервав рассуждения друга. Бросив грабли на землю, он опустился на корточки перед невысоким кустом и начал восхищенно собирать неспелую ежевику в ладонь. Та, что покрупнее и аппетитнее, находилась в недосягаемой для них зоне. Чтобы прорваться к ней, им пришлось бы миновать огромные кусты папоротника, крапиву, выглядящую ужасно грозно и недружелюбно, и колючие кусты самой ежевики. Впрочем, Дазай в подобных делах был норовист, и, глядя, с каким аппетитом Накахара смотрит на вожделенные ягоды, решил, что тот непременно их получит. — Отойди-ка, — со знанием дела произнес он и, как только Чуя отошел на пару шагов, замахнувшись вилами, со всей силы ударил по папоротнику. Раздался лязг от удара металла о камень и пчелиное жужжание. Комары и мошки, сидящие в кустах, возмущенно взмыли в воздух и закружили над его головой. Дазай же, не обращая на них внимания, принялся колотить вилами крапиву с таким усердием, словно сражался с огнедышащим драконом. И в этой невероятной битве спустя долгих десять минут он гордо вышел победителем. Но, по правде говоря, Осаму Дазай ненавидел собирать ежевику. Колючие кусты цеплялись за одежду, хлестали по лицу, запутывались в волосах и впивались в кожу. А весь остаток дня он чесался так, словно кто-то вывалял его одежду в чесоточном порошке. Но будь он проклят, если не добудет эти чертовы ягоды, даже ценой оцарапанных в кровь рук и ног. Бегло оглядевшись, он бросился к старому дереву и под удивленный взгляд Накахары начал поднимать с земли то одну гнилую палку, то другую. Нужная нашлась с седьмой попытки. Быстро примчавшись обратно, он придавил ногой крапиву, подцепил недавно найденной крючкообразной палкой ветку ежевики и потянул вниз. Дело оставалось за малым. Наконец, крепко ухватив куст, он позвал Чую и начал ловко срывать ягоды и перекладывать в ладонь друга. — Сюда, вероятно, Масами-сан еще не добралась, — сказала Шиндшу, обращаясь к Чие. — Смотри, сколько ежевики. Чие деловито оглядела кусты и ответила с привычным раздражением в голосе. — Странно, что эта голодранка еще не увидела их. В прошлом году эта ненасытная собрала все грецкие орехи. Мешками их таскала. — Будет тебе, мама. У Масами-сан два сына и дочь. Их надо как-то поднимать, — ответила Шинджу, смеясь. — Вот и крутится как может. — А я говорю тебе, что она просто жадная, ненасытная скотина, — рявкнула Чие. Чуя растерянно взглянул на Дазая, и тот покраснел. Прямолинейность бабушки часто ставила его в неловкое положение. Но таков был характер его бабушки, который пытаться изменить было слишком поздно. Он протянул последние сорванные ягоды другу и облизал ладонь. Руки сделались сладкими и липкими, однако он помнил, что где-то неподалеку находился старый родник. Вода в нем всегда текла ледяная. А Чие, пользуясь случаем, каждый раз набирала несколько бутылок воды, уверяя всех, что вода в нем целебная. Пока Чие и Шинджу стояли напротив кустов ежевики, перемывая косточки Масами и ее семье, Чуя и Осаму двинулись дальше. Заметив, что с появлением бабушки Осаму сделался молчаливым и понурым, Накахара слегка пихнул его в плечо. — Ягоды были очень вкусные, — произнес он, пристально наблюдая за выражением лица друга. Тот вяло улыбнулся, но, отвернувшись, снова погрустнел. — Я тоже хочу сделать тебе приятное, если ты не против, — вновь заговорил Чуя, отмахиваясь от мошкары. Солнце нещадно пекло затылок и макушку, а теплый ветер не приносил никакого удовлетворения. — Что, если я буду учить тебя всякому? Дазай на секунду остановился, затем прибавил шаг. — Учить… всякому? — Да, — Чуя, улыбаясь, закинул руку на его плечо. — Ты всегда с таким любопытством расспрашиваешь меня о значении некоторых слов, что я подумал, почему бы мне не учить тебя? Может, даже книги буду тебе таскать из отцовской библиотеки. У меня и своя есть, правда, пока маленькая совсем. Похвастать нечем. Читать я не особо люблю. Осаму взволнованно посмотрел на друга. Трудно было объяснить, что он чувствовал в это мгновение. Немного стыда, так как в очередной раз доказал Накахаре, что он куда глупее мальчишки одного с ним возраста, немного волнения, так как уже