***
— Чуя-сан… — Накахара слышит сквозь сон испуганное бормотание Ацуши, который, судя по звучанию, находится на грани нервного срыва. Мужчине хочется открыть глаза, чтобы ребенок перестал так отчаянно звучать, но его веки слишком тяжелые, поэтому ему никак не удается их приподнять. Рыжий раздражен от своей беспомощности, да и голос Арахабаки, отдающийся в мозгу тяжелыми ударами молота, не сильно помогают хорошему самочувствию. Впрочем, тот скоро замолкает. То ли потому, что ему совершенно нечего сказать, то ли потому, что он все же жалеет свой сосуд, то ли из-за чего-то еще. Честно говоря, эспер не уверен, какой вариант более верен. И еще больше он сомневается, какой из них, пожалуй, может напугать его больше всего. — Чуя-сан… Не… Страшно… — Сильный… все нормально… — слышится уверенный голос Акутагавы, но и в нем слышна какая-то странная надломленность и хрупкость. Что-то такое, что совершенно не присуще обычно спокойному и невозмутимому Рюноске, которого вообще мало что может вызвать эмоции. И это звучит совершенно неправильно. Абсолютно фальшиво, из-за чего Чуя чувствует невероятный диссонанс. — Болезнь… Чуя начинает глубоко дышать, не давая себе провалиться в вязкую сонливость, и продолжает бороться, собираясь все-таки открыть глаза и перестать пугать детей. Да, его болезнь не такая легкая, чтобы за него постоянно волновались, но и не такая тяжелая, чтобы так сильно переживали. Скоро он откроет глаза и обязательно всех успокоит. Сделает так, чтобы не ощущать сильный дискомфорт всего от нескольких слов своих подопечных. — Здоровье… больница… — отрывками долетают до него слова, судя по всему, Йосано. Та гораздо спокойнее, чем дети, но в ее голосе все равно слышится сильное волнение. Накахара на самом деле очень смущен и происходящим, и своим состоянием. Он бы сказал, что крайне смущен. Мужчина привык всегда быть самым сильным и уверенным, не показывая никому своей слабости. Только Дазаю он разрешал видеть себя в уязвимом положении, когда ему нужна была поддержка. Только ему, и никому другому. Да, его болезнь внесла в его жизнь заметные коррективы и заставила его быть уже не таким крепким, как раньше, но рыжий все еще стремился всегда быть сильным и непоколебимым. Или, по крайней мере, не показывать настолько сильную уязвимость, чтобы за него волновались. Эспер изо всех сил стремился к тому, чтобы не быть в глазах окружающих тем, кто заслуживает жалости. Да, он болен, но его болезнь не находится на той стадии, когда пора уже думать о Боге (забавно, учитывая, что этот самый Бог, пусть и неправильный, всегда находится с ним), примерять костюм и заказывать гроб. Да, ему нехорошо. И да, Чуя чувствует слабость, которую, наверное, никогда раньше не чувствовал (до появления болезни), но он, блядь, не умирает! Так что не надо, пожалуйста, толпиться вокруг него и лить слезы так, будто еще немного и начнется погребальный обряд. Он, между прочим, еще жив! И планирует жить как можно дольше и как можно лучше. Так что правда, не нужно себя так вести. — Но он… — все еще слышен плачущий тон Ацуши. Кажется, еще немного, и тот все утопит в своих слезах. Накахара почти почувствовал, как у него нервно задергалась бровь. Он даже наконец-то нашел в себе силы приоткрыть глаза и, немного помучавшись от яркого света, наконец-то осмотреть свое окружение. Ну, как он и думал. Накаджима уже почти рыдает, пока его пытается успокоить Рюноске, умудряясь Расемоном подать стакан воды. К счастью, брюнет более-менее спокоен, хотя и выглядит слегка взволнованным. Йосано, хотя и собрана, но подозрительно бледна, что явно не является хорошим фактом. К счастью, в комнате больше никого нет, потому что мужчина был не уверен, что смог бы справиться с большим количеством переживающих о нем людей. На его скромное мнение их и так слишком много. Да и выглядят они так, будто уже собрались заниматься его похоронами. — А не рановато ли меня хороните? — наконец-то выдавил из себя рыжий, наблюдая за тем, как упадническое настроение на чужих лицах сменяется сияющей, как солнце, радостью. На лице Акутагавы это выглядело особенно странно, но было приятно, что тот волновался за него. К счастью, те, видимо, перестали беспокоиться, что он прямо сейчас отправится на тот свет, так как в комнате наконец-то появилась мирная и почти счастливая атмосфера. И слава Арахабаки, потому что эспер не был уверен, что смог бы долго выдерживать печальную атмосферу по собственной явно скорой кончине, которая, учитывая начальную стадию рака, вряд ли случится. — Мы тебя не хороним. — успокоила Акико, хотя ее бледность не наводила на особенно хорошие мысли о его состоянии. Но Чуя искренне дает ей пару баллов за актерское мастерство. От своих двух личностей, так сказать. — В общем, твое состояние более тяжелое, чем предполагалось, но в пределах нормы. Скорее всего тебе нужно госпитализироваться, а когда тебе станет лучше, можно будет выписаться из больницы. Накахара согласно промычал что-то одобряющее, закрывая глаза. Все его силы ушли на недавние нехитрые действия, поэтому он снова решил подремать, одновременно размышляя над тем, как ему успокоить окружающих. Не то чтобы он прямо сильно беспокоился о себе, так как понимал, что его болезнь можно еще десять раз вылечить, поэтому его куда больше волновала реакция окружающих на его состояние. Может, он просто крайне хреново выглядит, поэтому все так и трясутся над ним, хотя с ним особо ничего серьезного еще не случилось? Ну, в любом случае, теперь он всего себя отдаст лечению и будет выполнять все распоряжения врачей. «А ты уверен, что это тебе нужно?» — впервые, наверное, за всю его жизнь спокойно спросил Арахабаки. Честно говоря, от такого вопроса мужчина слегка охренел (надо же, его личная шизофрения умеет даже нормально разговаривать! А че раньше-то орал и обещал прибить и его, и мир, дайте ему только выбраться?), но ничего не ответил. Да, ему нужно поправиться. Он хочет быть здоровым и счастливым, а также жить с Дазаем как можно дольше, чтобы они были вместе и счастливы. Поэтому да, ему нужно поправиться. Очень сильно нужно.***
Когда Чуя просыпается… Ну, он просто просыпается. Ему слегка хреново, будто он всю ночь где-то пил и довольно сильно превысил свой лимит, хотя объективно говоря это невозможно. Потому что не ему пить со всеми теми лекарствами, которые он принимает внутрь. Так вот, он все еще чувствует себя слегка хреново, но уже не так, как раньше. Его слегка тошнит, голова болит, а во рту будто пустыня Сахара, но ничего объективно слишком ужасного. А после того, как он выпил немного воды и проглотил таблетку от головы, то и вовсе все стало замечательно. — Все нормально… — протянул Накахара, глядя на взволнованного Ацуши, который выглядел почти на грани слез. Правда, было не совсем понятно: из-за радости или испуга. — Я так испугался, Чуя-сан… — пискнул тот, шмыгнув носом. — Вы заснули и не просыпались! А ваше дыхание было таким тихим и слабым… Я уж думал, что все… — У меня только первая стадия рака, а не четвертая. — закатил глаза мужчина, снисходительно покачав головой и потрепав подопечного по макушке. Он, конечно, знал, что Накаджима очень чувствительный, но не думал, что настолько сильно. — Не переживай, я обязательно поправлюсь. — Но Йосано-сан… — начал было мальчишка, но потом быстро заткнулся и отвел глаза, явно решая не продолжать эту тему. — Что Йосано-сан? — подозрительно спросил рыжий, прищурив глаза. Но Ацуши продолжал молчать, как партизан на допросе. И сколько бы эспер его не спрашивал, тот только решительно молчал и отводил взгляд. Наконец, Чуя решил просто сдаться, раз уж тот настолько сильно не хочет ему говорить про это. — Ладно, лучше скажи, сколько я проспал. — Почти сутки. — хлюпнул носом тигренок, у которого начала дрожать нижняя губа. Хорошо, хоть плакать не начал, потому что Накахара всегда достаточно плохо умел кого-то утешать. — И я очень испугался… — Ну, зато теперь со мной все более-менее хорошо, разве нет? — подмигнул ему мужчина, а потом положил руку себе на живот. Его все еще немного подташнивало, но это скорее было реакцией на слишком долгое отсутствие еды, чем на прямые последствия болезни. — Мне же можно что-нибудь поесть, а то я так голоден, что мог бы слона проглотить. — Слона нельзя, а рисовую кашу можно. — радостно засиял Накаджима, вылетая из комнаты, чтобы принести ему еды. Потом рыжий медленно и понемногу ел, делая перерывы на десять-пятнадцать минут, прежде чем мог съесть еще немного каши. Да, это сильно растянуло его прием пищи, но зато эспер сумел съесть всю тарелку. После этого его тошнота прошла, и ему даже стало лучше. Не настолько, чтобы прямо сейчас подрываться с постели и бежать на подвиги, но достаточно хорошо, чтобы перестать чувствовать сильную слабость. — Чуя-сан, Йосано-сан просила передать, что скоро к вам зайдет ваш лечащий врач, чтобы обсудить с вами новый план лечения. Также к вам постепенно будут заходить остальные. А, и еще. Кое-сан просила передать, что надерет вам уши, если вы не позаботитесь о себе и не будете соблюдать предписания врача. Чуя весело захихикал, услышав послание от несравненной Ане-сан. Та всегда сильно беспокоилась о нем и трепетно заботилась, но не всегда открыто могла показать