долгое время он был поглощен страстью к книгам. Они расширяли его сознание, небольшой кругозор, навязанное взрослыми мнение, правила приличия, покорности и убеждения. Книги открывали ему путь в неизведанные миры, а главное, его юная фантазия бурлила словно вот-вот готовый извернуться вулкан. Однако в дедушкиной библиотеке было слишком мало книг. В основном все полки занимали толстые справочники механизатора, книги про сельхозяйственную технику, в которых описаны трактора, комбайны, культиваторы, сеялки и косилки. Что, в принципе, неудивительно после двадцати лет работы в поле на комбайне. Его дед разбирался абсолютно во всех машинах, и в этой сфере в деревне ему не было равных. Но больше всего Дазай в данную минуту испытывал благодарность в смеси с робостью и восхищением. Он посмотрел в улыбающиеся глаза друга и тихо выдохнул. Казалось, словно сама божественная рука черпнула кусок неба и запечатала его в глазах этого мальчишки. Смотри в них хоть в изморозь, хоть в туман, хоть в ужасный колотун, лето всегда будет рядом. Осаму сдержанно улыбнулся в ответ и мягко кивнул. Жаль, что у него нет таких глаз, с горечью подумал он, взглянув на руку, все еще лежавшую на его плече. — Отлично! — воскликнул Чуя, слегка приподняв грабли, чтобы те не ударились о небольшой камень на пути. — Какие книги ты предпочитаешь? — Интересные, — наивно ответил Дазай. Накахара засмеялся. — У каждого свое понятие интересного. Твой дедушка, например, находит увлекательными книги про сельхозяйственную технику. — Осаму скривился, чем вызвал у друга усмешку. — Мне вот нравятся роботы и космос. Или же… — он задумался, затем махнул рукой, — неважно. Главное, что нравится тебе. — Магия, — робко, но твердо ответил Осаму. — Магия? — Чуя приподнял бровь. — Почему?.. — Потому что… там все иначе. Накахара после недолгих раздумий открыл было рот, но Дазай его опередил. — Мы на месте! Смотри, Манабу с братьями и дедушка уже принялись за работу!***
Еще никогда Чуя не уставал так сильно, как в этот день. Ноги подкашивались, дыхание сбивалось, руки тряслись от непривычной нагрузки. Пот лился с него ручьем, а сухое сено, стоило взять его в охапку или поднять высоко над головой, падало за ворот, липло к телу и неприятно покалывало. Сам он спустя почти шесть часов выглядел так, словно подрумянился в печи своей бабушки. И все же, несмотря на сильную утомленность и желание упасть лицом в траву, он ничем не высказал своей усталости, работая наравне с остальными мальчишками. Вскоре равнина была зачищена и сложено несколько высоких стогов сена. Тогда же Чие наконец предложила всем передохнуть и перекусить. Все выглядели измотанными, загоревшими и чертовски голодными. Шинджу, ни на секунду не растерявшая своего оптимизма, раскрыла скатерть и постелила под огромной тенью дерева. Чие неторопливо развязывала салфетки, в которые была завернута еда, время от времени прикрикивая на дурачащихся Манабу и Тору. Стол их был небогат, но Накахаре показалось, что ничего аппетитнее в жизни он не видел и не ел. Чие положила на скатерть еще теплый домашний хлеб, головку сыра, вареную картошку с солью, зеленый лук, салат с вакаме, онигири с тунцом и воду. Все принялись за еду, и только Хибики, задумчиво разглядывая стоги сена, курил сигарету. — Чуя, а чего салат не ешь? Бери-ка, пока все не разобрали! — Шинджу протянула Накахаре салат и вновь прикрикнула на Манабу. Даже спустя шесть часов работы энергия этого парня била ключом. Тот дрался то с Тору, то с Чиасой, то принимался задирать Дазая, тыкая в него то веткой, то в шутку толкая его плечом в неглубокую пропасть. А тот, несмотря на мягкий с виду характер, умел дать сдачи. К Чуе Манабу не приставал, так как все еще немного смущался перед «городским» мальчишкой. Наевшись вдоволь, все развалились в траве, под тенью дерева, болтая о всяком. Время от времени мимо проходили люди, идущие в сторону своих земельных участков, так же вооруженные канатными веревками, вилами и граблями. Манабу наконец вытащил из сумки плащевую ткань, на которую засматривался целый день, и распахнул ее. Сена оставалось собрать еще с одного участка, который они оставили напоследок как самый сложный и неприятный. Сложность заключалась в том, что это был кривой склон. Помнится, Чие два дня после распределения земельных участков извергала проклятия на голову местного главы и желала ему всю жизнь собирать сено в таком же месте, где едва растет трава, много сорняков, болот, неровностей и камней, от которых ломается коса в неумелых руках. Однако мальчишек проблемы взрослых мало интересовали, напротив, веселые и счастливые, схватив плащевку с четырех сторон, они постелили ее на землю, натащили сухого сена, гораздо больше, чем смогли бы унесли на вилах или в руках, и по очереди садясь на небольшой стог сена, скатывались вниз, громко смеясь и хохоча. Первым на сено взобрался Тору, как самый легкий. Дазай и Манабу, держа углы ткани спереди, а Чуя и Чиаса сзади, помчались вниз по склону. Ткань скользила отменно, а сено не сыпалось благодаря Тору, который, словно паук, широко расставив руки и ноги, крепко удерживал его. Следующим прокатился Чуя, затем Манабу и Дазай. Чиаса, боясь свалиться, отказалась от своей очереди, из-за чего была шутливо освистана. Так пролетели еще два часа. Вечернее солнце уже не было столь беспощадным, как в обеденное время. Небо залилось желтым и фиолетовым. От долгого бега и смеха щеки Чуи налились румянцем. Вид у него растрепанный, неаккуратный, рыжие волосы непривычно взлохмачены, руки и ноги в легких ссадинах и царапинах, под ногтями черная грязь, а на лице широченная улыбка. Впервые ему было весло настолько, что он потерял счет времени. Но вот, работа наконец была окончена и настало время возвращаться домой. Впрочем, и тут его успели знатно удивить. — Что происходит? — негромко спросил он, наклонившись к уху Дазая. Тот проследил за его взглядом и ответил: — Помнишь, я говорил тебе, что трактор дедушки сломался? Поэтому сено придется тащить на спине. Глаза Накахары округлились от удивления. — Ты шутишь? Такое количество сена, и на спине? Это невозможно! — Так не с одного раза ведь, — спокойно ответил тот, отпивая воду из бутылки. — Оставь и мне немного, — смиренно выдохнул Чуя, затем, словно внезапно о чем-то вспомнив, принялся быстро щелкать пальцами. — А почему бы не потащить на плащевке? И уместится гораздо больше! — Потому что дорога вся усыпана камнями и ткань порвется, — ответил Осаму, протягивая ему бутылку с водой. Накахара жадно припал к ней губами, после чего развалился в траве, пока Чие и Шинджу затягивали веревки на сене. — Слушай… насчет книг. Не хочешь завтра зайти к нам? Посмотришь библиотеку моего отца и выберешь себе книгу. Дазай, взволнованный внезапным предложением друга, уселся напротив, нервно ковыряя пальцем дырку на шортах. Чуя подпер голову рукой, терпеливо ожидая ответа. — Ну? — Я никогда не был у тебя в гостях. Вообще… в вашем доме. — Это проблема? — спросил Чуя, разглядывая слегка курчавые каштановые волосы, по которым медленно ползал паук. — Опусти голову, — скомандовал он, и тот сразу покорился. — Только не говори, что стесняешься? Дазай покраснел, что и послужило ответом. Накахара бережно снял паука с его волос и опустил в траву. — Не беспокойся об этом. У меня славные родители. Но, пожалуй, как только ты придешь, тут же утонешь в их внимании, многочисленных вопросах и умилительных восклицаниях. А моя мама попытается накормить тебя всем, что есть в доме. — Мальчики! — крикнула Шинджу. — Выдвигаемся.***
Кики часто вызывала у взрослых любопытство, раздражение, неприязнь, а у многих детей — страх. Невысокого роста, чрезмерно веснушчатая и полноватая дурнушка держала в страхе всю улицу. Кики давно перевалило за тридцать, из-под тоненького шелкового платочка, который из жалости или ненадобности ей подарил кто-то из местных жителей, можно было разглядеть выбившиеся неестественно рыжего цвета пряди и легкую седину. Руки у нее были мускулистые и крепкие, а ладони широкие, в свежих мозолях. Она была широкоплеча, но невысока, дурна собой и плохо воспитана. Все тело Кики покрывала темная россыпь крупных веснушек, только на лице они казались малость выцветшими. Каждое утро Кики, может, от скуки, а может, ее