это. Все же, она воспитывала его в мафии, а не в детском саду. Поэтому это наложило свой отпечаток на ее с ним отношения. Однако, именно Озаки всегда могла прекрасно передать свою заботу даже через такие грубоватые на первый взгляд фразы. В этом у нее был настоящий талант. — Хорошо, я буду себя хорошо вести и не буду доставлять никому неприятности. — пообещал Накахара, мягко улыбаясь. Потом он посмотрел на слегка напряженного подопечного, который постоянно ерзал, будто на иголках, и удивленно спросил. — Что случилось, Ацуши? Тот еще немного поерзал, отводя взгляд, а потом быстро спросил: — Вы злитесь на Дазай-сана? — А? — удивленно протянул мужчина, не понимая, как их разговор пришел к Осаму. — Вы злитесь на Дазай-сана за то, что его сейчас нет рядом? — смущенно повторил Накаджима, теребя пуговицы на рубашке. Мужчина задумался. Сказать, что он совершенно не злился на Осаму, было бы преувеличением. Однако, при этом он сам прекрасно понимал, что не может злиться на него только из-за эгоистичного желания, чтобы тот постоянно был рядом. Пусть рыжий и немного знал о Достоевском, но он прекрасно понимал, насколько же опасен этот человек. А учитывая, каким серьезным был шатен, когда рассказывал ему про него, то сам эспер не рисковал недооценивать его. Доверять Дазаю и верить его чутью было у него заложено практически на уровне инстинктов, так как Чуя точно знал, что Осаму крайне редко ошибается в своих предположениях. И если он сказал, что Федор очень опасен, значит это действительно так. — Я немного злюсь на него, но я понимаю, что если он куда-то ушел по делам, это действительно необходимо. — наконец сказал Накахара, тихо вздыхая. Да, ему хотелось бы, чтобы шатен всегда был с ним и сопровождал бы его сейчас, когда ему так сильно нужны его внимание и забота, но тот отсутствует по крайне уважительной причине. Именно поэтому мужчина не имеет права его обвинять. Он уверен, что если бы у его возлюбленного было право выбора, Осаму наверняка бы предпочел остаться с ним. А раз куда-то пропал, значит это было необходимо. — Я в порядке, Ацуши. — Но… — тянет тот, а у самого глаза на мокром месте. Рыжий мягко улыбается и качает головой, обнаруживая, что о нем переживают больше, чем он сам о себе. И разве этот ребенок не милый? Так переживает… — Со мной все в порядке. — тихо говорит эспер, еле заметно нежно улыбаясь. — И Осаму скоро появится, так что тебе не нужно слишком переживать. Он не знал, хотел ли больше убедить Накаджиму в этом или самого себя. — Ну, если вы так говорите… — пробормотал тигренок, не выглядя слишком уверенным. Было видно, что он сомневался, но все же не стал ничего говорить. Мужчина только и мог, что покачать головой, не собираясь и дальше убеждать мальчишку. В конце концов, время все покажет. — Кстати, Ацуши, а тебе разве не надо в агентство идти? — удивленно спросил рыжий, который подозревал, что мальчишка вообще не отходил от него. Конечно, он не выглядел растрепано, да и его одежда была чистой и аккуратной, но все равно эспер был уверен, что Накаджима не покидал его либо совсем, либо, если покидал, то на очень короткий промежуток времени. А ведь тот обычно очень ответственно относился к своим обязанностям. — Нет, сейчас мне нужно оставаться рядом с вами, чтобы убедиться в вашей безопасности. Я уйду позже, когда меня кто-нибудь сменит. — успокаивающе улыбнулся тот, а потом предложил, заметив лежащие на столе яблоки. — Чуя-сан, хотите? — Давай. — кивнул тот, наблюдая за тем, как тот начинает ему их чистить. Не то чтобы он прямо очень сильно хотел фруктов, но Ацуши явно нужно было успокоиться и заняться чем-то еще. А еще эти яблоки очень сладкие, так что неплохо было бы их немного пожевать. В их палате царило мирное спокойствие, которое расслабило Накахару и сделало немного сонным. Однако, он все же не мог не волноваться за Дазая, переживая, все ли с ним в порядке. Зная эту скумбрию, он бы совсем не удивился, если бы это чудо-юдо умудрялось шарахаться и тяжело раненным. Оставалось надеяться, что мозговые схемы Осаму будут направлены не только на интриги против Достоевского, но и на обеспечение собственной безопасности. «Я тебя сам прибью, если посмеешь пораниться». мысленно фыркнул мужчина, прикрывая глаза. Ему захотелось немного подремать в такой мирной атмосфере. Пусть он и волновался, но чувство умиротворения и спокойствия было довольно сильным. — Скушайте яблочко, Чуя-сан. — мягко попросил Накаджима, протянув ему очищенный кусочек. Выглядел тот немного кривовато, но опять-таки безумно мило. Рыжему действительно очень нравилось, как сильно о нем заботился тигренок.