древние предки были моряками, проводила на так называемом диком роднике. Сам родник был небольшой. Бетонные плиты на земле занимали не больше трех метров, где бедняки, которые не могли позволить себе домашних благ, и в зной, и в колотун приходили стирать одежду, либо набрать воды. Из небольшой «бамбуковой трубы» текла холодная питьевая вода, правда, струя была совсем тоненькая. Все вокруг родника поросло мхом, бамбуком и папоротником. Время от времени кто-то очищал местность, чистил плиты от водорослей и срезал папоротник, но делалось это крайне редко. И вот, всякому, у кого дома не было воды, волей-неволей приходилось брать канистры, бутылки, все, во что можно было набрать питьевой воды, и тащиться на ненавистный родник. Почему ненавистный? Потому что в любое время суток его сторожила Кики. Всякий знал, что она нездорова, и потому молча терпел ее баловство и самодурство, но если взрослый мог прикрикнуть и грозно отчитать ее, то детишки часами топтались на месте, прижимая пустые канистры к груди. — Кики… долго ты ее будешь пить? — негромко спросил Дазай, глядя поверх родника. Прошло больше часа с тех пор, как они вернулись домой и Чие отправила его набрать воды. Но вот несчастье, именно в это время суток Кики решила постирать и без того чистое белье. Заметив идущего с канистрой в руке мальчишку, она тут же бросилась к воде и принялась мучительно медленно умываться, мыть руки и ноги, полоскать лицо и шею. Воды она пила так много, словно в ее желудке был для этого отдельный отсек. То ли ее правда мучила жажда, то ли ей просто нравилось чувствовать превосходство и свою власть над детишками. Проигнорировав слова Дазая, она схватила стиранное белье и принялась полоскать его. Осаму, устав стоять после тяжелой работы в поле, присел на камень и начал уныло разглядывать бамбук, на котором сидели птицы. Каждые десять минут он поднимался, глядел в сторону дома и садился обратно. Так прошел еще час. Кики, закончив стирать одежду, отложила ее в сторону и принялась демонстративно мыть ноги. Мытье ног заключалось в том, что она держала стопу под струей, пока сама, уперев руки в бока, нагло улыбалась. Дазай нахмурился. Он был терпелив и сдержан, ужасно застенчив и робок, однако в этот миг что-то темное зашевелилось у него в груди. Впившись в канистру пальцами, он резко поднялся, но тут же застыл, словно пригвожденный к земле. Холодный пот стек по его спине. К роднику неслась Чие, извергая громкие проклятия на всю улицу. Казалось, за эти несколько мгновений вся жизнь пронеслась у него перед глазами. Мало кто знал, как страшна была Чие в ярости. Дазай прижал канистру к груди и поднял глаза, готовясь к худшему. — Осаму! — закричала она, спустившись вниз по лестнице, вымощенной старыми скользкими от мха камнями. Ее ноздри широко раздувались, губы превратились в сплошную тонкую линию, а между густыми черными бровями пролегла глубокая морщина. — Два часа прошло! Чем ты занимался здесь столько времени! Человек сто раз успел бы от жажды помереть! Дазай покорно слушал ее, низко опустив голову. Кики тем временем поставила красное ведро под струю воды, предварительно опорожнив все его содержимое. За прошедшие два часа она проделывала этот трюк уже в двадцать седьмой раз. Чие хватило всего одного взгляда на нее, чтобы догадаться о причинах опоздания ее внука, несмотря на его молчание. — Кики? Это твоих рук дело? — грозно спросила она. Та демонстративно отвернулась и, вытащив ведро, принялась снова хлебать воды, словно не видела ее полжизни. Чие подлетела к ней, словно разъяренный коршун, и, схватив одной рукой за волосы, принялась обрушивать на нее удары кулаком. Кики громко взвывала. Вся спесь с нее тут же слетела, а лицо уродливо исказилось. — Я все брату расскажу! — заревела она в ответ, пытаясь выбраться из крепкого захвата Чие. Однако старуху это лишь больше раззадорило. Она еще несколько минут таскала ее за волосы, колотя кулаком по спине. — Иди рассказывай кому хочешь, пустоголовая дрянь! Думаешь, я твоего брата не проучу?! Ишь, удумала, над детьми издеваться, взрослый лоб! На завывания Кики собралось несколько зевак. В основном то были детишки и двое взрослых, пришедших набрать воды. Среди ребятни Дазай разглядел Манабу и Чую. Первый усмехался, глядя, как бабушка таскает за волосы всеобщего врага, а Чуя глядел на них то удивленно, то растерянно, не понимая, за что Чие колошматит у всех на глазах бедную девушку. Позже Дазай ему расскажет, что Кики совсем не безвинная жертва, а местная придира, находящая удовольствие в издевательствах над детьми. — А ты чего встал?! — гаркнула Чие, отчего Дазай подскочил на месте. — Заполняй канистру! Домой они вернулись втроем: Манабу, Чуя и Осаму. Чие отослала всех троих, сама же, встретив давнюю подругу, осталась с ней потолковать. Дазай, не раз слышавший прежде фразу «идите, я вас догоню», прекрасно понимал, что женщины простоят на роднике едва ли не до вечера, обмениваясь сплетнями и свежими новостями. Впрочем, грех их порицать за любопытство. Других развлечений в деревне было мало. Манабу тем временем шел задом наперед, размахивая огромной палкой, словно копьем. Чуя с первого взгляда проникся к нему неприязнью, но после того, как тот начал дразнить Осаму и обзывать трусом, Накахара вконец уверился в своей нелюбви к этому мальчишке. На его глуповатом лице не было ни тени ума и сообразительности. А вел он себя так, словно всю свою жизнь рос в отдаленной пещере, а выходил из нее только для того, чтобы поохотиться на мамонта. — Будь я на твоем месте, терпеть не стал бы! — хвастливо произнес он. — Тут же огребла бы. — Хорошо, что он не на твоем месте, — неприязненно бросил Чуя. Манабу широко улыбнулся, приняв слова Накахары за комплимент. Дазай вдруг разозлился, подумав о том, насколько же порой двуличны эти взрослые. Не прошло и пяти дней, как Чие отругала его за драку с местным задирой, теперь же ему влетело за то, что он не постоял за себя. Разве не сама Чие ясно дала понять, что не желает видеть разъяренных родителей у своих ворот? «Будь мама рядом, она за меня постояла бы. Не стала бы бранить за самооборону и не велела бы молча сносить обиды и тумаки», — подумал он, чувствуя, как сердце наливается неизведанной раньше злостью. — Эй, — Чуя мягко коснулся его запястья и бодро улыбнулся. — Ты из-за этой Кики так взгрустнул? Было бы из-за чего расстраиваться. Она взрослая женщина, а ты, как истинный джентльмен, проявил чудеса сдержанности. Не каждый смог бы таким похвастать. — Он почесал грязными ногтями загоревший нос и снова заулыбался. — Скажу по секрету, у меня вспыльчивый характер. Я бы потерял голову уже через десять минут. Поэтому твое самообладание… вызывает у меня восхищение. Осаму не замедлился, не покраснел, как обычно, и даже ни разу не заикнулся, пока что-то наскоро отвечал ему. Однако его сердце, казалось, впервые сделало такой кульбит, отчего он едва не выронил канистру, которую прижимал к груди. Впервые кто-то искренне похвалил его, сумев переиначить почти катастрофическую ситуацию и превратив его из труса в героя и джентльмена. Манабу, заскучав в компании мальчишек, махнул на них рукой и ушел, неловко размахивая копьем-палкой. Чуя ему пришелся не по нраву. Какой-то он был странный. Городской. Не смеялся над его шутками, отказывался от спаррингов, выражался непривычным для деревенских ушей языком, а в каждой его фразе чувствовалась если не издевка, так подоплека. — И как тебе удается всегда и везде видеть только хорошее? — невесело усмехнулся Дазай. Добравшись до узенького перекрестка, оба остановились и посмотрели на Манабу, прошмыгнувшего за ворота. — Пойдешь домой? — Да, — Чуя тихо выдохнул и растрепал влажные от воды волосы. Пока Осаму сидел на роднике, тот успел смыть с себя пыль, переодеться и слегка перекусить. — У меня через час занятия. Если пропущу, отец устроит взбучку. Ты ведь придешь завтра? — Если смогу уговорить бабушку, — ответил Дазай, разглядывая загоревшие щеки и нос Накахары. — Она не любит, когда я хожу по гостям. К тому же работы еще полно. Чуя закатил глаза. — Тогда я приду за тобой лично. — Что?! — удивленно воскликнул Дазай. — Нет! Это не сработает! Потом… Накахара, отвесив ему шутливый реверанс, хохоча помчался домой, накрыв уши ладонями.